Михаил Мухамеджанов

Вид материала

Документы

Содержание Заветная мечта Полоса невезения О любви немало песен сложено Сашин дом «конец «пижона» О любви немало песен… Ах, эта свадьба, свадьба… До свидания, институт и карьера физика!

Подобный материал:

• Михаил Мухамеджанов, 8773.91kb.
• Автор файла (январь 2009г.): Мухамеджан Мухамеджанов, 250.83kb.
• Источник: приан ру; Дата: 25. 07. 2007, 1194.96kb.
• Симфония №6, фа мажор,, 117.38kb.
• Михаил Зощенко. Сатира и юмор 20-х 30-х годов, 1451.23kb.
• Белоголов Михаил Сергеевич «79 б.» Королёв Сергей Александрович «76 б.» Лущаев Владимир, 13.11kb.
• Михаил кузьмич гребенча, 73.67kb.
• Бюллетень книг на cd поступивших в библиотеку в 2010 году, 544.6kb.
• Алексеев Михаил Николаевич; Рис. О. Гроссе. Москва : Дет лит., 1975. 64с ил. (Слава, 1100.71kb.
• Михаил Илларионович Кутузов великий сын России, величайший полководец, генерал-фельдмаршал, 113.48kb.

Михаил Мухамеджанов


Горною тропой

Часть 2


Москва, 2008 год


СНОВА МОСКВА


-1-

С любовью и нежностью вспоминаем мы тот период жизни, когда мир для нас был по-особенному добрым, уютным и беззаботным, а небо – удивительно светлым, безоблачным и теплым. Только с годами начинаешь понимать, что такое бывает только в детстве, которое рано или поздно кончается. Дальше и мир, и небо становятся все суровей, неприветливей.

Встречаются счастливчики, у которых этот период затягивается надолго, порой до самой старости, но трудно сказать, повезло ли им в жизни и можно ли им позавидовать? Ведь может оказаться, что их жизнь протечет скучно и однообразно. Не познав зла, вряд ли можешь понять, что собой представляет настоящее, а не мнимое добро, как, не поняв несчастья, не сможешь понять, что же такое оно, это настоящее счастье.

Пожаловаться на то, что жизнь протекает скучно и однообразно, Ибрагим никак не мог. Тогда бы он уж точно прогневил Аллаха. Можно было даже сказать, что ему еще очень даже повезло, по крайней мере, в том, что вообще остался живым. Правда, он не сразу и не скоро это понял. В том состоянии, в котором он пребывал, вернее приходил в себя от того потрясения, случившегося на родине, как говорили здесь, в России, действительно можно было рехнуться. С того самого момента, когда он решился бежать из дома деда по горной тропе, у него толком не было времени, подумать о серьезности и глубине своего поступка. Осознание произошедшего леденящим холодом в полной мере начало обжигать и сковывать его только здесь, в Москве. Получалось, что он очень постарался, чтобы, наконец, добиться своей долгожданной независимости, свободы, но при этом в одночасье лишился всего самого дорогого, остался совсем один, оторванный от всего того, что еще вчера было самым родным и близким на всем белом свете. Плата за самоуважение оказалась какой-то несоизмеримо высокой.

Вот так неожиданно кончилось его безоблачное, светлое детство. Да, именно детство. До этого он был и считал себя хотя и не послушным, но все-таки ребенком, сыном своих родителей, воспитанником тетушки. Теперь же он с ужасом думал о том, кем его теперь можно считать? А вообще-то он уже боялся думать.

Все воспоминания о родине вызывали теперь острую, нестерпимую боль в сердце. Это случилось с ним впервые. Он даже представить себе не мог, что оно может так болеть, и не знал, как с этим справиться? Чтобы как-то ее унять, он старался переключиться на что-то другое, стал глушить боль водкой и спиртом, но даже это облегчения не приносило. Наоборот, чем больше он пил и гнал от себя эти мысли, тем больше именно они, как назойливые мухи, продолжали терзать каждый уголок его памяти яркими, красочными видениями.

Картины были добрые, милые. От них веяло теплотой, покоем и мирным счастьем, но от этого становилось еще тоскливее и горше. Глаза наполнялись слезами, когда перед ним проплывали любимые, родные, знакомые с детства орешники, виноградники, горы, долины, бурные реки и журчащие арыки. Еще больше его сердце сжималось, когда он видел родной дом с огромным садом в Канибадаме, тетушкин и родительский дома в Душанбе, знакомые, родные лица. Теперь все это, такое близкое и дорогое его сердцу вдруг стало далеким, недосягаемым, а может быть, и безвозвратно потерянным. Теперь он, хотя и невольно, стал изгоем.

Его детство, и в правду, было добрым и беззаботным. В домах родителей и тетушки царила атмосфера любви и доброты. В ней он вырос, научился мечтать, творить, любить. Но теперь объекты его любви, как и все то, к чему была привязана душа, остались там, за шесть тысяч километров отсюда. Одним разом он неожиданно лишился и их, и самой Родины. И хотя разум твердил, что его вина только в том, что он хотел жить так, как считал нужным, и не совершил ничего такого, за что должен был быть так сурово наказан, легче не становилось.

В какие-то моменты им овладевало такое отчаяние, что он уже был готов вернуться и молить о прощении. Он был уверен, что тетушка простит. Конечно же, сначала немного поупрямится, устроит «показательный суд», а потом непременно воцарится грандиозный праздник возвращения непокорного, блудного племянника. Ведь она же его любила и продолжает любить, гордиться им, своим воспитанником, можно сказать, единственной и последней любовью в жизни. Как оказалось, он не был далек от истины.


Сначала тетушка пришла в ужас. Любимый, непокорный племянник исчез, и все указывало на то, что, вероятнее всего, его следует искать в этих дьявольских горах. Но где, в каком направлении – не мог предположить даже старый Мансур, излазивший вместе с другом Ниязи все потаенные места, хоженые и нехоженые тропы. Хотя и почти ослепший и посылающий на тетушкину голову самые страшные проклятья, он вместе со всеми облазил все окрестности, но поиски ничего не дали, не нашли даже следов беглеца. Он словно в воду канул. Все население поселка тоже, как наскипидаренное, носилось по горам весь день и тоже вернулось ни с чем. Нареченная невеста Ибрагима Ниссо, видевшая его последней, ничего вразумительного объяснить не могла. Тетушка страшно на нее злилась. Упустить такого парня, не побороться за него, за свое счастье. Видно, Ибрагим был прав, когда, сломя голову, унесся прочь. Она его не стоила. А ведь все было придумано, рассчитано и складывалось так хорошо.

Ибрагим приехал такой счастливый и довольный. Ведь он действительно до боли в душе соскучился по дому, а это расслабляло и действовало так, как не может подействовать даже самое крепкое зелье или вино. Было видно, как он ловил каждый запах, каждый взгляд родных лиц. Даже, если у него в Москве кто-то был, его все равно можно было брать, что называется, голыми руками. Надо было всего лишь довершить то, что начала делать эта благоприятная обстановка, расслаблять его дальше, проявляя свое очарование, женскую хитрость, в конце концов, броситься к нему на шею со слезами и признанием в любви. И он бы вряд ли устоял? Да и не мог бы он бросить плачущую, несчастную, сгорающую от любви по нему девушку. По крайней мере, как честный и гордый человек, остался бы ее защищать. Это как же надо было так постараться, чтобы он вот так сиганул в окно?

И она славно постаралась. Ведь ее же учили, подсказывали, предупреждали, что Ибрагим очень умный, смелый и порядочный человек, и именно на эту порядочность и следует рассчитывать, но все оказалось впустую. Эта дурочка ревела коровой и твердила, что они поговорили: он несколько раз спросил, она столько же раз ответила – нет! О, Аллах, детский сад какой-то! Он тоже хорош, видно, у него совершенно нет никакого опыта в общении с женщинами. Тоже дурачок – какая девушка сразу же, да еще в первую ночь ответит согласием? Хотя ей-то именно это и требовалось. Но кто бы мог предположить, что он найдет выход из такой неразрешимой ситуации? Ведь это же надо, проснуться после такой лошадиной доли снотворного, взять себя в руки и такое придумать?! А главное, еще и решиться?

Тетушкой овладело недоумение, как же племяннику удалось вырваться из такой, неплохо придуманной западни? Это ее злило и радовало одновременно, причем, радовало намного больше. Этот несносный мальчишка остался верен себе, придумав такое, до чего не додумался и не предположил никто из ее окружения. Он действительно стоил двух своих дедов, не зря в нем текла их горячая, неуемная кровь. Таким воспитанником стоило гордиться – обуздать и сломить его оказалось не так-то просто. Она поняла, что проиграла в этом поединке, но признать это прилюдно не позволяло, то положение, которого пришлось добиваться всю жизнь.

