АглаидаЛой драй в
| Вид материала | Книга |
- Драй Галина Григорьевна, 329.66kb.
- Михайло драй-хмара життєвий І творчий шлях, 62.16kb.
- Михайло драй-хмара життєвий І творчий шлях, 63.18kb.
- Курсова робота з української літератури, 205.12kb.
- Загальні тенденції літературного розвитку ХХ ст. Літературно-мистецьке життя. Художній, 31.45kb.
- Михайло Драй-Хмара (1889-1939), 40.97kb.
- Филипович Павло Петрович народився 2 вересня 1891 р у с. Кайтанівка Звенигородського, 86.64kb.
А г л а и д а Л о й
Д Р А Й В
роман
Книга первая
Р у с с к и й ш и з
«Я взял со стола, как теперь помню, червонного
туза и бросил кверху: дыхание у всех остановилось;
все глаза, выражая страх и какое-то неопределенное
любопытство, бегали от пистолета к роковому тузу,
который, трепеща на воздухе, опускался медленно;
в ту минуту, когда он коснулся стола, Вулич
спустил курок… осечка!»
М. Ю. Лермонтов. Фаталист.
Услышать свою душу можно ночью, когда уже отошли, уплыли в небытие повседневные заботы и ты проваливаешься в удивительное состояние между сном и бодрствованием, где не существует ни пространства, ни времени, где исчезает ощущение собственного тела, а твоя фантазия обретает полную свободу, — тогда перед мысленным взором бесконечной лентой начинают раскручиваться какие-то события, участником которых ты являешься. События, которые спустя время повторяются в твоей жизни, не стопроцентно доподлинно, но близко, очень близко, и вызывают в памяти и во всем теле внезапный импульс узнавания: было! это со мной уже было! И тотчас вспоминается ситуация, уже прожитая когда-то в воображении. Или не в воображении, а в том поле безвременья, где твоя жизнь давным-давно, еще до твоего рождения, расписана по дням, минутам, мгновениям. А, может, еще и не расписана детально: ведь должна же существовать свобода выбора — иначе, зачем все?..
Нет, я еще не спала; еще не окончательно погрузилась в ласковое состояние полусна-полуяви: мое тело пребывало лишь в предощущении сна… Я лежу на кровати и смотрю в темноту. Мне уже шестнадцать лет. На другой кровати спит бабушка. Я слышу ее ровное дыхание. Мы связаны неразрывными узами с раннего детства; бессознательно я ощущаю себя бабушкиным продолжением, ее неотъемлемой частью: слишком много сил и души вложила она в мое воспитание. У родителей всегда было слишком много проблем, чтобы всерьез заниматься мною.
В комнате темно. Однако темноту оживляют полосы света от уличных фонарей, чьи лучи, преломляясь оконным стеклом, разделяются на световые ленты различной толщины и окраски. Если выбрать для себя одну такую светящуюся ленту и долго на нее смотреть — это успокаивает. Словно бы завораживает. Но я лишь скольжу рассеянным взглядом по разноцветным полоскам, сегодня мне не хочется общаться с ними. Из мрака за окном доносится шум приближающегося троллейбуса; звук возрастает крещендо, а затем понемногу стихает, переходя в невнятный шелест и окончательно растворяясь в ночи. Троллейбусы — самые шумные механические твари, бегающие по улице Советской. Окна нашей трехкомнатной квартиры глядят на дорогу и, хотя перед домом разбит небольшой сквер, ночью все звуки усиливаются.
На душе так хорошо и покойно, словно я еще не родилась и до сих пор пребываю в материнской утробе. Меня переполняет чувство абсолютной защищенности и полной гармонии с окружающим миром. Я испытываю необычайное удовольствие от самого процесса жизни, которое правильнее было бы определить как бездумное растительное существование, наслаждение фактом собственного бытия.
