АглаидаЛой драй в
| Вид материала | Книга |
- Драй Галина Григорьевна, 329.66kb.
- Михайло драй-хмара життєвий І творчий шлях, 62.16kb.
- Михайло драй-хмара життєвий І творчий шлях, 63.18kb.
- Курсова робота з української літератури, 205.12kb.
- Загальні тенденції літературного розвитку ХХ ст. Літературно-мистецьке життя. Художній, 31.45kb.
- Михайло Драй-Хмара (1889-1939), 40.97kb.
- Филипович Павло Петрович народився 2 вересня 1891 р у с. Кайтанівка Звенигородського, 86.64kb.
* * *
Вода... вечное движение... то штиль, то легкая рябь, то бушующие валы в клочьях седой пены… По гороскопу я — Рыбы. Моя стихия вода. Я изменчива, как морская волна. Я не знаю, что представляю собой сейчас, в данную минуту, потому что ощущаю себя такой разной в различные отрезки времени, что иногда не уверена даже, существую ли, как одно существо. Приближаясь к зеркалу, я долго всматриваюсь в свое отражение и каждый раз вижу там другого человека, который, как мне известно, и есть я. Не то чтобы я вовсе не узнаю себя — не настолько я сумасшедшая, — но вот мое представление о самой себе отличается от моего внутреннего ощущения себя. Глядя на своего зеркального двойника, я понимаю, что это именно я, что я вижу, пусть в левостороннем отображении, свое лицо с немного вздернутым носом, на котором обозначена небольшая горбинка, свои аккуратные губы бантиком, свои чуть широковатые скулы… И это мои глаза, иногда зеленовато-серые, словно морская вода в облачный день, иногда ярко-зеленые, кошачьи, — особенно когда злюсь, или же желтоватые, с коричневыми крапинками, как у моего отца — волчьи... Мне было, наверное, лет восемнадцать, когда однажды, стоя перед зеркалом, я стала пристально всматриваться в глаза собственному отражению. Не могу объяснить, зачем я это делала, просто стояла и смотрела не мигая. В какой-то миг я словно прошла сквозь некую полупрозрачную пелену и увидела в своих глазах нечто, вызвавшее у меня ужас. На меня смотрела не я. Какая-то незнакомая мне сущность, не являвшаяся моим «я», выглядывала из глубины моих глаз; сущность, которая была гораздо мудрее, сильнее, старше меня и которая, возможно, даже не была человеком. Я испытала страшное потрясение. Отскочила от зеркала и долго не могла успокоиться. То чужеродное, что, оказывается, жило во мне, было пугающим и незнакомым. С тех пор я больше никогда не предпринимала подобных попыток, как будто кто-то наложил на них табу, переступить которое я не решалась.
Мы изменяемся постоянно, день ото дня, порой едва приметно, и тогда этот процесс растягивается во времени на месяцы и даже на годы и протекает иногда довольно мучительно, но порой это случается резко, внезапно, скачкообразно, — особенно в полнолуние.
Я — человек Луны. Луна будоражит мои чувства, обостряет восприятие, подавляет разум. Далеко не сразу осознала я, насколько подвержена влиянию ночного спутника земли, управляющего водной стихией. Полнолуние сводит меня с ума, я становлюсь ведьмой, вурдалачкой, Маргаритой. О! этот золотисто-серебряный диск, глядящий на нас из черной бездны… сверкающее око ночи… око вечности… Мягкая чернота неба, пронизанного мерцающим звездным светом, завораживает и манит, пробуждая какие-то неясные воспоминания и тоску по чему-то недоступному. Тоску пронзительную, непонятную, достигающую порой болезненной остроты, когда хочется завыть на луну, выплеснуть вовне переполняющее меня чувство безмерного одиночества и этой трансцендентной тоски. О, эта луна!.. Проклятая полная луна!! Иногда я действительно выла на нее, получая от этого невыразимое звериное наслаждение.
Лунные циклы, пожалуй, были первыми «звоночками», через которые проявилась моя связь с Космосом. Странно, что, обитая на Земле, люди как-то не отдают себе отчета в том, насколько подвержены космическим влияниям. Исключение составляют разве что астрологи, но астрология наука темная и запутанная, вызывающая большие сомнения в своей достоверности. Конечно, воздействие Луны, особенно на женщин и сумасшедших, хорошо известно. Но существуют и иные, гораздо более сильные и тонкие энергетики, которые начинаешь ощущать и регистрировать, когда ты готов к этому, когда истончается твоя «земная кожа» и обостряется восприятие целого, — тогда в один прекрасный момент ты вдруг осознаешь себя существом космическим.
