Статья по предмету Литература

261. О композиционных принципах первой части «Сочинений» Г. Р. Державина 1808-1816 гг.
Статьи Литература

Однако было бы все-таки неверным считать, что расположению поэтического материала по жанрово-иерархическому принципу следовали неукоснительно. Периодически правила размещения поэтических произведений авторами сборников нарушались. Так, например, в «Сочинениях и переводах как стихами так и прозою» B. К. Тредиаковского (СПб., 1752) «Оды похвальные» предшествуют разделу «Оды божественные». В «Сочинениях» Капниста (СПб., 1796) отсутствует раздел духовных од и сборник начинается с «Од торжественных». Наиболее показательным примером может послужить сборник Богдановича «Лира» (СПб., 1773), в котором особенно ярко проявилось нарушение жанровой иерархии. Раздел духовных стихотворений отнесен Богдановичем в самый конец, после разделов загадок и песен, а под заголовком «Разные сочинения» без всякого жанрово-тематического деления помещены эклоги, идиллии, духовные оды, мадригалы и пр. В особенностях композиции «Лиры» И. З. Серман усматривает сознательный замысел Богдановича, связанный со стремлением автора сборника даже в расположении стихотворений проявить свою индивидуальность.9
262. О людях, что ушли недолюбив, не докурив последней папиросы…
Статьи Литература

Сквозь десятилетия пробираются к нам поэты, погибшие в годы Великой Отечественной Войны. Навеки они останутся девятнадцатилетними и двадцатилетними. О трех поэтах-фронтовиках хочется рассказать, о их стихах, с которыми я познакомилась недавно: Павел Коган, Михаил Кульчицкий, Николай Майоров. Они оставили после себя стихотворных рассказ о своем поколении, о своем времени:
263. О названии романа Ф.М.Достоевского «Идиот»
Статьи Литература

«Оживление» слова происходит с началом христианской эпох..и, когда оно приобретает еще один, впоследствии почти напрочь забытый, смысл - «мирянин». В таком значении его употребляет ап. Павел в Первом послании к коринфянам. Говоря о богослужебных собраниях апостолькой церкви, он призывает проповедующих выражаться понятно для всех присутствующих... (1 Кор. 14: 16). В славянском и русском текстах это слово переводится по-разному, но, кажется, в обоих случаях его смысл передается не в полной мере. Слав.: «Понеже аще благословиши духом, исподняяй место невежды, како речет, аминь, по твоему благодарению, понеже не весть что глаголеши» (курсив мой. - А.К.). Показательно изменение, сделанное в русском тексте - и в издании Русского Библейского общества 1823 года, и в Синодальном переводе 1863 года, которыми пользовался Достоевский: «Ибо, если ты будешь благословлять духом, то стоящий на месте простолюдина как скажет “аминь” при твоем благодарении? Ибо он не понимает, что ты говоришь» (курсив мой - А.К.). «Простолюдин» уже не «невежда». В данном случае имеется в виду простой (рядовой) член церкви, но в апостольские времена иерархия еще не была жесткой, ощутимо проявлялся дух равенства и проповедовать мог любой. На это указывает митрополит Антоний (Вадковский): «Каждый член общества занимал положение мирянина или 4*4TJ0H только до тех пор, пока слушал речь другого, а потом мог занять место учащего, как только в его душе созревало слово назидания (1 Кор. 14: 16). Благодаря этой свободе слова проповеднического, при служении апостольском происходил оживленный, искренний обмен речами в форме простого домашнего разговора или беседы... (Деян. 20: 7, 11). И богослужебные собрания первенствующих христиан в этом отношении представляют редкие, замечательные и беспримерные явления в христианской Церкви». Интересно отметить, что смысловое богатство слова «идиот» и однокоренных лексем было причиной их использования в богословской литературе для передачи сложнейших значений. Это происходило в период споров и поисков наиболее точных формулировок. Св. Афанасий тождество Бога Отца и Бога Сына выражал греческим словом - собственность или свойственность: Христос - собственный Сын Бога, собственный Отцу (ср. в Символе веры: “Единосуща Отцу, Имже вся быша”). У св. Василия Великого 0H используется для обозначения самоипостасности Лиц Св.Троицы: особенный. Св. Кирилл Александрийский этим словом выражает отношения между Сыном и Св.Духом: Ему (Сыну) собственный Дух. Он же пользуется словом для того, чтобы подчеркнуть различие двух природ Христа. Из всех приведенных значений наиболее интересным для нас является то, которое передает отношения сыновнего единства Христа с Богом («собственный Сын», «собственный Отцу»). Не чужим, «своим» для Бога представлен и «идиот» Мышкин.
264. О некоторых аспектах соотношения эмоционального и рационального в поэтических текстах И. Бродского
Статьи Литература

