Михаил Мухамеджанов

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 32

Утром он собрал все исписанные и исчерченные листочки, для солидности дополнил их черновиками, скрепил все это в подобие папки и отправился в институт.

Увидев его жалкое подобие рукописи, у которой отсутствовал даже правильно оформленный титульный лист, обиженный таким пренебрежением доцент Лизин, исчеркал его писанину, обругал и выгнал на доработку.

Ибрагим никогда так просто не сдавался. Он обошел двоих сотрудников кафедры, получил тот же результат и направился к заведующему кафедрой члену-корреспонденту Академии наук Алексею Михайловичу Глебову.

Просмотрев его работу, ученый тяжело вздохнул.

- Ну, и что вы хотите от меня? Вас правильно отправили исправлять работу.

- Справедливости, профессор.

- Какой еще справедливости? Вы ведь даже методичку не открывали, такую отсебятину нагородили, - еще раз вздохнул Глебов, просматривая перечеркнутые красными чернилами каракули.

- Вот именно, профессор, мне захотелось сделать все самому, без общепризнанных формул. Можно сказать, проверить все своими расчетами и по своей методике.

- Ну и что, дорогой Резерфорд, получилось? – улыбнулся Глебов.

- Но ведь никто даже смотреть не хочет. Все исчеркали и твердят, где методичка, формулы?

Глебов снова взглянул на расчеты Ибрагима.

- Интересно, а как вы считали, в столбик?

- Нет, по логарифмической линейке.

- Вы бы еще на счетах или на Феликсе, было бы вернее. А где расчет погрешностей? Для приличия взяли бы таблицы Брадиса. Ба, да у вас эффект - 38 процентов! У Киряева только З3-и, даже у американцев – З6-ть. Может, правда, врут? Неужели, в самом деле, 38-мь? Может вы что-то напутали? Нет, все верно. Это странно, действительно 38-мь. Что это, прорыв, открытие?.. Нет, это надо проверять. Дайте-ка я сам. Да, если так повернуть, и изменить расстояние, действительно получается больше. Да нет, этого быть не может! Надо звонить математикам.

Глебов все больше и больше вникал и втягивался в эту проблему. В нем проснулся ученый, и засыпать уже не хотел. Он стал размышлять, задавать себе вопросы и сам же на них отвечать. Этот процесс все больше его захватывал.

Ибрагим стоял и ждал, когда Глебов окончательно проглотит наживку. Он был доволен. Его методика снова сработала. Преподаватель увлекся, а это значит, что можно рассчитывать на зачет.

Между тем, над курсовой уже пыхтело и сопело несколько человек. Глебов пригласил «поломать головы» двух коллег – ядерщиков, теоретика и профессора Логинову с кафедры высшей математики, у которой Ибрагим почти месяц вымучивал экзамен.

Екатерина Васильевна оказалась строгим преподавателем и принципиальным человеком. На ней, единственной за все годы учебы, его «методика» сдачи экзаменов потерпела фиаско. После того, как они на экзамене почти два часа проговорили об интересующей ее проблеме, она вернулась к вопросам в экзаменационном билете. После этого он даже во сне мог повторить основные формулы по «матанализу».

Ибрагим с нетерпением поглядывал на часы, понимая, что опаздывает на важную встречу, но все его попытки поторопить Глебова с простановкой зачета оканчивались неудачей.

- Подождите, коллега!.. Кажется, вы – гений, - отвечал на его попытки ученый, принимаясь снова что-то считать и обмениваться мнениями с коллегами.

Ибрагим страшно нервничал. У него срывалась важная встреча, от которой зависело решение его главной проблемы: прописки в Москве, но приходилось терпеть.

Когда он в очередной раз попытался обратиться к Глебову, его заметила Логинова.

- Ну вот, Сабиров, я вам говорила, что, если вы возьметесь за ум, из вас может выйти неплохой ученый. Я искренне рада, что и мой труд не пропал даром. Поздравляю вас с первым успехом и надеюсь, не последним! И вас, друзья, поздравляю с тем, что ваши ряды пополняются пытливыми исследователями, которые не боятся авторитетов и применяют новые оригинальные методы!

После нее Ибрагима стали поздравлять и остальные. Они крепко пожимали руки ему и поздравляли друг друга. Подбежал Лизин, подмахнул зачетку, которую Ибрагим на всякий случай держал в руках, и с ноткой обиды в голосе выпалил:

- Извини, брат, проглядел!.. Обидно!.. Но и ты хорош. Что же ты мне свою сортирную грамоту сунул, а объяснить толком, что сделал, не пожелал. Конечно, перед академиком покрасоваться куда лучше, а главное, полезней. Ну, ты и гусь!? А вообще, поздравляю! От души рад за тебя! Надо же, самого Киряева поправил. Еще раз прими мои искренние поздравления, коллега!

