Статья по предмету Литература

221. Лингвостилистические реалии комического в произведениях о. Генри (в подлиннике и переводах)
Статьи Литература

В различных работах, посвященных описанию подтекста, называются разные средства его выражения. Среди них многозначные слова (точнее, их контекстуальные, выходящие за рамки узуса значения); дейктические слова; частицы; диминутивные морфемы; восклицания; различные виды повторов; парцелляция; нарушение логической последовательности; паузы и т. д.. Общим для этой совокупности средств является то, что все они могут рассматриваться как дополнительные, необязательные элементы текста, лишь надстраивающиеся над «коммуникативным минимумом» текста, то есть средствами, обеспечивающими передачу основной, эксплицитной информации. Приведенный выше список средств выражения подтекста может быть разделен на две части: собственно языковые средства, обладающие способностью выражать оба вида информации, и приемы их использования, являющиеся средством дополнительного маркирования, «переключения» их с функции выражения основной информации на функцию выражения дополнительной информации. К первой части могут быть отнесены многозначные слова, дейктические слова, частицы, повтор как средство создания связности текста. Куда более существенной представляется задача выяснения второй части списка средств дополнительной маркировки языковых средств. Первая группа таких средств нарушение стандартного функционирования языковых средств. К этой группе относятся парцелляция, эллипсис, умолчание, нарушение синтаксического или логического порядка расположения компонентов высказывания. Это нарушения, ведущие к разрушению определенных текстовых структур; соответственно они характерны для маркированных синтаксических (в широком смысле слова) средств выражения. Другая группа нарушений использование отдельных единиц текста в нестандартных позициях более типично для лексических (нарушения сочетаемости слов) и морфологических (неоправданное использование определенных артиклей и т.д.) средств. Однако и весь текст может выступать как единица, неадекватная речевой ситуации, а значит, в некотором смысле как единица, употребленная в нестандартной позиции. Вторая группа способов дополнительной маркировки текста использование их хоть и без видимых нарушений узуальных норм, но с коммуникативной избыточностью. Иными словами, если средство употреблено правильно, с точки зрения «коммуникативного минимума» оно должно быть употреблено определенное количество раз. Увеличение этого числа создает маркированность. К этой группе способов относятся различные виды повторов; неадекватно большие паузы также могут рассматриваться как проявление коммуникативной избыточности (в таком случае они трактуются как повторение паузы).
222. Литературное наследие преподобного Иосифа Волоцкого
Статьи Литература

В советской науке по этим вопросам высказывались различные мне-ния. Наиболее обстоятельными являются исследования Я. С. Лурье, Г. М. Прохорова и К. В. Айвазяна. Лурье, выражая недоверие к преподобному Иосифу, полностью отрицал реальное существование новгородского ереси-арха Схарии, полагая, что автор "Просветителя" измыслил его, использовав при этом "Послания" инока Саввы и архиепископа Геннадия. Что же каса-ется Захарии Скары Гуил-Гурсиса, то, оценивая именование последнего в "Крымских делах" и в "Послании" инока Саввы "жидовином" и "евреяни-ном" как ошибочное, возникшее в результате недоразумения, Лурье ото-ждествлял этого "таманского князя" с упоминаемым в генуэзских докумен-тах Захарией Гвизольфи, итальянцем по национальности и католиком по вероисповеданию. Таким образом снимался вопрос об иудаистских корнях ереси жидовствующих [15] . Прохоров полагал, что и Схария Иосифа Во-лоцкого, и Захария Скара (или Захария Гуил-Гурсис) "Крымских дел" и "Послания" Саввы, и Захария Гвизольфи генуэзских документов одно лицо, выступавшее под различными именами. По происхождению этот За-хария был полуитальянцем-получеркесом, поэтому его называли то "фрязи-ном", то "черкасином"; а по вере он был караимом, поэтому именовался то "жидовином", то "евреянином" [16] . Наконец, Айвазян пришел к выводу, что Захария Гвизольфи вообще не имел никакого отношения ни к ересиарху Схарии, ни к Захарии Скаре Гуил-Гурсису, тогда как два последних имени относятся к одному и тому же лицу. В 1470 г. в Новгород вместе с русско-литовским князем Михаилом Александровичем действительно приезжал "жидовин Схария" тот самый, который позднее переписывался с Иоан-ном III и упоминался иноком Саввой. Однако он не был евреем и не испове-довал иудаизма. Автор "Просветителя" намеренно "евреизировал" его имя Скара, чтобы придать большую убедительность своим обвинениям ере-тиков в отпадении в "жидовскую веру". На самом деле, Скара был армяни-ном и держался распространенного в Венгрии, Валахии и Польско-Литовском княжестве павликианства "арменской ереси", близкой или даже тождественной к зародившейся в Новгороде с конца XIV в. и сохра-нявшейся в XV в. ереси стригольников. Кроме того, Айвазян, расссматривая принципиальный вопрос о трактовке употребляемой Волоколамским игу-меном применительно к ереси и еретикам терминологии, в частности тер-мина "жидовин", и при этом опираясь на мысль Прохорова о том, что в Средние века людей определяли скорее "по их вере, чем по крови", пола-гал, будто в Древней Руси слово "жидовин" использовали не в этническом смысле, а в религиозном. Отсюда армянина-павликианца Захарию Скару называли "жидовином" якобы по сходству исповедуемого им учения с иу-даизмом, но не потому, что он был евреем. Подобное происходило и с дру-гими лицами [17] . Однако такой интерпретации противоречат данные рус-ской лексикографии. Согласно последним, слова "жид", "жидовин" во мно-гих древнерусских переводных и оригинальных текстах употреблялись именно и прежде всего в смысле их этнического содержания, а производные от них слова "жидовитися", "жидовствовати" и др. в вероисповедни-ческом смысле [18] . Это обстоятельство позволяет усомниться в право-мерности отнесения "жидовина Схарии" к какой бы то ни было националь-ности и вере кроме еврейской.
223. Литературные герои и... Арифметика
Статьи Литература

