Geum.ru

3/2004 = Дорогие читатели!

Вид материалаДокументы
Большой Ближний и Средний Восток
Вопрос морали
С чего начать?
Интервенционная политика США
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   12

Большой Ближний и Средний Восток

Еще одна столь же важная стратегическая причина связана с „Большим Ближним и Средним Востоком“. В XX-м столетии исходным пунктом величайшего потенциального конфликта, который грозил Западу, была Европа, в особенности Центральная Европа. Фулда-гэп (прим. пер.: на жаргоне военных „гэп“ означал брешь в обороне НАТО в районе Фулды. Так же назывались и популярные американские джинсы, а также магазины, где они продавались) в разделенной Германии считалась именно той точкой, в которой, как боялись многие, может вспыхнуть следующая большая война. Сегодня в единственном оставшемся в Фулде гэпе торгуют джинсами, в то время как мы обеспокоены террористами, имеющими в своих арсеналах оружие массового уничтожения, которые могут осуществлять теракты по обеим сторонам Атлантического океана. „Большой Ближний Восток“ стал тем регионом, откуда исходят, по-видимому, самые зловещие угрозы трансатлантическому сообществу, местом, где американцы и европейцы с наибольшей вероятностью рискуют лишиться жизни, что и случается.

Черноморье представляет собой эпицентр величайшего стратегического вызова, который заключается в попытке распространить стабильность на регион Большой Европы и, кроме того, на „Большой Ближний Восток“. По мере того, как НАТО начинает играть все более активную роль в Афганистане и готовится там к долгосрочной миссии, по мере того, как она вынашивает планы взять на себя дополнительную ответственность в Ираке, постепенно меняется и отношение к Черноморскому региону: он не кажется больше точкой на периферии европейского материка, а все больше рассматривается как основной элемент стратегического тыла Запада.

Короче говоря, стык между трансатлантическим сообществом и „Большим Ближним Востоком“ пролегает вдоль Черного моря, нового Фулда-гэп. Задача для многих поколений - распространить стабильность на „Большой Ближний Восток“ - была бы существенно облегчена, если бы Черноморский регион был стабильным и успешно интегрированным. Это, кстати, не только вопрос географии, терроризма и доступа Запада к военным базам, которые облегчают нам борьбу с терроризмом. Мы принципиально заинтересованы в том, чтобы сами эти страны успешно трансформировались в такие демократические и стабильные общества, которые могут послужить плацдармом для распространения западных ценностей на Восток и на Юг. Способность Азербайджана самостоятельно стать успешным мусульманским демократическим государством, по-видимому, столь же важна, как наша способность выиграть войну против терроризма или получить доступ к военным базам на территории Азербайджана. Будущий облик этих стран, возможно, столь же важен, как их географическое положение.

Механизмы и союзы, которые выработали Европа и США при проведении совместных операций на Балканах, на Кавказе и в Черноморском регионе, будут, по всей вероятности, иметь колоссальное значение при решении долгосрочных задач насаждения демократии на „расширенном Ближнем Востоке“. В Черноморском регионе мы имеем дело с межэтническими конфликтами и деградацией экономики, развивающимися в тех же условиях, что и на „расширенном Ближнем Востоке“. Возможно, когда-нибудь мы сможем помянуть успешную черноморскую стратегию, рассматривая ее как опытное поле, на котором впервые были эффективно выращены многосторонность и построены государства.

И наконец, существуют стратегические соображения, касающиеся евроазиатских энергетических ресурсов и их значения для энергетической безопасности Европы, а также качества окружающей среды в трансатлантическом пространстве. В настоящее время Европа импортирует приблизительно 50% необходимых ей энергоносителей по трудным и зачастую опасным маршрутам, ведущим через пролив Босфор и Ла-Манш. В 2020 году Европа будет получать уже 70% энергоносителей из источников, расположенных вне континента. Поэтому когда мы, жители западных столиц, высказываем политические опасения по поводу российского или саудовского влияния или выдвигаем возражения против использования атомной энергии и неограниченного грузового судоходства вдоль наших пляжей, мы должны также серьезным образом изучить, какие альтернативы сулит стабильная и надежная черноморская система.

