Проза И.В. Киреевского в контексте философско-эстетических воззрений русского славянофильства
Дипломная работа - Литература
Другие дипломы по предмету Литература
µю. Вокруг него на периферии повествования располагаются исторические личности, и личности действительно грандиозные: Ива Грозный, Борис Годунов, Димитрий Самозванец.
Герой Киреевского старше, чем типичны протагонисты романов Скотта. Если он воспитывался при дворе Грозного (ум. в 1584 г.), то он родился около 1570 г. Тогда к моменту смерти Годунова ему было примерно 35 лет, погибает он в 43-44 года. Однако композиционно он вполне вписывается в структуру скоттовского романа. Так же, как и герои Скотта, он должен был переходить из одного лагеря в другой: от Годунова к Самозванцу, от поляков к казакам, потом в народное ополчение к Минину и Пожарскому.
Вероятно, в отличие от героев Скотта (Веверли, Осбалдистона), выбор героя Киреевского не был пассивен, а определялся сознательно выработанной политической идеей. И здесь мы подходим к проблеме, которая коренным образом будет отличать русских последователей Скотта от самого великого шотландца. Ничто во фрагменте Киреевского не указывает на то, что его герой мог признавать какую-то моральную или идейную правоту разных борющихся лагерей. Он ненавидит и Годунова, и Гришку Отрепьева. Придя к идее России, к патриотизму, перейдя под знамена Минина и Пожарского, он погибает под стенами Кремля.
Все это вовсе не похоже на Скотта, у которого, вне зависимости от симпатий автора, всегда есть сознание объективности, какой-то правоты обеих сторон, католиков и протестантов, сторонников короля и защитников парламента, претендента на престол и царствующей династии. Это чувство толерантности, уважения к противнику, к обеим воюющим сторонам редко встречается у русских исторических романистов 1830-х гг., по мнению Альтшуллера. [8, 63-64].
Проблема романа в 1820-е годы волновала, как известно, и Пушкина. Не скованный слишком систематическим умонаправлением, Пушкин приходит к формуле, поглощающей и тенденцию личного начала, и идею историзма в сущностном определении романа вообще (а не только исторического, как нередко считают): В наше время под словом роман разумеем историческую эпоху, развитую в вымышленном повествовании (XI, 92). Принципиальной широтой и емкостью пушкинское определение романа явно возвышается над уровнем литературно-критической мысли конца 1820-х - начала 1830-х годов, страдавшей известной односторонностью.
В Царицынской ночи иначе отражена ситуация спора о возможностях романной формы, необходимости исторического романа. Острый наблюдатель и аналитик, Киреевский в числе первых почувствовал общественное ожидание формы, уже созревшей в поэтике исторического и бытового повествования. Погодин предлагал целый ряд тем для исторических романных сюжетов. Эскиз практической реализации одной из подобных тем дает Киреевский в своей Царицынской ночи. Неудивительно, что этой проблематикой вдохновились вслед Пушкину и его молодые друзья, составившие авторское ядро Московского вестника.
Киреевским была затронута еще одна существенная сторона проблемы исторического романа как исторического прошлого, развитого в вымышленном повествовании, - вопрос исторической оценки прошлого. Решение этого вопроса непосредственно выражается в отборе исторического материала, в выборе героя, в построении социального конфликта, в использовании отдельных сюжетных ситуаций, в подходе к средствам изображения, вплоть до понимания исторической достоверности бытовых, описательных деталей, правдивости и точности языка, его соответствия духу отдаленных эпох и характеров. Выслушав Владимира, Фальк замечает: ... берегись только, чтобы не нарядить девятнадцатый век в бороду семнадцатого. Может показаться, что речь идет о необходимости соблюдения местного колорита, исторической точности описания внешности, костюма и т. п. В 1820-1830-е годы это было предметом особого внимания и писателей, и критиков. В широко известной рецензии на роман Загоскина Юрий Милославский Пушкин едко высмеивал нелепости романических анахронизмов у подражателей Вальтера Скотта. Такие же погрешности А. А. Дельвиг находил в романе Булгарина Дмитрий Самозванец (1830). Фальк имеет в виду и эти опасения создателей исторической романистики, касающиеся не одной лишь костюмерии, но и сущностной стороны -воплощения духа времени, правды характеров, верного повествования об исторических событиях и лицах. Вместе с тем этот фрагмент разговора в Царицынской ночи выдвигает другую проблему - философской точки зрения на соотношение прошлого и настоящего и ее авторского воплощения в вымышленном повествовании о минувшем. На замечание Фалька Владимир отвечает: Неужели ж ты думаешь, что, переносясь в прошедшее, можно совершенно отказаться от текущей минуты. А когда бы и можно было, то должно ли? - Только отношения к нам дают смысл и цену окружающему, и потому одно настоящее согревает нам историю. Да, - сказал Черный, - кому прошедшее не согревает настоящего. - Завязался спор. Два тезиса, завязавшие спор молодых людей, лишь обозначили проблему.
Проблема прошлого и настоящего, теснейшим образом связанная с размышлениями о Борисовом царстве, с нравственно-историческим понятием лучшего, через философско-логический термин отношение сопрягается далее с размышлениями о царицынском дворце Екатерины II, о воплощенной в нем мысли поэта-художника Василия Баженова.27 Разговоры, навеянные историческими ассоциациями, как ?/p>