-4-

В науке, как и жизни, случается всякое. Многие из научных открытий тоже происходят случайно. Причем, часто происходит так, что сам ученый, сделавший открытие, не до конца понимает, а порой даже не подозревает о том, что же он совершил. Но он, по крайней мере, что-то для этого делал.

В случае с Ибрагимом ничего подобного не было, да и не могло быть. Конечно, какая-то заслуга в этом открытии, пусть не очень большом и не слишком значительном, и была, но все остальное было просто чисто анекдотической случайностью.

Тем не менее, благодаря «своему методу», ему чисто случайно удалось так удачно разместить электромагниты, что разгоняемые частицы получали пусть не очень значительную, но все-таки дополнительную энергию для ускорения. Все это, конечно же, требовало экспериментальной проверки и подтверждения, но сам факт такого оригинального подхода, вызвал у физиков такой восторг, что они резко изменили свое отношение к «нерадивому» студенту.

Ибрагим даже не представлял себе, что умудрился опередить даже аналитиков и экспериментаторов . Конечно, они обязательно бы дошли до этого путем долгого и трудного эксперимента, но жизнь распорядилась иначе. Получилось, как в русской, народной сказке про Иванушку-дурака, который, сам того не ведая, сотворил чудо.

Несмотря на такой неожиданный успех, Ибрагим был в ужасе. Даже под пыткой он не желал заниматься ядерной физикой, готов был делать все, что угодно, но только не это. Он слишком любил жизнь и подвергать ее опасности на полигонах Дубны, Серпухова, Обнинска и Семипалатинска не собирался ни за какие награды и блага. В результате, он вообще стал избегать встреч с людьми кафедры, особенно с Глебовым и Лизиным, не приходил на семинары, конференции, хотя именно туда его настойчиво приглашали. Эти люди нравились ему больше, чем «чокнутые» теоретики и были даже ближе по духу, но то, чем они занимались, приводило его в отчаяние. Он несколько раз собирался прийти к ним и честно во всем признаться. Он был уверен, что они не обидятся, поймут и простят. Но он этого не сделал, уж больно не хотелось расставаться со славой. И он обрадовался, когда начались каникулы, потом - автомобильная эпопея в Мытищах, надеясь, что про него забудут. И, конечно же, с удовольствием принимал поздравления, ведь это было так приятно. Безусловно, было приятно, что скоро о нем заговорили, как о молодом ученом, подающем большие надежды. Приятным было и то, что он «утер нос» Лизину, который постоянно к нему придирался. И только совесть мешала ему полностью насладиться своей славой. И впервые он почувствовал ее сильный укол, когда принимал поздравления именно от Лизина.

Валерий Михайлович напрасно корил себя за то, что проглядел «замечательные» расчеты и формулы не слишком прилежного студента. Заметить их он не смог бы при всем своем желании. Свои «гениальные» записи Ибрагим внес уже после того, как отошел от его стола. Правда, он опять же сделал это случайно. Просто ему, наконец-то, удалось заглянуть в методичку и поправить свои расчеты с помощью математических формул.

-5-

Честность, как в науке, так и в жизни вещь крайне полезная. Истина рано или поздно вылезает наружу и начинает жестоко мстить за обман. За все приходится платить, причем цена увеличивается с геометрической прогрессией до тех пор, пока человек не остановится и не скажет обману: «Нет!».

Ибрагим понял, что настало время, расплачиваться и за свой обман, и за не слишком прилежную учебу, а главное, за то, что «пустил пыль в глаза» настоящим ученым. Теперь ему придется выбросить уже готовый, даже напечатанный и отредактированный диплом, который ему сделали за «бешеные» деньги, и писать новый. Но это было мелочью по сравнению с последней новостью, от которой он начал нервно смеяться и во второй раз напугал работников ректората, которые поздравили еще и с тем, что Алексей Михайлович Глебов решил оставить его у себя на кафедре.

В результате он очутился в медсанчасти института, куда был доставлен испуганным проректором по научной части, секретаршей и двумя преподавателями. Над ним суетились врачи и уговаривали его лечь в больницу.

- У вас, слава Богу, неплохая электрокардиограмма, - говорила пожилая женщина врач с большими, грустными и добрыми глазами. - Но переутомление очень сильное, боюсь, как бы, ни пришлось, брать академический отпуск. Просто беда с вами, физиками. Ну, как дети малые. Увлекаетесь настолько, что забываете обо всем. А о здоровье, хоть изредка, но помнить необходимо. Ведь жизнь одна и, поверьте мне, прекрасна и удивительна. И мне кажется, большой грех, заполнять ее только одной наукой.