К вечеру стало очевидно, что найти его не представляется возможным. Оставалось ждать, пока он объявится сам. Потянулись часы напряженного, тягостного ожидания, прерываемые всплесками эмоций недовольных родственников и жуткими, рвущими сердце на части объяснениями с Рахимом, чуть не тронувшей умом Зейнаб, да еще с ее матерью, Нурией-апа. Через несколько дней все это переросло во всеобщее горе. Женщины во главе с тетушкой рвали на себе волосы, мужчины переживали это тихо, менее эмоционально, что называется, по-мужски. Ждать и надеяться, сил уже не оставалось. Стало понятно, что Ибрагим пропал и, скорее всего, безвозвратно.

Ибрагим предполагал, что творится дома, но не объявлялся. Его израненная душа была истерзана и измучена ничуть не меньше. А кроме того путь в Москву был долгим и трудным. Памирцы, сразу же предложили ему вернуться через Афганистан, где имели сильных и влиятельных родственников. Этот путь был бы намного проще и легче, но он наотрез отказался. Он знал, чем это грозит. Покидать пределы Союза, будучи коммунистом, да еще обладая государственными тайнами, обязательно закончилось бы серьезными неприятностями, если не сказать большее.

Уже в пути, видя, какие трудности приходится испытывать, его сопровождающие, двое взрослых симпатичных горца настойчиво советовали воспользоваться предложением Али-хана, рисуя сказочные перспективы. Ведь там, за границей можно было остаться навсегда, а такой смелый, сильный и умный человек обязательно нашел бы свое достойное место, и никто бы его уже не достал. А его коварные родственники могли отыскать его и в России, даже в самой Москве. Но он был непреклонен. Даже измученный и истерзанный он упрямо твердил: нет, предлагая провожатым оставить его одного. Хотя родные его страшно оскорбили, предали и унизили, он не хотел их терять, надеясь, что когда-нибудь все образуется, а кроме того он кажется уже был влюблен в Россию. Она ему столько уже дала и была к нему благосклонной, что он не желал быть таким неблагодарным. Создавалось впечатление, что он вообще помешался на этой благодарности, считая, что будет страшным негодяем, уродом, если откажется от родины, матери, отца, дедов и той же тетушки. Да, сейчас они совершили непростительную подлость, но и они дали ему практически все, что было сущностью, не говоря уже о том, они подарили ему жизнь. И несмотря даже на то, что они ее чуть не отняли, он был готов, бросится головой в пропасть, чем совершить предательство.

Сопровождающим пришлось согласиться и больше недели тащиться вместе с ним через всю республику горными тропами, малолюдными дорогами, обходя все населенные пункты, поражаясь его стойкости и рискуя навлечь на себя гнев его могущего, влиятельного рода. Предателями своего рода, поручившего им сопровождать этого славного юношу, они тоже быть не желали и расстались с ним только тогда, когда достигли Термеза, посадили в поезд «Душанбе – Москва» и удостоверились, что ему уже больше ничего не угрожает.

Несколько раз он порывался позвонить или дать телеграмму домой, чтобы успокоить хотя бы мать и отца, заодно и высказать все, что думает и накипело на душе. Останавливало лишь то, что таким образом он мог себя обнаружить. Его, конечно же, искали. Пока он добирался до Москвы, его могли перехватить на любой станции. Ведь тетушка могла объявить его во всесоюзный розыск, что, вероятнее всего, и сделала. Возвращенный он снова терял свою независимость, из-за которой столько выстрадал, и снова попадал зависимость от тетушкиной воли. А позвонить хотелось, и еще как.

С большим трудом гасил он в себе эту слабость и не звонил. Ради родины и близких он вытерпел бы даже унижение, готов был приползти на коленях ради проформы. Он знал, что стоит мнение большинства родственников, и уже давно с ним не считался, но его волновало, хватит ли у самой тетушки доброты, мудрости и широты души, чтобы в полном объеме понять, какую обиду нанесла ему она? Еще больше волновали родители. У него появилась уверенность, что они были в курсе тетушкиных планов и специально удалились сами, чтобы ей не мешать.

Думая обо всем этом, он уговаривал себя терпеть и этот холод в груди, и эту ноющую боль в сердце от леденящего душу одиночества. Ведь покорившись, он сразу же лишался всего, чем так гордился и ради чего, в сущности, жил. А отец, да и сама тетушка перестали бы его уважать первыми, не говоря уже о том, как после этого он стал бы относиться к себе сам.


Родители, как он и предполагал, знали о тетушкиных кознях и особенно не возражали. Он убедился в этом, как только позвонил маме сразу же по приезду в Москву с Казанского вокзала. Во время разговора он неожиданно почувствовал какое-то странное отчуждение. Вначале она растерялась настолько, что не смогла скрыть удивления, что звонит именно он, живой и здоровый, да еще из Москвы. Только несколько раз переспросив и убедившись, что это не злой розыгрыш, она громко расплакалась, теперь уже обрадовано, но этот плач все равно прерывался упреками и обидами. В этот момент он неожиданно подумал, что ей на самом деле было бы легче, если бы он погиб. Оказывается, за эту неделю неизвестности, его уже успели похоронить, а мулла прочитал поминальную молитву.

Слушая этот всплеск эмоций с настойчивыми требованиями, вернуться и просить прощения у тетушки, он еле сдержался, чтобы не наговорить грубостей и бросить трубку. Наоборот, он старался не перебивать, выслушал все до конца, сказал, что подумает, даже попытался успокоить. Еле-еле дождавшись конца разговора, чтобы не разреветься в трубку, он попросил передать всем привет и, сославшись на то, что кончаются деньги, повесил трубку. Этот звонок только добавил обиды, боли и уверенности в том, что они друг друга так до конца не поймут. Ведь она даже не сочла нужным, извинится перед ним, даже не спросив, что обо всем этом думает он, в конце концов, не поинтересовавшись его здоровьем.

Случилось так, что они уже давно перестали понимать друг друга, и в большей степени она. И произошло это, вероятнее всего, в самом раннем детстве, когда тетушка забрала его к себе. Всю свою жизнь он чувствовал вину за то, что предал и оставил маму одну. Ведь он же был ее первенцем, защитником. Она, вероятно, этого не почувствовала, не поняла, а может и не захотела. Ведь это же трудно – ждать, верить, надеяться, а она все это не очень-то любила. Конечно же, проще – сначала немного пострадать, погрустить, а потом решить, что сын «отрезанный ломоть» и отдаляться от него все дальше и дальше, нанося ему незаслуженные обиды.

А ведь он был похож на нее и внешне, и внутренне. Она подарила ему свои тонкие, красивые черты лица, такие же черные, огромные глаза, брови, волосы и такую же тонкую, светлую, бархатистую кожу. В детстве и ранней юности над ним часто подшучивали, что он похож на обворожительную восточную девушку, чего долгое время стеснялся, и что доставляло ему много неприятностей.

В общем, красота, подаренная ему матерью, ничего кроме разочарования и неприятностей ему в юности не принесла, и он продолжал терзаться комплексом неполноценности до тех пор, пока, наконец, не появились первые настоящие усы и обильный пучок волос на груди. Это, хоть как-то поправило дело и его настроение, правда, для этого он тщательно, довольно часто выбривал усы и грудь, и уезжал в горы до того времени, пока они снова не вырастали. Теперь, к своей радости, он стал походить на мужчину.

Несмотря на все эти неприятные моменты юности, маму он ни разу во всем этом не обвинил, даже мысленно не упрекнул. В конце концов, ее вины в этом не было, так распорядилась природа. Наоборот, маму он любил, восхищался ею, любовался и гордился. Ведь она женщина, а это совсем другое дело. Именно ей положено блистать своим очарованием и привлекать к себе внимание. Недаром для этого существовало огромное количество многообразных приемов, способов и всевозможных средств, чтобы сделать себя еще привлекательней.

Ту же любовь к музыке, поэзии и романтичность он так же унаследовал именно от нее.

Казалось бы, все говорило в пользу того, что они должны понимать друг друга лучше, чем все остальные, однако этого не происходило. Несмотря на все старания и попытки сына, вернуть сердце матери, она почему-то с тем же упорством противилась этому. Видно, он и в самом деле казался ей непонятным, слишком своевольным и независимым. Ведь он же с самых пеленок был упрям до безумия и постоянно требовал объяснений, почему нужно поступать так, как положено и предписано традициями и законами общества. И, если эти объяснения его не устраивали, он поступал так, как считал нужным сам, невзирая на авторитеты, не говоря уже о простых приказах. С ним действительно было сложно, а спорить бесполезно. В спорах он научился приводить такие аргументы, что все ее попытки как-то его урезонить разбивались о них, как о гранит. Иногда ей начинало казаться, что она родила непонятное, непохожее на других существо, и это обидное, оскорбительное слово «выродок», сказанное в отношении сына, тот впервые случайно услышал именно от нее, своей любимой матери.