Второй вариант употребления «!» полностью ориентирован на демонстрацию эмоции, так как участвует в создании внутритекстовой динамики: Прощайте! пусть ветер свистит, свистит; (Те самые уста! / глаголющие сладко и бессвязно / в подкладке тоги). Третий вариант употребления восклицательного знака мог бы сигнализировать о бесконтрольном следовании одной захлестнувшей эмоции (как, например, эмоции удивления: Асклепий, петухами мертвеца / из гроба поднимавший! незнаком / с предметом полагаюсь на отца, служившего Адмету пастухом или как в поэме Зофья: Появится ли кто-нибудь меж нас!). Однако существует и обратная тенденция, когда авторская замена «?» на «!» обозначает итог (хотя и эмоциональный) процесса обдумывания, анализа, рефлексии. Этот процесс может быть не очень длительным, и тогда «!» приравнивает косвенный вопрос к восклицанию: Колючей проволоки лира / маячит позади сортира. / Болото всасывает склон. / И часовой на фоне неба / вполне напоминает Феба. / Куда забрёл ты, Аполлон! Также он может быть растянут во времени и занимать сознание не только в данный момент (в описании речемыслительного процесса пунктуация задействована весьма необычно): Читатель мой, куда ты запропал. / Ты пару монологов переспал <...> от нового романса улизнёшь, <...> конечно, если раньше не заснёшь. / Так, видимо, угоднее судьбе. / О чём же я горюю, о себе. / Пожалуй, нет. Привычно говорю. / Ведь я и сам немногое дарю, / Привычно говорю: читатель где! / И, кажется, читаю в пустоте.
265. О некоторых особенностях отображения ситуации понимания в поэтических текстах И. Бродского
Статьи Литература

Большинство контекстов первой группы ориентированы на раскрытие содержания таких понятий как жизнь, судьба, любовь, дружба: Как страшно обнаружить на часах / всю жизнь свою с разжатыми руками / и вот понять: она как забытьё, / что не прожив её четвёртой части, / нежданно оказался ты во власти / и вовсе отказаться от неё. В одном из контекстов понимание подготавливается скорее не разумом, а ощущениями: …и привыкаешь сам / считать по чувствам, а не по часам / бегущий день. И вот уже легко / понять, что до любви недалеко, / что, кажется, войны нам не достать, / до брошенных друзей рукой подать. Утверждение о понимании несколько раз эксплицируется как ответ на предполагаемый вопрос или предложение. В одном из контекстов инициаторы этого ответа находятся, скорее всего, в зоне контакта лирического героя: Мне говорят, что нужно уезжать. / Да-да. Благодарю. Я собираюсь. / Да-да. Я понимаю. Провожать / не следует. Да, я не потеряюсь. В другом контексте, где понимать выступает показателем рефлексии, раздражение сменяется горечью, бессилием перед судьбой, и ещё одним вероятным инициатором ответа становится сам говорящий: Понимаю, что можно любить сильней, / безупречней…Можно, пору за порой, твои черты / воссоздать из молекул пером сугубым. / Либо, в зеркало вперяясь, сказать, что ты / это я; потому что кого ж мы любим, / как не себя?..Безразлично, кто от кого в бегах: / ни пространство, ни время для нас не сводня… Различие между состоянием понимания и событием понимания [Булыгина, Шмелёв 1991:42] детализируется в текстах Бродского с помощью элементов темпорального (вдруг, чуть позже, со временем и др.) и аксиологического характера: …Так спросонья озябшим коленом пиная мрак, / понимаешь внезапно в постели, что это брак…; …и сова кричала в лесу. Нынче я со стыдом / понимаю вряд ли сова; но в потёмках любо-/ дорого было путать сову с дроздом… Вообще понимание оказывается для поэтического «я» автора принципиальным, и потому из 25 контекстов в данной группе только 5 связаны с обратной ситуацией, причём однажды ощущения, чувства оказываются вернее рационального понимания: Не поймёшь, но почувствуешь сразу: / хорошо бы пяти куполам / и пустому теперь диабазу / завещать свою жизнь пополам.
266. О поэтике «детского» Хармса
Статьи Литература