Действительно, если считать с помощью очевидного умножения, получается: 4,45 см (или, точнее, как указывают словари, 4,44 см) х 12 = 0,53 м. Как-то не вяжется с привычным представлением о внешности героя повести «Муму»... Однако здесь действует несколько более сложная математическая процедура; вот как характеризует ее Г. Я. Романова в книге «Наименование мер длины в русском языке» (М.: Наука, 1975): «Для XIX века можно отметить странное с точки зрения простых арифметических подсчетов употребление слова вершок при описании роста: В нем [Головане] было, как в Петре Великом, пятнадцать вершков; сложение имел широкое, сухое и мускулистое (Лесков. Несмертельный Голован...) [далее в тексте книги следует приведенный пример из «Муму». Б. Ш.]. Здесь писателями использован обычный для XIX века способ описания роста, когда упоминается только количество вершков свыше двух аршин, которые подразумевались сами собой, но не назывались, так как нормальный рост любого человека всегда был больше двух аршин». Следовательно, считать рост человека и животных следовало по формуле: «стольких-то вершков (сверх двух аршин)» (Словарь современного русского литературного языка), и рост Герасима должен равняться 2 аршинам (то есть 0,711 м х 2 = 1 м 42 см) + 12 вершков (= 0,53 м), итого 1 метру 95 сантиметрам почти «баскетбольный» рост для нашего времени, вполне «гвардейский» для описываемой Тургеневым эпохи.
224. Людовик I Благочестивый
Статьи Литература

В 830 г. Людовик начал поход против бретонцев. Пипин, король Аквитанский, был обеспокоен тем, что война развернулась у самых границ его королевства. Вместо того чтобы идти со своими аквитанцами на помощь отцу, он поднял мятеж и через Орлеан двинулся на Париж. Императорские войска перешли на его сторону. Лотарь принял сторону младшего брата и объявил, что будет защищать тот раздел земель, который был установлен в 817 г. Людовик Баварский, находившийся при своем отце, тайно бежал из его лагеря и присоединился к Пипину. Услышав об этом, император совершенно оробел. При нем было так мало воинов, что он не мог вступить в борьбу с войском, которое вел на него Пипин, и решил покориться. Между тем Пипин узнал, что Юдифь скрывается неподалеку от Компь-ена в одном из монастырей. Императрицу привезли в лагерь и предложили на выбор или сделаться монахиней или внушить мысль о пострижении самому императору. С этими предложениями императрица была препровождена в стан к своему супругу. Людовик отвечал, что он не может решиться на пострижение без согласия вельмож и епископов обеих сторон. После того как императрица возвратилась с этим ответом к Пипину, ее отослали в Пуатье и постригли в монастыре святой Родегонды. Потом Пипин созвал в Компьене съезд вельмож, который должен был решить судьбу его отца. Пишут, что император вошел в зал заседания со скромностью, показывающей его уныние: он не захотел сесть на престол и в речи перед собравшимися стал оправдываться в своих поступках. Большая часть вельмож была тронута судьбой своего монарха. Окружив Людовика, они стали его утешать и почти силой усадили на престол. Однако на этом все их расположение к несчастному закончилось: съезд лишил его верховной власти и передал ее Лотарю. Последний, впрочем, удержался на престоле совсем недолго. Причем власть его была разрушена с той стороны, откуда он менее всего ожидал. Среди монахов, приставленных к Людовику, оказался один, ловкий и хитрый, по имени Гунтбальд. Вместо того чтобы служить Лотарю и склонять императора к окончательному отречению, он предложил свои услуги Людовику. Людовик доверился Гундбальду и не просчитался. Под видом церковных дел Гундбальд приехал к Пипину и Людовику Баварскому и стал описывать им страдания и обиды, каким подвергся их отец по воле Лотаря. Он пробуждал в них голос совести и одновременно ловко внушал мысль, что при старом и слабом Людовике они гораздо более могут надеяться увеличить свои королевства и свою самостоятельность, чем при молодом Лота-ре. Оба брата охотно склонились на его уговоры. Тем временем Лотарь готовил новый съезд, который, по мысли его сторонников, должен был окончательно лишить Людовика императорского титула и тем совершенно отстранить его от власти. Младше братья для вида соглашались с этими планами, но втайне готовили измену. В последний момент место заседания съезда было перенесено с западного берега Рейна на восточный, в Нимвеген, в ту часть империи, где сильны были сторонники Людовика Благочестивого. Здесь младшие братья, и прежде всего Людовик Баварский, отбросили свое притворство и вступились за отца. Опираясь на эту поддержку, приверженцы старого императора получили перевес над его противниками. Съезд единогласно решил возвратить Людовику всю прежнюю власть и отдать ему жену. Решение это стало полной неожиданностью для Лотаря. Друзья убеждали его не терять времени, созвать войско и военной силой подавить сопротивление. Но он, человек бесхарактерный и смущенный- упреками совести, не решился на войну с отцом, смирился, умолял Людовика простить его и клялся не выходить из сыновнего повиновения. Своих друзей, на которых была сложена вся вина мятежа, Лотарь отдал в жертву противникам. Прежний порядок был восстановлен, а Юдифь с большими почестями доставлена из монастыря. Для окончательного решения дел в 831 г. собрался съезд в Ахене. Юдифь поклялась здесь в своей невинности, папа Григорий IV объявил ее пострижение недействительным, и ей были возвращены права супруги императора. Вероятно, тогда же был составлен акт о новом разделе государства. В этом важном документе исключительные права Лотаря, которые он имел после 817 т., были уничтожены. Хотя за ним и остался императорский титул, однако из всех владений ему сохранили только Италию. Младшему сыну Карлу отец даровал коро-левский титул. В придачу к Швабии он получил еще большую часть Бургундии, Прованс, Дофине и Септиманию, земли по обеим берегам Мозена, а также Лан и Реймс. Таким образом, события, сделав круг вновь возвратились к исходной точке: Юдифь опять была рядом с мужем, вновь подчинила его своим очарованием и, как и прежде старалась ради своего сына (ко-торого она, по тогдашнему выражению. «хотела сделать: как Иосифа, выше старших братьев или дать :вму, как Вениамину, в пять раз больше, нежели им»). Старшие братья пос.тоянно чувствовали исходящую с этой стороны угрозу и поневоле должны были сплотиться для новой борьбы.
225. Мандельштамовское “Мы пойдем другим путем”: О стихотворении “Кому зима — арак и пунш голубоглазый...”
Статьи Литература