Звонок отца Ибрагима тоже не обрадовал, хотя тот попросил прощения и умолял, не делать поспешных выводов. Обида переполняла его настолько, что он впервые огрызнулся, когда отец попытался пошутить, что тетушка простила его и даже возгордилась, что ее воспитанник снова выкрутился из весьма сложной ситуации.

- Кто кого еще должен прощать? – крикнул он в трубку, и бросил ее на телефон с такой силой, что он треснул сразу в нескольких местах.

Звонки продолжались, но он уже к телефону не подходил. Говорить ни с кем уже не хотелось, а все разговоры и воспоминания о родине стали просто невыносимыми.

К счастью, Москва на лето обезлюдела, и никто его ни о чем не расспрашивал. В институте, благодаря каникулам, производился грандиозный ремонт, друзья и знакомые разъехались, даже Валентина Петровна уехала в свою родную деревню под Воронежем. Летними солнечными днями потерянный и потухший бесцельно бродил он по московским улицам, а душными ночами в одиночестве пил водку и уничтожал одну пачку сигарет за другой.

Через дня два к телефонным добавились еще и звонки в дверь. Друг за другом пришло несколько телеграмм, где отец просил его срочно позвонить домой. Наконец, он решил позвонить, выяснил, что ничего особого не случилось, сухо ответил отцу, что звонить и возвращаться домой в ближайшее будущее не собирается. Отец попытался что-то сказать, но он сделал вид, что не слышит, и повесил трубку. Вечером того же дня он отправил телеграмму, где сообщил, что уезжает из Москвы, извинился за грубость и попросил некоторое время его не беспокоить. Сам же он снова продолжать пить и почти перестал выходить из дома.

Скоро он понял, что так недолго и опуститься, поэтому решил взять себя в руки и немедленно чем-нибудь себя занять. Дело подвернулось само и находилось как раз под Москвой, в подшефном совхозе «Зареченском», где работал кое-кто из его сокурсников, в числе которых было несколько ребят из его бригады. Работы было непочатый край, а за ней, да еще с ребятами можно было отойти от тяжелых и истерзавших его дум.


-2-

Памирцы помогли Ибрагиму добраться до Москвы. Он и дед не ошиблись в этом народе. На всю свою жизнь он оставался им благодарным, часто вспоминая их доброту, независимый, гордый нрав, житейскую мудрость и радушие.

Встретив смертельного уставшего, обмороженного, с растрескавшейся кожей на лице и руках, не задавая вопросов, они накормили его, обогрели, смазали кожу бараньим жиром с добавками целебных трав и уложили отдыхать. Только на следующий день, вечером он сидел в доме их духовного наставника - пира и рассказывал о своем побеге из дома деда. Люди, не перебивая, внимательно слушали его рассказ, удивленно охая и покачивая головами.

Когда он закончил свое грустное повествование, уже постаревший, седой и мудрый пир Али-хан внимательно поглядел ему в глаза и спросил:

- Ты сказал всю правду, ничего не утаил?

Ибрагим кивнул, давая понять, что рассказал всю правду.

- Я тебе верю! – сказал Али-хан, надевая на него тумор из трех косточек орла на бечеве, так у памирцев называется оберег. - Пусть это тебя оберегает в пути! Ведь ты, как я полагаю, держишь путь в далекую Россию, а возвращаться домой в ближайшее время не собираешься. Безусловно, такое непочтение к старшим, большой грех, но с другой стороны твои действия - справедливы. Нельзя насильно делать человека счастливым, свое счастье каждый должен находить сам. Я не могу и не хочу быть тебе судьей. На все воля Аллаха, а раз Он, Всемилостивый помог тебе найти дорогу в горах, привел к нам, мы - не вправе тебе мешать. Больше того мне будет приятно оказать помощь внуку своего друга. Твой дед был гордым, честным и мудрым человеком. И ты молодец, что не посрамил его чести, выдержал это суровое испытание, не побоялся, открыто сказать неправым родственникам свое гордое: нет! Надеюсь, и впредь ты будешь поступать так же. Думаю, твое желание учиться и познать мир, достойно всех похвал и может принести нашему народу великую пользу, а он обязательно оценит твои усилия. Да поможет тебе Всемогущий и Великий! Да не оставит Он тебя и нас всех своей милостью!

-3-

Между тем, жизнь продолжалась, а время брало свое. Недаром говорят, оно самый лучший лекарь. Потихоньку все стало налаживаться. Ибрагим немного успокоился, быстро втянулся в учебу, а главное в работу, которая теперь стала жизненной необходимостью. После последних событий о помощи из дома можно было забыть, хотя и раньше он на нее не особенно-то и рассчитывал. Он уже давно привык все решать и делать сам, продолжая браться за любую работу, если только она была выгодной и не противоречила его моральным принципам. Работа, которая бы устраивала и не противоречила законам страны социализма, по-прежнему оставалась несбыточной мечтой.

В бытовом плане жизнь складывалась тоже удачно. Особенно повезло с жильем. Ему, наконец, выделили комнату в общежитие, но он предпочитал жить у Валентины Петровны, к которой все больше прикипал душой. Она отвечала ему тем же. Два одиноких сердца все больше притягивались и согревали друг друга. Институт, как ни странно, особых хлопот не доставлял. Естественно, приходилось крутиться и изворачиваться, чтобы не остаться без стипендии и не числиться на плохом счету. Приятелями и друзьями он тоже был не обижен. С каждой новой встречей их становилось все больше. Он умел дружить и быть благодарным.

Казалось бы, все складывалось как надо, но продолжали преследовать тоскливые и терзающие душу мысли о доме. Пытаясь хоть как-то их притушить, он старался строить свой день так, чтобы совсем не оставалось времени для раздумий. Как заведенный, учился, работал, заполняя промежутки встречами с друзьями, походами в кино или в концертные залы, чтобы поздней ночью свалиться от усталости, не успевая даже дочитать интересную книгу или журнал. Но родина все равно напоминала о себе расспросами друзей и знакомых, случайно услышанной родной речью или звуками родной музыки. И тогда он снова начинал мучительно думать, что делать после окончания института? Дорога домой пока что оставалась запретной, и тогда все чаще появлялась мысль, остаться здесь, в Москве, стать полноправным москвичом и вернуться домой победителем. Да, именно победителем, не склонившим своей головы перед трудностями. Скоро это стало его заветным желанием.


ЗАВЕТНАЯ МЕЧТА

-1-

Как когда-то один из любимых литературных героев Ибрагима Остап Ибрагимович Бендер мечтал о Рио де Женейро, так и его почитатель стал мечтать о заветной московской прописке. Перебирая различные варианты постоянного пребывания в столице, он твердо решил не использовать только один - фиктивный брак с москвичкой. Сама мысль о женитьбе ради этого, казалось ему кощунственной и безнравственной, хоть именно этот вариант для него был самым простым и доступным. Набрать требуемую сумму, стало для него не проблемой, а претендентки на его горизонте попадались довольно часто, соглашавшиеся на брак и без денег. Многие из них сами предлагали ему свою руку и сердце, надеясь на дальнейшую любовь.

В конце третьего курса ему подвернулась «потрясающая» подработка, вернее, настоящая постоянная работа - обеспечивать запасными частями небольшой парк уборочной техники. «Контора механизированной уборки» при Москворецком районном жилищном управлении, так называлась организация, куда его устроил заместитель начальника управления Мусин Хайдар Умарович, занималась уборкой мусора, снега с улиц и дворов района.

Кроме оклада в девяносто рублей и пятнадцатирублевой премии, ему ежемесячно выделялся небольшой денежный фонд и кое-какие дефицитные строительные материалы, которые предполагалось использовать для приобретения запасных частей. Должности снабженца в конторе не было, и ее обеспечением должен был заниматься отдел снабжения управления. Управленцы были так загружены добыванием строительных материалов, что на несчастную контору практически не оставалось ни сил, ни времени.

Мусин был неплохим хозяйственником и попытался решить эту проблему с помощью толкового паренька, который уже неоднократно подписывался на левые работы сам и приводил бригады студентов. Ибрагим был зачислен дежурным электриком управления, которому было разрешено вести свободный график посещения, а самое главное, ему была выделена комната в огромной коммунальной квартире, которую населяли работники управления, в основном, дворники. Преимущество составляли татары, с радостью, принявшие в свою дружную, шумную компанию молодого, одинокого единоверца.

Секрет такого везения заключался еще и в том, что у Хайдара Умаровича было двое юных, симпатичных дочерей и тот посматривал на молодого студента-мусульманина, как на кандидата в зятья.

Коллектив, в основном так же состоящий из представителей татарской диаспоры, тоже оказал ему радушный прием, а руководство конторы, с завистью и удивлением поглядывая на фаворита начальства, вынуждено было смириться с тем, что свою кладовую тот открывал всего лишь два раза в неделю, на два-три часа. Единственное, на чем им удалось настоять, так это на его обязательном пребывании на ежедневных, вечерних, производственных оперативках.