Черноморский регион включает в себя весь евроазиатский энергетический коридор - от трансукраинских нефте- и газопроводов, ведущих на рынки Северной Европы, до нефтепровода Баку-Тифлис-Джейхан, проложенного к Средиземному морю. Новая трансатлантическая стратегия, направленная на привязку региона к Западу и его стабилизацию, могла бы способствовать доставке колоссальных энергетических ресурсов Каспийского бассейна и Центральной Азии на европейские рынки по разнообразным, надежным и безопасным в экологическом отношении маршрутам. Эти энергетические ресурсы на десятилетия вперед обеспечили бы благосостояние политически независимой Европы. Прокладка и сохранение этих маршрутов придало бы важный экономический импульс народным хозяйствам стран, оказавшихся после революции 1989 года в числе отстающих.


Вопрос морали

Наряду со стратегическим аргументом в пользу трансатлантической вовлеченности в дела Черноморского региона такое же важное значение имеет и вопрос морали. В конечном счете, именно сочетание моральных и стратегических факторов сделало вопрос расширения НАТО и ЕС за счет включения стран ЦВЕ столь неотложным и по-видимому, овладело умами элиты и определило общественное мнение. В общем и целом этот аргумент сводился к тому, что у Запада есть моральный долг: устранить ущерб, который был нанесен за пятьдесят лет раскола Европы и существования коммунизма и сделать восточную половину Европы такой же демократической и стабильной, как и западная половина континента. Сегодня необходимо распространить этот аргумент на Черноморский регион. Интеграция стран бассейна Черного моря в трансатлантическое сообщество является естественным шагом на пути, ведущем к претворению в жизнь нашего видения единой и свободной Европы. Сегодня в странах Черноморского бассейна появляется все больше сторонников объединения с трансатлантическим сообществом, высказывающих пожелание стать его полноправными членами путем вступления в НАТО и Евросоюз. Украина публично заявляет, что приняла уже стратегическое решение на этот счет, хотя некоторые действия президента Кучмы и недостаточные успехи страны в проведении реформ и затормозили процедуру. В этом направлении однозначно движется с недавних пор и Грузия. Азербайджан уже давно высказывает надежды, связанные с НАТО. Единственным исключением в этой связи является Армения из-за своей тесной привязки и зависимости от России.

Эти пожелания вызывали до сих пор амбивалентную реакцию Запада. Точь-в-точь такую же реакцию демонстрировали изначально десять лет тому назад многие страны, когда стали известны намерения государств Центральной и Восточной Европы. Многие европейцы, не справляющиеся с вызовами, которые несет с собой процесс завершения интеграции ЦВЕ, не хотят в обозримом будущем задумываться о вариантах дальнейшего расширения. Кроме того, многие на Западе позабыли уже ту ключевую роль в развитии западной цивилизации, которую сыграл когда-то Черноморский регион. Заодно со Средиземноморским регионом он был колыбелью и плавильным тиглем культур и цивилизаций, которые в значительной мере способствовали развитию того, что мы ныне называем Западом. Следующим шагом на пути к завершению объединения Европы должно стать обретение этих культур и поддержка этих обществ, проводящих реформы и трансформирующихся в такие же общества, как наши собственные. Запад лишний раз создает себе трудности, занимаясь определением того, что является Европой и что представляет собой трансатлантическое сообщество. В ходе проводившихся в 90-х годах дебатов о расширении НАТО и ЕС на Восток мы неоднократно обращались к вопросу о том, сколько стран могут и должны быть членами этих организаций. На каждом из этих этапов на Западе раздавались голоса, призывавшие сделать перерыв или прервать процесс расширения. В конечном счете верх одержали сторонники открытости с их моральным аргументом о том, что нельзя дискриминировать или наказывать страны, которые еще более долгое время страдали от коммунизма или менее развиты, а надо скорее дать им понять, что как только они усвоят наши ценности и тем самым выполнят условия для членства, то перед ними распахнутся двери наших организаций. Сегодня нам вновь необходимо делать упор на это.

