АглаидаЛой драй в
| Вид материала | Книга |
- Драй Галина Григорьевна, 329.66kb.
- Михайло драй-хмара життєвий І творчий шлях, 62.16kb.
- Михайло драй-хмара життєвий І творчий шлях, 63.18kb.
- Курсова робота з української літератури, 205.12kb.
- Загальні тенденції літературного розвитку ХХ ст. Літературно-мистецьке життя. Художній, 31.45kb.
- Михайло Драй-Хмара (1889-1939), 40.97kb.
- Филипович Павло Петрович народився 2 вересня 1891 р у с. Кайтанівка Звенигородського, 86.64kb.
Ну, как могла я объяснить врачам свои переживания?.. Мы разговаривали на разных языках. Они — на языке моей болезни: сначала мне ставили диагноз «шизофрения», потом «энцефалит неизвестной этиологии»; я — на языке своих трансцендентных состояний, которые хотя и признавала ненормальными и болезненными, однако, по большому счету, избавляться полностью от них не собиралась именно в силу их необычности.
Была еще одна уловка, которой я пользовалась, спасаясь от саморазрушения, и которая помогала затормозить развитие моего страшного состояния. Уловка, древняя, как мир, и весьма примитивная — секс.
Сексуальный опыт юности накладывает отпечаток на всю нашу взрослую жизнь, потому что люди лишь биологические автоматы, запрограммированные Природой на продолжение рода. Я уже упоминала, что впервые испытала настоящий оргазм во сне. Как же потом мне было стыдно!.. Ведь та девушка, какой я была, вернее, какой себя представляла, должна была бы ощутить злость, ненависть, негодование по отношению к разбойникам, — но никак не наслаждение. Я еще даже ни с кем не целовалась!
Однако, вопреки моим пуританским воззрениям, мое либидо рвалось наружу, сметая все препятствия, возведенные рассудком на его пути. Юнговское коллективное бессознательное не спрашивало разрешения у моего разума, не интересовалось моими моральными критериями, явочным порядком проявляясь в снах о групповом изнасилования: так манифестировал себя анимус, заложенный в женском подсознании архетип мужского начала. Мы — гораздо более животные, нежели себе представляем. Наше сознание во главе с нашим родным и лелеемым «я», по существу, плавает на поверхности того бездонного омута, которым мы являемся в действительности. Но что же находится там, под верхним слоем воды?.. Какие скрываются тайны? Какие монстры прячутся?.. Зачастую мы ведем себя вопреки всякой логике и здравому смыслу, словно кто-то могущественный заставляет нас против воли совершать поступки, не только идущие вразрез с общепринятой моралью, но прямо бросающие ей вызов. Мы пребываем в растерянности, не понимаем себя, ужасаемся своим деяниям. И только долгое время спустя до нас, наконец, доходит, что в тот момент нашими действиями руководила неосознаваемая нами, глубинная часть нашей личности, воспринимаемая нашим «я», как нечто чужеродное, и что эта глубинная, скрытая от нашего рассудка личность реализует какую-то свою, недоступную нашему пониманию программу, заставляя нас совершать иррациональные, непредсказуемые поступки. Попытаться понять себя, на малую толику приоткрыв завесу над прячущейся в нас глубинной личностью, и хоть одним глазком заглянуть в бездонный омут собственного «я» — что может быть более интригующим, завораживающим, опасным и притягательным?..