Что путь заговорщиков ведет в тупик, - на это указывает первоначальный вариант предпоследней строфы. Есть соль на топоре - это четвертое значение образа соли: средство очищения жертвы перед жертвоприношением. Два ключевые подтекста здесь: Левит 2.13 Всякое приношение твое хлебное солґи солью, и не оставляй жертвы твоей без соли завета Бога твоего: при всяком приношении твоем приноси Господу Богу твоему соль (о завете соли - ср. Числ 18. 19 и 2 Парал 13. 5); и общеизвестное Мк 9. 49-50 Ибо всякий огнем осолится, и всякая жертва солью осолится (и далее - контрастное значение, имейте в себе соль; и мир имейте между собою, где соль - это суть, существенность, любовь). В античной традиции соль тоже применялась для очищения жертвенных животных, но редко (чаще - ячмень). Соединение соли с топором, которым убивают жертву, - собственный образ Мандельштама, появляющийся здесь у него, как мы увидим, уже вторично. Цель заговорщиков, стало быть, прежде всего - убийство. Это заставляет думать, что из двух исторических ассоциаций для Мандельштама важнее было убийство Павла I, а не декабристское стояние на площади, а из собственных подтекстов - не Декабрист 1917 г. (несмотря на повторяющийся пунш), а Заснула чернь... 1913 г., где Россия стоит на камне и крови - жертвенной крови государей. Но эта высокая образность жертвоприношения (из аристократического мира заговорщиков) тут же сталкивается с низкой образностью быта (из деревенского мира поэта): Есть соль на топоре, но где достать телегу и где рогожу взять, когда деревня спит? Телега, чтобы вывозить трупы, и рогожа, чтобы их прикрывать, - общее место молвы о расстрелах Чека (у Мандельштама, еще ante li t teram, - в 1916 г. в На розвальнях, уложенных соломой...) (Сегал 1990, 685); ср. позже у Цветаевой в стихах на смерть Маяковского, при упоминании Гумилева: в кровавой рогоже, на полной подводе...). Здесь, конечно, речь об этом идет не в буквальном смысле - конфисковать телегу и рогожу среди ночи было бы пустяковым делом, - но в смысле расширительном: бессмысленно идти на политическое убийство, когда измученные люди к этому равнодушны и нуждаются только в выживании, я все отдам за жизнь.
226. Мережковский. Понимание Гоголя
Статьи Литература

