Проза И.В. Киреевского в контексте философско-эстетических воззрений русского славянофильства
Дипломная работа - Литература
Другие дипломы по предмету Литература
намени и имени отечества, он вступает в битву с иноземцами по внутреннему убеждению, понимая: эта необходимость и есть то лучшее, что в данный момент времени равнозначно понятию Россия.
Романный замысел о Борисовом царстве свидетельствует о способности и склонности молодого литератора к развитию скрытых потенций уже известного художественного образа, который благодаря глубокому восприятию, эмоционально-непосредственному и рациональному одновременно, не только живо усваивается, но и присваивается творческой мыслью Киреевского. Как прямое следствие знакомства с пушкинским Борисом Годуновым, этот замысел органично трансформирует образ летописца Пимена; из биографических и социально-психологических черт этого образа складывается эскиз героя задуманного романного повествования. Замысел этот обнаруживает также, что по живым впечатлениям от чтения Пушкиным трагедии Киреевский правильно понял то, что затем он изложит как художественную концепцию Бориса Годунова.
Первый печатный отзыв Киреевского о Борисе Годунове (статья Нечто о характере поэзии Пушкина, 1828) как будто посвящен лишь одной сцене трагедии (сцене в келье). Однако уже здесь проглядывает зерно концепции трагического в целом и своеобразия драматического конфликта в Борисе Годунове, которую Киреевский изложит затем в статье Обозрение русской литературы за 1831 год. Он почувствовал, что Борис Годунов как новаторское произведение в жанре трагедии разрушает привычные эстетические каноны. Вот почему разбор трагедии в Обозрении 1831 г. он начинает с рассуждения о национально и исторически обусловленном понятии о трагическом совершенстве.
Взгляд Киреевского на пушкинскую трагедию удивительно глубок и точен. Критик стремился постичь целостное единство драмы, по своей внешней форме как будто распадающейся на отдельные сцены. Развитие драмы заключается не в развертывании событийного ряда, подчиненного принципу единства действия, а в движении, постепенном возрастании коренной мысли в событиях разнородных, но связанных между собою одним источником - преступлением Бориса. Тень умерщвленного Димитрия царствует в трагедии от начала до конца, управляет ходом всех событий, служит связью всем лицам и сценам, расставляет в одну перспективу все отдельные группы и различным краскам дает один общий тон, один кровавый оттенок. Доказывать это значило бы переписать всю трагедию, - совершенно справедливо отмечает Киреевский.
Новый подход к пониманию драматического действия, к содержанию драмы и новизна в организации драматической структуры меняют, по Киреевскому, само понимание драматического конфликта и сущности трагического. Новую меру трагического совершенства, воплощенного в такого рода трагедии, где главная пружина не страсть, а мысль, критике и читателям еще предстояло осмыслить. Таким образом, в критических статьях Киреевский развивал основные положения, намеченные в романном сюжете Царицынской ночи.
Мысль романа, его герой, его концепция и содержательные мотивы чрезвычайно показательны не только в плане соотнесения их с пушкинской трагедией, но и для установления теории романного жанра в русской критике той поры. Здесь мы вновь должны констатировать своевременность выступления Киреевского и смелую перспективность его размышлений о романе.
По наблюдению Ю. В. Манна, первые попытки дать историко-теоретическое обоснование романа предпринимаются в 1827-1828 годах в Московском вестнике. На рубеже 20-30-х годов, со своих позиций, к проблеме романа приходит Пушкин . В 1829 году статью О русских повестях и романах печатает Кс. Полевой. В начале 30-х годов хлынул целый поток рецензий и статей Надеждина о романе. В 1832-1833 годах разговор о романе подхватывают романтики (Н. Полевой, Бестужев-Марлинский). С середины 30-х годов в хоре спорящих о романе зазвучал самый сильный голос - Белинского. Проблема романа как самого современного и важного рода литературы была решена. Эту динамичную картину движения теоретической мысли можно дополнить картиной развития самого романного жанра, начавшегося с интенсивного движения исторической романистики тоже в конце 1820-х годов. [18, 3-60].
В критике конца 1820-х - начала 1830-х годов проблема романа, прежде всего исторического, - в полном смысле теоретическая, эстетическая проблема. Решение ее определила собственно художественная практика романистов. По мнению Альтшуллера, принципиальную значимость имело на русскую словесность влияние Вальтера Скотта: Киреевский действительно учился у Вальтер-Скотта. Насколько можно судить по неосуществленному замыслу, утверждает критик, идеи Киреевского должны были воплотиться в форме романа вальтерскоттовского типа. Как и у Скотта, мы видим здесь столкновение идей, нравов, обычаев, эпох, наций. В романе Киреевского должны были столкнуться устойчивые русские верования и предрассудки с реформаторскими попытками эпохи Годунова. Затем, что еще важнее, русские нравы сталкиваются с европеизированным польским бытом, привнесенным в Москву Самозванцем и его окружением. Наконец, в романе тяжеловесно-величественное православие должно было встретиться с легким, изящным и уклончивым католицизмом иезуитов, прибывших в Москву в свите Лжедмитрия.
Все это столкновение идей сосредоточено, как и у Скотта, на вымышленном центральном герое, протагонисте романа, человеке, не названном истори?/p>