Жития Сергия Радонежского''. Яруководство

Вид материала

Руководство

Содержание Особая экспедиция Все минется – правда останется К читателю «на пользу общую...» «какую правду желаете знать?...» Особая экспедиция Н.И. Вавилов" "Однозначащая с защитою государства... "

Подобный материал:

• Тематическое планирование. Литература. 7 класс, 25.22kb.
• Педагогическое наследие преподобного сергия радонежского, 116.5kb.
• Помощник Святителя Димитрия Ростовского рассказ, 117.49kb.
• Поучение Владимира Мономаха», «Повесть о Петре и Февронии Муромских», «Моление Даниила, 30.62kb.
• Поучение Владимира Мономаха», «Повесть о Петре и Февронии Муромских», «Моление Даниила, 26.99kb.
• Кравцова Елена Васильевна учитель первой категории ноу «сош «Православная гимназия, 223.23kb.
• Житие Сергия Радонежского», «Слово о закон, 23.8kb.
• Календарь знаменательных дат 2011, 283.79kb.
• Дом задание, 40.6kb.
• Московская Духовная Академия Православная гимназия имени преподобного Сергия Радонежского, 461.33kb.

Иван Филоненко


ОСОБАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ


Документально-историческая повесть


В этой книге совсем нет вымысла. В ней вы встретитесь с людьми, прославившими Россию. Между тем судьбы многих из них оставались для нас малоизвестными. На основании архивных изысканий автор воскрешает их жизнь и деятельность для того, чтобы подвигнуть соотечественников на такие же добрые и полезные Отечеству дела, чтобы вселить надежду и веру в силы свои.

Только он один, только ему одному

''Насколько плохо и насколько не подобает о жизни нечестивых спрашивать, настолько не подобает жизнь святых мужей забывать, и не описывать, и молчанию предавать, и в забвении оставлять'', – размышлял Епифаний Премудрый в начале XV века, без малого шестьсот лет назад, приступая к написанию ''Жития Сергия Радонежского''.

Я руководствовался тем же: плохо и не подобает. Однако в 1991 году, когда была завершена многолетняя работа над этой книгой, жизнь в стране так перевернулась, что даже плохое с хорошим перепуталось, ''жизнь святых мужей'' перестала интересовать читателей и издателей, повсеместно их потеснили ''нечестивые''. И рукопись книги, принятую издательством ''Современник'' и уже набранную в типографии, вернули автору: мол, не на такую литературу сейчас спрос. И посоветовали поискать заказчика, который бы оплатил издание.

Я ходил по министерствам, в которых могли бы заинтересоваться этой книгой. Выступал с рассказами о жизни своих героев, имена которых многим слушателям были известны со студенческой скамьи. Слушали, затаив дыхание. Потом громко возмущались, что не издается такая полезная всем книга. Но помощи никто не предлагал: мол, решить этот вопрос может сам министр. Добивался встречи с министром, который сочувствовал и разводил руками: и рад бы помочь в добром деле, но денег нет.

В конце концов я отступил: им всем не до книг, не до добрых дел, и тем более не до воспоминаний о прошлом, пусть и славном. Да и вообще для чиновников наступило время наживы, а не созидания. Я же мог предложить лишь одно: издать книгу без гонорара автору за его многолетний труд. Однако им-то какая радость от этого – мое предложение никого не заинтересовало.

Но один человек среди этой унылой чиновничьей армии (не сват мне, не брат, и даже не друг) сказал, как поклялся: ''Книга хорошая, и я сделаю все, чтобы она была издана, потому что она нужна людям''. Он говорил о ней с бизнесменами, с руководителями академий, крупных научных учреждений, фондов, предприятий – заинтересовать пытался. И (О, настойчивость деятельного человека!) нашел! Неугомонный этот гражданин – Виктор Викторович Нефедьев. Есть, есть еще небезразличные люди и на нашей грешной земле, спешащие делать добро на общую пользу. Только его заботам и появилась эта книга.