«Мне всегда казалось, что в жизни моей мне предстоит какое-то большое самопожертвование». На эти слова Гоголя Мережковский обращает особое внимание. И действительно, в самоумерщвлении Гоголя совершилось величайшее самопожертвование «за всех нас за русское общество, за русскую церковь. Но мы не приняли и не поняли этой жертвы. В нашем движении вперед, в нашем «прогрессе», не останавливаясь, даже не оглядываясь, мы перешагнули через эту жертву» (6). А ведь именно этой жертвой Гоголь высветил путь веры, которым можно подняться над бездной мистического прозрения. Этой жертвой были раздвинуты границы бытия, была преодолена Гегелевская «сверхрациональность». Как «Фауст» Гете стал литературной интерпретацией Гегелевского Абсолютного Духа (известно, что Гете и Гегель были большими друзьями) у себя на родине, так и Гоголевский «Вий» и «Ревизор» вошли в Русскую литературу для того, чтобы «быть снятыми». Дух этот сказался не только «в романтических «кровавых незабудках» начала 19 века, но и в ницшеанской дерзости второй его половины, в «декадентской» резвости, начала 20-го. Он сократил «всякую мысль до последней степени краткости», облегчил до последней степени легкости, отбросил ее конец и начало, оставив лишь бесконечно малую, «самую серединную точку и то, что было вершиною горного кряжа, стало пылинкою, носимою ветром по большой дороге». (3) Из жуткой напряженности все вдруг превратилось в ничто, а ведь именно такую ситуацию еще Кант определил как смешную. И опять Гегель: «Сознание имеет один момент для себя и имеет его как существенный момент в своей рефлексии, а другой момент лишь как внешний у себя или для других, тем самым происходит игра индивидуальностей друг с другом, в которой они и себя самих и друг друга обманывают и точно так же признают себя обманутыми» (5). Бесконечная игра воображения и рассудка сотрясает христианизированное человечество. Игра, превращающая в Ничто и нравственность, и мораль, и все границы, и само Пространство. Особые игрища Зла-Добра, раскачиваясь, как Маятник Фуко, от язычества к христианству, от науки к религии, от действия к созерцанию продолжают искушать человека и он старается обрести путь к точке-опоре. Закрепить свое сознание в тернарную инстанцию. Вопрос в том, внизу или вверху она расположена не имеет ответа. Каждый человек делает сам свой выбор.
227. Мерил Стрип
Статьи Литература

С пьесой "Око за око" связан грустный роман Мерил с актером Джоном Кейзелом, который исполнял там роль Ангела, более известным зрителям как Фредди Корлеоне из "Крестного отца" Копполы. Джон был женат, хотя с женой его практически ничего не связывало. С Мерил у него начался бурный и страстный роман. Они стали жить вместе и уже поговаривали о свадьбе. Но счастье оказалось трагично обманчивым. Джон вместе с Мерил и Де Ниро был утвержден на одну из ролей в знаменитом фильме Майкла Чимино "Охотник на оленей" (1978), получившем впоследствии пять "Оскаров". Но при обследовании у Джона обнаружили неизлечимую болезнь - рак кости. О работе в фильме не могло быть и речи. Джон впал в депрессию. Де Ниро поставил условие, что если его друг не будет сниматься в фильме, то его продюсеры тоже не увидят. Джон остался в картине, но его роль была практически вся вырезана.
228. Метаморфозы русской классической традиции в «Родине» и «Элегии» Н. А. Некрасова
Статьи Литература

«…Вновь я посетил…» вариация жанра элегии: вместе и грустные, и светлые воспоминания о безвозвратно протекшей жизни. Не такова «Родина». Родные края, вновь посещённые некрасовским героем, рождают в нём чувство тягостное и негодующее. Воспоминания о жизни в имении безотрадны. Вслед за первым стихом, представляющим собой главное предложение, следует опутывающая, стесняющая цепь придаточных монотонная череда строк, скорбный перечень, открывающийся союзом «где». Негодующий пафос сих строк рождает в памяти не элегические размышления из «…Вновь я посетил…», но горестное и гневное витийство из пушкинской же «Деревни», указующей на «невежества убийственные позор», на «Рабство тощее» и «Барство дикое». Даже «огонь томительный» клише элегического стиля у Некрасова не метафора любовного томления или поэтического восторга, а возвышенное иносказательное именование скорби, рождённой несправедливостью и уродливостью общественного бытия. Как «бесплодный жар» в пушкинской «Деревне».
229. Методическая разработка урока-беседы по повестям В. Быкова «Обелиск» и «Волчья стая»
Статьи Литература

Стойко и мужественно идут по оккупированной врагом территории герои повести "Волчья стая": Левчук, Грибоед, Клава - радистка партизанского отряда. В неравной схватке с карателями погибает и Грибоед, и Клава, тяжело ранен Левчук, который и спасает новорожденного сына Клавы... Психологическое состояние Левчука, мотивировка его поступков в самый напряженный момент переданы в таких словах: "С какой-то еще неосмысленной надеждой он ухватился за эту кроху человеческой жизни и ни за что не хотел с ней расставаться. Действительно, все, кто был поручен ему в этой дороге, один за другим погибли, остался лишь этот никому не известный и, наверное, никому не нужный малый. Бросить его было проще простого и не перед кем не отвечать за него, но именно по этой причине Левчук и не мог его бросить. Этот младенец связывал его со всеми, кто был ему дорог и кого уже не стало - с Клавой, Грибоедом, Тихоновым и даже Платоновым. Кроме того, он давал обоснование его страданиям и оправдание его ошибкам. Если он его не спасет, тогда к чему эта его ошалелая борьба за жизнь?" Этот поступок Левчука тоже его "звездный час". Сам герой повести считает: "Тогда... он выложился весь, может даже превзошел себя, и на другой раз у него просто бы не хватило пороха"... Но мы знали, что у героя "хватило пороха" только не на один раз, а на подвиг в четыре долгих, тяжелых года. Рядом с Левчуком воюет партизан Грибоед. Прост, молчалив, суров этот человек, но сколько в нем мужества и трагизма! Погибли жена, дочь, любимый сын, но ничто не сломило его. Это фигура - символ, обобщение народного духа. Кто он, дед Грибоед? Не образован, не впитал высокоинтеллектуальную культуру. Однако это герой в самом глубинном значении. Во всем, что выпало на его долю, он остался человеком до конца прямым, добрым, гуманным. Значит, ценность, которая создает человека, иная, чем образованность. И вот Быков ищет. И эпическим образом деда Грибоеда, и образом Сотникова, и образом лейтенанта Ивановского, и Левчука, и Олеся Мороза он вышел к очень правильному пониманию истоков нашей победы.
230. Методические рекомендации по проведению урока внеклассного чтения по повести А. Приставкина «Ночевала тучка золотая»
Статьи Литература

