Geum.ru

3/2004 = Дорогие читатели!

Вид материалаДокументы
Образование лагерей в Совете Безопасности ООН
Теория и практика образования осей
Ес-военная держава?
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   12

Образование лагерей в Совете Безопасности ООН

Как и Шредер, Путин подчеркивал, что никто не хочет разрыва с США. Наоборот, раскол между Европой и Соединенными Штатами „был бы скверным вариантом развития событий в мире, скверным как для Соединенных Штатов, так и для Европы“. В интервью французскому телевидению он еще высказывал в тот момент даже убежденность в том, что „Буш не хочет войны“. И что есть согласие с США в том, что „необходимо установить отсутствие оружия массового уничтожения в Ираке“. Одновременно с этим, 9 февраля, российский министр обороны Сергей Иванов на 39-й Международной конференции по безопасности в Мюнхене объявил, что Россия поддержит предполагаемый германо-французский план, альтернативный военному удару со стороны США. Согласно этому (как выяснилось чуть позже, фиктивному) плану, ООН должна была направить в Ирак несколько тысяч военнослужащих „миротворческих сил“ вместе с группой инспекторов, по численности в три раза превосходящей тех, что работали там до сих пор; в подобной акции хотела бы участвовать и Россия.

Во время визита Путина в Париж, последовавшего сразу после посещения Берлина, на консультациях в центре внимания находилась возможная дипломатическая коалиция России, Франции и Германии. 10 февраля было опубликовано заявление, подписанное правительствами трех государств, в котором в качестве лейтмотива проводилась следующая мысль: альтернатива войне еще есть (2). Днем позже в интервью Путин заявил о том, что Москва наложит вето в Совете Безопасности в том случае, если США внесут военную резолюцию. Однако он надеется, что Россия, Франция и Германия смогут удержать Буша от нанесения военного удара по Багдаду. При этом речь шла для него, очевидно, также и об изменении стратегической конъюнктуры: Путин выражал надежду на то, что общая позиция трех стран станет „первым краеугольным камнем в построении многополярного мира“. Впрочем, он поторопился добавить, что это не является знаком возникновения „новой политической оси“.

Почти двумя неделями позже Германия, Франция и Россия направили совместный меморандум в Совет Безопасности ООН, в котором выдвигалось требование продлить мандат военных инспекторов ООН еще на четыре месяца с тем, чтобы „мирно разоружить Ирак“ (3). 26 февраля Шредер прибыл в Москву, чтобы обсудить с российским президентом иракский вопрос и план действий в Совете Безопасности после того, как двумя днями раньше США, Великобритания и Испания внесли в этот орган ООН проект резолюции, легитимирующий войну.

5 марта 2003 министры иностранных дел Германии, Франции и России - Йошка Фишер, Доминик де Вильпен и Игорь Иванов - встретились в Париже. В совместном коммюнике они заявили о том, что намерены блокировать „военную резолюцию“ в Совете Безопасности. По словам Иванова, это также означало, что в случае необходимости Франция и Россия воспользуются своим правом вето. Несколькими днями позже, 10 марта, состоялся телефонный разговор Путина и Шредера о модифицированной резолюции СБ, которая была представлена США и Великобританией, а также о последних отчетах главных инспекторов ООН Ханса Бликса и Мохаммеда эль Барадея. Путин и Шредер придерживались мнения, что эти отчеты не представляли „никакой основы для прекращения деятельности инспекторов“. После этого Путин связался по телефону с президентом Жаком Шираком, который согласился с такой оценкой.

Наконец, незадолго до начала войны, 15 марта 2003 года, было опубликовано совместное заявление Германии, Франции и России, в котором говорилось, что „в нынешних обстоятельствах не существует никаких оправданий для прекращения инспекций и применения силы“. Три страны потребовали созыва экстренного заседания Совета Безопасности ООН на уровне министров иностранных дел. Но американский госсекретарь Колин Пауэлл на следующий день заявил, что не существует никаких предпосылок, которые делали бы созыв такого экстренного заседания целесообразным. 17 марта президент Буш предъявил Саддаму Хусейну ультиматум - покинуть Ирак в течение 48 часов. 20 марта началась война.

Шредер, Ширак и Путин собрались снова только 11 апреля в Санкт-Петербурге, чтобы обсудить иракский конфликт и его последствия. На этой встрече и в ходе последующих консультаций подтвердилась прежде всего общая точка зрения о том, что Организация Объединенных Наций должна играть более значительную роль в послевоенном устройстве Ирака.


