Geum.ru

Рабочая программа спецкурса «Актуальные проблемы современного словообразования» по специальности 031001 филология факультет Филологии и журналистики

Вид материалаРабочая программа

Содержание


Категоризация как основной способ познания мира действительного (2 часа)
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9

^ Категоризация как основной способ познания мира действительного (2 часа)


Язык, являясь формой мысли, представляет концептуальное видение мира действительного, что обусловливает выделение когнитивной функции языка в качестве основополагающей, доминирующей над всеми остальными. Оформляя мысль, язык категоризует явления окружающего мира, создавая возможность свободного ориентирования в нем человека; «в основе категорий лежит в конечном счете отражение и обобщение явлений объективного мира» [Степанов 1981. – С.35-36]. «Мы выделяем в мире явлений те или иные категории и типы совсем не потому, что они (эти категории и типы) самоочевидны; напротив, мир представляет перед нами калейдоскопический поток впечатлений, который должен быть организован нашим сознанием, а это значит в основном – языковой системой, хранящейся в нашем сознании» [Уорф, 1999. – С.97]. Таким образом, категории являются мощным средством познания мира: “мы не можем мыслить ни одного предмета иначе, как с помощью категорий; мы не можем познать ни одного мыслимого предмета иначе, как с помощью наглядных представлений, соответствующих категориям” [Кант, 1999. – С.162]. Каждый язык по-своему категоризует мир, специфично, создавая уникальность, неповторимость духа нации, ее самостийность. Виртуально можно представить невозможное: если проанализировать категоризацию объективного мира существующими на земле языками, то можно увидеть, насколько многообразно познан один и тот же предмет действительности. Следовательно, категоризация - это проявление внутренней формы языка и способ познания мира действительного. Первым, кто обратил внимание на категоризующую функцию языка и четко сказал об этом, был Аристотель. Выделенные Аристотелем категории представляют совокупность однородных членов, характеризующихся общими признаками и имеющими жесткие границы. Такое понимание категории, как пишет об этом А.Ф. Лосев, в определенной мере обусловлено особенностями древнегреческого языка. Удивительно, но это один из немногих случаев, когда выдвинутая научная гипотеза была принята как аксиома, то есть априорное синтетическое основоположение, являющееся непосредственно достоверным (Кант), и на протяжении двух тысячелетий человечество находилось в плену этих категорий. Правящим кругам советской России данное понимание категории импонировало, ибо в рамках жестких категорий, характерных для тоталитарного режима, запретно чувство рефлексии, сомнений в правильности осуществляемой политики ( у нас хорошо, в буржуазных странах плохо, лучшее – значит советское – привычные лозунги 60х-70-х г.г. ХХ столетия).

Людвиг Витгенштейн в начале ХХ в. обратил внимание на существование наряду с аристотелевскими иных, естественных, категорий. На примере категории «игра» он наглядно продемонстрировал, что категория может быть представлена такими членами, для которых нехарактерно наличие одних и тех же общих признаков. Представители таких категорий соотносятся друг с другом по принципу «фамильного сходства». То есть категория характеризуется определенным набором признаков, которые по отдельности могут проявляться в ее репрезентантах, и экспликация одного из «фамильных признаков» позволяет отличать представителей одной категории от другой. Объединенные «фамильным сходством», единицы таких категорий организованы по принципу поля, одни из которых являются ядерными, прототипичными для сознания говорящих, другие находятся на периферии языкового сознания, что, в свою очередь, провоцирует явление энтропии, размытости границ, детерминирующей синергетические процессы в языке. Теория прототипов, представленная в работах Э. Рош, требует дальнейшего изучения. Э. Рош, проведя серию экспериментов, заключила, что у носителей разных языков оказываются различными прототипы в пределах одной и той же категории. В частности, она заключила, что для русского языкового сознания птица – это прежде всего воробей, для американского – малиновка. Проведенный нами эксперимент дал неожиданные результаты. Большинство реципиентов на просьбу назвать, не задумываясь, птицу, ответили – ворона. И это не случайно, потому что в городах в настоящее время преобладают вороны, незначительное число информантов назвали воробья и единственный человек – синицу. Естественным было обращение к этому человеку, - почему синица? – Потому что в детстве ( речь идет об академике в возрасте 80 лет) он жил в деревне, где было много синиц. И если Пушкин был сразу назван в качестве прототипа русского поэта, то с фруктами оказалось сложнее. Здесь были обозначены бананы наряду с яблоками ( в зимний период времени), в весенний прежде всего называлась черешня, в летний – клубника. Таким образом, прототипичность – явление динамическое, обусловленное рядом факторов: социальных, возрастных, культурологических, ситуативных…