В "Тучке" ломается стереотип сиротского благополучия. Воспитателем детского коллектива выведен жулик и прохвост Виктор Викторович, который обирал несчастных и голодных: "А самую главную часть берут для директора для его семьи и его собак. Но около директора не только собаки, не только скотина кормится, там и родственников и приживальщиков понапихано. И всем им от детдома таскают, таскают". Не правда ли, нам эта картина до боли уже знакома: наблюдали ее по классической литературе 40-х годов 19 в. ("Ревизор" Гоголя), в 80-е того же столетия ("Ионыч" Чехова). И вот опять, спустя 100 лет. Приставкин продолжает и гуманистическую традицию Достоевского, впервые в русской литературе обратившим внимание на страдания детей: "И этот директор отправил детей в путь без пайка. Где его плюгавенькая совесть была: ведь знал, знал же он, что посылает двух детей в голодную многосуточную дорогу! И не шевельнулась та совесть, не дрогнула в задубевшей душонке ни одна клеточка". И будь Виктор Викторович единственным в своем роде бессердечным директором: читатель просто вздохнул бы: "Не повезло ребятам". Приоткрывая завесу над тайной детского беспризорничества, Приставкин с горечью констатирует, что бездушных людей, ответственных за судьбы детей еще немало.
231. Методические рекомендации по проведению урока внеклассного чтения: Неотвратимость выбора (по роману Чингиза Айтматова «Плаха»)
Статьи Литература

Более внимательно можно с ребятами рассмотреть образ совершенно нового для писателя героя-Авдия. Здесь мы впервые сталкиваемся с нелегкой учительской задачей раскрыть роль Иисуса Христа в романе, разобраться в сочетании элементов мифологии с реалистическим изображением действительности. Приведу высказывание кандидата богословия, протоирея Павла Недосекина, закончившего Абрамцевское художественно-промышленное училище, филологический факультет университета, духовную семинарию, Московскую духовную академию: "Писатель должен быть частицей той культурной стихии, в которой живет его герой. Отсутствие в писателе такой культурной преемственности сразу дает о себе знать. Это может быть почти незримо в массе современной нашей литературы, которая в конечном итоге сама стала замечать, что захлебывается в бездуховности, позерстве, формализме. Когда же талантливый автор берется за большую тему, говорит о человеке, богатом духовно, не зная его духовности, складывается довольно комичная ситуация. К примеру, "Плаха" Ч. Айтматова. Здесь незнание элементарных истин русской православной культуры очевидно уже в первой части. Автор описывает серьезную внутреннюю борьбу, поиск своих героев, соотнося сказанное им с традициями Христианства. Но всякий, кто с ними знаком, знает, что описанного Айтматовым принципиально в Христианской церкви нет. Писатель сначала рисует для себя феномен верующего, а потом преодолевает того, кого сам же рационалистически создал".9
232. Методические рекомендации по проведению урока внеклассного чтения: Правда жизни в романе А. Рыбакова «Дети Арбата»
Статьи Литература

У людей фальшивое сострадание. До поры, до времени их страдания молчаливы. Читаем у Рыбакова: "Окоченевшая, угнетенная сознанием своего бессилия, она возвращалась домой, в пустую комнату, и там, одинокая и страдающая, возносила молитвы богу, которого давно покинула, а сейчас молила, чтобы дух добра и милосердия; вездесущий и всепроникающий, смягчил сердца тех, кто будет решать Сашину судьбу" и на память приходят строки романа Достоевского, повествующие о судьбе Катерины Ивановны (см. "Преступление и наказание", собр. соч. в 12 т., т. 5, с. 367). Так же, как и у героини Достоевского, у Софьи Александровны однажды прорывается плотина выстраданного долготерпения, она перестает жить надеждами на "сильных". Ее протест основан не на эмоциях, а на осознании жизненной правды: "Вот что, Марк... Я тебя прошу в моем доме никогда не стучать кулаком по столу. Мне это неприятно... Если тебе очень хочется стучать, стучи у себя в Кабинете на своих подчиненных. Запомни, пожалуйста. Что касается лагерей, то не грози, я ничего не боюсь, хватит, боялась, довольно! Всех не пересажаете, тюрем не хватит... Подняли меч на невинных, на беззащитных и сами от меча погибните. И, когда придет твой час, Марк, тог-да ты вспомнишь Сашу, подумаешь, но будет поздно. Ты не защитил невинного. Тебя тоже некому будет защищать").
233. Мимесис: Достоевский и русская литература начала ХХ столетия
Статьи Литература