В этом году я перешла в новую школу, одну из самых престижных в городе, мы даже изучаем программирование, только-только ставшее входить в обиход. Нашу родную, уютную, почти домашнюю 91-ую школу, находившуюся в буквальном смысле слова во дворе нашего дома, почему-то расформировали, и после восьмого класса мне и моим одноклассникам пришлось искать новое пристанище с прицелом на поступление в вузы. «Десятка», в которую меня приняли, всегда считалась очень хорошей школой, не зря в ней учатся дети разных шишек, впрочем, на это мне наплевать, просто я хочу поступить в университет на физику, а конкурс там, говорят, запредельный, поэтому нужна отличная подготовка. В новой школе мне не слишком уютно, все здесь чужое и непривычное. В нашем математическом классе собрались ребята со всего города. Они здорово отличаются от моих прежних одноклассников своими амбициями, нацеленностью на карьеру и ревнивым отношением к успехам других.
Мне нет дела до всех этих амбиций, межличностных разборок и стремления к лидерству — это просто скучно. Меня волнует другое: нужно хорошо учиться, вернее, отлично. Две четверти пролетели незаметно, иногда приходилось заниматься допоздна, но теперь все позади, я вработалась и опять учусь на одни пятерки, да и времени на подготовку к занятиям трачу часа два от силы. Некоторые девочки клянутся, что занимаются до глубокой ночи. Может, врут?!
Хочу стать астрофизиком. Это моя мечта. Хочу понять устройство вселенной. А пока изучаю философов, всех подряд, кого удается раздобыть. Почему-то философские труды почти невозможно отыскать в библиотеках; в основном, попадаются пересказы главных постулатов их учений. Пересказы по большей части какие-то глупые — или это сами философы глупые?.. Недавно изучала ленинскую работу «Материализм и эмпириокритицизм», она произвела на меня какое-то двоякое впечатление. Нет, Ленин, разумеется, гений, с этим никто не спорит, но почему он так грубо отзывается о других философах?.. Раньше он представлялся мне более мягким и интеллигентным, честно говоря, его грубые высказывания меня коробят. Вместо доказательств он ругается, обзывает идеалистов «обитателями желтого дома» и т.п. Книгу я читала внимательно, с карандашом в руке, много размышляла, но уяснила для себя лишь одно: материалисты считают первичной материю, в то время как идеалисты — некое Божественное начало. Но ведь, по большому счету, бесконечная и вечная Материя ничем не отличается от бесконечного и вечного Бога. Или я чего-то недопонимаю?..
Разумеется, я материалист. Материю можно увидеть, потрогать, ощутить, как я ощущаю сейчас под собой эту кровать, на которой лежу и размышляю. Бог... я его никогда не видела и не могу воспринять своими органами чувств, как некую «реальность, данную мне в ощущениях». А раз я этого не ощущаю, следовательно, этого не существует… Интересно, насколько верен этот постулат?.. Над этим стоит поразмыслить!..
Как можно вообще во что-то верить?! В того же Бога, например... Поклоняться тому, чего ты никогда не видел, но в чьем существовании тебя усиленно убеждают!.. Не понимаю верующих… Они напоминают героев русской сказки про царя и Ивана-дурака, когда царь говорит Ивану: «Иди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что...» Бредятина! — по выражению одного из персонажей братьев Стругацких. Слепая вера в нечто непостижимое вызывает у меня презрение и заставляет сомневаться в умственных способностях верующих. И все же в этом есть какая-то тайна! Недалеко от нашего дома, на Советской, находится старая церковь, куда мы несколько раз заходили. В этих походах было нечто запретное и потому притягательное. Не так давно сторож застрелил там подростка, который ночью перелезал через церковную ограду, — об этом гудел весь город. Сторожа осудили, однако загадочный ореол вокруг церкви после этого трагического случая не только не угас, но напротив сделался ярче.
