Общечеловеческая трагедия позднего прозрения в романе М. Салтыкова-Щедрина "Господа Головлёвы"
Дипломная работа - Литература
Другие дипломы по предмету Литература
?ме Васи и мужика Герасима) не проявляет даже простой жалости к усопшему. Факт его смерти волнует этих людей только с чисто эгоистической стороны: Каково, умер; а я вот нет, - подумал или почувствовал каждый. Автор по-разному подчеркивает пошлость, холодность и бессердечие этих людей, говоря, в частности, об их стремлении соблюсти одну только внешнюю сторону дела, чтобы все было по форме, приятно и прилично. Смерть Ивана Ильича для слепых комильфо - всего лишь досадный инцидент, нарушение установленного порядка жизни. (Близкие же знакомые, так называемые (!) друзья Ивана Ильича, при этом подумали невольно и о том, что теперь им надобно исполнить очень скучные обязанности приличия и поехать на панихиду и к вдове с визитом соболезнования; Петр Иванович знал, что как там надо было креститься, так здесь надо было пожать руку, вздохнуть и сказать: Поверьте! И он так и сделал. И, сделав это, почувствовал, что результат получился желаемый: что он тронут и она тронута; …он, Шварц, стоит выше этого и не поддается удручающим впечатлениям. Один вид его говорил: инцидент панихиды Ивана Ильича никак не может служить достаточным поводом для признания порядка заседания нарушенным, то есть ничто не может помешать нынче же вечером щелконуть, распечатывая ее, колодой карт, в то время как лакей будет расставлять четыре необожженные свечи; вообще нет основания предполагать, чтобы инцидент этот мог помешать нам провести приятно и сегодняшний вечер). Говорит Толстой также о лицемерии и притворстве этих людей, особенно вдовы, Прасковьи Федоровны, показывая их фальшивую скорбь и истинную меркантильность: Она [Прасковья Федоровна] перестала плакать и, с видом жертвы взглянув на Петра Петровича, сказала по-французски, что ей очень тяжело. (…) Петр Иванович, закуривая, слышал, что она очень обстоятельно расспросила о разных ценах земли и определила ту, которую следовало взять. Кроме того, окончив о месте, она распорядилась и о певчих. (…) Она опять достала платок, как бы собираясь плакать, и вдруг, как бы пересиливая себя, встряхнулась и стала говорить спокойно: Однако у меня дело есть к вам.
Такое поведение этих людей свидетельствует о том, что им, в сущности, нет никакого дела до своего ближнего - как умершего, так и живого, и так же равнодушны они и по отношению друг к другу. Эта искусственность, это тупосердие делают их совершенно беззащитными перед лицом грядущей смерти, о которой они старательно не думают. Недаром Петру Ивановичу становится так тревожно и неприятно, когда он смотрит на мертвеца в гробу, и Петр Иванович поспешно отгоняет от себя жуткую мысль о том, что это в любую минуту может случиться и с ним. …Петр Иванович успокоился и с интересом стал расспрашивать подробности о кончине Ивана Ильича, как будто смерть была такое приключение, которое свойственно только Ивану Ильичу, но совсем не свойственно ему.
Эти люди оторваны друг от друга, даже будучи вместе. Таким был и Иван Ильич, образцовый комильфо. И свое страшное одиночество он почувствовал, как только роковая болезнь отгородила его от всего мира, которым он жил прежде. Разобщение выступило наружу, и теперь Иван Ильич раздражает всех своим болезненным состоянием, нарушая царившую до тех пор комильфотную гармонию. Судя по всему, Иван Ильич начинает чувствовать себя обреченным именно с того самого момента, когда замечает со стороны окружающих невольное отношение к себе как к лишнему, которое выражалось то в раздражении, то в лицемерии. Нельзя было себя обманывать: что-то страшное, новое и такое значительное, чего значительнее никогда в жизни не было с Иваном Ильичом, совершалось в нем. И он один знал про это, все же окружающие не понимали или не хотели понимать и думали, что все на свете идет по-прежнему. Это-то более всего мучило Ивана Ильича. Домашние - главное жена и дочь, которые были в самом разгаре выездов, - он видел, ничего не понимали, досадовали на то, что он такой невеселый и требовательный, как будто он был виноват в этом. Хотя они и старались скрывать это, он видел, что он им помеха (…). В суде Иван Ильич замечал (…) то же странное к себе отношение: то ему казалось, что к нему приглядываются, как к человеку, имеющему скоро опростать место; то вдруг его приятели начинали дружески подшучивать над его мнительностью, как будто то, что-то ужасное и страшное, неслыханное, что завелось в нем и не переставая сосет его и неудержимо влечет куда-то, есть самый приятный предмет для шутки. (…) И жить так на краю погибели надо было одному, без одного человека, который бы понял и пожалел его.
Трагедия одиночества Ивана Ильича заключается в том, что все окружающие лгут ему, продолжая вести свою прежнюю приятную жизнь и сознательно стараясь не замечать его умирания: …он видел, что никто не пожалеет его, потому что никто не хочет даже понимать его положения. Был только один человек - буфетный мужик Герасим, который понимал и по-человечески жалел обреченного на смерть. Один Герасим не лгал, по всему видно было, что он один понимал, в чем дело, и не считал нужным скрывать этого, и просто жалел исчахшего, слабого барина. Он даже раз прямо сказал, когда Иван Ильич отсылал его: Все умирать будем. Отчего же не потрудиться? - сказал он, выражая этим то, что он не тяготится своим трудом именно потому, что несет его для умирающего человека и надеется, что и для него кто-нибудь в его время понесет тот же труд.(…) Ивану Ильичу в иные минуты (…)хотелось, чтоб его приласкали, поцеловали, поплакали