Прошло несколько месяцев после так поразившего меня «сна о разбойниках», и мне привиделся еще один сладострастно-похотливый сон, сметавший всяческие табу. Мне снилось, будто я нахожусь в плохо освещенной трапезной старинного монастыря, с закопченными каменными стенами и низким арочным потолкам. Вдоль длинного, сколоченного из досок стола на лавках сидели монахи в груботканых темных рясах. Я тоже монашенка и сижу за общим столом. Не нарушая молчания, все ели простую пищу и запивали ее вином из огромных кружек. По мере того как кружки пустели, монахи оживлялись, и все чаще бросали в мою сторону похотливые взгляды. Хоть я и не поднимала глаз от своей тарелки, однако всей кожей чувствовала эти отвратительные, ощупывающие мое тело взгляды братии. И вдруг, словно по чьей-то безмолвной команде, несколько человек вскочили со своих мест, схватили меня и, с зычным хохотом и матерными шутками, растянули на лавке. Я отбивалась изо всех сил, извивалась, кусалась, отчаянно кричала, меня переполняли отвращение и ужас, — но здоровенный, обросший монах уже пристроился у меня в ногах, задрал рясу, и его огромный твердый член грубо внедрился в меня и начал двигаться мощными короткими толчками. А к моему лицу уже склонился другой монах, и его влажный, пропитанный вином язык, вошел в мой рот и задвигался быстрыми, как змеиное жало, движениями, касаясь моего языка. И чьи-то жадные, похотливые руки мяли и щупали мои груди, скользили по обнаженным бедрам. Я чувствую дикую ненависть, и одновременно яростное животное наслаждение, тысячекратно усиленное сознанием собственной греховности, — и вдруг испытываю сильнейший оргазм, сотрясающий мое тело, будто в конвульсиях. Каждая клеточка моего тела еще наполнена этим сладострастно-пронзительным чувством, когда я открываю глаза, но еще несколько мгновений продолжаю упиваться каким-то запредельно-острым наслаждением от группового изнасилования… Наконец, просыпаюсь окончательно и прихожу в себя. Проклятье! Проклятье!! Не хочу видеть подобные сны!.. Ненавижу себя!! Я не такая! Не такая!! И, словно ответ, — волна сексуального наслаждения через все тело. Но уже не такого острого, как во сне, — будто затухающий всплеск, будто удаляющееся горное эхо…
Мой реальный опыт в области секса даже отдаленно не напоминал моих эротических сновидений. Интимная близость все еще представлялась чем-то волнительным и почти мистическим, чего я боялась, но к чему меня неудержимо влекло женское любопытство, основанное на прочитанных романах и разговорах с подругами. Будоражили воображение и сочинения типа «Камасутра или искусство любви», только-только появившиеся тогда в самиздате. Как же мне хотелось понять и прочувствовать истинную прелесть сексуальных отношений, о которых столько написано и сказано в течение тысячелетий!..
Я понимала, что мои пуританские взгляды на отношения между мужчиной и женщиной, когда половой акт возможен лишь в супружестве, при наличии любви и тому подобные идеальные представления, отчасти заложенные в семье, отчасти почерпнутые из любимых книг, завели меня в тупик. Мне постоянно приходилось подавлять собственную чувственность, которая воспринималась мною как нечто грязное, отвратительное, недостойное. Бушевавшая в молодом организме сексуальная энергия не находила своего естественного выхода, намертво заблокированная патриархальными догмами, внушенными еще бабушкой и запечатлевшимися в моем сознании, как истина не требующая доказательств. Я не могла себе представить, что можно переспать с понравившимся мужчиной до замужества, или же просто целоваться с ним, без большой настоящей любви!.. Время моей юности пришлось на сексуальную революцию семидесятых, которая разделила любовь и секс и, не отрицая значимости первой, дала полную свободу второму. Домостроевские догматы рушились на глазах — наступала эра неоязычества. Под воздействием этой мощной, животворной волны я тоже стала понемногу переоценивать свои жизненные принципы. Мне уже не представлялось столь ужасным иметь до замужества любовника, и даже не одного, — впрочем, пока безотносительно к себе. Все чаще мысли о собственной ограниченности посещали мою голову. В сторону большего свободомыслия подталкивали и примеры близких подруг, которые — о, ужас! — начали влюбляться и даже целовались лет с четырнадцати. Глядя на себя со стороны, — а, сколько себя помню, мне всегда была свойственна рефлексия, — я вдруг увидела типичного синего чулка, зацикленного на науке и шарахающегося от мужчин. В образе той молодой девушки не было ничего привлекательного, скорее, он вызывал неприязнь. И я решила резко поменять курс. Решение далось мне нелегко, но было вполне осознанным. Пытаясь разобраться в себе и в своих, связанных с противоположным полом комплексах, я вдруг ясно увидела, что все они проистекают из одного корня: внушенного мне в детстве пуританизма, — и что если сейчас, двадцати лет от роду, я не одержу над ним верх, — то навсегда останусь старой девой. Подобная перспектива настолько меня испугала, что я тут же стала подыскивать себе кандидата в любовники. А уж если мне что-то втемяшится в голову — непременно осуществлю, пусть и во вред себе.