Общаясь, гуляя по улицам, мы постоянно категоризуем мир. «Мысль не просто отражает мир, она категоризует действительность, и в этой организующей функции она столь тесно соединяется с языком, что хочется даже отождествить мышление и язык с этой точки зрения» [Бенвенист, 1974. С.80]. И тем не менее, мысль и язык не тождественны друг другу ( противоположная точка зрения характерна для античного периода). На ментальном уровне категоризация проявляется через такие структуры знаний, как пропозиции, фреймы; на языковом – через грааматические, лексико-грамматические, тематические объединения, явление синонимии, антонимии, полисемии и др. Пропозиция – это минимальная структура знания, в основе которой находится предикат и распространители (как правило, два или один). Фреймы – это те стереотипные ситуации, благодаря которым мы ориентируемся в мире. Фреймы без пропозиций мало что значат для человека. Например, одно название фрейма «метро» вряд ли поможет правильному передвижению человека в метро. Для этого необходимо знать те виды пропозиций, в которых обозначено, что необходимо сделать, чтобы войти в метро, передвигаться внутри и правильно выйти: купить карточку, опустить ее в автомат с тем, чтобы войти внутрь, встать на эскалатор; сойдя с эскалатора, посмотреть, в какую сторону необходимо ехать, сесть на электричку, выйти на нужной остановке, сориентироваться, в каком направлении находится выход. Точно так же, зная только название фрейма «правила уличного движения» и не имея понятия об этих правилах ( то есть о пропозициях), значит попасть в аварийную ситуацию. Фреймы могут находиться в «светлом поле» сознания, то есть быть ядерными, прототипичными в одной ситуации, и эти же фреймы могут быть на периферии сознания в другой ситуации. Тот же фрейм «Метро» не значим для человека, живущего в селе. И прототипичным он становится, когда житель провинции приезжает в Москву, Петербург, Екатеринбург или Новосибирск.

Философский анализ языка, несмотря на то, что он являлся основным со времен античности, в традиционной лингвистике не рассматривался. Структурно-системная лингвистика, царствовавшая на протяжении почти ста лет, не вникала, в силу тех задач, которые она перед собой ставила ( она исследовала внутреннюю структуру языка), в проблемы, связанные с внешней лингвистикой, рассматривающей язык как форму выражения мысли. Уже в двадцатые годы были написаны работы Шпета, В. Волошинова, посвященные тем проблемам, которые в настоящее время исследуются в рамках когнитивной лингвистики и психолингвистики, но они не стали достоянием широкой читательской аудитории. И язык изучался и в настоящее время многими лингвистами изучается как структура, отдельная от человека, в то время, как «все в нем направлено на выполнение определенной цели, а именно на выражение мысли, причем работа эта начинается уже с первичного его элемента – членораздельного звука, который становится членораздельным благодаря приданию ему формы»[Гумбольдт, 1984. – С.73]. Лингвистика, относясь к числу специальных наук, традиционно рассматривается как наука теорий среднего уровня, то есть ею исследуется то, что можно проверить эмпирически. Несомненно, данное положение является релевантным для решения различного рода исследовательских задач, но не менее значимы и знания основополагающие, которые, как правило, относятся к разряду философских. Совершенно справедлива метафора Бенджамена Л. Уорфа [Уорф, 1999] о том, что даже мальчишка может провести лодку вокруг бухты, не зная, что его судно попадает в сферу действия притяжения планет, однако капитану дальнего плаванья, управляющему кораблем в океане, это знание, равно как и знание географии, математики, необходимо. Так и в исследовании языка необходимы знания, не лежащие на поверхности и даже порой не осознаваемые говорящими, но тем не менее находящиеся в основе осязаемого, чувствуемого, эмпирического. Именно эти знания позволяют объяснить языковые процессы. Смена научной лингвистической парадигмы обусловила принципиально иной подход к языковым фактам: в традиционной лингвистике главным было описание языковых фактов, в когнитивной и психолингвистике – основной принцип – объяснение языковых явлений.