Автор

Посвящаю тем, кто прожил великую,

прекрасную и полезную жизнь.


Иван Емельянович Филоненко – писатель, публицист, в прошлом лесовод. Его статьи, очерки, рассказы регулярно печатались в газетах и журналах. Издал несколько художественно-докуметальных книг. Широкую известность в начале 80-х годов принесла ему повесть ''Хлебопашец'', рассказывающая о жизни и трудах самородка земли русской Терентия Семеновича Мальцева. В работе над ней зародился новый замысел – написать книгу о людях, прославивших Россию, проживших великую, прекрасную и полезную жизнь, но сегодня полузабытых, а то и вовсе забытых нами. Книга эта – ''Особая экспедиция'' – перед вами.


Содержание


Книга первая


^ ОСОБАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ

К читателю

''На пользу общую...''

''Какую правду желаете знать?...''

Особая экспедиция

''Однозначащая с защитой государства''


Книга вторая


^ ВСЕ МИНЕТСЯ – ПРАВДА ОСТАНЕТСЯ

Хлеба России

Накануне событий

В полосе боевых действий

Пробуждение

Звездный час

Смутное время

На переломе

И украсится земля

Модель будущего

Расскажу вам сон


''Слова и иллюзии проходят,
факты же остаются''.


^ К ЧИТАТЕЛЮ


Меня, как читателя, всегда интересует, почему тот или иной автор решил вдруг взяться за ту или иную историческую тему. Упреждая этот закономерный вопрос, скажу так. Еще в пятидесятых годах, когда я учился в агролесомелиоративном техникуме, готовившем специалистов, которым предназначалось выполнять Государственный план преобразования природы, нам часто и увлеченно рассказывали о Каменной степи, показывали фотографии, говорили о величии подвига человека, преобразовавшего природу когда-то пустынного края, иссыхавшего до каменного состояния. И исподволь Каменная степь вошла в мое сознание как мираж, прекрасный, манящий своей почти реальной красотой. Я знал, что это вполне конкретная географическая точка, однако как только я прочитывал где-нибудь эти два слова ''Каменная степь'', так конкретность эта тут же исчезала и мне виделось что-то вроде романтичной Земли Санникова – Каменная степь была для меня где-то за пределами наших реальных границ. Это ощущение крепло еще и потому, что я, многократно проехав всю нашу страну, побывав почти во всех ее областях и республиках, Каменной степи не видел, хотя и очень хотел увидеть, и конечно же, знал ее географическое местонахождение.

Но вот, работая над документальной повестью ''Хлебопашец'', я решил коснуться предыстории – голодного 1891 года. И хотя в повести достаточно было лишь краткого упоминания о нем, но мне захотелось узнать о той бедственной године значительно больше, чем требовалось для повести. Так, перечитывая литературу о том времени, я натолкнулся на материалы ''Особой экспедиции по испытанию и учету различных способов и приемов лесного и водного хозяйства в степях России''. Возглавлял эту экспедицию родоначальник науки о почве Василий Васильевич Докучаев. В июне 1892 года он с учениками своими отправился в самый центр многих засух, на водораздел между Волгой и Доном, туда, где простиралась Каменная степь. Здесь Докучаев и основал опытную станцию, целью которой была «реставрация природы степи». А чтобы это сделать, чтобы окультурить изнывающие от зноя земли, энтузиасты, собравшиеся под начало Докучаева, создавали систему прудов, сажая полезащитные и снегосборные лесополосы, покрывали лесом склоны балок и оврагов.

Чем больше я вчитывался, тем больше хотелось мне узнать об этой экспедиции, о сподвижниках Докучаева и о нем самом в этот период. Однако кроме отчетов самой экспедиции история, кажется, никаких иных материалов нам не сохранила. Этот период и в трудах исследователей жизни и деятельности Докучаева, как и его именитых сподвижников, один из самых неясных – белое пятно. Решил, надо ехать в Каменную степь – станция, внесшая огромный вклад в отечественную и мировую науку, давно уже переросла в научно-исследовательский институт, и там наверняка найду материалы, которые восполнят пробел.