Выбор пал на сексуально озабоченного нахала, работавшего по договору в том же НИИ, где я служила лаборанткой во время очередного академотпуска. Он частенько заглядывал к нам в библиографический отдел, болтал с другими лаборантками, замужними дамами в возрасте (так мне тогда представлялось, им не было еще и сорока), всячески перед нами выпендривался и бросал в мою сторону томные взоры. В ответ я тоже строила ему глазки. Наш флирт явно мог перерасти в нечто большее — и перерос… И, конечно же, в самый неподходящий момент глумливый демон Астарот не преминул заявить о себе, оставив моего партнера с расстегнутой ширинкой. Почему демон, и почему именно Астарот, — поясню дальше. Эта ехидная демоническая сущность обожала издеваться над моими любовниками, создавая смешные, нелепые, а иногда и опасные ситуации, отчего романтическое свидание скорее напоминало театр абсурда, нежели реальную жизнь. Меня он почему-то не трогал, зато страдали мои партнеры. В результате серьезное любовное мероприятие превращалось в нечто среднее между фарсом и трагедией, я не могла удержаться от хохота, и любовники кровно на меня обижались, будучи оскорблены в своих лучших чувствах. А перед моим мысленным взором возникала сардоническая ухмылка сатира, и слышался его издевательский смех…
Если быть совсем точной, переводчик-эротоман был вторым. Пальма первенства принадлежала Юрию. Или его звали иначе?.. Впрочем, по прошествии стольких лет это уже не имеет значения.
В течение жизни я неоднократно сталкивалась с феноменом предвидения. Обычно это начиналось перед сном, когда мной овладевало совершенно особое состояние, нечто промежуточное между сном и бодрствованием: сознание еще не отключилось окончательно, однако уже утратило свою дневную силу и не мешает свободно наплывающим образам жить своей жизнью. В такие моменты перед моим мысленным взором разворачивались какие-то события, в которых я принимала непосредственное участие; я видела незнакомых мне прежде людей… Это происходило помимо моей воли, проходя перед внутренним оком, наподобие кадров немого кино, — словно смотришь киноленту из собственной жизни, наблюдая за событиями, никогда не случавшимися в действительности. Я относилась к подобным видениям, как к игре воображения, не придавая им никакого значения. Грезы… Всего лишь грезы!.. Но потом, в определенный момент жизни, вдруг с поразительной ясностью в памяти всплывали эти «грезы», потому что «игра воображения» внезапно оборачивалась реальностью, — и буквально мороз подирал по коже от очевидного, стопроцентного их повторения в настоящем.
Итак, Юрий мне вначале пригрезился… Я ехала в легковой машине с любовником и смотрела в окно: по обе стороны шоссе раскинулся южно-украинский пейзаж, мелькали белые хатки в окружении садов с обязательными ярко-желтыми подсолнухами. Мы о чем-то говорили — но разговор не отложился в памяти. В кабину задувал ветерок, и шаловливо трепал мои длинные волосы. Мне было приятно, что я нравлюсь этому серьезному мужчине за рулем, который потерял из-за меня голову и ведет себя как мальчишка, потакая всем моим прихотям. Дальше я позабыла, хотя видела что-то еще. Но слишком уж нереалистичной казалась явившаяся в фантазии ситуация. Я не собиралась ехать на Украину. И у меня не было любовника, тем более с машиной…
Минуло два года, и наша семья поехала на Украину навестить родственников. Стояло чудесное малороссийское лето. Вместе с двоюродными сестрами я объедалась черешней и вишней в огромном теткином саду, полого спускавшемся к заросшей белоснежными лилиями и ярко-желтыми кувшинками речушке. Целыми днями мы загорали на заросшем изумрудной травкой берегу, а потом с визгом и воплями купались в глубокой — кое-где с головой — заводи, где из-под земли били студеные ключи; холодные придонные струи трансформировались воображением в ледяные пальцы утопленников, которые хватают тебя за ноги, отчего по телу расползалась неприятная жуть.