Теория и практика образования осей

Как следует расценивать тот шаг, что союзники США вместе с третьими странами выступают против Америки, когда становится очевидно, что ее правительство решилось вести войну, - зависит от политической логики. „Институционалисты“, которые в первую очередь делают ставку на международное право и ООН, по большей части довольны поведением федерального правительства в том, что касается иракского кризиса. Участие Германии (открытое или завуалированное) в противоречащих международному праву акциях, таких как война против Ирака, осуждалось бы ими в зависимости от степени эмоционального накала либо как контрпродуктивное для миропорядка действие, либо как военное преступление.

Те же „реалисты“, которые не столь высоко ценят международное право и многополярность, но зато тем большее значение придают политике силы и, в связи с этим, надежной опоре Федеративной Республики Германия на США, в зависимости от степени эмоционального накала расценивают отход от великой державы как политически неумный шаг или даже грехопадение. Кристиан Хакке, например, полагает, что после размолвки с Вашингтоном политический вес Германии в мире „еще никогда не был столь мал, как сегодня“, что „красно-зеленое“ правительство своей политикой по отношению к США „выключило себя из мировой политики“, что Германия „в международном масштабе является самой что ни на есть глухой провинцией“ и „не воспринимается более всерьез“ (4).

Другие „реалисты“, напротив, усматривают в германо-франко-российской кооперации образование необходимого силового противовеса, который оппонирует возвышению США до сверхдержавы и гегемониальным устремлениям американцев. Эта группа находит, что произошло не ослабление, а усиление позиции Берлина в области силовой политики. Так, Грегор Шелльген считает, что Германия играет со времени иракского кризиса „ведущую роль в качестве оппонента США“ (5), будучи лидирующей державой Европы, которая стремится сформировать противовес Соединенным Штатам. Высказав во время иракского кризиса то, „о чем думали, но никогда не осмелились бы это сказать все его предшественники“ (6), Шредер начал тем самым осуществлять самый радикальный радикальный разрыв внешней политики Федеративной Республики Германия с ее собственной традицией“ (7).

Если еще раз эмпирически вернуться к процессу „образования оси“, то и здесь обнаружится, что теория вполне может исказить вгляд на реальную картину. Разногласия между США и некоторыми европейскими странами (а также значительной частью неевропейских государств) возникли после декларации об „оси зла“. Британский премьер-министр Тони Блэр заблаговременно, а именно еще в феврале 2002 года, взял равнение на курс Буша. С тех самых пор существует тесное взаимодействие между Вашингтоном и Лондоном, которое простирается от скоординированных публичных выступлений до проектов резолюций, которые совместно вносились в Совет Безопасности ООН.

Если допустить, что Россия, Франция и Германия, вставшие на сторону США после 11 сентября 2001 года, не только ждали момента, когда можно было бы образовать ось против Вашингтона, что дело не в их антиамериканизме, великодержавных амбициях и предвыборной борьбе, а они думали главным образом о том, как противодействовать политике в одном из главных пунктов, которую они считали ошибочной, то тогда с учетом образовавшегося и очень целеустремленно действовавшего американо-британского „лагеря войны“ вставал вопрос о том, как сплотить силы критиков войны.

Прежде чем американское правительство признало, наконец, в начале 2004 года, что никакого ОМУ в Ираке, возможно, и не было, такие „реалисты“, как Иоахим Краузе, полагали, что германское правительство должно было бы повести себя как и британское: нагнетать угрозу, вследствие чего Саддам Хуссейн, как и требовали от него США, действительно ликвидировал бы свое биологическое и химическое оружие массового уничтожения, и войну тем самым можно было бы предотвратить. Этот аргумент оказался ошибочным как с точки зрения политики силы, так и по сути дела. Лондон не имел реального влияния на ход событий в Вашингтоне; когда Саддам Хусейн уступил в октябре 2002 года требованиям впустить военных инспекторов в страну, Буш заявил, что это ничего не даст и что речь идет о смене режима. Заковыка была, однако, в том, что Саддам Хусейн и в самом деле не имел того, что ему приписывали, и из-за чего была развязана война. Словом, он не мог бы разоружиться и при больших угрозах в свой адрес.