Деревянное строение непривычной архитектуры с окрашенными в голубой цвет луковицами куполов, над которыми сияют вызолоченные кресты, выглядит каким-то выпавшим из времени и архаичным. К церкви примыкает огромный (так мне тогда казалось) яблоневый сад, который тянется до улицы 1905-го года и окружен высоким дощатым забором. Близлежащие переулки застроены деревянными одноэтажными домами в цветущих палисадниках. В церковный двор мы, девчонки 12-13 лет, входили настороженно и с опаской. Чинно поднимались по ступеням высокого крыльца и ныряли в полутьму широкого входа. Нас снедало детское любопытство, но одновременно было жутковато: а вдруг мы сделаем что-то не то и будем с позором изгнаны!.. Внутри — непонятный и чуждый нам мир. Шастают суровые бабки в черных длинных платьях и темных платках, время от времени зыркая на нас строгими глазами, но не прогоняют. Мы ведем себя тихо и степенно, каждую секунду ожидая злых окриков: ведь мы делаем что-то запретное! — но нет, пока не гонят, даже особого внимания не обращают, все заняты своими делами…
В храме царит полумрак, который прорезывают падающие из-под самого купола столбы солнечного света. Перед изукрашенными позолотой и серебром образами ровно горят тонкие, медово-коричневые восковые свечи; язычки этого пламени напоминают вытянувшиеся вверх капли золотого дождя. Возле темноликих икон теплятся красивые лампадки. Меня пронизывает ощущение таинственной жути, словно мне позволили одним глазком заглянуть в какой-то особенный и враждебный мир. На стенах и поддерживающих купол колоннах яркими красками нарисованы разные святые. Я стараюсь прочесть надписи, выписанные причудливым шрифтом: «Святая Елена», «Святой Николай»… Над одной из арок неподалеку от входной двери изображены мучения грешников в аду. Противные черти с явным удовольствием поджаривают корчащихся людишек на громадных сковородах и варят в огромных котлах, деловито подбрасывая в огонь дрова… Выглядит это наивно и даже смешно, но отчего-то мне делается не по себе. Ад… рай… И как это взрослые, а тем более старые люди, могут верить в сказки для младшего детского возраста?! Мы с подругами толкаем друг друга локтями, глядя на изображение ада, негромко хихикаем и шепотом обмениваясь впечатлениями. Черные бабки — и почему они такие злые, в ад боятся попасть, что ли? — кидают на нас мрачные взгляды, но пока молчат. С улицы церковь кажется небольшой, но внутри довольно просторно, хотя и очень душно: на улице жара. Духоту еще усиливает особый церковный запах, чуть сладковатый и пряный, которым, кажется, насквозь пропитались старые деревянные стены, — мистический аромат христианской религии: аромат ладана. Наконец мы выходим из полумрака в слепящий свет дня, почти бегом выскакиваем за церковную ограду и разражаемся хохотом. Это нервный смех, который мы так долго сдерживали в храме, теперь же он вырвался на волю и его не остановишь, пока не иссякнет сам. Мы галдим, ерничаем, передразнивая черных старух, громко обмениваемся впечатлениями. Наше кривляние проистекает не от злости или же детской жестокости, это реакция на Тайну, окружающую нас во время посещения церкви, к чему детский рассудок еще не был готов, но что воспринималось нами на уровне интуиции. Отсмеявшись, отправляемся на Красный проспект в поисках заветной синей тележки с сухим льдом, чтобы полакомиться мороженым.
В Бога я не верю с семи лет, с тех пор, как пошла в школу, — считаю это предрассудком. Но вот моя бабушка верит и в укромном месте хранит иконку. Небольшой, потемневший от времени образок был когда-то весь покрыт позолотой, но за долгие годы позолота стерлась до серебристого металла. На иконке изображен Иисус Христос. Бабушка часто говорит, что когда умрет, то не исчезнет совсем, а превратится в траву или кусты, — и поэтому я должна обязательно посадить на ее могилку куст сирени. Еще она очень любит ландыши... Как человек может превратиться в сирень или в ландыши?!
Однажды бабушке приснился рай. Утром она рассказывала мне, десятилетней, что оказалась в чудесном радостном месте, где гуляла по лугу с ярко-зеленой травой, а рядом текла красивая серебряная речка. Она видела много веселых и счастливых людей — или это были души людей?.. Все краски были очень сочными, яркими и веселыми; и вокруг царила вечная благодать. Там было так хорошо и покойно, что ей не хотелось возвращаться… «Я знаю, что обязательно попаду в рай!» — говорила она мне с полной убежденностью.