То, что я называю Потоками, приходит из Космоса. Я не знаю, что это и почему оно воздействует на меня именно подобным образом, а не как-то иначе, но с некоторых пор явственно ощущаю на себе их влияние. Потоку противиться невозможно. Когда он обрушивается на тебя — это сродни энергетическому цунами, сметающему все на своем пути. Твою личность сминает некая сила, ты теряешь свое драгоценное «я» и становишься частью чего-то по масштабам несоизмеримо огромного по сравнению с твоим эго. Какое наслаждение ощущать этот идущий через тебя поток энергии, наполняющий жизненной силой каждую клеточку твоего тела! Нечеловеческое наслаждение!! Кааааааайййййффф!!!… Именно в такие моменты происходит полное единение со Вселенной. Тебя больше нет. Есть ВСЕ. И ты — лишь ничтожная частичка бытия, растворенная в безбрежном океане Вечного Существования…
Аминь — амен — аум — оммм… Алилуййяяя!!!
Наибольшей силы Потоки достигают в полнолуние, неудивительно — вода… приливы… подвижки земной коры… Сегодня новолуние, или, быть может, завтра, у меня нет под рукой лунного календаря, а небо с утра затянуто тучами, — и вдруг меня переполняет невероятная энергия, по какой-то непостижимой причине моя энергетика поменяла свой знак. Я — только приемник, настроенный на волну вселенной. Сегодня я наконец-то, смогу писать, смогу сесть за письменный стол к своей старой пишущей машинке, я, которая в последнее время ощущала себя живым трупом, развалиной, единственной мечтой которого было поскорее сдохнуть, умереть, отойти в мир иной, чтобы навсегда покончить все счеты с проклятием, называемым «жизнь». И вот я полна энергии. Мне снова дарят силы. Дарят жизнь. Я снова могу писать этот роман…
Вчера, второго июня, двадцать два года назад умер мой дед по материнской линии. Он был красив той не слащавой мужественной красотой, которая сводит с ума женщин. Дед запомнился мне зрелым мужчиной без возраста. Даже в свои восемьдесят он все еще был хорош собой и продолжал нравиться. У него было породистое удлиненное лицо, серые холодноватые глаза под выдававшимися надбровными дугами и классический греческий нос, а глубокая вмятина на твердо вылепленном подбородке придавала его строгой внешности ни с чем не сравнимое обаяние. Слабый пол, подпадая под это обаяние, постоянно осаждал деда и не всегда безрезультатно. А бабушка, наблюдая за происходящим, периодически сходила с ума от ревности, и тогда на моих глазах происходили бурные сцены с потоками слез и настоящей истерикой. О! бабушка любила мелодраму!.. Жизнь она воспринимала как огромную сцену, на которой волею судьбы ей предстояло сыграть пусть единственную, но зато совершенно неповторимую роль, и в этой своей заглавной роли она всегда выкладывалась до конца.
Мой дед, мир праху его, сильно меня любил и даже находил, что я него похожа. Пожалуй, у меня, действительно, его глаза и брови, вернее, разрез глаз, потому что цвет совсем другой, похожа и форма губ, и ямочка на подбородке имеется, правда не такая заметная, как у него. Вот только дед был красавцем в прямом смысле этого слова, а я... я считаю себя симпатичной. Вчера собиралась помолиться за упокой его души, но очень устала и к вечеру позабыла, надо будет помолиться сегодня, буду читать De profundis: из глубины взываю к тебе, Господи!.. Не знаю, помогут ли ему там мои молитвы, ведь он был убежденным атеистом; врачи, они часто атеисты: слишком близкое знакомство со смертью не располагает к вере... — но крещен он в детстве был, это я точно знаю.
Хочу сознаться, что деда убила я, вот только поняла не сразу, что убила. Не физически, конечно, не отравила, не ударила по голове тяжелым предметом, а может, лучше бы чтоб ударила?.. — это понятнее, проще, очевиднее. Или я слишком много на себя беру, и эти мои мысли просто бред сумасшедшего, одержимого навязчивой идеей?.. Принимая на себя преступление, я тем самым как бы увеличиваю свою значимость, перехожу из разряда проходных персонажей в главные героини. Возможно… вполне возможно… Срок пребывания на земле определяем не мы, не в человеческой это власти. Но порой нам отводится роль палача, то есть всего лишь орудия Высшей воли, исполняющего Кем-то заочно вынесенный приговор, — таково наше амплуа на сцене жизни. Вот только знать, что ты преступник, ежеминутно ощущать собственную вину, которая тяжким грузом давит на плечи — и это уже навсегда! навсегда!! — страшный удел убийцы, осознающего свое деяние, его вечный крест.