Месяца два начальник конторы и главный инженер терпели это «безобразие» и докладывали Мусину, что никаких значительных сдвигов в обеспечение конторы не происходит, но потом были вынуждены согласиться, что в лице Ибрагима приобрели неплохого и толкового работника. Кроме того, что почти бесперебойно заработал парк уборочной техники, были восстановлены списанный трактор, подготовленный к списанию ГАЗ-52, а на складе стали появляться дефицитные запасные части не только для грузовых, но и для легковых машин. Для них пришлось срочно выделять надежное, хорошо охраняемое помещение вместо маленького, деревянного сарайчика.

Ибрагима, конечно же, все это радовало, но недолго. Очень скоро он понял, что все это совсем не то, чего он хотел. Перспектива продвижения по служебной лестнице в системе коммунального хозяйства его не прельщала, да и не решала главной задачи - получение заветной прописки в Москве.

-2-

У жилищного управления было много различных неразрешимых проблем. Его огромный хозяйственный механизм был сложен, запутан многочисленными законодательными актами, инструкциями и приказами. Вследствие этого его работоспособность оставляла желать лучшего. А, учитывая то, что все цифры были неточными, вернее, привранными, трудно себе представить, как оно еще работало вообще? Одной из главных проблем, лихорадивших организацию, являлось плохое, если не сказать большее, обеспечение материалами и техникой.

Снабженцам управления приходилось, в буквальном смысле, лезть из кожи, чтобы производство еще хоть как-то работало и не развалилось окончательно. Они выклянчивали материалы, комплектующие в снабженческих организациях и у соседей, совершали героические поступки и головокружительные комбинации, чтобы достать какую-нибудь дефицитную краску или деталь, даже воровали, но их труд, почему-то, достойно не оценивался. Более того этих лихих бойцов хозяйственно фронта считали «торгашами», жуликами, соответственно, и платили мало, по принципу: « за что вам еще и зарплату платить?».

Ибрагим удивлялся такому положению вещей, но не задавался сложными экономическими вопросами. Его интересовало другое, как обратить на себя внимание руководства с тем, чтобы оно решило его личную проблему? А решить ее оно могло, причем, очень даже просто. В управлении существовал специальный жилищный отдел, выделяющий комнаты, даже квартиры, как необходимым специалистам, так и иным гражданам за те или иные услуги.

Наблюдая за отношением руководства к снабженцам, он понимал, что, если ему даже удастся завалить запасными частями все жилуправления Москвы, все равно никто бы этого не оценил. Нужно было придумать и совершить что-то такое, необычное, что должно было их просто заставить пойти ему на встречу.

Среди многочисленных проблем управления существовала одна злободневная задача: получение новых самосвалов на Мытищинском машиностроительном заводе, сокращенно ММЗ. Ее не могли решить даже самые высокопоставленные чиновники Москвы. Кто-то лишался премии, самой работы, получал строгие выговора, даже вылетал из партии, но дело с места так и не двигалось. Поговаривали, что решивший эту проблему, может рассчитывать на удовлетворение любой, даже самой фантастической просьбы.

Ибрагим на свой страх и риск попробовал ею заняться и к удивлению всех, в том числе и своему, неожиданно решил. Правда, ничего удивительного для себя он не увидел, считая, что ему просто посчастливилось осуществить свою идею, благодаря которой он взглянул на это дело со стороны и по-хозяйски.


Любое производственное предприятие страны уже давно не могло наладить нормальные условия для жизнедеятельности, не нарушая при этом директив вышестоящего руководства или законодательства. Государственный план систематически не выполнялся уже почти всеми производственными предприятиями огромной страны. Те, кому еще каким-то чудом удавалось его выполнять, почему-то оказывался в очень невыгодных условиях. На них обычно не обращали внимания, совершенно не помогали, рассуждая так, мол, работают, выполняют свои обязательства, ну и ладно. Ведь они же не доставляли особых хлопот.

Другое дело, когда предприятие не выполняло плана. Вышестоящие организации нянчились с ним, как с малым дитя, помогая во всем, а потребителям надо было «дружить с ним и дружить крепко», иначе его дефицитную продукцию получить бы было просто невозможно.

Руководство таких предприятий обычно рассуждало так.

Государственный план, как ни старайся, на все 100 процентов не выполнишь, поэтому, в первую очередь необходимо было рассчитаться с так называемыми, «государственными» заказчиками. А это, прежде всего, оборонная промышленность, экспорт, сельское хозяйство и т.д. За срывы этих поставок могли сурово наказать: объявить строгача, исключить из партии, даже «оторвать голову». Как правило, эти организации составляли 30-40 процентов от общего числа потребителей. Остальные должны были мириться с тем, что их ставили в огромную очередь, где существовали свои порядки и законы, вернее сказать, абсолютное беззаконие. Изготовленная продукция все равно не удовлетворила бы всех желающих, так как необходимые проценты оставались лишь на бумаге. Кто-то обязательно должен был остаться ни с чем.

Именно это обстоятельство «развязывало руки» производителю, позволяя ему удовлетворить даже самую буйно разыгравшуюся фантазию. Теперь он мог вытребовать с потребителя все, что угодно, хоть «луну с неба», а тот вынужден был вынужден согласиться на любые условия, чтобы получить свою, законную продукцию. В противном случае потребителю пришлось бы вечно обивать пороги отдела сбыта, вышестоящего начальства, слать бесконечное количество «слезных, предупреждающих и угрожающих» писем, телеграмм, телефонограмм в неимоверное количество инстанций, в надежде на то, что какой-нибудь начальник случайно обратит на это «безобразие» свое внимание и, наконец, смилостивиться.

Безусловно, что этот долгий и трудный путь мог привести к успеху, тем более в стране существовали такие грозные и могучие организации, как «Народный контроль», «Партийный контроль», арбитраж, а так же довольно длинный список влиятельных общественных организаций. Однако, решая пойти именно этим путем, необходимо было учесть ряд важных моментов, которые могли привести к полному краху собственное предприятие. Пока потребитель «выколачивал» необходимые детали, комплектующие или иную продукцию, его собственное производство простаивало. Это влекло за собой невыполнение Государственного плана уже им со всеми вытекающими последствиями: выговор, исключение из партии, увольнение с работы. К этому следует добавить еще ряд таких обстоятельств, как, например, огромная армия таких же «несчастных» потребителей, а это – большая часть организаций всей страны; загруженность чиновничьего аппарата и проверяющих органов, того же «Народного контроля», личные интересы самих чиновников и так далее, и так далее.

Стоит обратить внимание еще на одно, не менее важное обстоятельство. Тяжба с производителем могла привести к неприятным, непредсказуемым последствиям. Учитывая, что большинство производителей, если только не каждый, являлся монополистом в своей отрасли, а антимонопольные организации в СССР еще не существовали, так как являлись «порождением буржуазно-капиталистической идеологии», не дай тебе Бог чем-либо прогневить своего поставщика! Ну, получил бы ты свои несчастные детали с помощью вышестоящих инстанций одни раз, а дальше-то что? Все равно, как миленькому, пришлось бы снова идти на поклон, может, даже и ползти на коленях именно к нему, своему ненавистному благодетелю. Вот после этого и думай, что дешевле, легче и безопаснее?


-3-

Мытищинский машиностроительный завод был как раз одним их таких предприятий. На нем выпускались оборонные заказы, вагоны метро и самосвалы на базе автомобиля ЗИЛ. Понятно, что оборонные заказы и вагоны метро изготавливались в достаточном количестве и в срок. Самосвалы же являлись той продукцией, за счет которой руководство решало, как заводские проблемы, так и свои личные.

Огромные толпы снабженцев, в простонародье называемые «толкачами» всего СССР осаждали проходную в надежде получить заветные автомобили. Учитывая, что все они имели на это право, которое им давало фондовое распределение в виде наряда, они буквально рвали друг у друга местный телефон, чтобы дозвониться в заветный, неприступный отдел сбыта. Дозвониться туда было практически невозможно. Ежели, какой счастливчик и дозванивался, то только для того, чтобы в очередной раз услышать, что его самосвалы еще не готовы к отгрузке.

Наблюдая за ними, Ибрагим не раз поражался настойчивости и изобретательности этих людей и, конечно же, учился у них. Попав на завод однажды, он понял, что запасные части на автомобиль здесь получить намного легче, чем на самом автозаводе имени Лихачева. Через забор ему могли вынести любую деталь, даже сам автомобиль. Объем выносимого зависел только от количества вознаграждения, лучше, когда это было спиртное, или, как прозвал народ, - «жидкая валюта». За нее работник мог вынести по винтику даже сам завод.