Когда я была маленькой, я знала, что Бог есть, потому что так говорила бабушка. Бог был одной из составляющих окружающего меня мира. В те годы я жила вместе с бабушкой и дедушкой в четырехэтажном доме на улице Лермонтова. Первые мои воспоминания связаны именно с этим домом, который возвышался над морем одноэтажных деревянных строений, словно остров в океане. С тех пор теплая, пронизанная светом комната, — два больших окна смотрели на восток и на юг, — ассоциируется у меня с удивительной полнотой бытия и любовью. Когда мне плохо, я прихожу в до боли знакомый двор, вглядываюсь в окна «нашей» комнаты, и меня переполняет странное чувство, словно и этот двор, и комната — часть меня, огромная кирпичная материнская утроба, в которую мне страстно хочется возвратиться, чтобы хоть на мгновение вновь ощутить себя счастливой.
С Наташей мы познакомились еще лежа в колясках. Вернее, сначала познакомились наши бабушки, катавшие эти коляски в красивом садике. И на свет мы появились в одном роддоме, только с разницей в полгода, я — старшая. Сколько себя помню — помню и Наташу. Сдружившиеся бабушки водили нас в гости друг к другу и оставляли поиграть; играли мы самозабвенно, иногда дрались, причем, доставалось, как правило, мне. В тот день Екатерина Михайловна привела Наташу к нам домой, и мы тут же занялись своими делами. Было нам лет по пяти от роду, однако мы никогда не скучали, придумывая и представляя в лицах волшебные истории с разнообразными приключениями, путешествиями, принцами, драконами и пр. Пищу для фантазии давали сказки народов мира и, в не меньшей степени, мир реальный, представлявшийся таким таинственным и удивительным: чего только стоил наш дом на Лермонтова!.. В одном из его подвалов находилась котельная, дававшая паровое отопление, — зато с двумя другими была связана тайна. Каждый день вокруг этих подвалов происходило загадочное действо: здоровенные, похожие на людоедов грузчики в клеенчатых фартуках скатывали туда по доскам, или же выкатывали оттуда наверх винные бочки невероятных размеров. Бочки порой немного подтекали, и тогда было видно, что вино красное, как кровь. Над ступенями, ведущими в подвалы, нависали длинные наклонные козырьки, по которым мы, малышня, носились с визгом и воплями, играя в догоняшки. При этом я умела издавать визг такой силы и громкости, что на самых высоких нотах он, кажется, переходил в ультразвук. С возрастом визжать я разучилась, но и теперь способна слышать писк летучих мышей и лампы дневного света в магазинах, издающие неслышимые большинством людей ультразвуки.
Я уже, конечно, не помню, о чем мы, пятилетние, тогда думали, и почему игра привела нас к мысли поклясться в вечной дружбе, — быть может, изображали «Тристана и Изольду»? — но факт остается фактом: идея появилась, и мы ее осуществили. Клятва в вечной дружбе — дело серьезное. Пока бабушка чем-то занималась на кухне, я осторожно выглянула из комнаты, убедилась, что она занята, и бесшумно прикрыла за собой дверь. Действовать нужно было быстро. Я открыла фигурным ключиком старинный ореховый сундучок и достала заветную бабушкину иконку, потом мы тихонько выскользнули из комнаты в полутемный коридор, а оттуда в туалет. Это была просторная комната, с цементным, выкрашенным масляной краской полом и солидным фаянсовым унитазом почти в наш рост посередине — дом был построен в начале тридцатых годов двадцатого века. Закрывшись изнутри на крючок, я пристроила иконку на какой-то трубе, и мы с Наташей молча уставились на нее. Этот небольшой образок в наших глазах олицетворял Тайну и Бога, являясь неким сакральным символом, совершенно необходимым для свершения обряда клятвы. Неумело перекрестившись на истертый временем лик, охваченные внутренним трепетом, — ведь мы призвали в свидетели самого Бога! — мы поклялись дружить всю жизнь. С тех пор минуло полвека — мы дружим до сих пор. И еще, каждая из нас попросила у Боженьки исполнения желания. Не знаю, о чем просила Наташа, — она мне так и не сказала, — я же хотела, чтобы у меня, как у Царевны-Лебедь, сверкала во лбу звезда, а под косою блестел месяц. И когда во втором классе заболела корью, осложнившейся затем коревым энцефалитом, отчего потом меня на протяжении семи лет, изо дня в день, мучили сильные головные боли, я долго пребывала в уверенности, что вот-вот у меня во лбу прорежется звезда: не зря же так голова болит!..