Это исследование озадачило публику тем, что в нем автор пытался описать историю реальной русской интеллигенции, «оперируя не столько подлинными жизненными фактами, сколько художественно-литературным материалом образами Чацкого, Онегина, Печорина и др. Попытка Овсянико-Куликовского многими была воспринята как забавный пример того, до чего «книжного» человека (каким, конечно, был Овсянико-Куликовский в силу своей профессии) способны всего пропитать его литературные штудии так что он-де уже не замечает, как смешивает литературу с реальностью… Такого рода отношение к данному труду академика было небезосновательно: методологическая сбивчивость, неумение ясно объяснить читателю, почему в рассуждениях о реальной социокультурной истории он как автор испытывает некую неотступную потребность «съезжать» на художественные вымышленные образы, на литературу, и в самом деле дают себя знать. Тем не менее, убежден Ю.И.Минералов, Д.Н.Овсянико-Куликовский поднял важную тему, четко сформулировать которую ему мешала, может быть, его личная и характерная для его времени несколько окостенелая позитивистская «ученость». Он видел, как и все, в литературе отражение реальности (явно улавливая, что это «еще не все») и стремился постичь, в чем же состоит вторая диалектическая ипостась литературы. След таких напряженных исканий Овсянико-Куликовского усматривается, например, в его интереснейшей идее о существовании особого типа «художников-экспериментаторов». Но ученый так и не задался впрямую вопросом, не повернуты ли порой эксперименты писателей в будущее, не «программируют» ли они, не формируют ли вольно или невольно вероятностные черты возможного будущего. Между тем гимназические онегины, печорины, княжны мери продолжали, как и в XIX веке, являться во все новых поколениях русской молодежи, т.е. тенденция, которую верно обнаружил (хотя, пожалуй, и не вполне объяснил) в русской жизни зоркий исследователь академик Овсянико-Куликовский, продолжала оставаться действенной. Подражание этим и другим привлекательным молодым литературным героям продолжилось и в старших классах средней школы. Словом, на протяжении XIXXX веков многие сменявшие друг друга поколения российской молодежи на собственном примере опровергали известную идею, что тип «лишнего человека» порождение конфликтов, противоречий и социальных пороков определенного этапа развития русского общества. Охотно продолжая вживаться в литературные образы вроде вышеупомянутых, молодежь демонстрировала, что, скорее, на всех этапах, во все эпохи многие юноши и девушки определенного возраста (а впоследствии это чаще всего благополучно проходит) испытывают внутреннюю потребность ощущать себя «лишними людьми». При этом, однако, тенденция резко усиливается и конкретизируется, если литература создает подходящую «ролевую маску» или прообраз для подражания и проводит его через некоторый приобретающий массовую известность сюжет. Последний задает схему жизненного поведения позволяет человеку, нечаянно оказавшемуся в аналогичных эффектных сценах и коллизиях реальной жизни (или даже создавшему их искусственно), проявить свою загадочную разочарованность, непонятость современниками, одинокость и пр. Такими прообразами стали пришедшие из литературы Онегин, Печорин, Бельтов, Рудин и др.». Как замечает Ю.И.Минералов, особенно впечатляет «массовость и устойчивость подражания литературным нигилистам в обществе 6080-х годов XIX века», что связано с юношеским стремлением «сделать вызов» обществу [13, 21-22].
234. Мир глазами животного («Холстомер» Л.Н.Толстого и «Сны Чанга» И.А.Бунина)
Статьи Литература

Прозрение онтологического единства всего сущего отчетливо звучит и в философском зачине бунинского рассказа: «Не все ли равно, про кого говорить? Заслуживает того каждый из живших на земле»[5]. В экспозиции, гораздо более редуцированной, по сравнению с повестью Толстого, задан сновидческий ракурс изображения действительности в призме сложно соотносящихся с реальностью снов дремлющей старой собаки Чанга: «Вот опять наступает ночь сон или действительность? и опять наступает утро действительность или сон?». У Холстомера восприятие мира было в значительной степени эксплицировано в его внутренних монологах, а затем в обращенной к «слушателям» исповеди. У Чанга эта исповедь о себе и хозяине-капитане осуществляется на надсловесном уровне и искусным образом интегрируется в ткань авторского повествования. Толстовский пегий мерин преимущественно аналитик, потому столь весомыми для мотивировки его характера были детали предыстории, конкретизация обстоятельств его земного бытия. Чанг же прежде всего интуитивист. В нем, как и в Холстомере, развита способность к мыслительной работе («строго и умно водил черными глазами»). Через монтаж картин, где явь переплетена со сферой «сна томительного, скучного», передается его потаенное, минующее фазу прямой вербализации движение от внешнего созерцания («снится ему…», «не то снится, не то думается Чангу…», «не успел додумать…»), с присущей ему остротой чувственных восприятий, к интуитивному постижению нераздельных и неслиянных «двух правд», между которыми от века балансирует существование всего живого: «жизнь несказанно прекрасна» «жизнь мыслима лишь для сумасшедших». Его сознание, в отличие от Холстомера, не стремится запечатлеть всю причинно-следственную цепочку переживаний и раздумий о мире, но, фокусируясь подчас на внешне случайных впечатлениях, открывает в них ресурс символических обобщений, где социальное начало, на котором был сосредоточен толстовский мерин, уступает место вселенскому и космическому: «И от всего пути до Красного моря остались в памяти Чанга только тяжкие скрипы переборок, дурнота и замирание сердца, то летевшего вместе с дрожащей кормой куда-то в пропасть, то возносившегося в небо».
235. Миф о Прокне и Филомеле в поэзии Т. С. Элиота
Статьи Литература