Но том, как убила, — позднее, сейчас о другом.
Произносите вслух слово «смерть». Повторите его многократно: смерть, смерть, смерть... Проникнетесь его смыслом, вслушивайтесь в его звучание… Сначала оно вызывает внутреннее отторжение, душевный трепет, страх, даже некий священный ужас, от которого на коже выступают мурашки, но затем, в какой-то момент, вас вдруг охватывает удивительный подъем, сопровождающийся приливом сил, и, повторяя это слово вновь и вновь, — вы уже испытываете странное томительное чувство, которое, словно в крепком хитиновом панцире, заключено в самой сердцевине слова «смерть», слове коротком, резком, емком — и завораживающем. Закройте глаза, замрите и ощутите, как перекатываются во рту его отдельные буковки... С-м-е-р-т-ь... с-м-е-р-т-ь... с-м-е-р-т-ь…
Мое последнее самоубийство было кровавым, отвратительным и прекрасным, как средневековое аутодафе. Переходя рубикон нормальных человеческих чувств, истинный самоубийца испытывает наслаждение в преддверии смерти. Только несчастный, переживший нечто подобное, способен по-настоящему оценить верность моих слов, ибо каждый человек, однажды осознавший, что он смертен, боится Ее прихода. Боится и ждет, день за днем, месяц за месяцем, год за годом...
Тот май был на редкость жарким и пыльным. Мне едва исполнился двадцать один год, и я заканчивала второй курс оптико-механического факультета одного престижного ВУЗа. Шла обычная зачетная сессия с лихорадочной сдачей немногочисленных оставшихся у меня «хвостов», что, в общем-то, не слишком меня напрягало: училась я хорошо. Сессии я даже любила, появлялось много свободного времени, которое можно было использовать по собственному усмотрению, в том числе и на чтение художественной литературы. А зачеты… экзамены… это было в порядке вещей и не доставляло особых хлопот — институтская наука давалась мне сравнительно легко, и если приходилось заниматься по ночам, то потом была возможность днем отоспаться.
День семнадцатое мая я запомнила навсегда. Уже несколько дней меня «носило». Энергетический Поток невероятной силы захватил меня, и теперь я неслась в нем, наподобие игрушечного кораблика, лишенного руля и ветрил. Близилось полнолуние, и каждый вечер над крышами городских зданий вставала огромная винно-красная луна, окруженная туманным красноватым маревом, будто плавающая в крови. Вторую неделю кряду меня преследовало мое состояние. Как всегда, оно подкралось исподволь, незаметно завладело моей душой и теперь разъедало ее изнутри, словно невидимая глазу ржавчина. Я буквально физически ощущала, как Поток течет сквозь меня, сквозь вселенную, сметая на своем пути все, круша мою стабильную, устоявшуюся жизнь. Люди, попадавшиеся мне волею случая в эти дни, общались не со мною, сами того не ведая, они сталкивались с чем-то не-человеческим, над-человеческим, что двигало мною, что действовало через мое тело и мою душу, используя их в своих целях. Одержимая Потоком, я сама рушила свою жизнь, методично, без страха и ненависти, получая мазохистическое наслаждение от самого процесса разрушения. Мне доставляло несказанное удовольствие мучить любящих меня людей, «доставать» их психологически, стараясь ударить побольнее в незащищенное место, и чем большую боль я им причиняла, тем большее наслаждение получала, наблюдая их душевные корчи. Всегда можно нанести удар в потаенную болевую точку близкого человека, чья душа для тебя открыта; чтобы причинить человеку неимоверные страдания нужно всего лишь вонзить свое ядовитое жало в эту плачущую кровавыми слезами, беззащитную перед тобой душу; вонзить — и вытащить, и снова вонзить!! Утонченный психологический садизм, в котором никто и никогда себе не признается…
Наступило майское полнолуние. Поток достиг своего апогея. И мое состояние под воздействием этих двух фактором усилилось тысячекратно. Меня охватила поистине вселенская тоска, безбрежная и необъятная. Именно вселенская, потому что мое обычное человеческое восприятие совершенно поменялось, вернее, отошло на второй план и перестало иметь значение. Это была странная тоска, несущая в себе какой-то трансцендентный смысл: тоска по чему-то недостижимому здесь, в моем земном существовании. А существование это день ото дня, по мере нарастания моего состояния, становилось все более невыносимым, бессмысленным и невозможным, — словно в эти самые дни, и даже часы, одна за другой обрубались ниточки, связующие меня с моей земной жизнью.
