Религиозное осмысление романа Достоевского "Преступление и наказание"
Дипломная работа - Литература
Другие дипломы по предмету Литература
фские сюжеты оформлялись эти заимствования [Сердюченко, 2001, с. 97]. В. Л. Сердюченко считает, что едва ли не преимущественное внимание в произведениях Достоевского уделяется идеям, которые автор не разделяет. В результате его художественно-философская действительность находится в состоянии беспрерывного клубления, так что читатель все время пребывает в водовороте отрицающих друг друга идей, отстаиваемых их неистовыми носителями и ревнителями. Таким образом, Достоевский, по мысли исследователя, принадлежит к числу реформаторов жанра романа, подчинив его более масштабным по отношению к нему, как к искусству слова, целям, превратив его в инструмент для проникновения в социальный, политический, этический смыслы жизни. Писатель выразил в нем некий образ мира с мощным футурологическим опережением [Сердюченко, 2001, с. 108]. В героях Достоевского всегда обнажены родовые начала человеческой сущности. Они как бы выведены на зримую поверхность образа и в конечном итоге довлеют надо всеми его социальными, историческими, национальными и прочими характеристиками в конечном итоге понятия характера, типа поглощены у Достоевского категорией рода, ибо не преходящие характеры или типы, но именно родовая сущность человека является конечным предметом его писательского интереса, - пишет В.Л. Сердюченко [Сердюченко, 2001, с. 113]. Обращаясь к вопросу о религизно-философском аспекте в творчестве Достоевского, В. Л. Сердюченко находит в произведениях писателя реминисценции, связанные с философией Фейербаха и Макса Штирнера. Религия, согласно Фейербаху, является особой, мистифицированной формой человеческого самосознания: тайна религии есть антропология, любовь Бога ко мне - это мое собственное обожествленное самолюбие, и наконец, Бог есть человек [Ф е й е р б а х, 1965, с.26]. Аргументируя эти афористические утверждения, Фейербах описал все объекты религиозного чувства и в каждом из них обнаружил объективированную, отчужденную частицу человеческого я.
С точки зрения В. Л. Сердюченко, исключительное место занимают идеи Фейербаха в романных построениях Достоевского: Идея человекобога стала пробным камнем для его собственных религиозных верований, так что когда Иван Карамазов восклицает я давно положил не думать о том, человек ли создал Бога, или Бог человека, то он этим европейским, по его же признанию, вопросом открывает доступ к самым сложным и тонким моментам того религиозного спора, который ведется на страницах романов писателя. Образ обожествленного человека с чрезвычайной настойчивостью повторяется в его произведениях, и, раз за разом отвергая эту возможность, Достоевский вновь и вновь к ней возвращается [Сердюченко, 2001, с. 134]. Фейербах, по мнению исследователя, - не единственный мыслитель девятнадцатого века, скрыто присутствующий на страницах Достоевского. Другим таким философом, по мысли В. Л. Сердюченко, является Макс Штирнер, чья книга "Единственный и его собственность" вызвала широкий резонанс в интеллектуальных кругах Европы и России. В известном смысле М. Штирнер исходит из того же антропологического принципа, что и Фейербах. Он так же призывает к разоблачению всех, вне человека находящихся абсолютов, будь то Бог, мораль, право, государство, и так же ратует за такую философию, которая присвоила бы человеку все ранее отчужденные от него сущности. Но, критикуя фетиши религиозного и философского сознания, М. Штирнер пошел еще дальше Фейербаха и его самого обвинил в фетишизме на том основании, что, отбросив все кантианско-гегельянские абсолюты, он настаивал на абсолютности такого понятия, как родовая сущность человека. Согласно Штирнеру, антропологизация философии, предпринятая младогегельянцами, будет доведена до победного конца, только когда она будет освобождена от всех без исключения априорных философем, в том числе и от философемы человеческого рода. Я придаю значение,- писал Штирнер,-только моему я, мне, а не тому, что я человек /.../. Быть человеком - не значит осуществлять идеал человека, а значит быть самим собой, значит проявлять самого себя, быть единственной личностью [Ш т и р н е р, 1902, сс. 132-133, 213]. Но далее Штирнер уточняет: Я тоже люблю людей, и не только того или другого, а каждого. Но я люблю их с сознанием собственного эгоизма;я люблю их потому, что любить мне нравится /.../. Но я не знаю никакой заповеди любви [Ш т и р н е р, 1902, с.213]. Достоевский вложил в уста циника и дельца Лужина из "Преступления и наказания" мысли, которые могли бы принадлежать и М. Штирнеру, и Л. Фейербаху, и О. Конту, и Д. Миллю - и вообще любому представителю широчайшей постгегельянской оппозиции, которая, расходясь во многом, была единодушна в признании высшего права за индивидуальным человеческим интересом. Но главным штирнерианцем у Достоевского оказывается не практик индивидуализма Лужин, а его теоретик Раскольников. Писатель не случайно вводит в историю Раскольникова упоминание о том, что незадолго до преступления он послал в газету статью по поводу одной книги. Судя по пересказу этой статьи следователем Порфирием, она вполне могла бы оказаться рецензией на книгу Единственный и его собственность. Не случайно также в другом месте романа Раскольников назван переводом с иностранного (Отверженный, 1925, с. 234).
В литературе о Преступлении и наказании накоплено значительное число версий о причинах, по которым Раскольников я?/p>