Нерасторжимость Эроса и Танатоса является одной из определяющих тем стихотворения. Фигура Суини рисуется в мрачных тонах, он предстает как "страж роговых ворот" ("And Sweeney guards the horned gate"). Роговые ворота находились в Аиде: "Двое ворот открыты для снов: одни роговые,/ В них вылетают легко правдивые только видения…"37 . Все образы зловещего пейзажа, функционально соответствующие репликам трагического хора, одной из задач которого было создание определенной атмосферы, являются приметами топографии загробного мира в античной мифологии: пес, охраняющий ворота, река Океан и т. д. Все образы многозначны, так Орион и Пес - это не только созвездья, но и мифологические персонажи (фигура Ориона, например, также связана с темой насилия, по одной из версий мифа он погиб, т. к. совершил насилие над гиперборейской девой Опис), Ворон - универсальный поэтический символ смерти с богатой литературной биографией и т. д. Персонажи стихотворения напоминают скорее тени. "Murderous paws" ("окровавленные руки", "руки - убийцы", в русском переводе это значение теряется) Рашели также воскрешают в памяти целый ряд литературных аллюзий помимо Прокны и Клитемнестры38 . Сумрачный образный ряд, стоны царя Агамемнона, "окольцовывающие" текст, используются не только как символы "заката Европы", гибельности современного образа жизни. В соответствии с представлениями ритуально-мифологического научного направления, влияние которого очевидно в "Суини среди соловьев", смерть неразрывно связана с рождением. Суини, закусывающий в обществе девиц (бананы, фиги, виноград также обладают производительной семантикой), - это олицетворение вечного круговорота воспроизводства жизни. "…Еда в представлении первобытного общества сливается с актами рождения и смерти… нет возможности, без чисто научной условности эти образы друг от друга отделить. В свою очередь, акты еды - смерти - производительности неразрывным узлом связаны с окружающей природой; смерти как чего-то конечного, завершенного нет, а есть исчезновение, одновременное появлению…Подземность есть всегда рождающее начало, а рождающее - подземное; перевеса одного над другим нет, так как в мышлении нет предпосылок к расчленению событий во времени"39 . Суини пирует и правит, являясь одновременно потенциальной жертвой; это и герой времени, и вечно возрождающееся органическое начало мира.
236. Мифы Индии: Видение Маркандеи
Статьи Литература
237. Михаил Булгаков: уроки судьбы
Статьи Литература

Родное гнездо, дом и семья всегда имели для Булгакова значение первостепенно важное и непреходящее, очень многое определили в его характере и судьбе. Профессорская семья была дружная и веселая, Булгаковы любили музыку и театр, сам Михаил в юности хотел стать артистом, играл в домашних спектаклях и экспромтом писал небольшие юмористические рассказы. Было душевное тепло, были незабываемые счастье и радость. Образы дома, братьев, сестер, матери проходят через всю булгаковскую прозу как символ навсегда утраченного счастья, появляясь уже в первых его литературных опытах: "Я заснул и увидел гостиную со старенькой мебелью красного плюша. Уютное кресло с треснувшей ножкой. В раме пыльной и черной портрет на стене. Цветы на подставках. Пианино раскрыто, и партитура "Фауста" на нем". Отсюда уже разворачиваются первые сцены романа "Белая гвардия" и авторские ремарки "Дней Турбиных", но здесь, в раннем рассказе, рождается первый набросок по памяти, вспоминается уютный киевский дом, где маленький Миша впервые прочел в девять лет "Мертвые души" и навсегда полюбил их лирического и ранимого автора, прорывается великая тревога о судьбе младшего брата Николая, мобилизованного белыми. Ибо весной 1918 года Булгаков вернулся в дом N 13 по Андреевскому спуску в труднейшие дни гражданской войны, и война эта, покончив с прежней идиллией, властно вошла в жизнь булгаковской семьи, разметала ее по свету и оставила неисцелимые раны в душе самого писателя, потрясенного сценами жесточайшего кровопролития.
238. Младой повеса пред дядиным гробом, в имении и глуши: "Мельмот Скиталец" Ч.Р. Метьюрина и "Евгений Онегин" А.С. Пушкина
Статьи Литература

