Проза И.В. Киреевского в контексте философско-эстетических воззрений русского славянофильства
Дипломная работа - Литература
Другие дипломы по предмету Литература
°с соответственное им внутреннее чувство, являются нам во сне как следствие этого внутреннего чувства.
В то же время включение Опала в контекст творчества Киреевского рубежа 1820- 1830-x годов вызывает известные трудности. Дело в том, что ко времени создания повести Киреевский - критик уже обнародовал свою концепцию трехфазисного развития литературы, итогом которого считал современный тип творчества, характеризующийся уважением к действительности (Обозрение русской словесности 1829 года И. Киреевский. С. 59). Опал же по своему пафосу близок литературе, которую Киреевский связывал с уходящей эпохой, выразителем которой в России он считал Жуковского и существо которой видел в стремлении к неземному; равнодушии ко всему обыкновенному, ко всему, что не душа, что не любовь. [1, 45].
Литературные истоки волшебной сказки Киреевского разнообразны. Прежде всего, она связана с впечатлениями автора от героико-фантастических рыцарских поэм Влюбленный Роланд Маттео Боярдо (1441- ок. 1494) и, в особенности, Неистовый Роланд Лудовико Ариосто (1474-1533). Неистового Роланда Киреевский читал в подлиннике незадолго до создания Опала, с восхищением отзываясь о грациозном воображении итальянского поэта. Демонстрируя соотнесенность своей повести-сказки с творением Ариосто, писатель упоминает его уже в начале произведения, дает героям Опала имена, созвучные именам персонажей Роланда (ср.: Оригелл - и Argalia, сын правителя Катая (Cataio); Нурредин - и король Дамаска и всей Сирии Norandino). Отметим также сходство картины чудесной планеты в волшебной сказке и описания Луны - в 34-й песне поэмы Ариосто. Помимо Неистового Роланда ближайший контекст Опала составляют фантастические повести немецких романтиков, произведения в жанре аполога и восточной повести, сыгравшей столь видную роль в европейской литературе XVIII в., некоторые явления масонской литературы с характерной для нее иносказательностью и символикой. Текст Опала позволяет высказать предположение о знакомстве Киреевского с сочинениями европейских мистиков и, в частности, с Божественной и истинной метафизикой Д. Пордеча (1786). В современной же русской прозе ближе всего к автору волшебной сказки, безусловно, стоит В. Ф. Одоевский с его поисками, ведущими от аллегорий 1820-х годов (Мир звуков и др.) к задуманной еще в начале 1830-х годов Сильфиде.
Одна из ключевых тем Опала - тема музыки. В ее трактовке нашла отражение романтическая концепция этого искусства, развитая, в первую очередь, в немецкой эстетике (Ф.В. Шеллинг, В.Г. Ваккенродер, А. Шопенгауэр) и литературе (Э.Т.А. Гофман). В сознании романтиков музыка выступает как чистое проявление духовного начала, как воплощение бесконечного. Если человеческое слово бедно и грубо, не способно к выражению истинно глубоких переживаний и мыслей, то музыка представляет собой некий идеальный язык, помогающий душе обрести голос, вступить в общение с высшей реальностью. Понятие музыка охватывает у романтиков и чувственно воспринимаемую, проявляющую себя в звуке гармонию, и гармонии сверхчувственные, умопостигаемые. По их мысли, внутренняя музыка присуща явлениям природы и человеческой жизни, законы гармонии лежат в основе самого мироздания. Показательно, что в эпоху романтизма воскрешается древнее пифагорейское учение о музыке сфер, согласно которому небесные тела движением своим производят звуки, но мы их не слышим, потому ли, что сия гармония своею огромностию заглушает нас, или потому, что мы поглощаемся ею, она в нас, но чувственность препятствует слышать ее (Н.А. Мельгунов). С оригинальным преломлением этой системы представлений мы и имеем дело в Опале.
Появление произведения вызвало критический отклик журнала Московский телеграф, отмечавшего чрезмерную, на его взгляд, усложненность произведения: (...) кажется, автор уже чересчур перехитрил. Волшебству, конечно, закон не писан, но есть закон изящного, который не велит из вымысла делать таких потемок, где заблуждается воображение читателя, вместе с автором (1834. Ч. 55. С. 182). Напротив, рецензент Молвы (Н.И. Надеждин?) встретил Опал сочувственно, увидев его главное достоинство в высоком уроке, попадающем прямо в сердце сквозь хрустальную призму восточного иносказания (1834. Ч. 7. № 1. С. 13). Близкой по характеру была и оценка Литературных прибавлений к Русскому инвалиду, выделивших в числе лучших произведений Денницы волшебную сказку И.К., исполненную блистательного воображения, чувства поэзии и остроумной аллегории (1834, № 28).
В Опале находит художественное воплощение категория мечты, которая в философско-эстетической системе Киреевского играла важную роль. Мечта рассматривалась автором сказки-повести в контексте теории добродетели чисто русского взгляда на вещи: какая-то правдивость мечты составляет оригинальность русского воображения. Данная категория составляет одну из сторон русской самобытности, но соотносится с воззрениями немецких философов (Гердера и Шеллинга), чьи идеи побудили Киреевского сформулировать следующее диалектическое положение: …семена желанного будущего заключены в действительности настоящего. Опираясь на него, Киреевский смог поставить вопрос о главном достоинстве Пушкина как поэта действительности и в аллегорической форме утвердить в Опале антиром