Скоро он перезнакомился со всеми работниками, связанными с производством и отпуском автосамосвалов. Не слишком балуя их своей щедростью, тем самым, приучая к мысли, что постоянный потребитель выгоднее разового, вскоре он стал постоянным и желанным гостем. С кем-то образовались хорошие, приятельские, даже теплые, дружеские отношения. В результате его Контора механизированной уборки впервые за свое существование перестала испытывать недостаток в запасных частях. Больше того, на заводе можно было раздобыть любой инструмент, заказать деталь любой сложности и конфигурации, даже если она не существовала в природе. Для этого стоило только начертить чертеж, впрочем, порой хватало даже наброска, добавить к нему вознаграждение в виде горячительного напитка, а заводские умельцы, имея в своем распоряжении мощную производственную базу, мгновенно выносили еще тепленькое, пахнущее маслом изделие. Помимо всего прочего можно было пользоваться богатством заводских закромов. Если нужной детали не оказывалось на складах, ее лихо снимали с машины или конвейера. Короче, завод для Ибрагима оказался самым настоящим «Клондайком».

Наладив свое основное дело, ради которого приехал сюда, он задумался над проблемой получения самосвалов для управления, которая, в конечном счете, решала и его личную. Перебрав несколько вариантов, он понял, что все они ему «не по зубам». Взятка или услуга, которую нужно было оказать, были просто фантастическими. На один, максимум два автомобиля он бы еще как-то наскреб нужную сумму, но собрать деньги на все управление, тем более, как потом выяснилось, на всю Москву, было полным абсурдом. Казалось бы, все, нужно забыть об этом, как о кошмарном сне, но он не сдавался и продолжал искать варианты. И судьба его возблагодарила, подарив одну, можно сказать, гениальную идею. Он вдруг увидел, что дело может выгореть, причем, без всяких взяток, даже еще и с выгодой. И все оказалось до удивления просто.

На заводе существовал склад, так называемых, разукомплектованных автосамосвалов. За двадцать с лишним лет с начала их выпуска здесь скопилось около полутора тысяч абсолютно новых, но безжалостно и бессовестно разграбленных машин. Первыми с них, как правило, снимались фары и транзисторное зажигание, так как они подходили к легковым автомобилям, в первую очередь к «Жигулям». Всему остальному тоже быстро «приделывались ноги». Спрос был просто ажиотажным.

Этот склад для руководства завода являлся «острой головной болью» и соответственно, самым уязвимым местом. Продать машины они уже не могли, а их содержание требовало огромных средств, которые не были предусмотрены ни одной статьей расходов. К тому же, их постоянно раздевали и дальше. Ибрагим не раз в этом убеждался, когда за стакан водки ему именно с этих некомплектных автомобилей снимали любую, понравившуюся деталь.

«Так это как раз то, что нужно!» - сообразил он и начал мысленно выстраивать схему, по которой, наконец, можно было сдвинуть с мертвой точки дело, дававшее Москве желанные машины, а ему, - осуществление его заветной мечты.

Получалось так. Если пойти навстречу заводу и купить у него часть разукомплектованных машин, руководство завода, конечно же, удовлетворит просьбу покупателя и пойдет на некоторые уступки. В итоге, будут довольны оба: и завод, и покупатель. Оставалось, правильно составить схему и не прогадать в торговле условиями.

Прежде, чем приступить к рабочей схеме, он решил провести разведку в своем автохозяйстве. Будучи шофером, он прекрасно понимал, что значит новый автомобиль и для автохозяйства, и для самого водителя. Естественно, это и деньги, и план, и минимум ремонтных работ. Высказывая свою идею, получить новый автомобиль, доукомплектовать его и подготовить к работе, он естественно получил единодушное одобрение шоферской братии и их непосредственного начальства.

Советский новый автомобиль, выпущенный серийно, как правило, представлял собой самый настоящий полуфабрикат-конструктор. И хотя «Зилок» был неплохой машиной, его сборка на конвейере оставляла желать лучшего. Практика показывала, что прежде, чем пустить его в эксплуатацию, требовался тщательный осмотр с подтягиванием болтов и гаек на агрегатах. Так что при наличии запасных частей, автохозяйство своими силами успешно и без особых затрат справилось бы с этой задачей. Водитель, которому она предназначалась, готов был валяться под ней сутками и бесплатно.

Следующим моментом выяснилось, что получателем автомобилей является главное жилищное управление Москвы. Оказалось, что именно ему выделялись все триста автомашин с тем, чтобы впоследствии оно распределило их по тридцати трем районам города. Получалось так, что пока вся столица не получит машины, его управление не увидит их тоже. В результате ему пришлось объезжать другие районные автохозяйства, чтобы получить как можно больше единомышленников.

Его действия, естественно, не осталось незамеченным его покровителем.

- Ты, что за революцию устраиваешь? – строго спросил его Мусин. – Чего тебе еще не хватает? Учишься, комнату получил, работа неплохая, перспектива есть для роста. Неужели ты думаешь, что кто-нибудь из наших твердолобых начальников услышит тебя, полюбит, и в знак признательности подарит московскую прописку? Это же бред теленка. Ты хоть себе представляешь, сколько она может стоить? Или что нужно сотворить, чтобы они пошли на это? Может быть, твоя идея чего-то и стоит, но я слишком хорошо знаю нашу систему. Тебя просто раздавят, как клопа, а жаль. Ты мне понравился, на работе к тебе пригляделись. Хоть и не любят, но уважают, терпят, ты им нужен. Ты только посмотри, как дело поставил? Соседние управления к тебе с поклоном ездят. Короче, я тебе не советую этим заниматься. И лоб расшибешь, и меня подставишь.

Слушая его, Ибрагим подумал, что шеф обиделся, что его не поставили в известность первым. Ибрагим стал извиняться, оправдываться, рисовать схему и объяснять, что хотел проверить свою идею перед тем, как ее показывать. Мусин ничего не хотел слушать, порвал листок со схемой на клочки и начал кричать:

- Меня твои глупости не интересуют!.. Иди и работай! А об этом даже и не думай!

Ибрагим поднял на него глаза и тихим, но очень внятным и твердым голосом произнес:

- Я ценю все, что вы для меня сделали, но это не дает вам права повышать на меня голос. Я уважаю вас и того же требую для себя! Если вас не устраивает то, что я делаю и как, я сейчас же готов подать заявление об уходе. Но хочу вас предупредить, что и тогда от начатого дела не отступлюсь! В конце концов, оно может помочь не только вам, но и всей Москве. Могу обещать только одно! При любом исходе дела ваше доброе имя останется незапятнанным. Это я обещаю твердо!

- Ничего себе, заявленьице, - смягчая тон, произнес Мусин. – Ну, раз ты такой упертый, бей себе лоб! Выгонять тебя не собираюсь, но и поощрять твои сумасбродные идеи тоже особого желания не испытываю. И пока ты работаешь у меня, смущать коллектив подобными сказками категорически запрещаю! Короче, помимо работы можешь хоть на голову стать, но в конторе будь любезен, выполняй наши договоренности и никаких разговоров про новые машины! Иначе мы на самом деле расстанемся и очень плохо. Понял?

После этого разговора у Ибрагима остался неприятный осадок. Выходило так, что он выглядел неблагодарным строптивцем. И это удручало его даже больше, чем то, что Мусин не поддержал его идею. Он и в самом деле ценил все то, что сделал для него этот человек, относящийся к нему с большой симпатией, даже по-отечески.

«Жаль, конечно, что мы не поняли друг друга, но, в конце концов, этим делом можно заниматься и после работы. Запрещай, не запрещай, а мысль все равно не остановишь. Кто-то обязательно догадается до этого и сам. И все-таки лучше оказаться первым», - подумал Ибрагим и поехал домой, дорабатывать схему.

Через два дня она была готова. Предлагалось следующее:

Главмосжилуправление получало на ММЗ триста автосамосвалов, из которых примерно шестая часть могла оказаться неукомплектованными. Таким образом, в каждое автохозяйство Москвы, из 33-х, наряду с восьмью новыми машинами, попадали одна – две разукомплектованные, укомплектовать которые предполагалось и на самом ММЗ, и автозаводе ЗИЛ, где практиковалась выписка суммовых нарядов на некондиционные запчасти и агрегаты. В результате и для Москвы, и для Мытищ проглядывалась очевидная выгода. Москва, наконец-то, получала свои новые, заветные самосвалы, а ММЗ избавлялся от своей головной боли - некондиционных машин.

Ибрагим специально сделал ее краткой и понятной, чтобы каждый чиновник, даже самый «тупой», мог быстро, четко и ясно понять, как просто и быстро решалась эта проблема.

«Все должно быть понятно и доступно, как клизма, - шутил Ибрагим, подрабатывая себя и стараясь так составить пояснения к схеме, чтобы это мог сразу же понять и оценить каждый, даже самый тупоголовый чиновник. Тонкостей и моментов, которые мешали нормальному ходу дела, было довольно много. Одним из таких важных моментов было то, что мытищинцы люто ненавидели Москву и москвичей, стараясь при каждом удобном случае, попросту говоря, «насолить» им. И таким «удобным случаем» оказалось то, что наряд на все триста машин был выписан на сверхплановую продукцию. Это означало, что Москва никогда и ни за что не получила бы ни одного автомобиля. Государственный план по выпуску автосамосвалов не выполнялся уже давно и перевыполнение его, естественно, не намечалось. Даже, если бы такое чудо и свершилось, руководство завода «легло бы костьми», чтобы этого не допустить. Ведь это надо было сойти с ума, чтобы отказаться от такой поистине «золотой» жилы.