К сожалению, многие преподаватели школ представления не имеют в рамках каких категорий они преподают русский язык. Для них это неважно в силу того, что они преподают эту дисциплину в пределах традиционной, описательной лингвистики. Между тем методологические знания дают возможность ориентира в языковом материале. Фундаментальные, базисные знания дают перспективу объяснения, а не только описания языковых фактов. В частности, анализ частеречных категорий привел исследователей к мысли, что они устроены по принципу поля, а стало быть одни из членов этих категорий являются ядерными, другие периферийными. Так, ядерными в пределах категории существительных являются именования предмета, в то время как абстрактные существительные, по форме соотносясь с категорией имен существительных, по семантике притягиваются к ядру других категорий ( прилагательному или глаголу). Маргинальные сферы частей речи, пересекаясь, создают напряжение, способствующее самоорганизации, саморазвитию языка. И это можно проследить на любом языковом уровне. Следовательно, синергетические процессы – имманентное свойство языка. Обусловленный деятельностью мозга, язык, в силу его самоорганизации, особой структурированности сам оказывает влияние на мысль, приспосабливая ее к определенной, наиболее удобной в для выражения мысли грамматической форме. Знание устройства категорий, отражающих работу мозга, вряд ли делает достоверным фразу: «Кто четко мыслит, тот четко излагает». Как правило, человек, погруженный в процесс творческого поиска, не способен говорить четко и определенно. Тем не менее это не является его недостатком. Данная стадия ментального состояния необходима. Более того, ни одно знание не является окончательным, всегда имеется элемент неосознанного, расплывчатого, из которого «прорастет» новое знание – и этот процесс бесконечен. Так и ученик либо студент, находясь на стадии освоения материала, не может четко сформулировать мысль. И в этой ситуации нельзя его прерывать словами: «Ты не готов к занятию». Всегда надо уметь выслушать, выявить рациональное зерно и развить мысль, повести ее в нужном направлении. И все же эти вариативно повторяющиеся в различных пособиях психолого-педагогического цикла рекомендации не срабатывают. Причина видится в приоритете вертикального мышления, действующего в рамках аристотелевских категорий, непонимании особенностей латерального, творческого, нестандартного, порой ошибочного мышления [Боно, 1997], проявляющегося в пределах динамических, подвижных категорий.

Лингвистика ХХ1 века характеризуется обращением к трудам классиков античности, средневековья, Х1Х и начала ХХ вв. А это значит, что для лингвистики нового времени характерно возвращение к философии языка, к решению на новом витке знаний старых, как мир, вопросов соотношения языка с работой мозга.


Литература:

Эмиль Бенвенист. Общая лингвистика. М., 1974.

Эдвард де Боно. Латеральное мышление.СПб., 1997.

Вильгельм фон Гумбольдт. Избранные труды по языкознанию. М., 1984.

Иммануил Кант. Критика чистого разума. Ростов-на-Дону, 1999.

Бенджемент Л. Уорф. Наука и языкознание (О двух ошибочных воззрениях на речь и мышление, характеризующих систему естественной логики, и о том, как слова и обычаи влияют на мышление) // Зарубежная лингвистика. М.,1999. №1.

Ю.С. Степанов Имена, предикаты, предложения. М., 1981.

  1. Эволюция теории русского словообразования (2 часа)


Язык как яркое проявление человеческого фактора, неотъемлемая часть человеческой сущности, притягивает к себе внимание исследователей со времен античности. Проблемы, которые волновали античных философов, связаны с соотношением языка и мысли, вещи и имени, этимологии слова, значительная доля внимания уделена изучению специфики членораздельного звука, отличающего человека от животного. Все эти мысли наиболее полно эволюционизированы в трудах Вильгельма фон Гумбольдта, основоположника языкознания как самостоятельной науки.