Я шла по улице Гоголя и плакала среди бела дня. Слезы сами текли из глаз, хотя я изо всех сил пыталась их удержать. Порывы ветра бросали мне в лицо горсти пыли, под ногами на асфальте закручивались крохотные вихри, в которых вращались обрывки бумаги и какого-то мелкого мусора. Господи, как же мне было тяжело!.. Проклятое состояние уже совершенно вышло из-под контроля и целиком завладело моей душой. Все предыдущие дни я стоически противилась этому, — но есть предел человеческим силам, и в какой-то момент я вдруг осознала: все!! не могу!! Больше не могу, потому что это невыносимо, потому что выдерживать это дольше равносильно бесконечно длящейся пытке, посланной мне неизвестно кем и неизвестно за что. Есть предел страданий для каждого конкретного человека. Так вот: я больше не могу. И — едва я это мысленно произнесла, как тотчас почувствовала облегчение. Потому что уже знала: пытка скоро закончится. Навсегда. И моя израненная душа обретет вожделенный покой, к которому так стремится, — вечный покой…
С этого момента, — то есть момента принятия окончательного решения, — я действовала четко и продуманно, как лишенный эмоций автомат. Во-первых, нужно раздать долги. Нет, не деньги, — книги и еще кое-какую взятую у подруг девичью ерунду типа пластинок, теней для век и т.п. Во-вторых, написать прощальное письмо... С письмом сложнее: кому его оставить на хранение?.. И стоит ли вообще писать письмо?.. Разве можно объяснить нормальному человеку, почему я это делаю, даже в очень подробном письме?!
Письмо я все-таки написала, запечатала в конверт и, со свойственным женщинам коварством, оставила его у любовника, который возглавлял городскую милицию. Просто заявилась к нему на работу, зашла в кабинет, заморочила голову каким-то тайнами и просила вскрыть письмо лишь после моего личного указания… Мою болтовню он всерьез не воспринял, кокетничала я бессовестно, и после некоторого колебания все же взял письмо на сохранение, решив, наверное, что я напускаю такую таинственность, потому что у меня слишком развито воображение, — кажется, это все его даже позабавило. Но у меня был свой резон так поступить: я знала, что все сведения об убийствах и самоубийствах ежедневно ложатся на его стол, он узнает о моей смерти почти сразу — и вскроет письмо. Я никогда его не любила, однако он мне очень нравился, каждой женщине лестно, когда ей увлекается такой мужчина, и поэтому мне хотелось с ним попрощаться. В письме не было никаких сантиментов, я написала, что мне с ним было хорошо, и просила простить за свой уход.
В начале пятого вернулась домой. В квартире не было никого, вероятно, дед отправился за покупками. Это было большой удачей, не требовалось скрываться, я могла быть сама собой. Первое, что сделала: поставила на проигрыватель «Реквием» Моцарта и включила звук на максимум. Торжественные звуки наполнили комнату, эхом отдавались от стен, создавая потрясающее звуковое поле, расширявшее сознание. Этого жаждала моя душа в момент прощания с жизнью, в момент окончательного избавления от проклятия земного существования. Понимание того, что я слышу эту дивную музыку в последний раз, доставляло мне какое-то болезненное и острое наслаждение. Вся моя жизнь, все мои проблемы представлялись никчемными и далекими в сравнении с тем равносильным прозрению Знанием, которое содержалось в этих звуках. Моя душу влекло туда, где царствует вечность, она стремилась навсегда уйти из порочного земного круга, — и эта нечеловечески прекрасная музыка была отверстой дверью в Зазеркалье…
Я была спокойна. Совершенно спокойна. Необходимо действовать наверняка. Таблетки — исключено. В прошлом они не раз меня подводили. Повеситься?.. Багровое, неузнаваемо опухшее лицо... высунутый фиолетовый язык... непроизвольное мочеиспускание… Отвратительно!.. Перебрав всевозможные способы самоубийства, остановилась на ноже. Если удар нанести прямо в сердце — смерть последует практически мгновенно.