Роман А.С. Пушкина, по знаменитому уверению самого творца, - "свободный" жанр (стало быть - романтический!). А Пушкин не был, по всей видимости, знаком с романтическими манифестами бр. Шлегелей, но на страницах "Атенеума" ими выдуманные и выстраданные фрагменты выстраивались в циклическую цепочку ("Цветочной пылью" назовет свои фрагменты Новалис, В. Ваккенродер определит свои эссе как "Сердечные излияния"), потому пушкинское "собранье пестрых глав" вполне сопоставимо с жанровым новаторством немецких романтиков. Еще один аргумент - русские "гофманисты": как и роман самого их кумира Э.Т.А. Гофмана "Серапионовы братья", роман кн. В.Ф. Одоевского "Русские ночи" представлял собою цикл новелл с общими героями рамочного повествования без единого главенствующего сюжета; следует признать, что и в "Евгении Онегине" такой центральный сюжет по сути дела заменен авторским рассказом о странностях характера своего "доброго приятеля" ("страдающего эгоиста", по В. Белинскому) и историей "милой" ему Татьяны. Воздействие метьюриновского текста несомненно и подтверждается рядом фактов. Еще в 1816 г. в "Русском Инвалиде" ( 186 за 11 августа) и "Вестнике Европы" (ч. LXXVIII, 15) в статьях о новейшей английской литературе было дано подробное известие о популярной всюду в Европе "Матуриновой трагедии "Бертрам", а также о живущем в Дублине авторе, который "равно уважается за нравственные свои качества, как и за отличный талант"; лицеист Пушкин живо интересовался модными литературными новинками, увлекся театром и никак не мог пройти мимо имени "драматического таланта, освященного одобрением Скотта и Байрона" (из речи Т. Мура на его чествовании, приведенной в "Благонамеренном", 1822, ч.XIX, XXVIII). Знакомство Пушкина с лучшим романом Ч.Р. Метьюрина случилось в Одессе: в окружении графа М. Воронцова, образованнейшего англомана, было много англичан-библиофилов, книжные новинки доставлялись на прибывавших кораблях прямо из Лондона, в результате самое первое английское издание "Мельмота Скитальца" (Эдинбург-Лондон, 1820) оказалось в библиотеке Пушкина [10. С.284], более того, Пушкин тотчас же обратил в поклонников этого романа семейство М. Орлова и других ближайших друзей . Согласно т.н. "болдинской табличке" 1830 г. I песнь. Хандра" писалась в Кишиневе и Одессе в мае-октябре 1823 г. и отражала впечатления Пушкина от последней зимы, проведенной им в Петербурге. "Первая песнь просто быстрое введение, и я им доволен", - признавался Пушкин в письме к А. Бестужеву (от 24 марта 1825 г.) вскоре после выхода первой книжки. Таким образом, пролог романа обозначен самим автором как введение, которое может иметь иной смысл, нежели сюжетная канва романного повествования в целом, и призвано разъяснять читателю, к примеру, литературные вкусы романиста - так сказать правила игры, заданные заранее. "Мельмотическая" поэтика все еще волновала воображение А.Пушкина...
239. Модус «судьбы» в поэтике Б.К.Зайцева
Статьи Литература

Один из вариантов, по всей видимости, принципиальный, поскольку взор автора обращен на писательскую судьбу (несомненно, присутствует хотя бы относительная идентификация), можно найти в рассказ "Елисейские поля" (1914)(1. Здесь понятие "судьбы" конкретизируется в этапах биографии безымянного писателя, что уже говорит о "всеобщности" заявленных коллизий. Весьма показательно, что Зайцев избирает в качестве примера "творческой личности" человека явно неталантливого, из тех тысяч малозаметных тружеников пера, деятельность которых обеспечивает неиссякаемость "литературного потока". Об этом недвусмысленно повествуется в абзаце, посвященном началу творческого пути: "Писал он сначала в общепринятом духе, и три его рассказа были напечатаны в почтенном журнале. Потом перешел к новой школе, и тогда почтенные люди перестали его печатать, ибо он стал писать лучше, а молодые, непочтенные, тоже печатали неохотно, так как он не был талантлив: его считали посредственностью". У любого другого автора выбор такого героя стал бы поводом для насмешки, юмористического подтрунивания мол, "шел в комнату, попал в другую!". В крайнем случае, поводом для воссоздания творческих мук, заведомо не могущих увенчаться успехом. Яркие примеры тому рассказ А.Толстого "Дым"(2, в котором высокопарность создателя "гениальных произведений" зло высмеивается, а случайное соприкосновение с трагизмом реальной жизни заставляет его вынести себе жестокий приговор: "… надо это, наконец, понять: я бездарен" - или этюды О.Дымова о творческих личностях из сборника "Веселая печаль". У Зайцева же описание подобного существования превращается в мистерию неталантливой жизни, сонату незаметного существования, сагу о незначимости житейских волнений по сравнению с грандиозностью и величественностью жизни вечной.
240. Молодые на войне
Статьи Литература

“Мальчик-солдат” в свои девятнадцать годен для войны. Разве “кончена молодость”? А как же любовь? Об этом рассказывает писатель-фронтовик Виктор Астафьев в повести “Звездопад”. Главные герои: медсестра Лида и девятнадцатилетний солдат Миша. Здесь нет картин с фронтовой передовой. Это поэтический рассказ о любви, которая случилась в такое неладное время. “О своей любви мне рассказывать не стыдно. Не потому, что любовь моя была какой-то уж чересчур особенной. Она была обыкновенная, такая, какой ни у кого и никогда не было, да и не будет”, - считает солдат. Астафьев еще раз подчеркивает идею, которая присуща всем его произведениям: каждый из нас в этой жизни индивидуален. И любовь, пришедшая не в самые лучшие дни для молодого парня, это его любовь. Она остается до конца дней самым светлым и чистым воспоминанием.

Blog

Статья по предмету Литература