Словообразование, названное Гумбольдтом одной из самых глубоких и загадочных сфер языка, античная теория не рассматривала, «поскольку она не различала морфологических элементов слова и исходила только из внешнего сходства, т.е. главным образом из одинаковых окончаний» [Античные теории языка и стиля. –С.31]. В первом веке до н.э. в поисках аналогии, языкового единообразия, и в противовес выводу Варрона о том, «что в словообразовании господствует аномалия» [там же. –С.32], Филоксен «выдвигает деривационный принцип, принцип образования одного слова от другого по некоему шаблону. До различения корня и суффикса он однако не доходит» [там же. –С.32].

В силу того, что лингвистику в последующие века и тысячелетия продолжали интересовать вопросы этимологии, происхождения языка, а следовательно во главу угла был поставлен диахронный аспект исследования языковых явлений, характеризующийся атомарным подходом; поиски языковых универсалий (которые проводились прежде всего на фонетическом материале), сравнительно-исторические изыскания, соотношения языка и мышления, создание единого для человечества языка, словообразование не было предметом самостоятельного исследования. Это объясняется еще и тем, что словообразование, с одной стороны, находится как бы в рамках морфологии, а с другой, - лексики. Но, вероятно, сложность в поисках системных явлений заключается в том, что в этой сфере языкового знания не отмечается той жесткой систематизации, которая имеет место в фонетических изменениях, подверженных влиянию фонетических законов или в морфологии (ср. такие категории, как склонение для существительных и спряжение для глаголов). В словообразовании, как правило, одна и та семантическая сфера оформляется рядом формантов (ср.: «музыкант, играющий на определенном музыкальном инструменте: флейтист, пианист, барабанщик,трубач и др.). Надо было увидеть специфику формально-семантической организации производного слова, а это стало возможным в период структурно-системного подхода, который вошел в обиход с именем Ф. де Соссюра, однако идеи витают в воздухе всегда раньше того времени, когда они примут завершенную форму и в памяти потомков связываются с именем какого-либо ученого. Так было с неэвклидовой геометрией, которая вошла в историю человечества с именем Лобачевского, но одновременно к этой же мысли приходят Гаусс и Янош Бойяи. Воистину, наступает время и одни и те же идеи, как незабудки, расцветают в разных уголках земного шара. В России синхронное описание языка связано с именами И.А. Бодуэна де Куртэне и Н.В. Крушевского. Крушевский в 1883г. в «Очерке науки о языке» отмечает: «все то, что известно в грамматиках под общим именем словообразования, представляет массу систем, не настолько выделяющихся в необозримой массе слов, составляющих язык, чтобы быть замеченными при поверхностном наблюдении» [Крушевский, 1998, 181] Крушевский интуитивно вышел на все те проблемы, которые явились основными в ХХ веке, когда язык, во многом благодаря положениям, выдвинутым Ф. де Соссюром, стал рассматриваться в синхронии как структурно-системное явление. Крушевский предлагает именовать суффиксом суффикс и окончание вместе на том основании, что окончание, «находясь на самом конце слова, служит признаком той категории, которой принадлежит данное слово», « во всех других отношениях окончание ничем не отличается от суффикса, поэтому, кажется, мы не делаем ошибки, если для простоты будем рассматривать все, что находится за корнем суффиксом» [Там же, 155]. Но, в силу того, что в это время представление о такой дисциплине, как словообразование, было весьма смутным и вопрос о словоизменительных и словообразовательных функциях морфем вообще не стоял (главным было выявить, насколько типизированными были образования с теми или иными морфами), то вполне естественно, что Крушевский суффиксом обозначает совокупность суффикса и окончания и одно окончание. (В 1946г. Г.О. Винокур в «Заметках по русскому словообразованию» в примечании осторожно замечает: «там, где это не мешает делу, (выделено нами – Л.А.) не отделяю суффикса от окончаний» [Винокур, 1959. – С.420]). Крушевский выделил особенности семантики префикса и суффикса: «суффиксы отличаются гораздо большей способностью сочетаться друг с другом, чем префиксы; суффиксу свойственна преимущественно вариация морфологическая, префиксу – фонетическая; значение суффикса разнообразно и неопределенно, тогда как префиксу обыкновенно свойственно одно ясно определенное значение; суффикс присоединяется только к словам известной категории, тогда как громадное большинство префиксов агглутинируется к словам разных категорий» [Там же, 162]. Исследователь счел необходимым определить критерии выделения суффикса на том основании, что он « обособляется для нашего чутья не всегда» [Там же]. Обособлению суффикса способствует: «1) когда звуковой комплекс, к которому он присоединяется, находится в языке и без этого суффикса, но также и без оттенка в значении, который сообщается этим суффиксом»; «2) когда он находится в целом ряде слов, придавая постоянно один и тот же оттенок значения коренного комплекса звуков»; «3) наконец, само собою понятно, что если данный суффикс всегда придает один какой-нибудь оттенок значению корня и если кроме этого суффикса язык не имеет никакого другого для выражения того же оттенка значения, то это не может не способствовать лучшему обособлению суффикса" [Там же, 155]. При этом Крушевский замечает, что «в русском и вообще в ариоевропейских языках трудно показать суффиксы, которые бы вполне обладали указанными качествами» [Там же], поэтому «способность суффикса к обособлению обратно пропорциональна широте его значения и числу суффиксов, родственных данному по своему значению» [Там же,155].Выделяя критерии обособления суффиксов, Крушевский говорит именно о суффиксах ( вместе с окончанием), но не об окончании в отрыве от суффикса. В качестве такового он приводит суффикс –онок, который «очень хорошо обособляется потому, что он присоединяется только для обозначения молодых животных» [Там же]. На анализе производных с –онок мы остановимся подробнее ниже. На том этапе развития словообразования Крушевский сделал просто революционные выводы. Он выявил предельно ясные для языкового сознания русского человека случаи, выявляющие роль суффикса при сочетании с мотивирующими одной тематической группы. Естественно, что вне поля зрения исследователя остались случаи, когда суффикс сочетается, в силу широты своей семантики, с мотивирующими различных тематических объединений, одни из которых реализованы в ядре, другие на периферии его функциональной семантики. Но эти выводы стали возможными при разработке теории словообразовательной семантики. В Х1Х в. семантические изыскания не были ведущими, и тем не менее Крушевский в 1879 г. в работе «Об аналогии и народной этимологии» выделяет словообразовательное (генетическое)и индивидуальное значение слова на примере слова светляк: «Во внутренней стороне данного слова надо отличать два значения: значение генетическое слова и его индивидуальное значение; напр.:

