Ф.М. Достоевский в зеркале русской критики конца XIX начала XX веков
Дипломная работа - Литература
Другие дипломы по предмету Литература
?елей, причастных к мировому духу, а масштаб этой величины позволил ему писать о Ф. М. Достоевском и о той роли, которую он сыграл в становлении новой русской культуры, в самом высоком смысле: "Достоевский зажег на краю горизонта самые отдаленные маяки, почти невероятные по силе неземного блеска, кажущиеся уже не маяками земли, а звездами неба... каждому взгляду поманившего нас водоворота, позвавшей нас бездны он отзывается пением головокружительных флейт глубины..." [41, 299].
Для Вяч. Иванова Ф. М. Достоевский - величайший мистик, потому что "трагедия Достоевского разыгрывается между человеком и Богом и повторяется, удвоенная и утроенная, в отношениях между реальностями человеческих душ; и, вследствие слепоты оторванного от Бога человеческого познания, возникает трагедия жизни, и зачинается трагедия борьбы между божественным началом человека, погруженного в материю, и законом отпавшей от Бога тварности, причем человек... становится жертвою жизни" [55, 299]. В творчестве Ф. М. Достоевского Вяч. Иванов отслеживает трагические законы жизни, просмотренные плоской народнической критикой, и отмечает, что Ф. М. Достоевский "как бы подводит нас к самому ткацкому станку жизни и показывает, как в каждой ее клеточке пересекаются скрещенные нити свободы и необходимости" [55, 290].
Таким образом, критика начала века как бы творит нового Ф. М. Достоевского - демона "слепого и могучего, пребывающего под страхом вечной пытки", по слову А. Блока. Писатель словно вырос внезапно вместе с интеллектуальным уровнем своих читателей, выпрямился во весь рост, открыл те бездны в своем, таком, казалось раньше, понятном творчестве. Однако, конечно, далеко не вся критика эпохи Серебряного века оказывалась столь глубокой и тонкой. Резким диссонансом в ней звучит, увы, и сегодня весьма хорошо нам знаком - голос "патриота", примитивного, самовлюбленного, уверенного в себе: "Достоевский выступил вполне достойным сыном своего народа... Он признал свое славянофильство таким, которое "кроме объединения славян под началом России, заключает в себе духовное объединение всех верующих в то, что великая наша Россия, во главе объединенных славян, еще скажет... всему европейскому человечеству и его цивилизации свое новое, здоровое и еще не слыханное миром слово..."" [56, 129].
Знакомые интонации, пикантные еще и тем, что в них оказалось заключено пророчество, некстати услышанное "бесами"... Столь же прямолинейна и проста в своих установках и критика марксистского толка 1910-х годов. Так, в 1912 году В. Переверзев пишет статью, чем-то напоминающую будущие плакаты 20-х годов с мускулистыми рабочими, держащими на себе земной шар: "...С проникновенным чувством рисует Достоевский все перипетии скорбного существования "бедных людей"... Он сам переживает все их страдания, волнуется их волнениями, думает их думами... болит душой за своих погибших и погибающих... Итак, что же - "положение этих людей совсем безвыходно"? Неужели нет в поле "живого человека"? Неужели нет силы, способной подняться над сферой борьбы всех против всех... положить конец беспощадной давке людей?
Есть в поле "жив человек"; он родился в тех же условиях слепой сутолоки и безжалостной конкуренции, но не для того, чтобы подчиниться и пасть под ее ударами, а для того, чтобы победить и подчинить ее власти человеческого ума и воли... С тысячами товарищей он несет на своих плечах эту шумную жизнь, своими мускулами и своими нервами он творит все это движение... Перед лицом города рабочий не испытывает того чувства одиночества и беспомощности, какое испытывают герои Достоевского..." [57, 189]. С упоением пишет критик, и очень скоро становится понятным, что Ф. М. Достоевский опять стал только поводом, только порогом, от которого можно оттолкнуться для того, чтобы восславить идеализированную, наполовину придуманную фигуру будущего героя времени.
Гораздо страстней и категоричней, но и бескомпромиссней М. Горький. Во многом воспитанный на воззрениях народников, прежде всего Н. К. Михайловского, он повторяет за ним мысль о "жестоком таланте". Добавляя еще и собственные эмоции: "Достоевский - сам великий мучитель и человек больной совести - любил писать именно эту темную, спутанную, противную душу..." [58, 129]. Все оказывается поразительно просто в этой критике и разительно возвращает нас в лоно спасительного народничества. И хотя в будущем победившие марксисты будут гнать и отзываться свысока о народнической доктрине, все же истоки их собственного мировоззрения коренятся в культурной установке более образованных, более интеллигентных народников со всеми их свойствами: плоскостью мышления, утилитаризмом, диктаторским догматизмом. Как выяснилось чуть позже, именно за ними было большое будущее, а вовсе не за сложными, рафинированными рассуждениями русской интеллигенции.
Начало 1920-х годов еще по инерции шло в русле, намеченном Серебряным веком. Как М. В. Добужинский создает свои бессмертные иллюстрации к "Белым ночам", великолепное завершение мирискуснической эпохи, так и Н. Бердяев, Н. О. Лосский, Л. Шестов еще пишут о Ф. М. Достоевском, продолжая и развивая свои открытия, свои идеи. Они, эмигранты, и впрямь унесли с собой вчерашний день России - с его интеллектуальными взлетами, пронзающими душу откровениями, с его тонкостью, сложностью и глубиной.
С поэтическим пафосом и самозабвением вещает о Ф. М. Достоевском К. Бальмонт: "...Много раз растоптанный Судьб?/p>