Слушая ее, Ибрагим еле сдерживался, чтобы не развеять ее заблуждения.

« Ну вот, даже доктор принимает меня за ученого - ядерщика, - с иронией думал он про себя. – Доигрался, чего больше всего боялся, то и случилось. Не хватало еще схватить лучевую болезнь и разделаться со всеми проблемами сразу. Нет, я еще хочу пожить!.. Придется падать в ноги Глебову, Лизину, и честно во всем признаваться. Пора с этим заканчивать! Сколько можно морочить им головы? В конце концов, это может плохо закончится и для них, и для себя тоже».

Решив так, он немного успокоился и решил, снова вернуться к бытовым проблемам.

-6-

Между тем, цепь неприятностей продолжалась.

Получив в жилищном отделе Мосгорисполкома шестнадцать подобранных смотровых ордеров на комнаты в Москве, он с мокрым от слез радости лицом ввалился в комнатку референта Прослова. Тот вскочил, и они бросились друг другу в объятья. Сергей Иванович тоже получил компенсацию за самосвальную эпопею, довольно интересное продвижение по службе. Его направляли за границу представителем Москвы.

Вечером они отпраздновали эти два радостных события в «Праге» с общими друзьями и знакомыми. Они пригласили в ресторан разделить с ними радость почти всех, кто принимал участие в эпопее.

Первой они пригласили Людмилу Васильевну, познакомившую их. Хотя ее начальника все-таки отправили на пенсию, она осталась в управлении и заняла место начальника канцелярии. Поэтому она, в свою очередь, потом тоже пригласила их в «Славянский базар», отпраздновать уже свое повышение в должности и зарплате.

У них же были приглашены работники из аппарата Прослова, мытищинцы во главе с Десковым, Леонид Сергеевич с супругой, естественно, Валентина Петровна. Народу в ресторане собралось много. Благо, средства позволяли пригласить даже намного больше.

Ибрагим пригласил Мусина и работников конторы, но они дружно не явились.

Прослова компаньоны благодарили отдельно и просто на его правительственной даче, на Рублевком шоссе, где Ибрагим приготовил настоящий плов в чугунном казане на костре.

Когда, наконец, отгремели тосты, просохли слезы радости и улетучились винные пары, Ибрагим приступил к техническому осуществлению своей заветной мечты.

Перебирая смотровые ордера, он вдруг увидел знакомый адрес. Именно по нему проживала та самая девушка, от любви к которой он сходил с ума уже полгода. Недолго думая, он выбрал ее дом на Ленинском проспекте, выписал настоящий ордер на комнату в другом подъезде и начал оформление прописки.

И тут произошел очередной казус. Начальник паспортного стола наотрез отказался его прописывать из-за отсутствия официальной выписки с прежнего, постоянного места жительства. А это означало, что ему следовало ехать домой и там выписываться.

Ехать домой было равносильно самоубийству. Без прощения тетушки он не смог бы сделать и шага по родной земле, но на все подобные объяснения милицейский чиновник только разводил руками и посмеивался. Закон – есть закон, и никто из них нарушать его не собирался. Все попытки обращения к влиятельным друзьям, включая вышестоящее милицейское начальство, успеха не принесли так же. Оставалось одно – идти за помощью к самому высшему московскому руководству, однако и там, надежды на успех не предвиделось. Ведь те же Прослов или Грущин были официальными лицами и первыми должны были уважать законы государства. К тому же Владимир Федорович, как правило, ничего не решал сам, не посоветовавшись со своими помощниками или подчиненными, а Сергей Иванович уже недели две, как перебрался из своего кабинета-музея в шикарный офис в далекой капиталистической Америке.

И Ибрагим с отчаянием начал осознавать, что ко всем «прелестям» последних событий еще и его заветная, выстраданная, уже почти свершившаяся мечта накрылась огромным, «медным тазом». А для того, чтобы еще хоть как-то продлить свое пребывание в столице после окончания института, оставалось как-то пристроиться в Подмосковье: в Мытищах или Зареченском, или остаться на кафедре у Глебова. Да и то ненадолго. Очень скоро бы выяснилось, что его знания и увлеченность физикой в действительности являются только мифом.

Положение было ужасное, настроение еще хуже, но самое главное, не было сил, бороться дальше и как-то изменить ситуацию. Он, и в самом деле, смертельно устал. Ему вдруг показалось, что он снова находится вначале горной, суровой и трудной тропы деда, а перед ним грандиозная осыпь камней.