А мытищинцам было, за что не любить столицу. Среди них бытовала шутка: «Мытищи – экспериментальный город, куда поселили жителей, но почему-то забыли завести продукты питания и все необходимое для жизни». Им было обидно, что, в конечном счете, работая на Москву, они оставались с «голым задом». Правда, весь огромный Советский Союз тоже работал на ее базы, магазины, спецраспределители, оставаясь в том же положении, а мытищинцам не повезло еще больше. Выезжая из своего нищего, замусоренного городка, где даже на городских дорогах калечились вездеходы и отсутствовали фонари, они через каких-нибудь тридцать минут на электричке, вынуждены были «любоваться» ухоженными и освещенными улицами, роскошью товаров в магазинах. Все это переполняло чашу их долготерпения и усиливало ненависть.

Именно поэтому никакие просьбы, уговоры, грозные правительственные телеграммы, даже вмешательство высших партийных чинов не могли склонить руководство ММЗ к милости. А, кроме того, Москва ничего существенного предложить не могла, более того умудрилась, хоть и случайно, отобрать у заводчан их ведомственный дом. Когда завод начинал его строить, село Тайнинское принадлежало области, а когда начались отделочные работы, оно вдруг стало собственностью Москвы.

Учитывая все это, Ибрагим предлагал руководству ММЗ решение, в котором проглядывалась их очевидная выгода, а отказ от сделки непростительной глупостью. Во-первых, они избавлялись от пятидесяти некомплектных, потому и неликвидных автомобилей, которые являлись достаточно сложной и дорогостоящей проблемой, а во-вторых, создавался прецедент, который в дальнейшем позволял бы им избавляться и от остальных. И Москва в данном случае выступала весомым аргументом в пользу этого. Раз уж она пошла на эту сделку, то остальным, как говориться, «сам Бог велел».

Довольный своей схемой, Ибрагим начал обходить кабинеты высокопоставленных чиновников. Где-то он даже находил понимание, но дальше этого дело не сдвигалось. Причин этому было много, но главными были две: никто не верил в успех и ничего не решал самостоятельно. Даже там, где понимание было полным и единодушным, а это шоферская братия и их непосредственное начальство, веры в благополучный исход тоже было мало. Правда, все это было сделано не напрасно и даже с пользой. В результате всех мытарств по кабинетам, схема стала еще более краткой, аргументированной и действительно, понятной, как клизма.

Понимая, что поддержку нужно искать у тех, кто может на самом деле это решить, он стал думать, как подобраться к самому высшему руководству. А это вело к прямому нарушению субординации, что, по мнению чиновников, являлось самым грубейшим проступком, даже преступлением и, естественно, сурово каралось.

Он мог бы обратиться за советом и помощью к своим влиятельным друзьям. К тому же Леониду Сергеевичу, генеральская должность которого позволила обзавестись огромным кабинетом с еще более вместительной приемной с секретарем и круглосуточной персоналкой. Ибрагим старался не забывать о своей тайной «империи» из влиятельных особ, которая постоянно пополнялась новыми «подданными». В ней стали появляться даже такие важные персоны, которые могли бы решить его проблему одним телефонным звонком. Но он не спешил к ним обращаться, пока мог что-то решать сам. А кроме того, ему вдруг захотелось доказать им, прежде всего, себе самому, что он и сам, действительно, чего-то стоит.

Помня об обещании, данном Мусину, он записался на приемы к высшему руководству района: председателю исполкома и секретарю районного комитета партии. Эти визиты, как он и предполагал, ничего не дали.

Председатель райисполкома, узнав, что посетитель рядовой работник конторы, даже не стал его слушать, отчитал, как мальчишку и пригрозил, что «хорошенько взгреет начальника конторы, у которого люди «от ничегонеделания шляются по кабинетам ответственных людей, отвлекают их от важных, государственных дел и морочат голову сумасбродными идеями». Секретарь районного комитета партии встретил его приветливей, но результат был тем же. С улыбкой взглянув на схему, он поблагодарил посетителя за такую заботу о Москве, высказал мнение, что этим должны заниматься специалисты, а Ибрагиму «и дальше учиться на физика». Так, считал он, будет больше прока для дела и страны.

«Все, что ни делает Бог, все к лучшему», - подумал Ибрагим и решил идти дальше. Даже эти люди оказались толстокожими и непробиваемыми чинушами. Если бы они ввязались в это дело, наверняка бы его загубили. А так он был свободен, да и субординацию не нарушил, главное, сдержал слово, данное Хайдару Умаровичу.

Теперь уже со спокойной совестью можно было ехать в Главмосжилуправление.


-4-

Главное жилищное управление столицы переживало переполох и практически не работало. Снимали его начальника. Во всех углах и туалетах скапливались работники и обсуждали эту ошарашивающую новость приглушенными голосами. Заканчивались почти десять лет относительно спокойной жизни. Наступало новое, непредсказуемое будущее, сулившее крупные перестановки со всеми вытекающими последствиями.

В огромной приемной сидела одна седоватая, секретарша с отсутствующим взглядом, и неохотно поворачивала голову для того, чтобы ответить посетителям, что сегодня приема не будет и неизвестно, будет ли он вообще? С такой же грустью она отвечала на звонки нескольких телефонов. По всему было видно, что она сильно расстроена, о чем свидетельствовали ее припухшие веки и заплаканные глаза.

- У вас что-то случилось? – участливо поинтересовался Ибрагим.

- А вы что не знаете, что у нас случилось? – резко выпалила она в ответ, зашмыгав носом. Достала носовой платок и стала вытирать им глаза.

- Конечно, знаю и искренне вам сочувствую, - произнес он, понимая, что она удручена уходом начальника.

Ибрагим видел его раза три и то мельком. Добраться до такой важной персоны было все равно, что попасть на прием к английской королеве. Огороженный стеной менее высоких начальников и тучей подчиненных, для простых смертных он практически был недосягаем. Той же строгой и железобетонной секретаршей, которая теперь размазывала платком слезы на лице вместе с косметикой. Ибрагим прекрасно помнил, как она раза три выставила его взашей, когда требовалось срочно подписать какие-то бумаги для конторы. Тогда не помогали ни мольбы, ни коробки с дорогими конфетами. Бумаги неизменно клались в папку и возвращались большей частью с отрицательной резолюцией в лучшем случае через три-четыре дня. Но сейчас он ей решил посочувствовать. Было видно, что она искренне переживала уход любимого начальника, который мог и на самом деле оказаться неплохим человеком.

- Ну, не стоит так переживать! – продолжал он утешать расстроенную женщину. – Может, все и обойдется? В конце концов, все живы, здоровы. Между прочим, нервные клетки восстанавливаются очень медленно, да и морщины загладить трудно. Вам бы себя поберечь, у вас такое красивое лицо и еще немало и долго послужит.

Секретарша подняла на него свои заплаканные глаза и грустно улыбнулась. Ей было приятно, что хоть кто-то выразил ей свое сочувствие.

- Ну, вот и хорошо! – улыбнулся он в ответ. – Я же говорил, что улыбка вам идет намного больше. Конечно, это большая неприятность, но не следует так огорчаться. Я уверен, что все образуется. Потеря должности, это еще не самая страшная потеря в жизни. Вон скольких руководителей вообще выносят на носилках в больницу. Видно, ваш начальник и впрямь добрый и умный человек, раз вы так переживаете за него?

Она неожиданно подняла на него расширенные от удивления глаза, которые даже просохли от слез, и со злобой выпалила:

- Это он-то добрый и умный!? Да он самая последняя сволочь! Гад ползучий! Я с ним уже полвека почитай, верой и правдой, а он мне: «Что поделаешь? Приказали, я должен подчиниться, судьба такая». Хотя бы из благодарности подумал своими куриными мозгами, что будет со мной?

Ошарашенный таким поворотом, Ибрагим даже растерялся. Оказалось, что ее беспокоит только ее личная судьба. На самом деле, что будет делать она после того, как ее уволят? В предпенсионном возрасте вряд ли кто возьмет ее на приличную работу.

- А знаете, меня к вам сам Бог послал, - снова улыбнулся он. - Мы ведь просто необходимы друг другу.

Понимая, что наговорила лишнего, она тоже собралась и усмехнулась.

- Ой, ли? Так прямо сам и послал?

- Представьте себе, я не шучу и говорю честно, - продолжал он улыбаться. - Я же понимаю, что такими вещами не шутят. Это все равно, что показать собаке кость, а потом ее отнять.

Она недоверчиво посмотрела не него и у нее в глазах промелькнули огоньки надежды. Однако она тут же их прогнала и раздраженно спросила:

- Ну, а я-то чем теперь могу помочь? Что вы от меня-то хотите?