Погостив пару недель, мы отправились в гости к дяде, жившему в другом городке. Родственников собралось множество, и на семейном совете решили снять домики в находившемся за городом кемпинге.
Кемпинг располагался на самом берегу Воркслы. Место было поистине сказочным: вблизи заброшенной и частично разрушенной мельницы, сруб которой был сложен из огромных, почерневших от времени бревен. Наполовину погруженное в воду мельничное колесо давным-давно застыло в неподвижности, вокруг его дубовых лопастей крутились неширокие водовороты, — и кто-то сказал, что там, наверное, глубокий омут. Чуть выше по течению сохранились остатки деревянной плотины, которую с сердитым журчаньем преодолевала река. Удивительно приятно было плавать в прогретой солнцем воде, а устав, уцепиться за какой-нибудь торчавший над водой столбик и отдаться течению, которое ласково приподнимало твое тело, пытаясь оторвать его от плотины и тихонько раскачивая, как в гамаке. В пронизанной светом глубине величаво колыхались длинные пряди желто-зеленых водорослей, их замедленное колыхание действовало поистине завораживающе: я могла часами смотреть в освещенную солнцем воду, словно это было некое волшебное зеркало, отражающее иной, нереальный, мир. Легкие дощатые домики вперемешку с палатками стояли прямо в лесу, под огромными раскидистыми деревьями, чьи покрытые морщинистой корой стволы были расцвечены лоскутами разнообразных мхов и лишайников. Настроение этого места вызывало невольные ассоциации с «Майской ночью» Гоголя: яркие низкие звезды, крики ночных птиц, от которых мороз подирал по коже и казалось, что в черной громаде нависающей над берегом мельницы справляет свой шабаш нечистая сила.
Дяди, тетки, племянники и племянницы, во главе с дедом и бабкой, съехались сюда со всех концов Союза. Родня у меня артистичная, так что было шумно, весело, непринужденно. Нас, двоюродных сестренок, оказалось трое, причем самой старшей — мне — едва исполнилось двадцать. Мы не могли оторваться друг от друга, нам было о чем посекретничать: возраст от двадцати до шестнадцати напрямую к этому располагал.
И надо же такому случиться — в соседнем домике обосновались трое братьев, весьма пожилых на наш взгляд (им было между тридцатью и сорока). Приехали они без жен и сразу положили на нас глаз. Мы вместе загорали на мелком белом песочке небольшого пляжа, ходили на рыбалку, много смеялись и флиртовали. За мной увивался Юрий. Увивался — очень точное слово. Куда бы я ни направлялась, он тотчас возникал рядом невесть откуда: караулил, что ли?.. — и сопровождал в качестве пажа, глядя на меня преданными собачьими глазами, какие бывают только у влюбленных мужчин. Юрий стремился произвести впечатление любым способом и однажды предложил мне покататься на его машине — у него была волга, по тем временам верх благосостояния. Ехать с ним вдвоем я не рискнула и позвала сестренок. Мы весело загрузились в машину и покатили по шоссе к старой крепости, где, как водится, имелся подземный ход, возле которого мы сфотографировались. Проникнуть в него глубоко не удалось, он оказался заваленным землей.