Сейчас мне шестнадцать, я почти взрослая и с улыбкой вспоминаю, как ожидала появления звезды во лбу. Бабушка все еще верит в Бога, хотя дед — полный атеист. Для мамы эти вопросы как-то не актуальны, потому что она человек совершенно иного склада. Отец тоже был атеистом, впрочем, что я — и есть!.. Просто год назад они с мамой развелись, и он уехал к себе на родину в Благовещенск. Развод родителей затронул меня по касательной. Наверное, я жуткая эгоистка, но дела взрослых меня совершенно не волнуют. Более того, с отъездом папочки я вздохнула свободнее: теперь никто не будет меня воспитывать. Словесно, как бабушка или мама, еще куда ни шло, но отца с его казачьим темпераментом я побаивалась. В последние два-три года между нами постоянно искрило, мы сталкивались по самым разным поводам, и в эти минуты я испытывала к нему такую бешеную ненависть, что самой делалось страшно.
В основном я общаюсь с бабушкой. К сожалению, в философии, которой я теперь «болею», она ничего не смыслит, вернее, совершенно к ней равнодушна, потому что верит в Бога. Зато у бабушки богатый жизненный опыт, своеобразное восприятие мира и замечательное по ехидству и ядовитости чувство юмора. Несмотря на солидный возраст, ей за семьдесят, она обладает великолепной памятью, к тому же прекрасный рассказчик. Впрочем, жизненная философия у нее есть и довольно своеобычная, она называет ее сокращенно КВД — куда ветер дунет. Да и в отношении политики и идеологии у бабушки нет никаких предрассудков. Помню, как еще в детстве она цитировала мне частушку двадцатых годов про Ленина: «Вот горит, горит свеча,/ в сальной жопе Ильича…» Дальше запамятовала, что-то в том же роде и очень зло... Частушка намертво впечаталась в память, невзирая на нежный возраст, — мне было тогда года три-четыре, — но я интуитивно ощущала ее опасное содержание и даже по секрету никому не прочла этот зловредный образец народного творчества. Запомнилась мне и забавная песенка самарских горчишников — мелкие хулиганы начала прошлого века, — «Пароход идет «Меркурий», / Не тужи, красавица! / Архирей в Самаре Гурий, / Он горчишник, пьяница…» Из чего я сделала вывод, что тогдашний самарский архиерей был весьма колоритной фигурой и не отказывал себе в плотских удовольствиях. Прямо скажем, моя дорогая бабушка не испытывала особого пиетета по отношению к священнослужителям, потому что с пяти лет пела в церковном хоре и знала всю подноготную церковной жизни. Однако это нисколько не мешало ее вере, которая, по моим представлениям, сильно смахивала на буддизм, ибо она признавала не только наличие рая и ада — ад, конечно, был не для нее, она считала себя почти святой, — но и реинкарнацию души, с последующим понижением статуса этой самой души в качестве наказания за грехи, и ее вселение в какое-нибудь малоприятное существо типа змеи или лягушки.