Хармс, мастер "сотворения" неожиданных противоположностей, находит противоположность движению в мысли. Думанье равноценно остановке, оно прерывает праздник бега. И сколько бы герой ни думал ("думал-думал, думал-думал"), ему не объяснить загадочного появления тигра на улице. Вообще думать у Хармса удобнее всего, "сняв очки", то есть на время отключившись от реальности, к которой у создателя реального искусства было особое почтительное отношение. "Очистить предмет от шелухи литературных понятий", посмотреть на него "голыми глазами" - такова установка ОБЭРИУ - "Объединения реального искусства", - в которое наряду с Введенским, Заболоцким, Вагиновым входил Даниил Хармс. "Нет школы более враждебной нам, чем заумь. Конкретный предмет делается достоянием искусства", - гласила декларация обэриутов. Герою Хармса важнее видеть, чем думать. Многие его произведения немыслимы без картинок:
267. О стиле Исаака Бабеля ("Конармия")
Статьи Литература

Подобная же стилевая задача, как мы говорили, решается Бабелем и в "Конармии", о чем он пишет, например, в одном из набросков к ней: "О девятом Аба - построить сцену на соответствии молитвы и того, что за стеной" (4). При непрерывном акцентировании "насильственной" линии ("разорванный Трунов", "разрезанное вымя", "ура, разорванное ветром", "рот его был разорван, как губа лошади") - особая экспрессивная напряженность этих стилевых бабелевских "знаков" возникает как раз благодаря тому, что они создаются в "парах" с противостоящими им "знаками"-сигналами. Это - "смятый город" - и тут же - "прелестная и мудрая жизнь пана Аполека"; это - "издыхающее животное", "обессиленная лошадь" - и рядом - "умелая сила, истекавшая от этого седого цветущего и молодцеватого Ромео" (5). И еще - совсем близко и сплетенно (что отличает "Конармию" от "Дневника") - оба стилевых плана - в их парадоксальном совмещении: "Оранжевое солнце катится по небу, как отрубленная голова <...> Запах вчерашней крови и убитых лошадей каплет в вечернюю прохладу" (II, с.6). Или: "Всё убито тишиной, и только луна, обхватив синими руками свою круглую, блещущую, бесконечную голову, бродяжит под окном <...> Начдив шесть снится мне. Он гонится на тяжелом жеребце за комбригом и всаживает ему две пули в глаза" (II, с.7). И еще: "<...> под черной страстью неба переливается аллея. Жаждущие розы колышатся во тьме. Зеленые молнии пылают в куполах. Раздетый труп валяется под откосом. И мертвый блеск струится по мертвым ногам, торчащим врозь" (II, с.9); "Трунов был уже ранен в голову в это утро, голова его была обмотана тряпкой, кровь стекала с нее, как дождь со скирды" (II, с.92). И наконец: "Деревня плыла и распухала, багровая глина текла из ее скучных ран. Первая звезда блеснула надо мной и упала в тучи. Дождь стегнул ветлы и обессилел. Вечер взлетел к небу, как стая птиц, и тьма надела на меня мокрый свой венец. Я изнемог и, согбенный под могильной короной, пошел вперед, вымаливая у судьбы простейшее из умений - умение убить человека" (II. с.124).
268. О художествеииом своеобразии романа А. Кекилбаева "Конец легенды"
Статьи Литература