светляк генетич. зн.: нечто светящееся,

индивид. зн.: известное насекомое (Там же, 51).

Он первым обратил внимание на те виды типизированных значений, которые в восьмидесятые годы ХХ столетия стали называться лексико-словообразовательными. Крушевский отмечает компактность таких категорий языка, как склонение и спряжение, и в силу этого их явленность исследователю Но при этом он указывает на важность и значимость прочих систем, которые не признаются системами грамматики. Он, наряду с такими однотипными явлениями, как борода, борозда; водить, возить и др., выделяет серию прилагательных с суффиксом –ний, «обозначающих место и время»: ближний, верхний, внутренний и др.; весенний, вечерний, зимний и др. [Там же, 190]. Приведенные примеры проявляют мощную интуицию исследователя, один и тот же суффикс в них присоединяется к мотивирующим двух семантических классов. И Крушевский подает их как образованные по одному типу.. Сколько дискуссий будет в 70-х и еще в 80-х годах ХХ столетия ( в которых автору этой статьи приходилось принимать участие), прежде чем словообразовательный тип будет рассматриваться не только на уровне одноструктурных производных, объединенных одним лексико-словообразовательным значением. Крушевский первым вдохнул в не выделяемую в то время морфонологию семантику (отметив, что вариант суффикса имеет отличное от основного суффикса значение: «суффикс –ник будет свойствен существительным мужского рода, обозначающим (между прочим) место, где что-нибудь находится (напр. цветник, каретник); его разновидность – атник свойственна существительным мужского рода, означающим преимущественно строение для известных животных, нпр. гусятник, курятник» [Там же, 159], что детально было разработано лишь в конце ХХ начале ХХ1 века в работах А.Г. Антипова. Крушевский выделяет продуктивные и периферийные суффиксы на том основании, что продуктивные словообразовательные элементы легче запоминаются. Он пишет о семье суффиксов, произошедших от одного суффикса, выявляя при этом сложные суффиксы, имеющие двоякое родство. Крушевский выделяет также семьи слов, произошедших от одного и того же слова [что является предтечей словообразовательных гнезд, разработанных впоследствии А.Н. Тихоновым]. Более того, он пишет, что «во всякой группе родственных по происхождению слов найдем родичей, близких друг к другу и более отдаленных, напр. Образный ближе к Образ, чем безобрАзный, напАдать ближе к пАдать, нежели нападАть …» [.Там же, 185], то есть он улавливает сложность структурно-семантических взаимоотношений слов в пределах гнезда, или - в семье. Он пишет также о серийном характере языковых элементов: «Языковые элементы – звуки, морфологические единицы, слово, выражения – не возникают в одном экземпляре, язык создает их целыми сериями» [Там же, 189], при этом имеются в виду как словообразовательные, так и морфологические процессы. В зародышевой форме у Крушевского представлены и причины распада синонимичных явлений, в том числе и словообразовательных, способствующих эволюции языка: «элемент, наиболее подходящий к окружающей среде, наиболее соответствующий своему назначению, носящий в себе наиболее задатков жизни, вытесняет своих соперников и упрочивается в языке» [Там же, 189-190].