На улице трещит февральский мороз, но в комнате тепло: дом отапливает собственная котельная. Но это уже совсем другой дом, который находится на улице Фрунзе. Мы живем здесь уже почти десять лет, и я ощущаю его своим родным, но… чувство, которое связывала меня с тем, единственным, домом на улице Лермонтова было совсем другое, с ним меня связывало нечто вроде сродства, словно мы составляли единое целое, и я была его живым продолжением. Рядом с выходом из подвала, где размещается котельная, всегда высится гора отработанного шлака; я беру его, когда меняю кошачий туалет, большой эмалированный таз. Коту Бурке уже девять лет. Этот здоровенный, как две капли воды похожий на камышового кота, серьезный зверь — мой друг. Сейчас он «без задних лап» дрыхнет у меня в ногах. Бурка настоящий охотник и умудряется ловить мышей даже у нас на пятом этаже, а летом несколько раз давил голубей, имевших неосторожность присесть на балкон.
Отбывать школьную повинность осталось еще полтора года — потом пойду в университет. А вдруг да не поступлю?! Нет, быть того не может! Занимаюсь я честно, не филоню, все делаю сама… Кому же там учиться, как не мне?!. Это мое самое сокровенное желание: поступить в университете. Хочу изучать астрофизику. Звездное небо меня буквально завораживает. Я ходила в астрономический кружок на Станции юных техников, и поздними вечерами мы наблюдали в небольшой телескоп, как движутся спутники вокруг Юпитера, рассматривали кратеры на Луне. В этом есть что-то неописуемо притягательное, что затрагивает какие-то глубинные струны моей души. И я не просто хочу быть астрофизиком — я этого желаю страстно, фанатично. Звезды рождаются, живут и умирают, как люди, вот только временные промежутки их жизни растягиваются на миллиарды лет. Вселенная расширяется, разбегаются с невообразимой скоростью галактики. Почему?! Мне хочется понять все это. Вообще понять устройство мироздания. Уверена, мне удастся докопаться до чего-нибудь совершенно нового. Может быть, даже создать свою теорию происхождения вселенной. Я не боюсь нового, меня не страшат никакие научные авторитеты: теории приходят и уходят, сколько их уже было создано за всю историю развития человечества?.. Так чего ж бояться!.. Мне уже совершенно очевидно, что вселенная, галактики, звезды — весь мегамир, который мы даже не в состоянии объять своим человеческим воображением, каким-то хитрым образом в какой-то точке (чего — пространства… времени… или чего-то еще пока неведомого земной науке) смыкается с микромиром — миром атомов, частиц и волн; что одно самым невероятным и непостижимым манером способно переходить в другое — и наоборот… Может, невидимый глазу атом и есть мироздание в миниатюре? Целая вселенная, настолько микроскопическая, что не воспринимается нашим глазом, нашими органами чувств… Ладно, оставим на время эти заумные теории. Придет срок, я поднакоплю знаний и обязательно к этому вернусь. Пока же: учиться самым добросовестным образом и ждать, ждать своего часа… Он настанет, обязательно настанет там, в будущем!.. Мое будущее… моя жизнь… Ну, поступлю в университет на физику, стану учиться, а дальше?.. Что меня ждет?.. Какой будет моя жизнь?.. Я чувствую, знаю — меня ждет нечто грандиозное! Даже не сомневаюсь в этом. Во мне живет какое-то внутреннее, данное мне чуть ли не с момента рождения знание, ощущение, предчувствие собственной значимости. Не в том смысле, что ты велик и могуч, как монумент, но в смысле, что тебе в будущем предстоит совершить нечто значительное… Буду работать где-нибудь в горах в астрофизической обсерватории, где прозрачная, чистая атмосфера, а звезды так близко, что кажется — до них можно дотронуться рукой. Буду изучать строение звезд, протекающие в их глубинах термоядерные процессы, буду… Впрочем, стоит ли забегать вперед! Все это случится, обязательно случится, ведь не зря же я иду к заветной цели вот уже девять лет… Так стоит ли торопить события, когда цель столь близка, а я ни за что не сверну с избранного пути?..
Знать бы, как сложится жизнь!.. Мне бы хотелось, чтоб она была… Ну, разумеется, счастливой!.. Счастье… Я обязательно стану ученым и придумаю какую-нибудь Универсальную Теорию Мироздания. Получу Нобелевскую премию. Это я знаю. Но жизнь — такая долгая и серьезная штука… Всякое может случиться… Придется преодолевать трудности… множество трудностей… Я преодолею! Я сильная. Все зависит от меня и моего желания. Буду работать с утра до ночи — и добьюсь своего!