- Для начала хотелось бы с вами познакомиться. Меня зовут Ибрагим.

Этот ответ с приветливой улыбкой ее несколько обескуражил, но она тоже грустно улыбнулась.

- Меня зовут Людмилой, Людмилой Васильевной.

- Очень приятно, Людмила Васильевна!

- Интересно узнать, откуда берутся такие молодые, умные и обходительные мужчины. Вы, я вижу, не русский, с Кавказа?

- Нет, я из Средней Азии, из Таджикистана. А хороших, настоящих мужчин делают очаровательные и умные женщины.

- Эге, то-то, я вижу, вы на наших ребят не похожи. Улыбаетесь, заигрываете с женщиной, которая старше вашей матери, даже понимая, что теперь с нее, и взять-то нечего.

- А в этом вы ошибаетесь, еще раз повторяю, мы необходимы друг другу, и вы можете помочь, да еще как.

- Да чем же я могу вам помочь?

- Не себе, а нам.

- Тем более.

Почувствовав, что отношения более-менее установлены, Ибрагим присел и, как бы рассуждая, произнес.

- Даже если приказ об увольнении уже подписан, все равно у нас еще есть шанс. А для этого у меня имеется очень веский аргумент в пользу того, чтобы вашего шефа оставили.

- Во-первых, его не увольняют, а отправляют на заслуженную пенсию. А во-вторых, на него так наорал Грущин, что он сутки не может отойти от сердечного приступа. Так что подпишут, обязательно подпишут.

- Простите, пожалуйста, а кто такой Грущин?

- Тоже мне, помощник нашелся! - подняла она на него искривленное усмешкой лицо. - Не знать первого секретаря МГК, а туда же!.. Я уж грешным делом чуть не поверила, что ты что-то можешь сделать. Вот дурища-то, видно и вправду мне со своим дураком пора на свалку. Столько людей перевидала, а так до сих пор и не научилась отличать наивного простачка от настоящего, делового человека.

Ибрагим внимательно ее выслушал, убрал улыбку с лица и твердо, чеканя каждое слово, сказал:

- Давайте посмеемся и пошутим после нашего общего дела! Я на самом деле могу помочь вашему шефу, вам и себе. Повторяю, я ваш шанс. Если вы упустите его, вам уже ничто не поможет. В любом случае, хуже не будет. Решайтесь!

- Да чем же ты можешь помочь, дорогой ты мой? – вздохнула она.

- Я могу сделать такое предложение, от которого не сможет отказаться даже ваш Грущин, - снова отчеканил он и пристально посмотрел ей прямо в глаза.

Она отвела взгляд, немного задумчиво помолчала и, наконец, сдалась.

- Что от меня-то требуется?

- Пока что внимательно меня выслушать и ответить на кое-какие вопросы.

- Ладно, задавай! – устало произнесла она.

- Ваш начальник в состоянии все внимательно выслушать, проанализировать и сам принять решение?

- Когда-то мог, а сейчас, да еще в таком состоянии вряд ли.

- Тогда кто, по вашему мнению, мог бы это сделать? Но вы же понимаете, это должен быть такой человек, к мнению которого прислушивалось бы московское руководство. Он должен быть весьма авторитетным, желательно умным, а главное, чтобы его очень волновала перспектива карьерного роста.

- Подумать и найти можно, а в чем суть твоего предложения? Что надо решать и делать?

- Дело в том, что я знаю, как можно быстро, без особого труда получить в Мытищах для Москвы все триста самосвалов. Я нашел способ, как заинтересовать и заставить Мытищи ... - начал он объяснять ей свою мысль, но ее вскрик остановил его на полуслове.

- Так это то, за что Грущин чуть не убил патрона! - оживилась она и начала его расспрашивать. Теперь уже Ибрагим не успевал отвечать на ее вопросы. Она внимательно вникала в схему, как ему показалось, не до конца ее поняла, но сама идея ей очень понравилась.

- Нет, шеф туповат. Нужен другой, смышленый и решительный. Семенович умный, но будет тянуть резину. Земной – сволочь. Важнов долго советуется. Кто же? – быстро перебирала они претендентов, вдруг запнулась и воскликнула. – Есть! Есть такой! Пожалуй, то, что нужно.

Она стала набирать телефон, приговаривая:

- Это, как раз то, что надо. Молодой, умный, хитрющий, напористый. Своего не упустит, но и относительно порядочный. Добро помнит. Я его не раз выручала, он меня тоже. Если ему твоя идея понравится, считай, ты выиграл. Готов землю грызть, лишь бы выслужиться.

-5-

Через полчаса Ибрагим сидел в черной новенькой «Волге» и разговаривал с самим референтом председателя Мосгорисполкома. Сергей Иванович, так его звали, специально приехал к управлению, посадил его в машину, объяснив, что в здании им не дадут толком поговорить, а в машине можно говорить свободно, даже курить.

Референт оказался сравнительно молодым человеком, лет сорока. Людмила Васильевна дала ему более-менее точную характеристику, однако сразу это не почувствовалось. Он внимательно, не перебивая, слушал Ибрагима и задумчиво курил. Ибрагим никак не мог вычислить, нравится ему идея или нет? В его серых, непроницаемых, холодноватых глазах и на таком же непроницаемом лице трудно было отыскать хоть какой-то намек на какие-либо эмоции. В какие-то моменты Ибрагиму казалось, что собеседник слушает его чуть не из вежливости.

Ибрагим старался говорить убедительно, ничего не преувеличивая и не предвосхищая, понимая, что каждое его слово будет тщательно проверяться. Когда он закончил, Сергей Иванович пристально посмотрел не него, уточнил детали и поинтересовался, кто еще знаком со схемой? Ибрагим ответил на все его вопросы и только в конце добавил, что схему оценил сам директор ММЗ и обещал помощь.

- Эге!.. Сам Донсков! - повернул к нему свое впервые за всю беседу тронутое удивленной улыбкой лицо Сергей Иванович. - Так ты не только мастер придумывать, а еще и умеешь вести деловую беседу. Надо же такие козыри припрятать на конец! И что, он на самом деле обещал помощь?

И Ибрагим рассказал, как добился приема у директора мытищинского завода.

-6-

Владимир Иванович Десков, года полтора назад назначенный руководителем одного из самых крупных предприятий в стране, где трудилось примерно тридцать тысяч человек, принял и выслушал его только с четвертого захода. Все три прежние попытки оканчивались неудами, причем, дважды его выпроваживали с помощью охраны.

Перед тем, как добиваться приема у директора, он обошел пять-шесть кабинетов высокого, заводского начальства. В двух из них он вообще не высказывал свою идею, поняв, что их обитатели, не только ее не оценят, но и просто зарубят на корню. В остальных он окончательно убедился, что ходить к ним бесполезно. Увы, даже оценив полезность этой затеи, никто из них даже шевельнул бы пальцем, опасаясь непредвиденной реакции шефа и своего неопределенного будущего. Оставалось идти только к самому Дескову, который, действительно, что-то решал сам.

Это оказалось совсем не просто. Заводское руководство, как и московское, зорко стерегло подходы к своему патрону. Все попытки, каким-то образом уговорить секретаршу или помощника директора ограничивались вопросами: «Кто вы, откуда, по какому вопросу?».

Первая попытка, как «первый блин комом», чуть не испортила все дело. Ибрагим подстерег, когда директорская черная «Волга» подкатила к подъезду заводоуправления, подбежал к ней и стал ждать. Увидев незнакомого человека, Десков даже не открыл дверцу. Подоспевшая охрана быстро охладила пыл настойчивого посетителя и отобрала разовый пропуск. Вторая попытка была не лучше.

На этот раз настойчивый нахал подстерег свою «жертву» уже в цеху, просидев в засаде около трех часов. На этот раз с ним разобрались охранники какого-то важного, областного начальника, которого Десков сопровождал. К счастью, заводская охрана всего этого не видела.

Третий раз был почти роковым, чуть не испортившим все дело. Ибрагим просочился в кабинет с участниками производственного совещания. Это было глупо и бестолково. На этот раз охрана вывела его под строгими взглядами заводчан, снова отобрала разовый пропуск и предупредила бюро пропусков, чтобы ни при каких обстоятельствах пропуск этому человеку больше не выдавать.

Последний, четвертый раз Ибрагим записался на прием к директору, как к депутату Верховного совета по личному вопросу, удивляясь, как он до этого не додумался раньше.

Снова увидев Ибрагима у себя в кабинете, Десков рассердился и грозно крикнул в селектор секретарше, чтобы та вызывала охрану.

- Владимир Иванович! – заговорил Ибрагим спокойным голосом, пристально глядя в глаза директора. - А вас не удивляет, почему я так настойчиво добиваюсь у вас приема? Может, я хочу сообщить вам что-то очень важное? Прошу вас уделить мне минуты три! Между прочим, на этот раз я к вам записался на прием. И вы могли бы меня выслушать, как депутат Верховного совета. Все-таки, я гражданин этой страны и имею на это право.