Моральный вопрос зависит от масштаба совместной трансатлантической ответственности по отношению к народам, которые не соприкасаются напрямую с нашими главными институтами, но имеют, однако, некоторые или даже все культурные и исторические характерные черты, определяющие нашу цивилизацию. Так обстоит, например, дело с армянами. Новая политика добрососедства ЕС учитывает, насколько это возможно, вопрос, адресованный Брюсселю: „Разве сторож я брату моему?“. Как мы знаем из Книги Бытия, на этот вопрос есть самые разные ответы. На одном полюсе находятся те, кто говорит о „коренной Европе“, сильно интегрированные рынки которой ограничивались бы нынешними государствами-членами Европейского Союза. Фактически такая Европа оставалась бы „христианским клубом“. На другом полюсе находятся те, кто воображает себе политически завершенное сообщество в по сути слабо интегрированной Европе, включающее в себя множество этносов и религий. В любом случае можно с определенностью сказать, что ответ на этот моральный вопрос имеет жизненно важное значение для 250 миллионов людей, ждущих нашего решения, большинство из которых живет в Черноморском регионе.

Вторая моральная причина, подчеркивающая необходимость трансатлантической стратегии по отношению к Черноморскому региону, связана, как это ни парадоксально, с Россией. Слишком много людей усматривают сегодня в России причину того, почему Западу не следует предпринимать активные усилия в Черноморском регионе. Они опасаются, что эти усилия могли бы вызвать новую напряженность в отношениях с Москвой. Возможно, все произойдет с точностью до наоборот. Долгосрочная цель Запада заключается в том, чтобы поддержать демократизацию российского государства и вдохновить Москву пересмотреть свое давнишнее и устаревшее отношение к геополитике как к игре, в которой минусы и плюсы взаимно нейтрализуются, а результат равен нулю. Политика, которая, по сути, оставляет Черноморский регион под влиянием России, будет, по всей вероятности, затягивать и тот, и другой процесс. Здесь не место разрабатывать всеобъемлющую политику Запада по отношению к России, но ясно, что Запад вновь оказывается перед дилеммой: стратегия, нацеленная на дальнейшее расширение зоны стабильности, будет, видимо, враждебно воспринята многими русскими. И Запад в очередной раз должен будет отвергнуть подобное мышление и проявить готовность к защите своей логики интеграции.

В действительности расширение НАТО и ЕС за счет включения государств ЦВЕ не привело к возникновению новой угрозы на российской западной границе. Как раз наоборот: расширение обеспечило, по-видимому, такой прочный мир и стабильность в этом регионе, каких не было ни в один из периодов новейшей истории. Расширенные НАТО и Евросоюз фактически устранили опасения, которые испытывали российские лидеры со времен Наполеона, а именно страх возникновения агрессивной и враждебной державы на западных рубежах страны. Кроме того, с 11 сентября 2001 года Соединенные Штаты и их союзники много сделали, чтобы уменьшить угрозу южной границе России, победоносно завершив войну против талибов и разместив в Афганистане миротворческие войска под командованием НАТО.


С чего начать?

Разработка новой трансатлантической стратегии для Черноморского региона должна начаться с осознания великими демократическими государствами Северной Америки и Европы своих моральных и стратегических интересов в регионе. ЕС уже предпринял в этом плане большой шаг, включив Южный Кавказ в европейскую политику добрососедства, неформально называемую „расширением Европы“. Это позволяет новым демократическим государствам обдумать „четыре свободы“ расширенной Европы: свободный доступ к рынкам, свободу прямых инвестиций, смены рабочего места и свободу передвижения. Пока Европейский Союз будет обсуждать на двустороннем уровне свою политику добрососедства, придавая при этом большое значение условиям ее проведения; либерализация торговли, рынка труда и потоков капитала в расчете на страны Черноморского региона быстро окажет позитивное воздействие на региональную ситуацию.