Еду. Однако что за странные чувства и откуда они? будто две противоборствующие силы овладели мной. Одна торопила вперед и, распаляя мое любопытство, напоминала: ''Там, впереди, степь, которую мечтал увидеть еще в юности''. Однако другая сила упиралась в грудь мою, и с каждым километром все сильнее сердилась и сердито выговаривала: ''Разве мало ты видел запустения, небрежения к тому, что сделали предки? Если вырубаем леса, корчуем парки, если реки и озера губим, то почему ты думаешь, что за сто минувших лет не порубили докучаевские полосы, не порушили прудовые плотины? Увидешь – и исчезнут все твои романтические видения''.

Я соглашался и спорил: видеть-то доводилось всякое, но в Каменной степи что-то, кажется, осталось. Даже не что-то, а многое – о том и статьи в газетах, журналах свидетельствуют. Стоят, стоят еще ''докучаевские бастионы'' в степи...

А по сторонам дороги, куда ни глянь, открытые всем ветрам поля, изнывающие от зноя, то тут, то там работают дождевалки – поят посевы. Ни кустика вокруг.

И вдруг впереди во всю ширь горизонта обозначился лес. Он все отчетливее выявлялся в знойном мареве и все яснее становилось, что дорога никак не минует его. Судя по километражу, Каменная степь где-то за ним, за этим лесом.

И вот по обеим сторонам дороги замелькали лесные полосы, пруды, озерки, в окно машины дохнуло живительной прохладой. Местность, еще недавно казавшаяся безлюдной, становилась все оживленнее: одни собирали что-то в лесополосах, другие купались в прудах и озерах. Вот ведь как: по дороге от города было пустынней, чем дальше от него, но ближе к природе.

Да, это лесополосы издали показались мне лесом. Они тянулись вдоль дороги, убегая от нее влево и вправо, охватывая квадраты полей, и поэтому создавали вид сплошного массива.

А я все всматривался вперед – не хотелось упустить вот-вот откроющегося вида на Каменную степь. А полосы становились все гуще, дубы в них и ясени все крупнее, выше и величественнее – ширококронные, со стволами-колоннами. Все чаще машина шла в тени, отбрасываемой этими великанами. В машине становилось все прохладнее, хотя солнце в небе палило все так же яростно. Я закрыл окно. И в этот момент увидел указатель у перекрестка: ''Каменная степь''. И тут же ''Научно-исследовательский институт сельского хозяйства ЦЧП имени В.В.Докучаева''. Я глянул влево, куда и повелела посмотреть стрелка указателя: среди зелени, в конце дороги-аллеи, стоял знакомый по фотографиям четырехэтажный корпус института.

Признаюсь, даже разочарование накатило на меня: выходит, я давно уже в пределах Каменной степи? А где же степь и степные просторы?

Сами понимаете, что первое мое чувство вскоре сменилось иным: это же хорошо, что нет просторов, что земля так защищена от суховеев и бурь!

Однако меня ждало и настоящее разочарование: почти никаких материалов Докучаевской экспедиции в институте не было – ни в музее, который только-только начал создаваться, ни в библиотеке. Славная история оказалась здесь в таком забвении, что многие и многие ученые ''Докучаевки'' даже высказали сомнение: мол, еще неизвестно, бывал ли здесь сам Докучаев.

''Ну, а что известно о его сподвижниках, отдавших преобразованию Каменной степи годы жизни?'' – спрашивал я. И о них – лишь смутные предположения, догадки, но не знания.

И совсем огорчили меня старожилы: рассказывали, что еще лет 15-20 назад в институте были и старые карты, составленные экспедицией, и в библиотеке были журналы и книги с материалами экспедиции, но в один какой-то день очищали кабинеты от хлама и все это снесли в большой костер и сожгли.