Владимир Иванович устало вздохнул, дал отбой секретарше в тот же селектор и приготовился слушать. Ибрагим вежливо попросил его не перебивать минуты три.

- Хорошо, я потерплю положенные пять минут, - снова вздохнул тот.

- Дабы не отнимать у вас время, разрешите мне приступить прямо к делу?

Директор удивленно кивнул и Ибрагим сразу же начал выкладывать ему схему, объясняя ее суть. Он старался говорить тихо, очень убедительно, внимательно вглядываясь в суровое лицо этого сильного, обремененного властью и многочисленными заботами человека. И через некоторое время заметил, как оно стало меняться. В глазах вспыхнул интерес.

- Так ты это сам придумал? – начиная оживляться, спросил директор. – А что, толково. А ты вообще-то кто и кого представляешь?

Почувствовав интерес, Ибрагим решил, поступить несколько необычно. Прежде всего, не называть организации, которую представлял, а совсем немного рассказать о себе, чтобы, таким образом, еще больше расположить собеседника к себе. Этому приему, именно так начинать и строить беседу, он научился у деда, отца и, конечно же, тетушки. Они довольно часто им пользовались, чтобы установить теплый, дружелюбный контакт с незнакомым человеком, а уж тем более с таким, от которого зависело решение какого-то важного вопроса.

В этот «минимонолог» можно было осторожно вставить такие малозаметные, но очень важные акценты, что собеседник с первых слов начинал проникаться симпатией и другими добрыми чувствами, включая сострадание. Назови Ибрагим свое имя, фамилию, и организацию, которую он представляет, чтобы за этим последовало? Вероятно, ничего. В данном же случае у него появлялась возможность, продлить разговор, вызвать у собеседника человеческие чувства, заинтересовать его и, в какой-то мере, представится полнее, можно сказать, глубже и шире. Тонкости этого метода заключались в том, чтобы строить разговор осторожно, тактично, не перебарщивая и не удлиняя, внимательно следя за реакцией собеседника, дабы его не рассердить и не утомить. Без хорошей подготовки и длительной тренировки за него браться даже не стоило.

Естественно, что Ибрагим тщательно и кропотливо готовился этой встрече. Как, оказалось, подготовился неплохо. За полторы - две минуты он сумел выложить о себе довольно много полезной и важной для Дескова информации, ни разу не приукрасив своих достоинств. Собственно, ничего особенного он не рассказывал, чуть-чуть краткой биографии, еще меньше, чем он занимается сейчас, и в тоже время ему удалось незаметно вставить те самые, важные акценты, которые дали понять директору, что перед ним сидит серьезный, думающий, трудолюбивый, где-то даже талантливый и реально оценивающий свои возможности организатор.

- А знаешь что? – улыбнулся Десков, когда он закончил. – Я, пожалуй, взял бы тебя к себе на завод. Такие умные и смелые ребята нам нужны. И зарплату бы подобрали приличную, и невест хорошеньких в городе хватает. Глядишь, и выбился бы в люди. А мы бы тебе помогли, поддержали.

- Большое спасибо за предложение! Но я ведь говорил, что учусь в физическом институте. Может быть, буду ученым-физиком. Что я буду делать у вас на заводе?

- Какой ты физик? – еще больше оживляясь, продолжал говорить Десков. - Ты же прирожденный хозяйственник. Вон, что придумал, да и как дело представил. Ты же умеешь убеждать, а это в народном хозяйстве самое важное. В конце концов, и для физика дело найдется. Короче, отучишься, приходи!

- Владимир Иванович, еще раз огромное спасибо! Но мне хотелось бы знать, понравилась вам схема, и что вы предпримете для того, чтобы ее осуществить? Кстати, пять минут уже давно окончились.

- Ах, да, схема, - немного поостыв, озадаченно, вспомнил Десков. - Хорошая идея, толковая, как говорят сейчас, актуальная. Конечно, понравилась. Слов нет. Надо подумать. Хотя, чего тут думать, действовать надо, осуществлять. Ну и что ты за нее просишь? Идея-то королевская. Да, а кто покупатель?

Ибрагим ждал этого вопроса, поэтому умышленно упустил название организации, которую представлял. Он даже удивился, как Десков не заметил этого раньше.

- Уважаемый Владимир Иванович, - начал он говорить, озадаченно почесав висок. – Мне от вас лично ничего не нужно, но я бы очень хотел, чтобы сделка состоялась. Я говорил о прецеденте, который поможет распродать оставшиеся неликвидные машины. Так вот я предлагаю, как мне кажется, самый весомый аргумент, Главмосжилуправление.

- Ну, ты и мерзавец! - дружелюбно усмехнулся Десков. – А еще говорит, что он физик. Даже это учел. Обвел, как говориться, вокруг пальца. Втерся в доверие и на тебе: Москва. Хитер, братец, хитер! Произнеси ты вначале это слово, я и слушать бы тебя не стал. Нет, ты мне определенно нравишься. И что, эти напыщенные москали согласились взять некомплектные машины?

- Пока еще нет!

- То есть, как это, нет?

- Любое дело начинается со сбыта, все остальное прикладывается потом. Без вашего согласия, любые договоренности бессмысленны, поэтому я и решил договориться с вами в первую очередь, - объяснил он.

- Что ж, и это толково. И ты думаешь уговорить Москву?

- Думаю, да. Вас же я уговорил. А потом им деваться некуда. Не будут же они вставать в позу для того, чтобы остаться, извините, с фигой в кармане.

- И то, правда. Но думаю, что получить их согласие будет крайне трудно. И здесь я тебе не помощник. Другое дело договориться, например, с твоими таджиками или узбеками. Честно говоря, я думал, что ты пришел от них.

- Владимир Иванович, а, если я все-таки приведу представителей Москвы, вы не откажитесь?

- Да куда уж там? Мне ведь тоже деваться некуда, как ты ловко подметил, но думаю, что это будет не скоро. Но, если это произойдет, я сниму перед тобой шляпу. В любом случае, тебе я буду всегда рад. Так что приходи!

И они распрощались, как добрые друзья. Десков встал из-за стола и на прощанье крепко пожал Ибрагиму руку.


-7-

Сергей Иванович внимательно выслушал рассказ Ибрагима уже с неподдельным интересом.

- Значит, уговорил-таки? – весело спросил он. – И заручился поддержкой? Здорово. Можно сказать, профессионально. Теперь надо уговорить и моего шефа. Ну, это уже моя головная боль. Не возражаешь?

- Конечно, я с этим к вам и пришел, - ответил Ибрагим.

- Думаю, все равно придется уговаривать вместе. И еще кое-кого. И все-таки думаю, что кашу мы с тобой сварим, причем очень наваристую.

Сергей Иванович убрал улыбку с лица, пристально посмотрел на Ибрагима и снова спросил:

- А теперь бы хотелось задать тебе еще один щекотливый вопрос. Я человек прямой, поэтому и ответ хотелось бы получить такой же. Можешь, правда, и не отвечать. Короче, что нужно лично тебе? Не очень-то я верю бескорыстным бойцам за Советскую власть. Ведь у тебя же есть просьба, ради которой ты лезешь на эти баррикады?

- А я и не намерен этого скрывать. Мне нужна прописка в Москве и, желательно, какая-нибудь комната.

- Ну, слава Богу! А то я думал, что перестал уже чего-то понимать. Думаю, если дело выгорит, будет тебе и прописка, и комната, может и еще кое-что. А главное, мы с тобой можем оказать существенную помощь и себе, и Москве. А она будет помнить добро, должна помнить. Да эту сделку надо совершить только ради того, чтобы у твоих начальников глаза из орбит повылазили.

- Сергей Иванович, - прервал его Ибрагим, - у меня к вам одна убедительная просьба. Мне бы не хотелось, чтобы как-нибудь пострадал мой начальник – заместитель начальника нашего управления Хайдар Умарович Мусин. Я ему очень обязан, он много для меня сделал. А то, что он не поддержал и не понял меня, так это беда, а не вина.

- Так ты еще и дружить умеешь, и добро помнишь? Это даже очень здорово, но и очень даже удивительно, при такой, можно сказать, бульдожьей хватке, такая наивная девственная нетронутость. Придется чуть-чуть затемнить твои розовые очки. В нашем деловом мире, увы, очень мало людей, которые обладают порядочностью и чувством признательности. Извини, что я тебя удивлю и, наверное, огорчу, но откровенность за откровенность. Я ведь о тебе уже слышал нелестную характеристику, а от кого бы ты думал? Да, именно от твоего Мусина. Ведь он пустил утку по управлению, что у тебя бывают сдвиги по фазе потому, как ты физик, витающий в облаках. Как ты понимаешь, так он решил подстраховаться.

- Даже, если это так, все равно на своей просьбе настаиваю!

- Ладно, дело твое, но ничего обещать не могу