Сама поездка была удивительно приятной. Развалины крепости находились километрах в двадцати от кемпинга. Стоял теплый солнечный день. Я устроилась на переднем сиденье рядом с Юрием, смотрела в открытое окно и наслаждалась быстрой ездой. Сестренки расположились позади. Мы беспрерывно хохотали, подкалывали и подначивали друг друга. Мимо проносились купы деревьев, белые хатки под высокими соломенными крышами, на которых кое-где виднелись огромные гнезда аистов. И вдруг посреди этой наполненной солнцем и радостью жизни поездки я совершенно отчетливо ощутила: было! все это уже когда-то было!.. Но одновременно вполне ясно сознавала, что никогда прежде ничего подобного в моей жизни не происходило и что такое необычное и новое для меня чувство раздвоенности в пространстве и во времени я испытываю впервые. Словно сквозь густую дымку, в памяти постепенно начали проявляться образы, увиденные мной когда-то в грезах. И быстрая езда в автомобиле, и окружающий пейзаж, и сама ситуация настолько совпадали с когда-то пережитым в воображении — в воображении ли?.. — что мне сделалось не по себе. Удивительное совмещение реальных событий и воображаемых, когда все сошлось практически до мелочей, заставило меня почувствовать что-то вроде шока. Однако через некоторое время острота этого чувства угасла, я вполне овладела собой, а еще примерно через час воспоминание о странном переживании поблекло окончательно.
Наш бурный роман продлился несколько дней. Мне было уже двадцать, и я всерьез решила переспать с мужчиной. Юрий подходил по всем параметрам, тем более, мы больше никогда не встретимся, так что продолжения не будет.
Наступил темный августовский вечер. Над рекой колыхались волны беловатого тумана, которые, будто живые, наползали на берег, постепенно окутывая окружающее пространство молочной пеленой. На всем лежала печать какой-то ирреальности. Незаметно ускользнув от родственников, я встретилась с ожидавшим меня в кустах Юрием, где мы без особых прелюдий тут же начали целоваться. Мужчина меня хотел — и это ощущалось весьма явственно. Наверное, я ему действительно нравилась, пожалуй, даже он влюбился. Меня его чувства мало волновали, я всегда была эгоисткой, — меня интересовали только собственные переживания. Вот и сейчас я думала о том, что все эти поцелуи, не слишком-то приятные, по моему мнению, являются первым шагом к достижению поставленной цели, а потому приходится их терпеть. Но все же в нашем свидании было что-то запретное и романтическое, — это возбуждало и щекотало нервы. А непроглядная ночь, с молчаливой громадой мельницы и бледными клочьями тумана, повисшего на ветвях кустов, создавали совершенно особое мистическое настроение, свойственное гоголевским местам. Конечно же, нас понесло на мельницу!.. Одна я бы ни за что не решилась на подобную авантюру, и даже вдвоем с потенциальным любовником было жутковато. Пока взбирались на второй этаж, меня преследовало ощущение, будто мы вторгаемся на чужую, заказанную для живых людей, территорию, где царствует всякая нежить, а в полнолуние справляют свой шабаш настоящие ведьмы. Неверный свет от электрического фонарика в руках моего спутника только усиливал это чувство. Я вся была, как натянутая струна, буквально шарахаясь от собственной тени. Расплывающееся пятно света выхватывало из мрака то какие-то перекрещенные балки, затянутые вековой паутиной, то гигантские бревна сруба, — но вот, наконец, Юрий осветил сравнительно небольшое мельничное колесо и, пыхтя и чертыхаясь, выломал дубовый зуб — на память — и мы двинулись вниз.
Оказавшись на берегу, я с облегчением перевела дух. Хоть я и атеистка, но… эта колдовская украинская ночь!..