Таким образом, в романе «Конец легенды» органично воплотились принципы онтологической поэтики. В персонажной сфере обобщающие онтологические характеристики явно доминируют над социально-индивидуальной характерологией. Первостепенные персонажи прежде всего воплощают определенную онтологическую проблему, чем обуславливается их символическое содержание. Наряду с персонажами-людьми в качестве основных героев здесь выступают онтологические образы времени, природы, памяти, власти, жизни, смерти. Сказанное выше позволяет считать роман «Конец легенды» ярким образцом онтологического романа, в котором наблюдается отказ от антропологической эстетики, постепенно исчерпавшей свои художественно-смысловые возможности. Роман был написан в 1971 году. В это время происходили масштабные изменения, существенно изменившие поэтику и проблематический строй казахской художественной литературы и жанра романа, в частности. А. Жаксылыков пишет: «Реальное обновление казахской литературы, отход от шаблонов отжившей методологии наметился в 70-е годы. Причиной тому были следующие факторы: влияние изменившейся мировой онтологической ситуации, влияние мировой литературы, последствия критики репрессивной политики сталинского режима и культа личности, более зрелый уровень сознания и мышления художников слова этого периода» [3, с. 40]. Это произведение А. Кекилбаева органично входит в контекст русской и западной онтологической романистики, творцы которой искали и успешно воплощали новые литературно-эстетические принципы, позволявшие более точно и глубоко изображать кардинально изменившееся состояние картины мира и человека.
269. Об одном известном фрагменте комедии Д.И.Фонвизина
Статьи Литература

Сегодня мы можем говорить о том, что в XVIII веке семантический подход к обучению церковнославянской грамматике был основным, разной была лишь глубина погружения в семантику. В архивах Московского Кремля хранится грамматика, составленная в 1733 году Иваном Иконником (музей-заповедник «Московский Кремль» № кн. 213) [4], - сочинение, несомненно составленное для обучения. Автор «Грамматики беседословной» в ряде случаев считает возможным отказаться от представления ученикам парадигм (например, совсем лишен парадигм оказывается центральный раздел грамматики - глагол), отдавая предпочтение определениям. В самом тексте грамматики и на полях даны варианты определений (иногда их число доходит до шести), что позволяет говорить о преимущественном внимании автора к теории грамматики, а не к формальной стороне. Так, Иконник выделяет в имени «существительные», но дополняет их «случайными» именами («красота», «долгота», по современной терминологии абстрактные), что свидетельствует о желании точнее разделить названия предметов и понятий (лист 39об. рукописи). Далее, на листе 42об., Иконник подробно объясняет, что такое прилагательное, не вводя в объяснение ни одного формального критерия, основываясь лишь на значении («качества») и употреблении («прилагается к имени»). Иконник объясняет необходимость создания своего грамматического трактата тем, как важен в процессе обучения церковнославянской грамматики именно семантический анализ, а не только знание парадигм. Фактически его текст - это дополнение к грамматике Максимова (условно говоря, книга для учителя).
270. Обломовка: сельская идиллия или уродливый мир?
Статьи Литература

Интересы обитателей Обломовки и их гостей убоги: например, они могут бесконечно обсуждать, чтó предвещает чешущийся кончик носа (ч. 1, гл. IX). Чтение, которому иногда предаётся отец Илюши действие совершенно механическое: отец Обломова «увидит доставшуюся ему после брата небольшую кучку книг и вынет, не выбирая, что попадется. Голиков ли попадется ему, Новейший ли Сонник, Хераскова Россияда, или трагедии Сумарокова, или, наконец, третьегодичные ведомости он все читает с равным удовольствием <…>» (ч. 1, гл. IX). «Деяния Петра Великого» Голикова, книга толкований сновидений и героическая поэма Хераскова составляют необыкновенное соседство: и объяснить такое «сопряжение далековатых» книг можно только предположив, что Илье Ивановичу безразлично, чтó именно читать. Совсем как гоголевскому Петрушке. Петрушка «имел даже благородное побуждение к просвещению, то есть чтению книг, содержанием которых не затруднялся: ему было совершенно всё равно, похождение ли влюбленного героя, просто букварь или молитвенник, - он все читал с равным вниманием; если бы ему подвернули химию, он и от нее бы не отказался. Ему нравилось не то, о чем читал он, но больше самое чтение, или, лучше сказать, процесс самого чтения, что вот-де из букв вечно выходит какое-нибудь слово, которое иной раз чёрт знает что и значит. Это чтение совершалось более в лежачем положении в передней, на кровати и на тюфяке, сделавшемся от такого обстоятельства убитым и тоненьким, как лепешка» («Мёртвые души», т. 1, гл. 2).
271. Образ Иисуса в Евангелиях
Статьи Литература

