Общечеловеческая трагедия позднего прозрения в романе М. Салтыкова-Щедрина "Господа Головлёвы"
Дипломная работа - Литература
Другие дипломы по предмету Литература
расчеты с жизнью покончены, должно бы последовать полное физическое разрушение. Какие же, однако, чувства вызывает у нас Порфирий Головлев на последних страницах романа? (…) Финал Господ Головлевых…может показаться внезапным и даже чуть ли не маловероятным. Внимательное чтение уберегает от элементарной внешнесоциологической интерпретации концовки щедринского романа: получил, мол, злодей-помещик по заслугам, сурово рассчиталась с ним жизнь, и поделом злодею! При подобном облегченном ответе-итоге от читателей ускользнет нечто весьма существенное в самом замысле писателя. Ускользнет его особая логика, и сложный психологический образ превратится в нехитрую иллюстрацию к тезису о неизбежности краха помещичьего сословия.
Между тем мы чувствуем некую загадочность финала, не поддающуюся поверхностным расшифровкам, и сознаем, что ощущение это вытекает из всей логики созданного Салтыковым-Щедриным характера. Справедливо отметил Е.И. Покусаев, что в финале автор наделяет героя такими чертами, заставляет его высказать такие весомые, не пустые слова, открывает в его смрадной гаснущей жизни такие поступки, что резко очерченный тип помещика-стяжателя и пустослова воспринимается по-настоящему трагически.
Обратимся теперь непосредственно к событиям романа. Согласно нашим наблюдениям, прозрение героя происходит постепенно. Второй этап, благодаря жанровому своеобразию произведения, может быть расширен и представлен более подробно, чем в повести Толстого, поэтому изменения в душе героя можно проследить по эпизодам, каждый из которых будет доказательством факта прозрения.
Прежде всего обратим внимание на обстановку, которая, как это было и в повести Толстого, характерно меняется в финале произведения. Чем ближе к развязке, тем все реже автор именует Порфирия Иудушкой. (…) Исчезает авторская насмешка, издевка, ирония.
Прозрение, или, говоря нейтрально, душевное потрясение Порфирия Головлева, происходит в пасхальную ночь, в ночь Воскресения Христова. В финале романа из существования, замкнутого отторгнутой от человеческого мира головлёвской усадьбой, совершается переход героя в бытие, где и происходят события евангельского рассказа, события Страстной недели. Евангельский рассказ, непосредственно вторгаясь в повседневное, наполненное предательствами существование Иудушки, заставляет героя, в уме которого зреет уже идея о саморазрушении, ощутить свою вину как перед ближними, так и перед дальними. То, что случилось в своё время с персонажами евангельской истории, Иудушке дано пережить заново - как событие, имеющее отношение к его биографической истории.
Иудушка и Аннинька сидели вдвоем в столовой. Не далее как час тому назад кончилась всенощная, сопровождаемая чтением двенадцати евангелий, и в комнате еще слышался сильный запах ладана. Часы пробили десять, домашние разошлись по углам, и в доме водворилось глубокое, сосредоточенное молчание. Аннинька, взявши голову в обе руки, облокотилась на стол и задумалась; Порфирий Владимирыч сидел напротив, молчаливый и печальный. После того, как племянница разбередила совесть Иудушки, он стал по-настоящему восприимчив к евангельским сказаниям и, слушая их, подумал о самом себе. В этой новой обстановке совершается некое изменение в душе героя, которое автор не называет самооценкой, но изображает как сильное смятение: Порфирий Владимирыч…чтил святые дни…исключительно с обрядной стороны, как истый идолопоклонник.(…) И только теперь, когда Аннинька разбудила в нем сознание умертвий, он понял впервые, что в этом сказании идет речь о какой-то неслыханной неправде, совершившей кровавый суд над Истиной… Конечно, было бы преувеличением сказать, что по поводу этого открытия в душе его возникли какие-либо жизненные сопоставления, но несомненно, что в ней произошла какая-то смута, почти граничащая с отчаянием. Эта смута была тем мучительнее, чем бессознательнее прожилось то прошлое, которое послужило ей источником. Было что-то страшное в это прошлом, а что именно - в массе невозможно припомнить. Но и позабыть нельзя. Прозрение героя уже совершается, и этот процесс настолько мучителен для Порфирия Головлева, что он всерьез размышляет о самоубийстве, причем размышляет уже давно, но в этот день, на пределе страданий, почти решился: …надо самому создать развязку, чтобы покончить с непосильною смутою. Есть такая развязка, есть. Он уже с месяц приглядывается к ней, и теперь, кажется, не проминёт.
В это время он вдруг чувствует свою ужасную вину перед матерью, и раскаяние постепенно наполняет его, такое неистовое, что должно принести ему смерть: А ведь я перед покойницей маменькой… ведь ее замучил…я! - бродило между тем в его мыслях, и жажда проститься с каждой минутой сильнее и сильнее разгоралась в его сердце. Но проститься не так, как обыкновенно прощаются, а пасть на могилу и застыть в воплях смертельной агонии. Эта мысль о матери, на наш взгляд, и есть первый эпизод, который свидетельствует об исчезновении автоматизма в сознании и поступках Порфирия Головлева, о зарождении контраста. Это - пробуждение совести, того самого чувства, которое Салтыков как художник-гуманист считал главным на пути к спасению: Что такое пробуждение Стыда и Совести? В конечном счете это осознание истины своей жизни, возвращение к действительности, к правде, когда с глаз падает темная завеса, скрывавшая дотоле истину, когда слепой прозревает, когда становится в