Обаяние ночи это, конечно, прелестно, однако времени было мало, — меня каждую минуту могли хватиться, — и потому мы нашли местечко на крохотной полянке среди густых кустов и устроились на одеяле, которое он захватил с собой. Я была страшной трусихой. С одной стороны, мне хотелось, наконец, лишиться девственности; с другой, — меня преследовал панический страх забеременеть. Поэтому во время соития я постоянно дергалась и вскрикивала, а, ощутив между ног что-то влажное, сразу вывернулась из его объятий с воплем: кровь! это кровь! Но это была не кровь, а сперма. В последний момент Юрий меня пожалел и дефлорации — увы! — не произошло. Да и сексом-то назвать то, что между нами было, весьма сложно. Не знаю, как партнер, только я удовольствия не получила никакого. Более того, было очень противно. Самым точным словом, определяющим мои ощущения, было — отвращение. Не к Юрию, он мне нравился: у меня вообще слабость к сорокалетним, — но к самому процессу. Быть может, это произошло вследствие того, что я не любила по-настоящему, а просто использовала мужчину, которому нравилась, в собственных целях, — вернее, для реализации принятого мной решения; то есть шла от головы, а не от чувства. Мне вообще свойственно доводить принятое однажды решение, каким бы идиотским оно ни было, до логического конца. В этом есть свои плюсы и минусы. Наткнувшись в какой-то книге на фразу: «лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и пожалеть», — я внезапно остановилась и надолго задумалась, перекручивая ее в уме так и эдак применительно к себе, пока не пришла к выводу, что лично мне она вполне подходит как руководство к действию.
С тех пор я совершила множество ошибок — но ни разу не пожалела о содеянном.
После непродолжительных занятий любовью мы вернулись к мельнице и спустились на берег. Юрий шагнул в воду, чтобы вымыть дубовый зуб, но там оказалось неглубоко; тогда он сделал еще один шаг — и вдруг с головой ухнул в омут. Через несколько мгновений мой незадачливый любовник уже стоял на берегу, по-прежнему сжимая в руке чертов зуб от мельничного колеса. Вид у него был ошарашенный и злой, с шерстяного свитера и брюк потоками стекала вода, и он с явным трудом удерживался от крепких выражений. Едва увидев вылезавшего из воды растерянного и взъерошенного Юрия, я расхохоталась, у меня буквально сделалась истерика от хохота; в конце концов, я просто упала на землю и стала кататься по траве, задыхаясь от смеха и совершенно не в силах совладать с собой и проявить хотя бы минимальное сострадание к очутившемуся в дурацком положении любовнику — представляю, какой удар для мужского самолюбия! Мужчина с пафосом осудил меня за бесчувственность, отжал в кустах одежду и побежал переодеваться. Я же, вдоволь нарыдавшись от хохота, отправилась в свой домик. Мне тогда и в голову не могло прийти, что с этих самых пор глумливый демон Астарот никогда уже не оставит меня в покое в моих амурных похождениях и что каждому моему любовнику рано или поздно предстоит испытать на собственной шкуре его паскудные и далеко не всегда безобидные шутки.
Почему-то я запала Юрию в душу. Несмотря на занятость, — а он был известным хирургом в Харькове, — Юрий писал мне письма под псевдонимом «Люда» и даже собирался приехать на какую-то конференцию в Академгородок, надеясь со мной встретиться. Но это в мои планы не входило, слишком много суеты, да к тому же он был женат. Продолжать отношения не было смысла. Я перестала отвечать на его письма — и связь оборвалась.
Так что Алексей был вторым...
Чтобы не бездельничать во время академотпуска, я устроилась в научно-исследовательский институт. В библиографическом отделе служили одни женщины, из которых я была самой молодой. Алексей работал по договору, переводил технические тексты с английского и немецкого, а к нам заходил поболтать, взглянуть на вновь поступившие книги и выпить чаю. Это был парень лет двадцати пяти, с хорошей фигурой и довольно симпатичной физиономией, на которой практически постоянно цвели яркие прыщи, говорившие о бурной гормональной деятельности, происходившей в организме молодого человека. Он обожал блеснуть перед нами своим интеллектом, вообще, повыступать на публике. Занятный такой парень, с гонором, к тому же, как подсказывала мне интуиция, обладавший сильным мужским темпераментом.