Я усомнился: не могло быть, чтобы не просто грамотные, а ученые люди в костер сносили и свою историю – за давностью лет кто-то что-то путает. И тогда один из них здесь, в Каменной степи, родившийся и здесь давно уже работающий, развернул огромный лист ватмана и сказал: «Вот, унес я тогда домой от костра». Это была карта Каменной степи. Не карта, а портрет ее со всеми черточками местности, с планом будущих лесополос, питомников, прудов и колодцев. Вычерчена чинами экспедиции в первый год работы в Степи и ими подписанная.

Одно извиняло нынешних каменностепцев – они прекрасно сберегли наследие, оставленное экспедицией в натуре, сберегли, восстановили, где была нужда в восстановлении, добились, чтобы именно Докучаевский оазис стал заповедной зоной, а вокруг на многих и многих тысячах гектаров заложили новые лесополосы, создали новые пруды и практически давно уже закончили ''реконструкцию природы степи''.

Да, тот лес, что увидел я во всю ширь горизонта – это лес Каменной степи. И лесная прохлада – тоже в бывшей степи. И лесные великаны – дубы и ясени, затенявшие широкую дорогу, выросли в той самой степи, которая когда-то каменела от зноя и суховеев. Степь стала лесостепью. А на той земле, которая ничего не рождала, кроме перекати-поля, теперь даже в самые засушливые годы меньше 40 центнеров зерна с гектара не намолачивали. И это без всякого орошения!

Почти вековой опыт подтвердил правоту Докучаева, верность его научного провидения.

Однако как мне рассказать о прошлом, если нет никаких документов? Но где-то же они есть, значит, надо заняться их поиском в архивах, перечитать в библиотеках газеты и журналы тех давних лет, перечитать все, сто написано Докучаевым, его друзьями, сподвижниками и учениками.

Я взялся за этот нелегкий труд, и бывал счастлив, когда в ворохе архивных дел выискивал хоть фразу, проливавшую свет на искомое прошлое. Передо мной раскрывалась жизнь России, словно из небытия воскрешали и врывались в сегодняшний день заботы ее сынов. Каждая находка раскрывала что-то новое, а порой и неизвестное нам, неизвестное даже в биографии такого выдающегося ученого, как Николай Иванович Вавилов.

Скажите, а при чем здесь Вавилов? Вот это и есть неизвестное. Оказывается, Николай Иванович на протяжении многих лет приезжал в Каменную степь, потому что здесь испытывались и размножались чуть ни все те культуры, семена которых он собирал по всему миру и которые составили ныне знаменитую мировую коллекцию. Больше того, как свидетельствуют документы и письма самого Вавилова, именно здесь, в Каменной степи, его соратники и начинали «прорыв в тайны генетики». Здесь начиналось становление многих ученых, как известных ныне, так и незаслуженно забытых, имена которых, труды которых знает лишь узкий круг специалистов.

Так исподволь Каменная степь в моем сознании начинала обретать совсем иную значимость, стала населяться и обживаться все новыми и новыми людьми, достойными восхищения и памяти. Дело, начатое Докучаевым, переходило, словно по эстафете, из рук в руки.

Насидевшись в архивах и библиотеках, я возвращался в Каменную степь, чтобы походить, посмотреть, встретиться со старожилами, которые уточняли мои прикидки на местности. Вместе с ними по архивным материалам мы обнаружили в поселке один из первых домов, поставленных экспедицией в голой степи, – бытовало мнение, что первые дома давным давно обветшали и их разобрали на дрова. И уж вовсе с абсолютной достоверностью (по старой фотографии) установили лабораторный дом, в котором многие вечера просиживал Вавилов в кругу молодых генетиков, дерзавших покорить тайны наследственности. И покоривших! Их имена знает весь научный мир.

Теперь я ходил по Каменной степи как по храму – здесь все напоминало о людях, прославивших нашу науку и отечество.