В «Очерке науки о языке» представлены и словообразовательные цепочки: «Между существительными и прилагательными тоже нет непроходимой границы. Так напр., глагол жить дает прилагательное жилой, а это последнее – существительное жилец» [Там же, 209]. Типизированный характер деривационных процессов соотносится с особенностью человеческой памяти: «Наша память сохраняет нам общие типы слов и творческая сила производства, так сказать, превращает одни слова в другие. Имея глагол, мы можем по типу существительного произвести существительное и обратно» [Там же, 210].

Акцент на продуктивность словообразовательных формантов, на аналогию, присущую деривационным процессам, в начале ХХ века делается в работах С.И. Карцевского: «Одни из суффиксов нам представляются более характерными (м.б. более выразительными), типичными, наделенными силой аналогии; они являются продуктивными, т.е. по типу глаголов с подобными формантами образуются новые глаголы». [Карцевский, 2000,.40]. В статье «О структуре русского существительного» Карцевский выделяет семантические категории, пополняющиеся деривацией, с указанием суффиксов, используемых для формирования производных, именуемых те или иные явления. Во главу угла он ставит категории оценочных и безоценочных слов. Внутри безоценочных выделяет одушевленные и неодушевленные. Среди оценочных – имена собственные и нарицательные. Среди одушевленных безоценочных – обозначения лиц, детенышей, отчества; среди безоценочных неодушевленных – абстрактные – действие, состояние, качество. Среди конкретных – место, орудие, предмет.

То есть Карцевский выделяет различные семантически типизированные ряды производных единиц. В частности, в «Повторительном курсе русского языка» он пишет: «По добавочным вещественным значениям слова распадаются на семантические классы. Напр., «название деятеля»: учитель, покупатель, грабитель, житель; «название места действия»: училище, стрельбище, становище, кладбище или умывалка, читалка, раздевалка; «название орудия»: веялка, косилка или зубило, опахало, жало; «название качества по прилагательному»: белизна, желтизна, правизна, левизна или ловкость, страстность, опасность; «название лица по признаку»: жилец, продавец, вдовец, или начальник, мешочник, ябедник, или слухач, рвач, копач и т.д. Семантических классов очень много. Одни из них продуктивны, т.е. создаются новые слова того же класса (очень продуктивен тип «умывалка», малопродуктивны типы «слухач» и «зубило»), другие непродуктивны (напр. типы «утюг», «правда», «печь» и т.д.).

Данные примеры свидетельствуют не только о выявлении семантических категорий производных слов (то, что представлено у Крушевского), но, по сути дела, они представлены таким образом, что позволяют в дальнейшем выделить такую комплексную единицу словообразования, как словообразовательный тип. При этом он увидел (что явствует из приведенных примеров), что в разных типах могут быть актуализованы одни и те же семантические объединения, в одних типах как продуктивные, в других – как непродуктивные. В 50-х - 60-х г.г. ХХ столетия словообразовательные типы были представлены в работах таких исследователей, как Е.А. Земская, И.И. Ковалик, В.В. Виноградов, одноструктурными производными одной темы.