1. Здесь речь идет о соотношении уровня духовности толпы неразвитых иудеев и великого духовного смысла учения Христа. Господь, вероятно, посмотрел с сожалением на толпу, и приветствуя ее, назвал всех без исключения "нищими духом". Ясно, что это была просто характеристика людей, которые пришли к Христу слушать Его учение. Становясь, таким образом, лицом к лицу с учением Христа и Его личностью, которой свойственна необычайная "сила духа", и отдельный человек, и толпа чувствуют всегда и вполне свою духовную бедность, убожество и нищету. Господь называет стоявшую перед ним толпу счастливой именно вследствие ее христианской неразвитости ввиду предстоявших перед ней возможностей с полным и открытым сердцем и неповрежденным, неизвращенным умом воспринять христианские истины. Человек гордый, считающий, что он достиг совершенства в духовном развитии, не сможет усвоить глубину учения Христа, Который есть Истина.
272. Образ советского обывателя в песенной поэзии Александра Галича
Статьи Литература

"От лица идиота", по определению Галича, написана и "Баллада о прибавочной стоимости". Остросюжетное повествование о несостоявшемся вследствие "революции в Фингалии" получении героем тетиного наследства окрашено в колорит разговорного, изустного, отчасти даже рассчитанного на театрализованный эффект слова. Здесь раскрывается психология героя, который "научность марксистскую пестовал", "изучал "Капитал" с "Анти-Дюрингом". В его монологе, который включает в себя и сказовую "обработку" других "голосов" (текст завещания, слова "друзей-бражников", официальное сообщение о революции в Фингалии), в ироническом свете выявляются глубинные комплексы сформированного в условиях тоталитаризма сознания. Это и боязнь героем самого факта получения наследства, который бы выделил его на фоне всеобщей усредненности ("тема какая-то склизкая // Не марксистская, ох не марксистская!"), и осевшая в обывательской картине мира память о народном лагерном опыте, которая актуализируется здесь в связи с предстоящим соприкосновением с властью: "Ну бельишко в портфель, щетка, мыльница: // Если сразу возьмут, чтоб не мыкаться…". В итоговой антитезе официозных догм, "штучек Марксовых" и естественных человеческих устремлений в финальной части произведения обнажаются болезненная фантасмагоричность попавшей в плен "авторитетного" дискурса реальности, переживание обывателем своей обманутости Системой на уровне личного опыта:
273. Образ человека в русской классической и современной риторике
Статьи Литература

Информационная природа связывает деяния человека с языком, словом, речью. Эти термины оказываются в классической научной и духовной литературе синонимами, означающими язык, речь, слово как инструмент межчеловеческого общения. Но природа человеческого слова адресует его к Божественному Слову-Логосу как принципу совершенного мироустройства. Оценка же языка и словесных поступков человека будет антонимична, поскольку с первородным грехом в человеческую природу вошли антонимические божественное и дьявольское начала. В фольклоре эта антонимичность выражается в противоположных оценках языка (язык мой враг мой; язык стяг, дружины водит; язык и кормит, и спину порет и т.д.), а в духовной литературе с одной стороны, будет сиять совершенное Божественное Слово (именно оно для христианина является "речевым идеалом"), с другой стороны, языку и человеческому слову будет даваться оценка как "неудержимому злу, исполненному смертоносного яда" (Иак. 1, 26; 3, 5-10). Научная литература будет давать положительную оценку риторике как науке об эффективной и целесообразной речи, но в отдельные периоды своей истории риторика будет критиковаться, как продолжает ее критиковать современное вульгарное сознание и в этом также проявлено антонимическое отношение человека к своему языку как инструменту общения.
274. Общая характеристика романа "Преступление и наказание"
Статьи Литература

Идея Раскольникова оказалась несостоятельной, но герой не сразу осознает социально-философский смысл происшедшего: сначала страдала лишь его гордость, переживания, связанные со следствием и судом, воспринимались декорации. Перед высшим судьей действительность осталась неутвержденной на моральном основании, и Раскольников какое-то время успокаивал себя, что не идея, а он, как личность, не выдержал испытания убийством, что он, как личность, оказался неспособным осуществить идею. Благие намерения Раскольникова были отвергнуты гибнущим народом, во имя которого и создавалась в страшных условиях его идея. Столь привлекательный сам по себе Раскольников был отринут людьми как убийца не по стечению обстоятельств, а как создатель опасной для них теории.
275. Окаянные дни в жизни И.А. Бунина
Статьи Литература