В кухне нашла длинный, напоминающий финку нож, который использовался для разделки мяса, и наточила до бритвенной остроты. Провела пальцем по лезвию — хорошо! — только конец ножа не слишком острый... Ладно, как-нибудь... В том состоянии, в котором я находилась, я не думала ни о родных, ни о негативных последствиях, связанных с моей смертью: к самоубийцам во все времена относились с предубеждением. Я хотела одного: умереть. Несколько неудачных попыток самоубийства, последняя из которых — я тогда проглотила более восьмидесяти таблеток амитриптилина — несомненно, должна была оказаться смертельной, однако не оказалась, вследствие странного стечения обстоятельств таблетки склеились в желудке и я осталась жива, привели меня к мысли, что действовать нужно наверняка. Что если и с ножом не получится? В кухонном буфете еще со времени бабушкиной смерти так и остался лежать среди прочих лекарств невостребованный пакетик с ампулами морфина Я порылась в коробке с лекарствами, нашла бумажный пакетик, пересчитала ампулы: двадцать. Должно хватить. Нож в сердце плюс морфин — все, конец.
Отстраненно, словно это действовала не я, а какая-то марионетка, наполнила шприц морфием и сделала укол в бедро, потом еще… Тщательно вымыла шприц, уложила обратно в стерилизатор и вернулась в комнату, захватив нож. Голова кружилась, слегка подташнивало. Только бы не лишиться сознания до этого! Я перевернула пластинку другой стороной, снова зазвучала музыка. Мужские и женские голоса, вплетаясь в потусторонние аккорды «Реквиема», заполнили собою пространство комнаты. Мой Бог, какая музыка!!! Она растворяла мою телесную оболочку, словно серная кислота, и уносила меня в беспредельность. Как же я ненавидела свое тело, которое мешало мне окончательно слиться с этими звуками и навсегда уйти в тот мир, где нет ни страданий, ни боли, ни душевных мук, где царствуют вечные покой и гармония... Моя измученная душа жаждала покоя… Бесконечно длящегося покоя...
Став около дивана, я распахнула халат, приставила нож к груди, где по моим расчетам находилось сердце, и надавила на рукоятку что было сил. Боли почти не ощущалось: тело уже было как бы не мое — чужое. Тупой конец ножа распорол упругую молодую кожу и погрузился в мою плоть. Вонзить его глубже не доставало сил: ткани моего ненавистного тела отчаянно сопротивлялись вторжению стального лезвия. Тогда я ничком легла на диван, придерживая нож за рукоятку, немного приподнялась и обрушилась на него всей своей тяжестью. Послышался громкий — или мне только так показалось? — хруст разрываемых плотных мышц, и сразу же потекла кровь. Нож вошел между ребер по самую рукоятку. Прошло несколько долгих мгновений, но я все еще была жива. Проклятье!! Мимо!! Одним резким безумным движением я выдернула окровавленный нож из раны. Из образовашегося под левой грудью небольшого отверстия хлынула горячая густая кровь, вокруг раны кровь пузырилась, слышны были хрипы вырывавшегося воздуха: кажется, я угодила в легкое. Где это проклятое сердце?! Ненавижу!! Ненавижу!! Я положила на грудь ладонь и почувствовала неровные, сильные толчки: ага, вот ты где, — отметила со злорадством, сейчас я заставлю тебя умолкнуть... Снова приставила нож к груди и с размаху бросилась на него. Хруст разрезаемых мышц... — и лезвие погрузилось до основания синей пластмассовой рукоятки. Я замерла, не двигаясь. Странно, боль почти не ощущалась, только в первый момент, когда лезвие проникало в грудную клетку. Я все еще была жива, во всем теле отдавались удары сердца. Чтобы усилить кровотечение, я повернула лезвие в ране. Хотела вытащить нож и вонзить его снова, но силы мои быстро убывали, и я уже не могла даже пошевелиться. Все трепещущее, вдруг ожившее и ускользающее от меня пространство комнаты заполнил «Реквием». Было какое-то неизъяснимое и пронзительное наслаждение в том, чтобы плыть среди этих невыразимо прекрасных звуков в самые последние мгновения своей жизни... Мгновения тянулись, нанизываясь на нитку минут, — и каждое из них, словно крохотная песчинка в песочных часах, уносило частицу моего земного бытия. Привычные человеческие чувства разом утратили свое прежнее значение, — передо мной медленно открывалась дверь в Вечность, и это наполняло мою душу удивительным ощущением счастья, покоя и полноты бытия. Сознание постепенно угасало. Жизнь истекала из моего тела вместе с кровью, капля за каплей. Я знала, что умираю, однако ни одна искра раскаяния не вспыхнула в моей душе, я хотела одного: умереть. Более того, от самого процесса умирания я испытывала какое-то удивительно приятное и сладостное чувство. Да!..