Верно на самом деле то, что только британское правительство – если это вообще было возможно - могло бы отговорить Вашингтон от войны, а именно разделив позицию германского, французского и российского правительств. В ходе слушаний в Сенате в сентябре и октябре 2002 года даже соратники Буша по партии, такие как сенатор Чак Хагель, упрекали его в том, что он своим односторонним подходом восстанавливает против себя даже лучших союзников и Россию как партнера по международной антитеррористической коалиции. Президент в ответ всегда кивал на британского премьер-министра, который вел себя по отношению к Саддаму Хусейну порой еще более угрожающе, чем он сам, и на британскую спецслужбу, которая подтверждала данные ЦРУ.

Таким образом, „образование оси“ Берлин-Париж-Москва, если сузить взгляд до немногих главных игроков в трансатлантической зоне, отвечало логике развития событий. В действительности же кооперация между самыми разными игроками, правительствами и международными организациями с целью предотвращения войны нарастала в глобальном и, пожалуй, невиданном еще доселе масштабе: от Лиги арабских стран до союзника по НАТО и соседа Канады, от Нельсона Манделы до Папы Римского и сенатора Эдварда Кеннеди. „Ось“ Париж-Берлин-Москва (ведущая далее в Пекин) появилась потому, что эти страны были представлены в СБ ООН, и на этой сцене проходила важная часть глобальной общественной дискуссии о том, как следует действовать против Ирака. Фронт выглядел относительно просто: по одну сторону находились те, кто решением ООН хотел легитимировать войну, решение о которой уже было принято, по другую - те, кто указывал на отсутствие доказательств обнаружения в Ираке ОМУ и высказывался за продолжение инспекций и тем самым против войны.


Перспективы

Независимо от этой конкретной расстановки сил, встает вопрос о перспективе сотрудничества в сфере политики безопасности между Францией, Германией и Россией. Является ли возникшая во время кризиса в Ираке кооперация признаком будущего „образования оси“, соответствующего описанной Робертом Каганом парадигме: проводящие реальную политику и действующие наступательно США против находящейся на стадии постнационального государства райской Европы? Другая „реалистическая“ трактовка этой парадигмы: стремящиеся к гегемонии США, против которых собирает силы все более уверенная в себе Европа. Конечно, противоречия Берлина, как и германо-франко-российская кооперация в вопросе Ирака, отражают последовательную эмансипацию Европы от США после окончании „холодной войны“. Такое положение вещей, когда Европа в меньшей степени, нежели в прошлом, зависит от гарантий безопасности со стороны США, - лишь одна сторона медали. Другая состоит в том, что европейские элиты в большей мере, чем раньше, ответственны за безопасность континента как в реальности, так и в собственном восприятии. Поскольку речь идет не только о растущем самосознании, но и об усилении ответственности за самих себя, набирающая обороты интеграция европейской безопасности и европейской политики безопасности отвечает логике развития – при всех противоречащих этому тенденциях, которые из-за опасений чрезмерного усиления Германии, франко-германского доминирования, „оси“ Берлин-Москва или германо-франко-британской „директории“ направлены на сохранение американской роли арбитра в Европе.

Как и в прошлом, стабильность в России - это одна из предпосылок европейской стабильности. Политический вес России снижается до европейского уровня; ее валовой внутренний продукт и без того едва ли больше, чем у Бельгии. Таким образом, Россия все больше становится проблемой Европы. Европа может только выиграть от тесной привязки Москвы к Брюсселю. Если верно то, что внутренняя нестабильность является главной проблемой для российской (а вместе с тем и для имеющей отношение к России европейской) безопасности, то экономическая и политическая кооперация с Европейским Союзом должна стать главным приоритетом во внешнеполитической системе ценностей Кремля и занять совершенно особое место во внешней политике ЕС. Как будут формироваться взаимоотношения России и Европы, зависит, прежде всего, от того, усвоят ли этот вывод в Москве. Но очевидно также и то, что Германия, ввиду ее специфической близости и ее специфического потенциала, несет, как и в прошлом, особую ответственность за интеграцию России.

Что касается якобы существовавшего или существующего намерения создать стратегическую ось, направленную против США, то из высказываний Путина, Шредера и Ширака его можно вывести лишь через призму весьма теоретизированных выкладок. При более пристальном рассмотрении становится ясно, что ими двигала, скорее, озабоченность по поводу того, что ошибочная политика Вашингтона может воспрепятствовать достижению совместных целей и отражению общих угроз и рисков. „Новая неопределенность“, возникшая после окончания „холодной войны“, породила страхи по поводу изоляционистских тенденций Вашингтона, которые ничуть не меньше опасений его заносчивой силовой политики. Уже в преддверии эскалации иракского кризиса можно было наблюдать попытки создать систему компенсационной дипломатии. После происшедшего начались заверения в намерениях смотреть в будущее, а не оглядываться назад. Сверхотчетливо видны усилия добиться того, чтобы в Европе „пели в унисон“.