Объявившиеся новые хозяева грубы, жуликоваты, недалеки, невежественны. Они выживут в революционной сумятице, благодаря своей неразборчивости в выборе жизненного идеала. Советская власть не дает пропасть от голода безработному человеку из народа: "Мест, говорят, нету, а вот тебе два ордера на право обыска, можешь отлично поживиться" [с. 30]. Бунину тяжко в такой обстановке, он понимает людей вчера еще приобщенных к культуре, сегодня заболевших от хамства и невежества, но пытающихся как-то держаться с достоинством: "В вагон трамвая вошел молодой офицер и, покраснев, сказал, что он "не может, к сожалению", заплатить за билет(9). В коллегии при "Агитпросвете" служит много знакомых Бунина, коллегия призвана облагородить искусство, а пока "берет пайки хлебом с плесенью, тухлыми селедками, гнилыми картошками"[с. 135]. По всему выходит, что большевики укрепились, а прочие ослабли, "взгляните, как прежний господин или дама теперь по улице идет: одет в чем попало, воротничок смялся, щеки не бритые, а дама без чулок, на босу ногу, ведро с водой через весь город тащит, - все, мол, наплевать" [с. 164]. Автор с горечью констатирует: "Как потрясающе быстро все сдались, пали духом!". Невыносимо тяжело видеть бледного старика генерала в серебряных очках и в черной папахе, он пытается что-то продать и "стоит робко, скромно, как нищий". Как пережить слепо разоряющую новую власть: "Всю жизнь работал, кое-как удалось купить клочок земли, залезши в долги на истинно кровные гроши построить домик - и вот оказывается, что домик "народный", что там будут жить вместе с твоей семьей, со всей твоей жизнью какие-то "трудящиеся" [с. 54].
276. Ономапоэтика романа И. С. Тургенева «Рудин» (Дмитрий Рудин в системе других героев)
Статьи Литература

По-своему оттеняет главного героя и Пигасов. Он идейный антагонист Рудина. Между двумя образами прослеживается довольно четкий контраст: один философ, другой эмпирик, один мечтает о просвещении как об источнике обновления всей жизни человека, другой «просвещает» в узком мирке салона Ласунской, один высок ростом, другой низок. Рудин сам чувствует сходство с Пигасовым именно своей с ним противоположностью. Рудин заявляет Ласунской: «Он человек неглупый, но он на ложной дороге»52. В высшей степени примечательно, что те же слова отнесены и к самому Рудину во время его спора с Пигасовым: «Улыбка опять промчалась по всем лицам, и глаза всех устремились на Рудина. «А он человек неглупый», подумал каждый»53. Так, стилистически автор соотносит двух, казалось бы, исключительно антагонистических героев. Пигасов это своего рода пародия на Рудина. Карикатурность, неестесвенность героя подчеркивают и антропонимы: фамилия героя образована от слова пегас (пегас крылатый конь, символ вдохновенья), но исходное слово намеренно искажено автором, ибо, по мнению повествователя, «Способности Пигасова не выходили из разряда обыкновенных»54, «в нем, говоря попросту, материала не хватило»55. Имя и отчество героя Африкан Семеныч нельзя отнести к наиболее распространенным в XIX веке56. Имя Африкан, образованное от латинского слова africanus африканский, африканец, с одной стороны, наложило семантический отсвет на облик персонажа, автор-повествователь подчеркивает смуглое лицо и черные глаза героя, с другой стороны, имя это в сочетании с отчеством Семеныч звучит несколько странно, и странность присуща персонажу. «Странный человек был этот Пигасов»57, замечает автор. Рудин и Пигасов, каждый на свой манер, идеологи, и связь между ними дана по принципу философского контраста, антитезы. Пигасов сниженный вариант самого Рудина, что отразилось и в антропонимах. Присутствие Пигасова в образной системе романа рядом с главным героем, одновременно возвышает Рудина и служит снижению его образа. С.Е.Шаталов тонко подметил ключевую роль Пигасова в осмыслении главного героя: «Только в отношении к Пигасову в образе Рудина раскрылось самое главное, самое существенное: новый русский тип отношения к действительности и осознания ее. Раскрылось наиболее отчетливо и экономно. Ну, а то, что «не вместилось» в их отношения, потребовало от писателя иных фигур, иных сопоставлений»58.
277. Оппозиция эпоса и лирики в призме художнического зрения. О статье М.Цветаевой «Эпос и лирика современной России»
Статьи Литература