Но — жизнь… в ней столько случайностей!.. Есть такая русская народная сказка… Шли по дороге два мужика, и на перекрестке им повстречалась Судьба. Слово за слово, разговорились. И так мужики Судьбе понравились, что говорит она им: «Раз уж вы меня повстречали, так и быть, выбирайте себе судьбу. Или первая половина жизни будет у вас счастливой да удачной, — но потом все пойдет наперекосяк, или же все несчастья валиться будут на вашу голову в первой половине жизни, — но зато вторую проживете счастливо». Задумались мужики. Долго стояли, затылки чесали. Один подумал: сейчас я молодой и сильный, поживу на широкую ногу, а в старости мне уж все равно будет! — и выбрал счастливой первую половину. А второй рассуждал иначе: пускай уж лучше горе да несчастья на меня сейчас валятся, пока я молодой да сильный, как-нибудь справлюсь, а когда стану старым и немощным — куда мне с ними тягаться? И выбрал счастливой вторую половину. Усмехнулась Судьба, кивнула: «Будь по-вашему!» — и пропала. Пришли мужики в свою деревню и разошлись по домам. У второго в ту же ночь дом сгорел, с женой да с ребятами малыми только и успели на улицу выскочить в чем были. Ничего, переселились в баньку, денег по соседям заняли и новый домишко сладили. Только вселились, а он возьми и сгори! Еще один поставили, совсем никудышный. И урожай в том году на корню пропал. В общем, вся жизнь под откос пошла: то одно несчастье, то другое. А у первого мужика все наоборот. Урожай такой на поле уродился, едва вывезти смог. За что ни возьмется, удача сама в руки идет. Разбогател, палаты каменные поставил, лавку в деревне открыл, торговать начал. Живет не тужит, как сыр в масле катается. Второй бьется как рыба об лед, а удача от него шарахается. Жена с горя-печали померла, дети к людям в услужение пошли, сам с сумой ходит, подаяние выпрашивает. Но молчит мужик, не жалуется: сам такую судьбу выбрал. Бедовал он лет двадцать, с хлеба на квас перебивался, копеечку выпрашивал, а тут как раз жизнь на вторую половину повернула. Устроился он однажды отдохнуть под раскидистым деревом на берегу реки, пошарил в своей нищенской суме — корки хлеба нет. Заплакал мужик, да деваться некуда, уже стемнело совсем. Залез он в дупло переночевать. Ночью проснулся: говорит кто-то. Выглянул осторожно из дупла, а там разбойники сундук с золотом закапывают. Утром вырыл мужик сундук, набрал золота в суму, сколько вошло — и ушел. С тех пор дела его в гору пошли. А у первого мужика в ту же ночь каменный его дом запылал, потом в делах полный разор сделался — и пошел он с семейством по миру.
Необычное у меня в ту ночь чувство было: словно не мужики себе судьбу выбирали, а я для себя лично должна была выбор сделать. Подумала я, прикинула — и решила выбрать счастливой вторую половину жизни. Первую как-нибудь одолею, все-таки молодая буду. Так пусть уж счастье мне сопутствует, когда ослабею и от жизни устану…
Тридцать с лишним лет миновало с той ночи, однако и эта притча, и сделанный мной мысленный выбор накрепко застряли в памяти. Словно не мужиков из сказки, а именно меня испытывала тогда Судьба. Как будто в шестнадцать лет, ровно на мгновение, приоткрылись передо мной двери в туманное будущее, и я должна была решить для себя, каким оно будет. Нет никакого рационального объяснения для моей интуитивной уверенности в том, что единожды в юности мне был предоставлен выбор собственной судьбы, — не людьми, как известно, решаются их судьбы. И все же… все же… не могу отделаться от ощущения, что выбор мне предоставили, и я его сделала. Причем отнеслась к предоставленной возможности выбора чрезвычайно серьезно и вполне осознанно. Хотя в тот момент даже и представить себе не могла, что сейчас