Для НАТО также настало время сделать аналогичный шаг на предстоящем саммите в Стамбуле, признав свои стратегические интересы в Черноморском регионе. Это признание должно быть увязано с поэтапным планом масштабного двустороннего, а также регионального сотрудничества. Страны Запада могут решиться на то, чтобы взять на себя роль ведущего и сотрудничать с каждым из государств Черноморского региона на двустороннем или многостороннем уровне, как это было эффективно проделано в странах ЦВЕ. Инструментарий для такого расширенного военного сотрудничества уже имеется в рамках программ развития партнерства НАТО. Чего нет, так это политической воли и руководящего органа, чтобы адаптировать подобные программы к специфическим интересам и потребностям региона. Так же, как НАТО реагировало на изменившуюся геополитическую ситуацию стран Вышеградской и Вильнюсской групп, она должна выработать убедительную стратегию для Черноморского региона, дополняющую политические цели ЕС. В конечном счете, Северная Америка и Европа должны собраться с силами и с помощью ОБСЕ и ООН предпринять сконцентрированные усилия для урегулирования застаревших конфликтов, которые все еще негативно влияют на регион, и тем самым расчистить путь для вывода российских войск, оставшихся там после окончания „холодной войны“. Продолжающиеся конфликты и оккупационные войска – это раковые клетки в регионе, стремящемся к миру и процветанию. „Замороженный“ конфликт высвобождает криминальную энергию и способствует контрабанде, но не позволяет развиваться экономике. Вместо совместных региональных усилий по налаживанию кооперации в области безопасности российские военные базы способствовали лишь распространению оружия, нагнетанию атмосферы запугивания и вымогательства. Поэтому спустя пятнадцать лет после крушения Берлинской стены главной темой нашей дипломатии и наших отношений с Москвой должно стать урегулирование тлеющих конфликтов от Приднестровья до Нагорного Карабаха.

Такие шаги могут содействовать динамике региональных реформ. Само собой разумеется, импульс к реформам и трансформации должен последовать из самих этих стран. Но Запад может оказать помощь как в этом процессе, так и в создании внешнеполитической обстановки, форсирующей упомянутые тенденции.

Делая это, мы создали бы основу для завершения третьего этапа строительства „расширенной Европы“. На первом этапе мы сосредоточились на интеграции Польши и стран Вышеградской группы. Второй этап обогатил наше видение расширения Европы путем включения новых демократических государств от Балтики до западной оконечности Черного моря. Сегодня мы сталкиваемся с вызовом расширить нашу стратегию, которая должна охватить Европу, простирающуюся от Беларуси на севере до восточной части Черноморского региона на юге.

Завершение осуществления этого видения единой и свободной Европы стало бы колоссальным прогрессом демократии, интеграции и безопасности в трансатлантическом регионе. Оно укрепило бы также позиции США и Европы, позволив справиться с вызовами „Большого Ближнего и Среднего Востока“ Между тем ключевой вопрос состоит не в том, желательно ли это, а в том, осуществимо ли это. Опыт, извлеченный нами из расширения НАТО и ЕС с момента координации работы наших многосторонних институтов, позволяет сделать вывод о том, что у нас есть возможность разработать общую осмотрительную стратегию по отношению к Черноморскому региону.


Лотар Рюль,

госсекретарь в отставке,

преподает в Научно-исследовательском институте политических наук и европейских вопросов Кельнского университета


Интервенционная политика США


После атаки террористов 11 сентября 2001 года внешняя политика США преследует три крупных цели, которым подчинены все другие планы и отношения: борьба с международным терроризмом и устранение оружия массового уничтожения из тайных арсеналов „стран-изгоев“ (пример: Ирак), а также широкомасштабная, гибкая защита Северной Америки на других континентах посредством упреждающих действий по устранению угроз.

Какими бы ни были реальные приоритетные цели и планы в рамках стратегической политики правительства президента Джорджа В. Буша в период его формирования до 11 сентября, и насколько серьезно оно прежде ни относилось бы к угрозе терроризма, катастрофа оказала многообразное влияние на его внешнюю политику и стратегическое мышление:

- переход к глобальной интервенционной политике с использованием военных средств,

- приоритетное использование временных коалиций с избранными партнерами для осуществления интервенций,

- избирательное использование союзников и устойчивых альянсов, в частности, атлантического и австралийского,

- „упреждающие акции“ по устранению непосредственных или воспринимаемых Вашингтоном как таковые угроз для США, а также для американских интересов, вооруженных сил, союзников и партнеров за океаном.

Каждый из этих четырех приоритетных методов американской стратегии, которые можно оптимально использовать лишь в сочетании друг с другом, а также с широким спектром оперативных мер, был еще до прихода Джорджа Буша в Белый дом в 2001 году составной частью американской внешней политики и политики безопасности. В качестве модели была взята „международная коалиция“, специально созданная для ведения интервенционной войны против Ирака в 1990/91 годах как временный союз, в который вошло большинство постоянных союзников Америки в Европе, тогда территория стран НАТО использовалась для воздушных налетов на Ирак через Турцию, переброски в Персидский залив войск и вооружений.