Осуществляющемуся у Маяковского эпическому "претворению себя" в событиях в художественном мире Пастернака соответствует всеобъемлющее "самособытие": "Без Маяковского русская революция бы сильно потеряла, так же как сам Маяковский без Революции. А Пастернак бы себе рос и рос…". Постижение потаенных уровней онтологии творческого процесса позволяет Цветаевой приблизиться к пониманию тех закономерностей отношений художника-эпика и художника-лирика с исторической реальностью, которые проступают "поверх барьеров" политических деклараций. При том, что Маяковский и Пастернак "оба за новый мир", категория "мы" приобретает у них несхожее смысловое наполнение: первого "ведут массы", "ведет история", его герои эпичны, в некотором роде "безымянны", ибо под них поэт непременно "подводит… постамент своей любви или помост своей ненависти"; пастернаковское же "мы" это "уединенные всех времен", что раскрывает исходное основание его концепции творчества как "общего дела, творимого уединенными".
278. Ораторская проза середины XVIII века как предмет литературоведческого изучения
Статьи Литература

Несмотря на то, что в начале XVIII века в результате петровских преобразований возникли две отрасли русской культуры и литературы (духовная и светская), история литературы XVIII века (в отличие от истории предыдущего периода русской литературы) по большей части изучает исключительно светскую литературу. Между тем, представляется, что изучение духовной литературы и культуры - ничуть не менее важная задача истории литературы, учитывая, что вышеупомянутые два направления вовсе не представляют собой резко обособленных друг от друга явлений. Об этом писала, в частности, Л. Ф. Луцевич в своем исследовании о переложениях псалмов в русской поэзии XVIII века: "Светская культура, формировавшаяся в России по воле Петра, должна была создать для себя новый язык, отличный от языка традиционной культуры. И выявилось, что значительно легче осуществить чисто внешнее (почти декларативное) отделение культуры от Церкви, чем создать новый язык для светской литературы <...> Более того, обнаружилось, что в определенные периоды становление и развитие светской культуры возможно только на основе этих традиций"11. Один из примеров связи церковной и светской литературных традиций приводит М. Левитт в своей статье о драме Сумарокова "Пустынник", в которой он сделал вывод о том, что "философские предпосылки сумароковского классицизма основаны преимущественно не на <...> рационализме, как часто утверждается, а на традиции русской просветительской религиозной мысли"12. Исследователь отметил, что "восстановить контуры этой традиции в русской культуре XVIII века и понять ее сложное влияние на новую русскую литературу - важная, но все еще даже не осознаваемая учеными задача"13. В середине 90-х гг. в отечественном литературоведении начало развиваться так называемое духовное направление и появились работы, посвященные проблеме взаимодействия религиозного и эстетического в русской культуре14. Говоря о необходимости исследования духовной литературы для получения адекватного представления о литературном процессе XVIII века, Л. Ф. Луцевич писала: "В настоящее время стало совершенно очевидно, что только эстетического прочтения текста русской литературы XVIII в. вне христианской традиции недостаточно для раскрытия его сущности"15.
279. Орест Сомов и его проза
Статьи Литература

