Проект реформы русской орфографии 2001–2002 гг.: опыт контент-анализа
Реферат - Литература
Другие рефераты по предмету Литература
ет и лишь из гуманизма скрывает нечто ужасное и неминуемое, что постигнет нас, если мы срочно не проведем "корректировку" русского правописания. Вот Герман Греф или, там, Анатолий Чубайс тоже знают, зачем нужны спешные реформы, но население не жалеют -- и потому говорят открытым текстом, что надо делать дела поскорее и раскошеливаться всем пощедрее, а то наступит 2003 год и вся наша ветхая инфраструктура накроется медным тазом, при том, что посмотреть на наши грядущие технологические катастрофы сбегутся все кредиторы. А что случится, если мы оставим в неприкосновенности правила 1956 года и не проведем сейчас же их "корректировку"? Тайна сия велика есть.
Словом, на фоне всех остальных реформаторов, называющих сроки и выдающих цены (пускай и в "лукавых цифрах", которые надо помножать на что-то), Владимир Лопатин держится как (м) красный партизан и цену своей реформе называет самую ничтожную: ну что такое, в самом деле, еще один "конфликт поколений", еще один общественный стресс, одномоментное превращение миллионов грамотных людей в малограмотных, обязанных переучиваться за одной партой со своими малолетними детьми и внуками(-)?
Язык, говорит он, организм живой, развивающийся, чутко реагирующий на общественно-политические изменения, и это верно! Сколько новых слов, связанных с коммерцией и информационно-технологическим прорывом, появилось в русском языке за последние десять лет! Ведь это же основная задача лингвистов -- вырабатывать правила написания таких слов, толковать их, пополнять ими устаревающие на глазах словари и справочники. Более того, на такую деятельность есть прямой и срочный "социальный заказ": не только финансисты не знают, как писать правильно -- "офшор" или "офф-шор", но даже пользователи Интернета спорят, с заглавной или строчной буквы писать это слово (то есть оно все еще имя собственное или стало уже нарицательным?). Официальных норм нет, разные справочники дают разные правила -- вот чем бы заняться лингвистам.
Но ведь это скучная ежедневная текучка, а времена-то стоят на дворе великие! Хочется совершать -- по примеру тех, кто не сходит с телеэкранов и первых газетных полос, что-то и радикальное, хочется остаться в памяти людей не регистраторами мимотекущей реальности, а знаменитыми реформаторами. Чтобы еще несколько поколений помнили не только "чубайсовскую приватизацию", но и "лопатинскую"(м) орфографию(-)s.
Получилось, словом, почти по старой пословице: если много-много раз сказать "халва", сладко во рту, может быть, и не станет, но сладкого точно захочется. Увы, слово "реформа" со всеми его производными и прилагательными звучало в России в последние десять лет гораздо чаще, чем "халва". Вопреки пословице кое в каких областях жизни и впрямь начались реформы. Но с другой стороны, кое у кого случилась настоящая аллергия на это отовсюду звучащее слово. Попросту говоря -- зуд.
Зуд реформаторства, от которого, не дай Бог, и все мы скоро зачешемся.
Ну представьте, в самом деле, что вас готовят к серьезной операции по жизненным, что называется, показаниям и вам надо сосредоточить все силы и резервы организма для успешного исхода, а вас от этого важного дела отвлекает аллергический зуд: вы мучительно пытаетесь вспомнить, как теперь надо писать -- "полкилометра" или "пол-километра"(д)-.
Образцы для подражания
У Владимира Лопатина, конечно, есть кому подражать. (Ст.арг) Россия претерпела две радикальные реформы правописания: первую жестко провел Петр Великий, расколов грамотное меньшинство нации на тех, кто освоил введенный им европеизированный гражданский шрифт, и на тех, кто остался при старославянской кириллице, на которой выучился читать.
Вторая реформа готовилась в начале прошлого века в недрах еще императорской Академии наук и наверняка увязла бы в ученых дискуссиях (они, между прочим, шли тогда гласно), если бы не революция и не решимость большевиков начать историю России с чистого листа. В реформу правописания они внесли свой (совершенно отсутствовавший в академических проектах) идеологический заряд, превратив отмененные "яти" и "еры" в символ старого режима.
То есть хваленая большевистская "ликвидация неграмотности" тоже раскалывала общество: по одну сторону остались "старорежимно" образованные классы, а по другую встали миллионы наскоро обученных грамоте по новым правилам рабочих и крестьян. Понятно, что изданные до революции книжки должны были казаться этим людям чуждыми, написанными совсем не на том русском языке, которому их обучили. Чего, собственно, и добивались большевики: прервалась многовековая культурная традиция, "новый человек" оказался идеальным объектом для промывания мозгов.
И реформа Петра I, и реформа 1918 года проводились жестоко и даже репрессивно: рассказывают, например, что по петроградским типографиям в начале 1918 года ходили специальные наряды революционных матросов и изымали из наборных касс "отмененные" литеры -- "яти", "еры", "фиты", "ижицы". Неподчинение считалось саботажем и каралось по законам революционного времени. В итоге слова, где твердому знаку ("еру") даже по новым правилам было позволено остаться на прежнем месте, например "обЪявление", стали печататься с никакими правилами не предусмотренным апострофом: "обявление".
Обе реформы проводились по принципу "семь бед -- один ответ" (или, если хотите, "снявши голову, по