Мой долг – рассказать о них, ничего не выдумывая. Да, ничего, даже разговоров и раздумий моих невымышленных героев. И пусть читатель не обвиняет меня в будто бы неверных, по нынешним правилам, речевых оборотах – привожу их по документам, найденным в архивах, по письмам и, конечно, по научным трудам, оставленным нам.

Как и всегда в жизни, многие факты оказывались противоречивыми, неясными, забытыми. В этих случаях, дорогой мой читатель, я приглашаю тебя пройти вместе со мной дорогой поиска. На ней мы многое откроем для себя и для истории, обнаружим много таких фактов и встретим таких людей, которые никак не вписались бы в сложную сюжетную повесть.

Итак, в путь, без всякой выдумки.

^ «НА ПОЛЬЗУ ОБЩУЮ...»


1


Они могли быть друзьями, на дружны были не все, хотя хорошо знали друг друга. Каждый в чем-то первенствовал и в этом был признанным авторитетом для других, однако признание это не избавляло их от разногласий, симпатий и антипатий. И все же в главном они были согласны, а поэтому каждый из них мог сказать: «Есть в мире нечто, стоящее больше материальных удовольствий, больше счастья, больше самого здоровья, – это преданность науке».

Самый старший из них, которого многие считали своим советчиком, наставником и учителем, вынес эти слова на обложку основанного им «Химического журнала». Он, старший, был профессором агрономической химии в Петербургском земледельческом институте, где трудами своими содействовал развитию науки и русского сельского хозяйства, а взглядами – пробуждению демократических идей среди студенчества. За первое удостоен российской Академией наук Ломоносовской премии, а за втрое – арестован и заключен в Петропавловскую крепость. Однако вскоре был «помилован» и выслан из столицы под гласный надзор полиции в село Батищево Дорогобужского уезда Смоленской губернии без права жительства в университетских городах и выезда за границу.

Ссыльный профессор, которому еще недавно прочили великое будущее, да и сам он чувствовал в себе силы на незаурядную деятельность, ехал в деревню. Не в отпуск ехал, не по своей доброй воле, а как государственный преступник, под надзором. Он был в общем-то молод, – не исполнилось и 39 лет, – и в сознании его еще теплилась надежда, что едет в эту бездорожную глухомань не навсегда, что знания его еще понадобятся России и он будет вызволен из ссылки, снова явится в институтскую химическую лабораторию, его стараниями созданную, и будет работать, работать, работать.

Шел январь 1871 года.

Ссыльный профессор, еще недавно пользовавшийся известностью в петербургском обществе и популярностью в студенческой среде, в которой его называли «шестидесятником», привыкший и к этой известности, и к этой популярности, ехал мимо смоленских деревушек и все больше мрачнел. Временами ему даже казалось, что совсем недавно здесь прошла война, – так все разрушено и запущено. Но он-то знал, что никакого нашествия неприятеля тут со времени Наполеона не было, так что и разрушения эти не военные – все рушилось само собой.

С тоской смотрел он на это разорение, вспоминал Петербург и учеников своих. В мыслях они тоже были с ним. Провожая, бодрились, а поехал – и словно в гроб опустили, потому что знали: все, научная деятельность этого талантливого человека кончилась на самом взлете. И вовсе не потому, что ослабел духом, но в глуши, далеко от лабораторий и библиотек, без общения с коллегами ни один гений ничего еще никогда не сделал.

– Сопьешься ты в деревне, – сказала родственница, недавно вернувшаяся в Петербург из своего имения и хорошо знавшая жизнь в глуши.

– Не сопьюсь, – ответил он.

Пройдет несколько лет и он подтвердит: «Я не спился, но понимаю, как спиваются и от чего спиваются».