В истории всякой литературы бывают моменты, когда кипучая подспудная работа не приносит зрелых совершенных плодов, но исподволь готовит приближающийся взрыв. Таковы были 20-е годы прошлого столетия в истории русской прозы. Ведущую роль в литературном развитии по-прежнему сохраняла поэзия, но новое поколение прозаиков, выступившее в начале десятилетия, могло уже опереться иа опыт и на завоевания предшественников: с конца XVIII в. проза год за годом отвоевывала у стихотворных жанров все более широкий круг тем и предметов. На протяжении двух первых десятилетий XIX в. в прозе явственно различались две основные тенденции. Одна, связанная по преимуществу с разработкой большого повествовательного жанра - романа, осваивала, совмещала и развивала традиции просветительской сатирической журналистики XVIII в. и низовой демократической литературы. Элементы сатиры на нравы в сочинениях А. Е. Измайлова или В. Т. Нарежного нанизывались на нить авантюрных похождений героя и неизменно приправлялись назиданием. Такой роман по-прежнему не сопоставлялся с произведениями "высокой" литературы и сохранял особую читательскую среду. Лишь последним завершенным своим произведением ("Два Ивана, или Страсть к тяжбам", 1825) Нарежный поколебал предрассудок, будто "наш народный быт не имеет или имеет мало оконечностей живописных" [Вяземский П. А., Полное собрание сочинений, т. I, СПб, 1878, с. 204], которые могли бы послужить основой для создания русского романа. Мыслящие современники без колебаний отдавали предпочтение другой линии развития прозы. Признанным и непревзойденным мастером ее был Н. М. Карамзин - автор эпистолярного "путешествия", прозаических миниатюр, повестей. Повести Карамзина при всем своем разнообразии неизменно отличаются артистической простотой и ясностью построения, стилистическим изяществом и завершенностью. Но главное их завоевание - изображение внутреннего мира мыслящей и чувствующей личности, то, что до Карамзина оставалось достоянием лирики и драматургии. После наполеоновских войн, в годы преддекабрьского общественного брожения стало очевидно, что движение, заданное русской повести Карамзиным, исчерпало себя. Он сам "Историей государства Российского" выдвинул перед русской прозой новые задачи.
280. Осанна в горниле сомнений
Статьи Литература

Достоевский дал оригинальное решение жанровой проблемы "романа в двенадцати книгах": каждая книга представляет свой тип романа, а роман в целом становится романом романов: семейного ("История одной семейки" и др.), социально-психологического ("Неуместное собрание", "Надрывы"), эротического ("Сладострастники"), философского ("Рго и contra" и "Русский инок"), христианского ("Алеша"), уголовного ("Митя"), детективного ("Предварительное следствие"), романа воспитания ("Мальчики"), мистического ("Брат Иван Федорович"), судебного романа ("Судебная ошибка") и т. д. Так выглядят жанровые доминанты каждой книги романа, причем нередко в пародийном, травестийном преломлении. Энциклопедична жанровая структура "Братьев Карамазовых" в целом. Она не только допускает, но и предполагает смешение любых художественных и нехудожественных жанров, всех литературных родов: это и биографические сведения о Карамазовых, бесчисленные драматические эпизоды, трактат о старцах, рецензия на картину Крамского "Созерцатель", каламбурные анекдоты Федора Павловича об "исправнике и направнике", о "щекотливой" даме, о "философе Дидероте", о "наафонившем" старце и "Мокрых девках", философские "анекдоты" Миусова и Ивана Федоровича, польский анекдот о пане Подвысоцком и анекдоты черта о носе и уступчивой грешнице; тут и житейские истории "верующих баб" и суждения "маловерной дамы"; "альбом воспоминаний" в исповеди Мити и "коллекция фактов" в исповеди Ивана; рассказы Грушеньки о "прежнем и бесспорном" и капитана Снегирева об Илюшечке, анекдотические рассказы помещика Максимова о своих "хромой" и "легконогой" женах, рассказы Коли Красоткина о гусе и о Жучке, "анекдот" Герценштубе о "фунте орехов"; "сократические" споры о вере и о безверии, о Боге и Христе, о России и Европе, о преступлении и наказании, о церкви и государстве, о "мировой гармонии" и социализме споры во время "неуместного собрания" и "за коньячком", в трактире "Столичный город" и в "кошмаре Ивана Федоровича"; многоязычные стихи великих и бездарных поэтов, лакейская и народная песни, "стишок" Мити и графоманские "стишки" Ракитина; народная басня о луковке и легенда об аде; парадокс Федора Павловича об аде и легенда черта о рае, бывшая прежде гимназическим "анекдотом" Ивана, наконец ученическая эпиграмма "третьеклассников" о Колбасникове; "чужие рукописи" в романе поэмы Ивана "Великий инквизитор" и "Геологический переворот", извлечения из составленных Алешей "жития" и "бесед и поучений старца Зосимы", в состав которых входят воспоминания, рассказы "Поединок" и "Таинственный посетитель", рассуждения старца на разные темы; письма и записки Мити, Лизы и госпожи Хохлаковой и "игривая" корреспонденция в "Слухах"; протоколы и стенограммы допросов предварительного следствия и судебного заседания, речи прокурора и адвоката, обвинительный вердикт и речь Алеши "у камня" после похорон Илюшечки и т.д.

Blog

Статья по предмету Литература