Религиозное осмысление романа Достоевского "Преступление и наказание"
Дипломная работа - Литература
Другие дипломы по предмету Литература
ться правыми в своем презрении ко мне, и отчего я невольно чувствую себя пред ними таким уничтоженным, таким слабым, таким, страшно сказать, обыкновенным. И неужели это - истина? Этому - нужно учить людей? [Шестов, 2000, с. 177]. Подтверждением того, что перед Достоевским, действительно, стоял такой вопрос, Л. И. Шестов считает теорию героя романа Преступление и наказание Родиона Раскольникова. В ней люди делятся не на добрых и на злых, а на обыкновенных и необыкновенных, причем в разряд обыкновенных зачисляются все добрые, повинующиеся в своей духовной ограниченности нравственным законам; необыкновенные же создают законы, им - все позволено. По мнению философа, совесть принуждает Раскольникова стать на сторону преступника. Ее санкция, ее одобрение, ее сочувствие уже не с добром, а со злом. Самые слова добро и зло уже не существуют. Их заменили выражения обыкновенность и необыкновенность, причем с первым соединяется представление о пошлости, негодности, ненужности; второе же является синонимом величия. Иначе говоря, Раскольников становится по ту сторону добра и зла [Шестов, 2000, с. 178]. Л. И. Шестов задаётся вопросом: если мысль Раскольникова столь оригинальна, что решительно никому, кроме его творца, не приходила в голову, зачем было Достоевскому вооружаться против нее? Для чего копья ломать? С кем борется Достоевский? [Шестов, 2000, с. 178] и даёт на него определённый ответ: с собой и только с самим собой. Он один во всем мире позавидовал нравственному величию преступника - и, не смея прямо высказать свои настоящие мысли, создавал для них разного рода обстановки [Шестов, 2000, с. 178]. Философ считает, что у Достоевского была своя, оригинальная идея: Борясь со злом, он выдвигал в его защиту такие аргументы, о которых оно и мечтать никогда не смело. Сама совесть взяла на себя дело зла!.. [Шестов, 2000, с. 178]. Таким образом, Л. И. Шестов сближает Достоевского с Ницше, утверждая, что мысль, лежащая в основе статьи Раскольникова, развита подробно и в иной форме у Ницше, в его zur Genealogie der Moral, и еще прежде в Menschliches, Allzumenschliches [Шестов, 2000, с. 179] и добавляет: никогда бы немецкий философ не дошел в "Genealogie der Moral" до такой смелости и откровенности в изложении, если бы не чувствовал за собой поддержки Достоевского [Шестов, 2000, с. 179]. Трагедию Раскольникова Л. И. Шестов видит в том, что он сознавал себя неспособным на убийство. Таким образом, Л. И. Шестов видит в романе Преступление и наказание один из этапов мучительного становления убеждений самого Достоевского и философское осмысление вечных вопросов, связанных с потребностью понять сущность человеческого существования. В своих работах Шестов дает своеобразное теоретическое доказательство в пользу известного суждения Н. Страхова о том, что наиболее близкие к самому Достоевскому лица - это герой Записок из подполья, Свидригайлов и Ставрогин. Почти все исследователи и биографы с сомнением и даже негодованием относились к этому суждению, ссылаясь в основном на резко негативную его оценку А. Г. Достоевской, женой писателя [Гроссман,1965, с. 235-240]. Шестов же, напротив, практически отождествляет мировоззрение Достоевского (после каторги) с мировоззрением подпольного человека, и, исходя из этого, объясняет все последующее творчество писателя. Главные герои романов Достоевского - от Раскольникова до Ивана Карамазова - это, по Шестову, воплощение все той же самой борьбы принципов и жизни в человеке, или, точнее, их борьбы за человека. Человек, вовлеченный в эту борьбу, обречен на трагическое существование, ничем не отличающееся от того, которое вел сам Достоевский (каторга Достоевского продолжалась не четыре года, а всю жизнь, - пишет Шестов [Шестов, 2000, с. 91]. И вовсе не проступки и преступления героев являются причиной их несчастий и душевных мук, преступление - это только символ того вызова, который человек бросает принципам и идеалам. Шестов выделяет одну главную идею у Достоевского-мыслителя. Он настаивает на том, что творчество Достоевского открыло совершенно новое, непривычное для философии и искусства той эпохи отношение к жизни и к отдельному эмпирическому человеку, говоря, что Достоевский хочет добиться реабилитации прав подпольного человека [Шестов, 2000, с. 139], что изображая мятущихся, противоречивых, трагически несовершенных людей, Достоевский доказывает, что их непосредственное эмпирическое бытие, помимо его вторичного осмысления и оправдания с помощью тех или иных абстрактных принципов, имеет абсолютное значение, невыразимое на языке привычных понятий. Жизнь человека в ее непосредственной экзистенциальной полноте должна быть непременно учтена в наших поисках абсолютного источника всего существующего и всех смыслов существующего. Шестов старается доказать, что эта идея является единственной важной для Достоевского, пытаясь увидеть в писателе в такого же моноидейного мыслителя, каким был он сам.
Первые отклики на роман Ф.М. Достоевского Преступление и наказание появились сразу в 1866 году. Начнём с журнальной заметки, не попавшей в библиографию Преступления и наказания. Речь идёт о новогоднем выпуске иллюстрированного дамского журнала Новый русский базар; журнал выходил три раза в месяц, нас интересует № 2, от 1 января 1867 года. В обзоре Столичная жизнь, подписанном К.Костин, говорится: Роман, печатающийся в Русском вестнике, не представляет того интер