Общечеловеческая трагедия позднего прозрения в романе М. Салтыкова-Щедрина "Господа Головлёвы"
Дипломная работа - Литература
Другие дипломы по предмету Литература
бы над ним, как ласкают и утешают детей. Он знал, что он важный член, что у него седеющая борода и что поэтому это невозможно; но ему все-таки хотелось этого. И в отношениях с Герасимом было что-то близкое к этому, и поэтому отношения с Герасимом утешали его. Также все понимал младший сын Ивана Ильича, гимназист Вася (Сын всегда жалок был ему. И страшен был испуганный и соболезнующий взгляд. Кроме Герасима, Ивану Ильичу казалось, что один Вася понимал и жалел).
Предсмертное одиночество для слепых комильфо - это также и расплата за жизнь, прожитую впустую. Возмездие приходит как неизбежный финал бессмысленной жизни. Чувствуя это, виновные избегают одиночества, тянутся к людям; а когда приходит время расплаты, то одиночество становится для них нестерпимой мукой.
Порфирий Владимирыч Головлев, в котором отрицательная сторона комильфотной натуры достигает предела, обречен на одиночество не только в переносном, но и в буквальном смысле. Его одиночество - абсолютное. Это воплощение пустоты, которая поглощает семейство Головлевых. Автор изображает эту пустоту двумя способами. Во-первых, Иудушка в буквальном смысле всё сильнее отдаляется от людей, проявления активной жизни ему неприятны; все, включая прислугу, избегают общения с ним; родственники, будто зараженные от кровопивца какой-то повальной болезнью, умирают один за другим. Во-вторых, одиночество Порфирия Владимирыча показано с помощью сюжетной градации: все Головлевы испытывают перед смертью то же самое чувство абсолютного, ужасающего одиночества, и оценка ими собственной жизни случается именно в такие минуты. Одиночество точно подстерегает слепых пустожителей, и ловит их в тот момент, когда они становятся особенно слабы и беззащитны - на краю могилы.
Степан Владимирыч (Степка-балбес). Промотав все деньги и лишившись пристанища, он отправляется в свой последний приют - в Головлево. На протяжении всего пути он бодрился, но, оставшись в одиночестве на дороге, ведущей к Головлеву, пережил острое понимание конца своего жизненного пути, и итоги пустой жизни предстали перед ним во всей ужасной наготе, и, сознавая, что теперь ничего, кроме смерти, не ждет его впереди, Степан Владимирыч ощущает безысходную тоску, усугубляемую одиночеством. Степан Владимирыч ничего не замечает: все легкомыслие вдруг соскочило с него, и он идет, словно на страшный суд. (…) В воображении его мелькает бесконечный ряд безрассветных дней, утопающих в какой-то зияющей серой пропасти, - и он невольно закрывает глаза. Отныне он будет один на один со злою старухою, и даже не злою, а только оцепеневшею в апатии властности. Эта старуха заест его, заест не мучительством, а забвением. Не с кем молвить слова, некуда бежать - везде она, властная, цепенящая, презирающая. Мысль об этом неотвратимом будущем до такой степени всего его наполнила тоской, что он остановился около дерева и несколько времени бился об него головой. Вся его жизнь, исполненная кривлянья, бездельничества, буффонства, вдруг словно осветилась перед его умственным оком. Он идет теперь в Головлево, он знает, что ожидает там его, и все-таки идет и не может не идти. Нет у него другой дороги. (…) И вот теперь ему предстояла расплата за тот угар, в котором бесследно потонуло его прошлое. Расплата горькая, выражавшаяся в одном ужасном слове: заест! (…) Лицо Степана Владимирыча побледнело, руки затряслись: он снял картуз и перекрестился. Вспомнилась ему евангельская притча о блудном сыне, возвращающемся домой, но он тотчас же понял, что в применении к нему подобные воспоминания составляют только одно обольщение. Наконец он…очутился на головлевской земле, на той постылой земле, которая родила его постылым, вскормила постылым, выпустила постылым на все четыре стороны и теперь, постылого же, вновь принимает в свое лоно.
Павел Владимирыч (Пашка-тихоня) умирает от чахотки, усиленной хроническим запоем. Он лежит один на антресолях, зная, что уже явился к нему в дом Иудушка, почуявший, что мертвечиной пахнет. Павел всегда боялся и ненавидел Иудушку, и теперь он понимает, что полностью бессилен перед Порфишкой-кровопивцем, что он в его власти и что сейчас наступит неизбежная развязка. Что-то неизвестное, страшное обступило его со всех сторон. (…) Одиночество, беспомощность, мертвая тишина - и посреди этого тени, целый рой теней. Ему казалось, что эти тени идут, идут, идут… В неописанном ужасе, раскрыв глаза и рот, он глядел в таинственный угол и не кричал, а стонал. Стонал глухо, порывисто, точно лаял. Он не слыхал ни скрипа лестницы, ни осторожного шарканья шагов в первой комнате - как вдруг у его постели выросла ненавистная фигура Иудушки. (…) Глаза Иудушки смотрели светло, по-родственному, но больной очень хорошо видел, что в этих глазах скрывается петля, которая вот-вот сейчас выскочит и захлестнет ему горло. В порыве бессильной ненависти Павел выкрикивает: Кровопивец! Иуда! Предатель! Мать по миру пустил! От этой правды, брошенной в лицо, Иудушка даже на минуту бледнеет. Павел, человек без поступков, не решился бы сказать брату этих слов в другое время. Он произносит их только в момент страшного предсмертного откровения.
Петенька, сын Порфирия Головлева, был с отцом в таких отношениях, которые нельзя было даже назвать натянутыми: совсем как бы ничего не существовало. Сын попал в затруднительное положение: он проиграл три тысячи рублей из казенных денег, и теперь ему грозит ссылка в Сибирь. В смутной надежде Петенька едет к отцу просить по