Неуверенность и нерешительность в оценке расстановки сил игроков являются еще одним признаком того, что утверждение об образовании стратегической оси является, прежде всего, чисто теоретическим построением. Если еще вчера отношения между Блэром, Шираком и Шредером характеризовались как „непоправимые“ и „как самый глубокий разлад“ в послевоенной истории Европы, то после встречи „тройки“ в феврале 2004 года в Берлине европейская общественность неоднократно усматривала в них неприемлемую „опасность директории“. Уже одни эти быстрые перемены в восприятии и трактовке событий делают относительным поверхностный накал страстей по поводу „особого пути Германии“ или формирования новой оси. Оставляя в стороне весь ажиотаж по поводу дву- или трехсторонних встреч, консультаций и договоренностей, необходимо констатировать одну реальность: нынешний ЕС - это организация, включающая 25 стран-членов, в которой даже „ось из трех или четырех сильнейших“ может осуществить свою волю только в том случае, если склонит к поддержке своего замысла большинство других стран.

Тем не менее, тесное сотрудничество Германии, России и Франции в ходе иракского кризиса все-таки создало, по-видимому, прецедент. Верно, что они потерпели в данном случае фиаско, столкнувшись с непреклонным намерением правительства Буша развязать войну. Однако не только трудности в Ираке, подтвердившие многие опасения участников „оси нежелающих“, но также очевидность политических издержек и тенденции к образованию оппонирующей силы, которые порождают такого рода односторонние действия, стали, по-видимому, решающим фактором того, что в Вашингтоне сегодня практически никто не использует метафору „ось зла“, вместо которой утверждается новая многополярность.

Примечания:

1 Ср.: IP, 3/2002, с. 119 и сл.

2 Ср.: IP, 3/2003, с. 119.

3 Ср. текст меморандума в: IP, 3/2003, с. 125 и сл.

4 „Германия держится за юбку маменьки-Франции“. Интервью с Христианом Хакке в газете „Гамбургер абендблатт“, 25.9.2003.

5 Грегор Шелльген, „Выступление“, Берлин, 2003, с. 130.

6 Там же, с. 129.

7 Там же, с. 141.


Свен Бернхард Гарайс,

Референт в социологическом институте Бундесвера,

Штраусберг.


ЕС-ВОЕННАЯ ДЕРЖАВА?

ЧЕГО ОЖИДАТЬ ГРАЖДАНАМ ЕС ОТ ОЕПБО


Хотя „скорость света“ (Хавьер Солана) успела несколько снизиться, разработка Ощей европейской политики безопасности и обороны (ОЕПБО) с 1999 года продвигалась вперед быстрым и уверенным шагом. Европа располагает собственными вооруженными и полицейскими силами, а также военно-политическими органами их руководства. В Боснии-Герцеговине и в Македонии размещены европейские полицейские миссии, в 2003 году в Конго и Македонии были успешно завершены военные операции Евросоюза. Еще в 2004 году должна состояться передача силам ЕС ответственного военного мандата СФОР в Боснии-Герцеговине. Так что ЕС постепенно становится военно-политическим игроком, действующим в глобальном масштабе.

В фокусе широкой политической дискуссии вокруг ОЕПБО находились и находятся институциональные и организационные вопросы – такие как отношение к НАТО или создание собственного европейского потенциала без дублирования имеющихся структур. В то же время общественному мнению, позициям и взглядам европейцев в отношении ЕПБО уделяется сравнительно мало внимания. Но что думают граждане Европы, для которых и от имени которых формируется ОЕПБО, о превращении ЕС из экономической в военную державу? Как они оценивают дееспособность Европы в этой пока еще непривычной сфере? Какое у них мнение об общеевропейских вооруженных силах? Какое влияние оказала война 2003 года в Ираке на эти мнения? Эти и смежные вопросы исследуются в ходе обширного научного проекта, который с 2002 года проводится в Германии, Франции и Италии и в рамках которого в Германии уже было проведено два репрезентативных опроса.