«Что ж, - подумал он. – Лощина для отдыха есть. Надо немного отдохнуть и снова все начинать сначала».

О ЛЮБВИ НЕМАЛО ПЕСЕН СЛОЖЕНО

-1-

«Ну, что я так привязался к этой Москве? - думал Ибрагим. – Что в ней такого особенного?.. Столько городов в России. Неужели я не устроюсь в каком-нибудь другом городе? Даже лучше и без особых усилий. Взять, к примеру, те же Мытищи. И улицы потише, и жизнь не такая сумасшедшая, опять же, - все привычней, совсем, как дома, суеты нет. Правда, грязновато и бедновато, зато воздух чище, народ, хоть и пьющий, но покладистей, честнее, душевнее, откровеннее. К тому же на помощь Деского можно рассчитывать. Директор такого завода, ММЗ - это очень серьезно! Тем более сам приглашал, а это уже залог успешной карьеры. Хотя, если уж выбирать Подмосковье, то в совхозе у Строкова было бы еще лучше, вольготнее. Как-никак, там отчасти присутствует частный сектор, уж там-то точно лучше живется, ведь частная собственность содержится в большем порядке. С помощью того же совхоза выстрою себе огромный дом, заведу огород, парники, домашнюю скотину. Вся моя душанбинская родня с ума сойдет от зависти. Нет, скучновато. Тогда, тот же Питер, он и интеллигентнее, и красивее. Недаром называется «Северной Венецией». А Москву не любят, даже ненавидят. Ну, что я нашел в ней?»

Увлекшись этой мыслью, он продолжал перебирать города, в которых уже были какие-то серьезные зацепки, где можно было бы неплохо обосноваться, приложив значительно меньше усилий, чем в столице. Пытаясь доказать себе, что на Москве «свет клином не сошелся», он находил в них все больше положительного. Получалось, что жить в них и спокойнее, и при определенных условиях даже лучше, и все равно что-то мешало ему убедить себя в этом окончательно.

Наблюдая за москвичами, он испытывал к ним какое-то странное и сложное чувство. Многое в них ему не нравилось, даже отталкивало. Прежде всего, снобизм и чувство превосходства. В тоже время он признавал, что они отчасти обоснованы. Столичная жизнь с самого раннего детства предоставляла им такое огромное разнообразие соблазнов, что могла удовлетворить любые, самые изысканные интересы и потребности. Они, конечно же, соображали быстрее провинциалов, кругозор был намного шире и глубже, не смотря на то, их знания часто бывали поверхностными, даже ничтожными. Возможно, поэтому они были активнее, раскованнее и смелее в своих суждениях и действиях.

Именно этим Москва и притягивала его душу, где главным магнитом являлось то, что именно здесь ничто не сдерживало его свободы, позволяя делать все, что подсказывала ему его разыгравшаяся фантазия. У себя дома или в другом небольшом российском городе ему все равно пришлось бы подчиняться тем законам и традициям, которые устанавливались веками, стараясь подавить любое инакомыслие. Здесь же в столице этого не было или почти отсутствовало. Все можно было рисовать с чистого листа. Выбирать друзей, интересы, работу, строить уклад своей жизни без замечаний и окриков своих родных, соседей, ну и, конечно, всесильной тетушки.

«Если красть, то миллион, спать, - так с королевой» - часто вспоминал он чье-то мудрое изречение и продолжал упорно добиваться поставленной цели – стать полноправным москвичом.

За то время, пока он здесь жил, он полюбил этот город, прикипел к нему душой. Эта любовь оказалась сильной, настоящей, глубокой, и «не верящая слезам» Москва ответила ему взаимностью. Как любящая, отзывчивая и желанная женщина, она отдавалась ему вся без остатка, утоляя его жгучую, неутолимую жажду познаний, позволяя ощущать жизнь во всей ее полноте, даря ему встречи с интересными, приятными и умными людьми, многие из которых становились его добрыми друзьями, приятелями и знакомыми. Говорят, много друзей не бывает, но ему удалось заиметь их даже больше, чем хотелось. Он тянулся к людям, верил в них и любил, а они отвечали ему тем же.

Была еще она веская причина, из-за которой этот город стал ему ближе родного Канибадама. Здесь он встретил настоящую любовь.

-2-

После прекращения отношений с Леной, он долго переживал разрыв и старался не приближаться к женщинам. Мимолетная встреча с Кирой вместе с раной, нанесенной дома, только усилили переживания, что увеличило срок его затворничества почти на год. Правда, все это время он умудрялся загружать себя так, что подумать о чем-либо подобном, а уж тем паче что-то предпринять, было к тому же и некогда.