Как и Н.В. Крушевский, С.И. Карцевский выделяет словообразовательные гнезда, называя их также семьями: «по своим основным семантическим значениям слова образуют семьи. Пример семьи: учить >учитель, ученик, училище, учебник, учеба и т.д.» [Там же. - С. 132], «.. члены семьи – это, действительно, разные слова, связанные между собой. Только косвенно, через «главу» семьи – основное слово».[Там же. - С. 300].

Рассматривая словообразование в пределах морфологии, Карцевский ставит, целый ряд проблем, которые широко обсуждаются в более поздний период времени, когда словообразование рассматривается как самостоятельная область лингвистики. Многие из его идей впоследствии уточняются, конкретизируются, трансформируются. В частности, в силу того, что слово распадается на составные элементы, носители заключенных в слове значений» [Там же. - с.141], Карцевский предлагает носителей семантических значений называть формантами, а носителей формальных значений – морфемами.. При этом он представляет методику выделения формант и морфем, через ассоциации «данного слова с другими словами той же семьи и с разными формами того же слова» [Там же].

В дальнейшем формант ( закрепилось употребление данного слова в мужском роде) И.С. Улухановым понимается как «наименьшее в формальном и семантическом отношении словообразовательное средство (средства) из числа тех средств, которыми данное мотивированное слово отличается от мотивирующих» (АГ-80, см. также: Улуханов, 1977. – С.85 и др.). Такое разделение дает возможность отличия мотивирующего слова от формантов, указывающего одновременно на особенную роль каждого из элементов производного слова в процессе словообразования. Произошла своеобразная контаминация: Крушевский пишет о том, что под суффиксом он понимает совокупность суффикса и окончания ( правда, иногда им в качестве суффикса называется и только окончание. См.: Крушевский, 1998, 158), Карцевский выделяет это сочетание как форманту наряду с префиксом и корнем, Улуханов префиксы, а также совокупность суффикса с окончанием определяет как словообразовательные форманты. Несомненно, были и более ранние работы, в которых использовался термин формант в указанном смысле ( см. работы Е.А. Земской, Е.С. Кубряковой, П.А. Соболевой и др.), однако в научный обиход данный термин в указанном понимании вошел с именем И.С. Улуханова в силу того, что «Русская грамматика» используется во всех высших учебных заведениях и основные ее положения по словообразованию излагаются в школьных учебниках.

«Производное слово опирается на свое основное слово и через него понимается» [Там же. -С..118.] пишет в 1928 г. в «Повторительном курсе русского языка» С.И. Карцевский, предвосхищая широко цитируемую фразу Г.О. Винокура: «о производной основе можно говорить лишь тогда и лишь до тех пор, пока есть соотнесенная с ней основа непроизводная» [Винокур, 1959. – С.425]. С.И. Карцевский пишет, что: «производное слово распадается на две части, напр. Учитель = кто учит, водовоз = возящий воду и др. Обе идеи, заключенные в производном слове, относятся друг к другу как определяемое и определяющее. Такие комбинации определяемого и определяющего называются синтагмами. Стало быть, производное слово есть синтагма» [Карцевский,2000. -С.141]. То есть Карцевский верно подметил синтаксический характер семантики производного слова, что в 70-х-80-х годах разработано Е.С. Кубряковой, Е.Л. Гинзбургом, М.Н. Янценецкой и др.

В разделе Существительное в подразделе Словообразование выделяются важнейшие суффиксы русского языка: -ние, -нье; -тель ( деятель по глаголу); -лка (место действия или орудие по глаголу); -ло – менее продуктивный ( орудие по глаголу); -ец (лицо по признаку); -ник, -ница ( предмет по его признаку); -ство (занятие по деятелю); -ость, -изна, -ота ( качество по прилагательному); -онок, -ёнок (детеныш) Из иностр. языков –ист, -изм, -ция. Особую группу составляют существительные, заключающие в себе элемент оценки, ласкательные и уменьшительные; презрительные и увеличительные. Выделяются и группы транспозиций. По сути дела, ученый выделил мутационное, модификационное и транспозиционное словообразование, разрабатываемое особенно плодотворно в 70-е – 80-е г.г. ХХ века.