Не то чтоб он мне нравился — но занимал, с ним было о чем поговорить. К тому же, Алексей стал проявлять ко мне настойчивые знаки внимания. Это было приятно и весьма льстило женскому самолюбию, хотя, в целом, парень вызывал у меня достаточно ироничное отношение, ибо по самую макушку был переполнен чувством собственной исключительности. Впрочем, это свойственно практически всем особям мужского пола, к которым он имел честь принадлежать, в то время как в нас, женщинах, тысячелетиями культивировалось умение приспосабливаться к более сильным самцам, не демонстрируя явно своих истинных чувств и намерений. Поэтому женщины могут с почти искренним восхищением взирать на мужскую половину человечества, которая обожает распускать перед ними в период, предшествующий спариванию, свой роскошный павлиний хвост. Мужчины же настолько тупы и так закоснели в ощущении собственного превосходства, что до сих пор пребывают в наивнейшем заблуждении, будто это они выбирают нас, а не мы их. Не стану спорить. Ха-ха!.. Однако не удержусь и внесу женскую ложку дегтя в мужскую бочку меда. Прежде чем женщина перейдет к ближнему контакту с желанным самцом, — полных идиоток не берем в расчет! — она не единожды взвесит все «за» и «против», чтобы потом не остаться в накладе. И хотя избранная жертва еще трепыхается, раздувает ноздри и бьет копытом — все уже решено! Сотни раз мысленно разыграна предстоящая партия мужчина — женщина, причем тщательно просчитаны все возможные варианты развития событий, чтобы исключить любую досадную случайность. Пускай он себе на здоровье считает, будто все зависит от него!.. Пускай попасется какое-то время на сочной травке абсолютной свободы!.. Пристальный и неотступный женский взгляд отныне будет следовать за ним по пятам — ибо окончательный приговор его свободе уже вынесен и обжалованию не подлежит.
Наконец, Алексею удалось уговорить меня поехать на природу, вернее, я позволила себя уговорить. Что подразумевалось под «природой», объяснять излишне. Разумеется, он попытается овладеть мной, а я, скорее всего, не стану этому противиться. Идея-фикс вытравить из себя пуританку требовала своего воплощения, для чего мне необходим был Алексей. Да, именно столь утилитарный подход по отношению к потенциальному любовнику отмечался с моей стороны. О его чувствах я как-то тогда не задумывалась... С самой ранней юности у меня не наблюдалось никаких иллюзий в отношении мужчин и почему-то сложилось стойкое убеждение, что им хочется переспать с женщиной всегда, причем без разницы — с кем!
Пока парень соблазнял меня что было сил — я корчила из себя наивную кретинку, великолепно понимая что почем и немало развлекаясь в душе. Но самым удивительным являлось то, что я действительно была скромной, застенчивой и даже робкой девушкой, и эта моя преувеличенная стеснительность, — вернее, целая палитра самых разнообразных оттенков стеснительности, — чрезвычайно мешала мне в жизни на протяжении многих и многих лет. Какое противоречивое создание человек! Совершенно непостижимым образом во мне уживались аналитический, склонный к иронии и даже язвительности ум, — и боязнь обидеть кого-либо неосторожным словом; стремление к полной сексуальной свободе — и наивный романтизм, прагматичный цинизм во взглядах на окружающих самцов — и жажда вечной любви.
Произошло все на редкость банально. В среду у меня был библиотечный день, то есть, фактически выходной. Мы встретились на автобусной остановке и поехали в пригородный лес. Стояла ранняя осень. День выдался пригожий, но прохладный. Отойдя в глубь леса, облюбовали небольшую полянку и расположились на пикник. У меня с собой было несколько бутербродов, Алексей захватил бутылку вина. Жевали бутерброды, запивая вином прямо из бутылки, и разговаривали о литературе, кажется, о только еще входившем тогда в моду романе Курта Воннегута. Это была своеобразная прелюдия. Я не без внутреннего трепета ожидала продолжения, даже через одежду ощущая токи желания, электризовавшие тело Алексея. Наконец он не выдержал, обнял меня и стал целовать. Целоваться я не умела, однако тоже что-то изображала в ответ, без особой, впрочем, страсти. Ну а потом случилось