Неомифологизм в структуре романов В. Пелевина
Дипломная работа - Литература
Другие дипломы по предмету Литература
рождается в анекдоте благодаря перманентной тяге к контексту, без осведомленности о котором вообще затруднительно адекватное восприятие текстов подобного жанра. Анекдоту. В.Я.Пропп, обращая внимание на генезис и специфику жанра, писал: Сущность анекдота сводится к неожиданному остроумному концу краткого повествования. Структура анекдотов отнюдь не противоречит жанровым признакам сказки, несколько конкретнее бытовой сказки. В то же время сказка глуха к контексту, анекдот же без него не бытует, а если и бытует, например, в виде текстов, составляющих многочисленные современные сборники, подборки в популярных периодических изданиях, таблоидах, то не вызывает у реципиента должного эффекта, того, на который рассчитано включение анекдота в разговорный дискурс. Этот жанр отличается от прочих фольклорных и доминированием в современной речевой культуре (культуре вообще).
Функция анекдота у В.Пелевина достаточно четко определяется: непосредственное использование подобных текстов служит не только для развлечения читателя, но и демонстрации их мифотворческой потенции, и цель автора не столько в том, чтобы сделать фольклорный текст элементом структуры своего романа (это выполнимо уже по причине свойственной анекдоту тотальной способности проникать в любую данную письменную или устную жанровую систему, структуру), но полемизировать с ним, породить конфликт, произвести остранение.
Петр удивляется анекдотам о Чапаеве и его окружении, рассказанным пациентами больницы (он, человек из хронотопа Серебряного века, впервые таким образом сталкивается с современным мифом о Василии Ивановиче).
Короче, значит, переплывают Петька с Василием Ивановичем Урал, а у Чапаева в зубах чемоданчик…
Ойй, простонал я. Кто ж только такую чушь придумал?.
И, короче, он уже тонет почти, а чемодан не бросает. Петька кричит ему: Василий Иванович, брось чемодан, утонешь! А Чапаев говорит: Ты что, Петька! Нельзя. Там штабные карты. Короче, еле выплыли. Петька говорит: Ну что, Василий Иванович, покажи карты, из-за которых мы чуть не утопли. Чапаев открывает чемодан. Петька смотрит, а там картошка. Василий Иванович, какие же это карты? А Чапаев берет две картофелины, кладет на землю и говорит: Смотри, Петька. Вот мы, а вот белые[С.335].
Реакция на личную обиду в карнавальной форме принимает следующую форму:
Тут уже совсем никакого проблеска смысла, сказал я. Во-первых, если у вас, Сердюк, через десять тысяч жизней появится возможность утонуть в Урале, можете считать, что вам крупно повезло. Во-вторых, мне абсолютно непонятно, откуда все время берутся эти белые. Я думаю, тут не обошлось без Дзержинского и его конторы. В-третьих, это была метафорическая карта сознания, а вовсе не план расположения войск. И не картошка там была, а лук[С.336].
Петр, различивший в смерти на дне Урала выход из круга сансары, осведомленный о действиях исторических прототипов, разумеется, демонстрирует негацию подобного способа постижения действительности, прозревая сфабрикованность современного мифа. Лишний раз доказывая способность отрефлексировать явные мифологемы, протагонист оправдывает свое право на нирвану как освобождение от мифологизованности сознания.
К тому же Петр хронотопа психической лечебницы находит причину недуга не в себе, поэтому здравость его рассудка почти не подлежит сомнению с точки зрения читателя .
При этом не будем забывать о вариативности прочтения романа и напомним, что вполне правомерно полагать происходящее с протагонистом его бредом в качестве пациента. Стоит особо отметить, что повествователь предпринимает все, чтобы некий единственно возможный вариант толкования оказался тоталитаристским для имплицитного реципиента. Читатель-интерпретатор остается с голой веревкой, то есть наедине с той самой пустотой, которая является местом действия и одновременно главным героем произведения (Это первый роман в мировой литературе, действие которого происходит в абсолютной пустоте, пишет В.Пелевин в аннотации к роману Чапаев и Пустота в 1996 году).
Говоря об интертекстуальности романа, следует упомянуть тексты Х.Л.Борхеса, на параллели с которым указывал один из вариантов названия романа, предлагавшийся эксплицитным автором, Сад расходящихся Петек. НовеллаХ.Л.Борхеса Сад расходящихся тропок[таков один из вариантов перевода] оказывается своеобразным образцом использованных В.Пелевиным предтекстов.
В английской роще я размышлял об исчезнувшем лабиринте, представлял его целым и невредимым где-нибудь в тайнике на вершине горы или сгубленным ростками риса где-нибудь под водой; представлял его и безграничным не из восьмигранных строений и вьющихся троп, а из рек, провинций и королевств… Я стал думать о лабиринте лабиринтов, об извилистом гигантском лабиринте, который охватил бы прошлое и будущее и вобрал бы в себя даже звезды.
Для В.Пелевина актуальна проблема множественности миров, истинности хотя бы одного из них. Поэтому как имплицитному, так и эксплицитному авторам текс