Конечно же, природа потребовала свое, да и время – искусный лекарь душевных ран, делало свое благое дело. Как весной оживает природа, так и в его израненной душе наступала оттепель. По мере того, как он оттаивал, его все чаще стали посещать мысли, что обижаться на родных долго не сможет. Где-то в самой глубине своего сердца он их давно простил, но осознать это окончательно мешала слишком глубокая обида. Звонить домой или писать домой пока еще не хотелось, это было еще больно, поэтому он все чаще стал высылать денежные переводы и телеграммы, чтобы почувствовать свою связь с родными, не получая при этом обратной связи. Телеграммы так же были еще суховаты, но отправляя их, он мысленно обращался к отцу и маме с уважением и любовью. Зная, что они обязательно покажут их остальным родным, той же тетушке, он с теми же, еще не до конца восстановленными чувствами стал тосковать и по ней.

«Казнить, так казнить, миловать – так миловать!» «Сильный человек должен учиться прощать». Все чаще стал он задумываться над смыслом этих фраз. Получалось, что он не такой уж сильный человек, каковым хотел себя считать. Значит, необходимо было подумать, что мешает сделать окончательный, решительный шаг? Нельзя же так долго оставаться в неудобном положении, как для себя, так и для других. Уже становиться понятным, что жить без родных, тех же отца с матерью, без любви к ним он не сможет. Он же просто с ума сойдет от тоски или повесится. Они же подарили ему жизнь, вырастили, вложили свои души, в конце концов, любили его и любят, и будут любить. Ведь у той же тетушки он был, чуть ли не единственным, кого она любила беззаветно и преданно. Ведь и она вложила в него свою душу, и, конечно же, продолжает его любить, как и родители. В этом он ни сколько не сомневался, потому что их души теперь уже жили в нем, помогая ему, как себя, понимать и чувствовать их обладателей. И ведь они не просто поселились, а стали им. Нет! Он никогда не откажется от своих родных, отца, матери, той же тетушки. Для этого нужно стать бессердечным и бездушным. Но и бежать к ним и бросаться на грудь тоже невозможно. Как же тогда быть с собственным самоуважением, честью, достоинством? Переступи через них, и результат тот же, может быть, еще страшнее. Что же со всем этим делать? Ответа пока он не находил.

Из всех родных, только с бабушкой Нурией у него сразу же восстановились прежние, теплые, добрые и нежные отношения. Ей, одной он стал звонить в Ташкент, где она жила, посылать, как и домой, деньги и предавать приветы со знакомыми, которые оказывались у нее случайно, проездом. Она благодарила, предупреждая, чтобы он больше ее не баловал, даже прикрикивала на него, «чтобы не смел, присылать ей такие суммы, отказывая себе во всем, оставаясь в одних рваных штанах». Он отшучивался, «почему отсутствие денег сказывается только на штанах, а не на той же рубашке, и продолжал высылать деньги с неизменным постоянством, добавляя дорогие подарки на праздники и дни рождения ее и Шамиля. Несмотря на то, что она осудила его так же, как и все, он на нее не обижался. Она жила оторвано от остальных, могла всего не знать, а потом ей он всегда верил так же безоговорочно, как и отцу. Единственное, что немного поколебало эта веру, так это отцовское предательство.

Когда отношения с ней были восстановлены полностью, она его поняла и приняла его сторону, он стал настоятельно звать ее к себе, в Москву, погостить. Она же, ссылаясь не то, что не может оставить своего непутевого сына, звала в гости к себе, предлагая выслать его же деньги на билет туда и обратно. В итоге желанной встречи пока что не получалось. Дел в Москве было «выше крыши».

С началом потепления отношений еще и с родителями, он начал делать осторожные вылазки из своего «подполья», твердо решив - никаких серьезных отношений со слабым полом, в лучшем случае - легкий флирт. Иногда он начинал ухаживать за какой-нибудь приглянувшейся красавицей, а, если случались легкие, непринужденные отношения, даже вступал в интимную близость. Но как только появлялся хоть какой-то намек на серьезность, он тотчас прекращал встречи и обрывал все связи. Так, казалось ему, он поступает честно и порядочно, не оставляя никаких надежд и, конечно же, не допуская никаких нежелательных последствий в виде абортов, не говоря уже о детях. Ну, и тешил себя надеждой, что сам при этом не теряет самоуважение.

Blog

Михаил Мухамеджанов

Содержание