Карцевский делает попытку выявления родовой и видовой семантики слова, как производного, так и непроизводного: «Слово есть скрещение как бы двух координат, из которых одна имеет более общий, родовой ( в который включен и категориальный) характер, а другая – более частный, видовой, даже как бы партикулярный характер: дом – известный вид жилища (родовое мыслится, в нем заключена и категория – здесь субстанция, но в речи оно не дано, - тип лексикализованный); учитель = кто (родовое) учит ( видовое); учителишка = скверный (видовое, но очень обобщенное) учитель (родовое); мост стоит на быках – впечатление от устоя моста ( определяемое) подводится под значение быка-животного (определяющее), тип аналогический».В зародышевом состоянии здесь представлено явление, которые позже при анализе семантики производного слова обозначено Е.С.Кубряковой как ономасиологический базис и ономасиологический признак.

Таким образом, первые наблюдения, направленные на выявление типизированных отношений в словообразовании, идут в одном ряду со склонением и спряжением – у Крушевского, Карцевский выделяет способы словообразования в пределах морфологии; разделяет мотивированные (звукоподражательные) и относительно мотивированные (производные слова). Выделяет так же, как и Крушевский, языковые семьи ( в современной терминологии – словообразовательные гнезда), родовые и видовые элементы в структуре мотивированных и производных слов. В настоящее время термины мотивированное и производное слово употребляются как синонимичные

Можно выделить еще целый ряд гениальных гипотез Крушевского и Карцевского, но для нас важным является то, что эти выдающиеся лингвисты предвосхитили перечисленные проблемы, которые стали актуальными с 60-х г.г. ХХ века, в период расцвета структурно-системной лингвистики. Основной проблемой в аспекте нашего исследования является выделение структурно-семантических типов производных единиц. Представленные в работах примеры предвосхищают понимание словообразовательных типов в русистике. По сути дела, ими выявлены типизированные ряды производных с одним формантом и тождественными лексико-грамматическими показателями мотивирующих единиц в рамках лексико-словообразовательного значения. Естественно, что представленные семантические группы объединены денотативным значением, значением скорее лексическим, нежели словообразовательным, в то время, как «функция аффикса состоит в том, что он дает возможность увидеть ту же основу в другой перспективе, в одном из боковых ее освещений, а потому и вообще аффикс может иметь какой-нибудь смысл только тогда, когда он применен к какой-либо основе, а не существует сам по себе» [Винокур, 1959. –С.426]. Следовательно, при определении словообразовательного значения необходимо указывать как функциональную, классификационную семантику аффикса (ономасиологический базис), так и типизированную семантику мотивирующих единиц (ономасиологический признак) и ономасиологическую связку между ними [см. работы Е.С. Кубряковой].

Словообразование – это та сфера языка, которая незримыми нитями оказывается связанной со всеми языковыми уровнями: с фонетикой, так как производящая основа и суффиксы фонетически приспосабливаются друг к другу, что обусловливает изменение звукового облика производящей основы, образование новых суффиксов и вариантов. Эти изменения настолько значимы, что выделилась особая область лингвистики – морфонология, которая изначально исследовала только звуковые изменения, но в силу того, что языковой знак характеризуется не только асимметрией, но и стремлением к симметрии, иконичности формы и содержания, изначально заложенной в языке в виде своеобразного идеала, к которому знак стремится, то есть новая форма стремится к специфичному для нее содержанию ( положение, выдвинутое Гумбольдтом и ставшее аксиомой), естественным явилось обращение к содержательной части морфонологических процессов (см. в этом плане работы А.Г. Антипова). Образование производных разных частей речи от производящих различных лексико-грамматических классов с помощью аффиксов – свидетельство влияния морфологических процессов на словообразовательные, то есть словообразование происходит в рамках взаимодействующих между собой частей речи и оформляется это взаимодействие суффиксами и приставками, выполняющими словообразующую функцию. Результатом такого взаимодействия является семантика, отличная от грамматической и характеризующая только производные слова.