Неомифологизм в структуре романов В. Пелевина
Дипломная работа - Литература
Другие дипломы по предмету Литература
ают на необходимости в первую очередь осознать природу окружающего, что бы это осознание ни стоило:
если пытаешься убежать от других, то поневоле всю жизнь идешь по их зыбким путям. Уже хотя бы потому, что продолжаешь от них убегать. Для бегства нужно твердо знать не то, куда бежишь, а откуда. Поэтому необходимо постоянно иметь перед глазами свою тюрьму[С.43].
Петр, выполняя функцию комиссара, служит антитезой также чапаевскому комиссару сложившегося мифа, т.е. Фурманову-Клычкову.
Частые обращения к тексту Д.Фурманова у В.Пелевина имманентно носят противоречащий характер, ситуации романа Чапаев преподносятся с другой точки зрения. Сцена, иллюстрирующая единение молодого комиссара Клычкова с молодыми бойцами, бывшими ивановскими ткачами, сцена описания быта, настроений солдатских вагонов, где вдруг песня рванет по морозной чистоте легкая, звонкая, красноперая:
Мы кузнецы и дух наш молод,
Куем мы счастия ключи.
Вздымайся выше, наш тяжкий молот,
В стальную грудь сильней стучи, стучи, стучи!!
И на черепашьем скрипучем ходу вагонном, перемежая и побеждая ржавые песни колес, несутся над равнинами песни борьбы, победным гулом кроют пространства. Как они пели как пели они, ткачи!
Протагонист, повествователь у В.Пелевина, напротив, негативно относится к подобному пению и единению с вверенным ему народом, находясь в штабном вагоне и непроизвольно извращая текст этой идеологически чуждой ему песни.
Мы кузнецы и дух наш Молох,
Куем мы счастия ключи.
Вздымайся выше, наш тяжкий молот,
В стальную грудь сильней стучи, стучи, стучи!!
Странно, сказал я, почему они поют, что они кузнецы, если они ткачи? И почему Молох их дух?
Не Молох, а молот, сказала Анна.
Молот? переспросил я. А, ну разумеется. Кузнецы, потому и молот. То есть потому, что они поют, что они кузнецы, хотя на самом деле они ткачи. Черт знает что[С.97].
Этим политическим невежеством, демонстративным незнанием рядовых, казалось бы, вещей Пустота вновь, после сцен с чтением стихов, когда манера исполнения порождала мысли о возможном сходстве (Я[С.36], можно вспомнить в связи с этим записи выступлений объекта копирования), являет собой аллюзию, если допустимо провести такую параллель, на фигуру Иосифа Бродского, например, у С.Довлатова:
Он не боролся с режимом. Он его не замечал. И даже нетвердо знал о его существовании.
Его неосведомленность в области советской жизни казалась притворной. Например, он был уверен, что Дзержинский жив. И что Коминтерн название музыкального ансамбля.
Он не узнавал членов Политбюро ЦК. Когда на фасаде его дома укрепили шестиметровый портрет Мжаванадзе, Бродский сказал:
Кто это? Похож на Уильяма Блэйка…
Кроме того, стоит заметить, что, читая со сцены свои стихи, Пустота не интонирует, выделяя конец строки, но не синтагмы, в соответствии с тем каноном, которого придерживались чтецы Серебряного века, а позже, например, тот же Бродский. К тому же ритмика и строфика стихотворений Петра Пустоты практически тождественна ритмике и строфике акцентного стиха ночного мотылька Мити из Жизни насекомых. Следует также вспомнить, что и в том случае наблюдалась параллель с Письмами римскому другу И.Бродского (античный контекст, древнеримские аллюзии).
В.Пелевину вообще свойственны не самые ординарные реминисценции и интертекстуальные заимствования. Например, в сцене с появлением Григория Котовского и несостоявшейся в виду неисправности его оружия перестрелкой.
Выдвинув барабан вбок, он несколько раз взвел и спустил курок, тихо выругался и недоверчиво покачал головой. Я с удивлением заметил, что патроны вставлены во все гнезда барабана.
Черт бы взял эти тульские наганы, сказал он, поднимая на меня взгляд. Никогда нельзя на них полагаться. Однажды я уже попал из-за них в такой переплет…[С.145]
Повествователь не сообщает, что это за переплет, но здесь очевидна аллюзия на сцену из советской литературы для юношества апокрифичных Рассказов о Котовском Алексея Гарри (1959).
Григорий Котовский у Гарри устраивает ловушку банде атамана Матюхина, выдавая себя за такого же атамана, чтобы затем в темной комнате разоблачиться и уничтожить всех матюхинских офицеров. Оружие Котовского дает осечку:
Наган был новенький, нестрелянный, один из тех, которыми котовцев недавно снабдили из Тамбова. Комбриг еще дважды нажимал спусковой крючок, но выстрелов не последовало.
Разумеется, приключенческий сюжет приводит читателя к счастливой развязке.
Аллюзия ни к чему не обязывает, так как для реципиента романа В.Пелевина не принципиально значимы подробности внесценического события. Однако, для нарратора очевидна связь между учитываемым мифом о благочестивом (не курит, добр с детьми), революционно преданным красным бригадным командире и мифом о бритоголовом воре в законе на службе у большевиков, которая дает толчок к созданию образа мистика Котовского, способного сотворить Вселенную.
Таким образом, сборник прозы А.Гарри становится предтекстом романа Чапаев и Пустота наравне с книгой Д.Фурманова.
Если в романе В.Пелевина протагонист получает столь облагораживающее соотнесение с фигурой лауреата Нобелевской премии и в целом явл?/p>