Концепция упреждающих ударов как основа для действий США по преодолению международных кризисов была еще в 1984 году перенесена тогдашним госсекретарем Джорджем П. Шульцем из ядерной стратегии в концепцию ведения обычных войн, после того как ближневосточные террористы взорвали лагерь американских морских пехотинцев под Бейрутом. Он заявил тогда, что урок этой атаки террористов состоит в том, что вместо „реактивных“ необходимы „проактивные“, то есть упреждающие меры. Правительство Билла Клинтона в период с 1993 по 2001 год также продолжало работать над концепцией „упреждающих мер“ как острия военной превенции и недопущения распространения ядерного и химического оружия.

В этом плане тезис Стратегии национальной безопасности США (СНБ) от сентября 2002 года (1) о том, что „Соединенные Штаты уже давно держали наготове вариант упреждающих действий как ответ на достаточно крупную угрозу“, в принципе, верен. Но в бушевской доктрине СНБ принцип упреждения был последовательно расширен во времени и пространстве в направлении бесконечности, его применение получило столь обобщенный характер, что грань между защитой и нападением могла бы исчезнуть, а превентивная война как интервенционный метод могла бы превратиться в правило. Именно в этом состоит смена стратегических парадигм, произошедшая в 2002 году.

На ответную войну в Афганистане США и их союзники получили мандат ООН, но та интервенция не была ни „упреждающей“, ни „превентивной“, она была реактивной: ее цель состояла в устранении террористической угрозы, уже принявшей характер агрессии; в этой стране, где „Аль-Каида“ участвовала во властных структурах, находились тыловые базы и руководство террористов. В то же время этот ответ должен был стать возмездием, предотвратить новые атаки террористов на Америку и – по возможности – устранить вместе с режимом источник террористической агрессии. В этом плане операцию „Устойчивая свобода“ в Афганистане можно считать оперативным предвосхищением новой стратегии, главным признаком которой является широкий спектр гибких мер, принимаемых в интересах глобальной политики США на основе растущего доминирования Америки во всех кризисах и конфликтах.

Растущее доминирование в сфере обычных и ядерных вооружений, которые США гибко используют для контроля над стратегической ситуацией или держат наготове, является квинтэссенцией глобальной американской политики в рамках альянсов и в ходе интервенций, предпринимавшихся начиная с президентства Рональда Рейгана, хотя эти принципы применялись и ранее. Атака террористов, состоявшаяся в сентябре 2001 года, ничего не изменила в позиции США как единственной супердержавы: господству Америки в реальности ничто не угрожает, американская нация и весь мир всего лишь убедились в уязвимости США, которая существовала и раньше.

Согласно СНБ, это реальное превосходство должно в будущем опираться на „беспримерную мощь вооруженных сил США“, их „присутствие за океаном“, экономический потенциал Америки, „помощь союзникам и друзьям“, а также решимость сохранить „баланс сил во имя свободы“ и тем самым мир во всем мире. При этом речь идет не о равновесии сил, а о распределении власти, для которого характерно военное, технологическое и экономическое превосходство США над всеми другими государствами, включая Россию и Китай. Данное положение СНБ имеет большое значение для будущего, поскольку эта концепция предполагает „возможность обновления старых схем конкуренции великих держав“, так как „несколько потенциальных великих держав в настоящее время находятся на переходном этапе, в первую очередь Россия, Индия и Китай“, как записано в этом документе. Поэтому СНБ исходит из того, что вооруженные силы США должны обладать достаточной мощью, „чтобы удерживать потенциального противника от наращивания военной силы в намерении превзойти мощь Соединенных Штатов или сравняться с ними“.

Политический вывод состоит в том, что США должны сохранять и наращивать свое превосходство. Это не исключает гегемониальных конфликтов, а глобальное равновесие сил в СНБ не рассматривается. Зато в ней декларируется перспектива „прочного стратегического партнерства“ с Россией, в том числе при партнерстве с НАТО, „прочных связей“ с Индией и „конструктивных отношений с переживающим перемены Китаем“. Речь идет также о сохранении сети двусторонних партнерских отношений США с несколькими многосторонними альянсами, о выборочной коалиционной политике и использовании возможностей ООН, НАТО и ЕС как европейского партнера – в зависимости от ситуации и потребности. Именно эта глобальная свобода действий США при выборе партнеров и составляет твердое ядро новой стратегии.