Весьма интересные результаты этих опросов предполагается учесть в ходе дальнейшей разработки ЕПБО. Так, значительное большинство опрошенных жителей Германии вполне благосклонно относится к ЕС и всему процессу европейской интеграции. Европа видится им, однако, отнюдь не как захватывающая идея, которая затрагивает людей эмоционально, побуждая их к личному участию в этом процессе. Эмоциональная связь в смысле сильного чувства принадлежности к крупному социальному сообществу остается прерогативой конкретного жизненного пространства и „малой родины“ граждан. Немцы сморят на Европу скорее как на функциональную организацию, которая должна предоставлять своим гражданам определенные услуги. Так что Европа рассматривается довольно утилитарно – подобно национальному государству, к которому значительное большинство немцев также испытывает мало родственных чувств. Поэтому немцы испытывают меньше всего проблем с тем, чтобы одновременно чувствовать себя и немцами, и европейцами: в эмоциональном плане оба пространства оставляют их в равной степени индифферентными. Во Франции и Италии внутренняя связь граждан с национальным государством выражена гораздо сильнее, при этом граждане обеих стран разделяют трезво-утилитарное отношение немцев к Европе. Исходя из этого отношения, респонденты пытаются затем рационально решить, какие функции могут лучше выполнять европейские, а какие – национальные органы.

При этом важно отметить следующий момент: с одной стороны, граждане ожидают от европейских учреждений очень многого. Опрошенные жители всех трех стран хотят, чтобы ЕС играл важную роль в самых разных областях политики – от безопасности продуктов питания, социальной сферы и политики занятости до внешней и оборонной политики, внутренней безопасности и борьбы с террором. С учетом того, что национальные возможности для решения многих проблем явно ограничены, такая реакция не удивительна. Но с другой стороны, возможности ЕС для того, чтобы реально решить вменяемые ему задачи, оцениваются как недостаточные.

Результаты опросов (прежде всего в Германии) свидетельствуют о том, что в восприятии респондентов европейские учреждения влияют на их обыденную жизнь гораздо меньше, чем национальные органы. Немцы считают, например, что Бундесбанк обладает большим влиянием, чем Европейский центральный банк – несмотря на то, что евро, наверное, самый осязаемый символ европейской интеграции. Что касается Совета министров ЕС, Европейского парламента и Комиссии, то их европейцы вообще едва замечают.

В целом же на Европу пока еще смотрят скорее как на проект в стадии становления, чем на реальность, создающую во многих сферах жизни политические, экономические, социальные и правовые рамочные условия. Очевидно, высшим уровнем политической организации, доступным и понятным гражданам, является пока что уровень национального государства. Сверх этого уровня процессы и механизмы становятся все более непонятными, и Европа остается в глазах своих граждан весьма абстрактным образованием.

Это общее восприятие Европы составляет фон, на котором формируются мнения и позиции в сфере безопасности. Что касается оценок рисков и угроз для собственной страны, то немецкие респонденты рисуют вполне реальную картину. Лишь пятая часть опрошенных оценивают угрозу войны в Европе или мировой войны как серьезную или очень серьезную. В то же время почти половина респондентов считает реальными такие сценарии угроз как экологические катастрофы, террористические акты или организованную преступность. Аналогичная картина складывается в Италии, где, правда, уровень опасений заметно выше. Что касается возможных подходов к решению этих проблем, то участники опросов, независимо от национальности, с удивительным единодушием указывают на взаимозависимость мира, высказываясь значительным большинством голосов (более 60 %, в Италии частично даже более 80%) в пользу таких транснациональных стратегий как сотрудничество в интересах развития, поддержка процессов демократизации, дипломатия, а также обеспечение мира военными средствами.

Совместные европейские позиции и концепции действий в области внешней политики, а также политики безопасности и обороны находят поддержку более чем двух третей респондентов. Вместе с тем, когда речь заходит о важнейших задачах, стоящих перед Европой, эти сферы политики не называются в числе приоритетных. По сравнению с проблемами, которые затрагивают граждан непосредственно и рассматриваются ими как жизненно важные – как, например, безработица, здравоохранение, пенсионное обеспечение – внешняя политики и политика безопасности традиционно отступают на периферию общественного внимания. В Европе это обусловлено, наверное, еще и тем, что принципы Общей внешней политики и политики безопасности (ОВПБ) и ЕПБО еще требуют значительной доработки, а Европа как субъект политики безопасности пока мало заметна широкой общественности. Верность этих оценок подтвердил глубокий раскол Европы в ходе дискуссии по Ираку, который еще более углубился в период проведения опросов.