Его лабораторий сделалась окружающая жизнь и земля, а литературу доставляла почта. Доставляла и письма. В одном из них ссыльный профессор прочитал: «Так как у вас, вероятно, найдется свободное время, то вы могли бы употребить его с пользой, изобразив современное положение помещичьего и крестьянского хозяйства...» Письмо пришло от редактора журнала «Отечественные записки» Салтыкова-Щедрина.

Время-то найдется, да очень уж положение жуткое... А может, так только вот тут да по дороге в глухомань?

С письмом Салтыкова-Щедрина в кармане он поездит по соседним уездам, внимательно изучит состояние сельского хозяйства в них и убедится: так всюду. Подавляющее большинство помещичьих хозяйств за минувшие после отмены крепостного права 12 лет успело прийти в полное расстройство. Запашки за это время уменьшились более чем наполовину, урожайность полей резко снизилась, количество кормов уменьшилось, скотоводство пришло в упадок.

А ведь он тоже считал, как и многие петербургские либералы, что 19 февраля 1861 года в России совершилось действительно великое событие, которому едва ли найдется равное по громадным благодетельным последствиям во всей русской истории. Более 23 миллионов русских людей освобождены из крепостной зависимости – треть населения государства российского получила гражданские права, получила свободу распоряжаться своей личностью, собственностью, трудом, свободу направлять свои силы к производительным занятиям по своему усмотрению, отдаваться умственным и нравственным наклонностям и стремлениям, не подавляя природных дарований.

Теперь видел своими глазами: положение крестьян стало гораздо лучше, чем при крепостном праве, но и крестьянское хозяйство тоже в плохом состоянии. Большинство не имеет в достатке своего хлеба, так что многие вынуждены для уплаты повинностей и для пропитания прибегать к заработкам – идут к помещикам, уходят в города. А в помещичьих хозяйствах, как и при крепостном праве, все так же преобладал почти даровой труд – редко где платили больше 15 копеек в день. Это и давало возможность помещикам существовать, получать хоть какой-то доход даже при самом никудышном хозяйствовании. Барин, блюдя обычай, по-прежнему не желал платить за работу настоящую цену, а «вольный» малоземельный мужик, получив еще зимой за предстоящую летнюю работу деньгами или хлебом, – нужда вынуждала брать то, что давали, иначе не дожил бы до весны, – разрывался потом между своим наделом и хозяйской землей. При этом работа исполнялась дурно, а иногда и вовсе не исполнялась.

Нищая, помещики злорадствовали: изленился, испоганился русский мужик без твердой руки. Ослепленное барство! Не понимали, не хотели понять они, что как раз при крепостном праве, при даровом труде мужиков, сами-то и извратились до последней степени. Это оно, крепостное право, так аукается, и кто знает, сколько еще будет аукаться России. Оно сформировало характеры тысяч и тысяч бар, приучило их бездумно и самоуправно господствовать над подневольным народом, когда все ошибки этих господ искупались тем же народом. Оно сформировало и характер работника, а значит, и характер народный: сколько ни работай – все растранжирит барин, поэтому и стараться нечего. У одних накапливался опыт беззастенчивого взыскания, у других – обман и отлынивание. Но ни у тех, ни у других не накапливалось опыта ведения хозяйства.

Пало крепостное право. Крестьяне и баре растерянно оглядывались по сторонам и обнаружили себя среди запущенных, заросших бурьянами полей, на которых вызревали скудные урожаи. Но жить надо, надо хозяйствовать, а у хозяев не запасено ни знаний, ни капитала, чтобы с умом возделывать эти заросшие бурьянами земли...

Да, у него найдется свободное время и он употребит его с пользой, изобразит «современное положение помещичьего и крестьянского хозяйства» так, как никто еще не изображал. Спасибо Салтыкову-Щедрину – предложение его, как озаряющая идея, определит всю дальнейшую жизнь опального ученого, не даст ему заглохнуть в глуши. Он заявит о себе России не только как опытник, который многое введет в практику отечественного земледелия впервые, но и как гражданин, как исследователь и страстный обличитель современной ему жизни.