Жития Сергия Радонежского''. Яруководство
| Вид материала | Руководство |
- Тематическое планирование. Литература. 7 класс, 25.22kb.
- Педагогическое наследие преподобного сергия радонежского, 116.5kb.
- Помощник Святителя Димитрия Ростовского рассказ, 117.49kb.
- Поучение Владимира Мономаха», «Повесть о Петре и Февронии Муромских», «Моление Даниила, 30.62kb.
- Поучение Владимира Мономаха», «Повесть о Петре и Февронии Муромских», «Моление Даниила, 26.99kb.
- Кравцова Елена Васильевна учитель первой категории ноу «сош «Православная гимназия, 223.23kb.
- Житие Сергия Радонежского», «Слово о закон, 23.8kb.
- Календарь знаменательных дат 2011, 283.79kb.
- Дом задание, 40.6kb.
- Московская Духовная Академия Православная гимназия имени преподобного Сергия Радонежского, 461.33kb.
В него бросили так много, и так сильно ушибли, что встретивший его Отоцкий записал: "Из Ново-Александрии В.В. вернулся уже в очень угнетенном настроении, которое вскоре перешло в полную прострацию.
Энергия упала; вера в свои силы тоже... Как бы предугадывая катастрофу, он торопится ликвидировать свои дела и сдает что можно на руки сотрудникам".
В сентябре Докучав обращается с краткой запиской в Лесной департамент: доводит до сведения, что "по причине болезни и совету врачей" он некоторое время не сможет заниматься делами экспедиции, а потому просит поручить временное исполнение обязанностей начальника экспедиции своему старшему помощнику.
А через девять дней, не дождавшись ответа, Докучаев сам слагает с себя обязанности по экспедиции, о чем ставит в известность Лесной департамент. Вот дословная его записка от 28 сентября 1895 года: "Ввиду болезни, заставляющей меня сократить занятия, я временно передаю ведение текущих дел по вверенной мне Экспедиции своему старшему помощнику Н.П.Адамову, о чем имею честь довести до сведения Лесного департамента, взамен сообщения моего от 19-го сего сентября".
Все. Этот могучий, деятельный человек, работавший один за целые учреждения, в 49 лет оказался выведенным из строя, свободным от всех дел, которым еще недавно не было числа. Замкнувшись в квартире, в которой еще недавно было так людно и шумно, он прислушивается к себе. «Прострация и подавленность воли сопровождаются мучительным самоанализом и самоказнением”. Друзья настойчиво советуют ему отдохнуть где-нибудь вдали от Петербурга. Он уступает этим настояниям и Анна Егоровна увозит его сначала на лечение за границу, а потом, на лето – в Погулянку, дачный поселок близ города Двинска (Даугавпилса).
А ему хочется, и пишет об этом друзьям, "немедленно уехать в благодатную Малороссию", на любимую Полтавщину. Он тосковал о ней всюду. Однажды, в Ново-Александрии, Докучаев мимоходом задел ногой какую-то старую пепельницу-урну, она покатилась, издав протяжный дребезжащий звук. Василий Васильевич, рассказывали видевшие его в эту минуту, вдруг преобразился, просиял. Этот звук напомнил ему Малороссию, раннее утро и крик лелеки-аиста. С тех пор, отдыхая, он, как озорной мальчишка, норовил словно бы невзначай задеть урну – хотел услышать лелеку, и когда это удавалось, наслаждался: ему виделись милые сердцу полтавские черноземные степи, лик которых он запечатлел не только на картах, но и в памяти своей. Первое же письмо "на волю" из Погулянки он пишет на Полтавщину, Измаильскому: "Рассказывать подробно о своей болезни я покамест не могу; скажу только, что весь прошедший год я провел как в тумане, все время страдая сильнейшим расстройством нервов и полным упадком сил; апатия к жизни принимала временами безумные размеры..."
11
Поправлялся Докучаев "чрезвычайно медленно и скачками". Но, поправляясь, тут же с жадностью входил в прежние свои дела. "Никакие уговоры близких, никакие доводы врачей не могли совладать с этой кипучей и неукротимой натурой", – жаловались друзья. На все уговоры и доводы Докучаев отвечал одно: – Все мое спасение в работе!
И принялся за пересмотр почвенной карты Европейской России. Правда, отказался от "сложного и лихорадочно спешного дела", каким было устройство почвенного отдела на Нижегородской выставке. Однако тут же втягивается и в него. И, конечно, в дела экспедиции, о чем извещал Измаильского: "Особая экспедиция, вверенная моему ведению и пережившая за время моей болезни, вместе с ее хозяином, острый кризис, теперь окончательно укрепилась, и ее существование обеспечено на многие и долгие годы...''
Значит, уже побывав и в министерстве, и в Лесном департаменте у нового директора Никитина, недавно сменившего на этом посту Писарева. Значит, удалось решить многие вопросы, что и вселило в него такую уверенность в прочном и обеспеченном будущем экспедиции. Уверенный в этом, он снова предлагает Измаильскому "заведывать опытными полями на всех трех участках".
В июле Докучаеву кажется, что он совсем здоров, что пора ему оставить надоевшую Погулянку, которая, к тому же, не так и хороша, как была весной. Его неудержимо тянуло на степной простор. И он радостно оповещает Измаильского: "20 сего месяца выезжаю в 7 часов утра; буду в Миргороде (через Ромоданы) 21-го, в 4 часа дня, и остановлюсь на прежнем постоялом; еду втроем, в том числе, ВЕРОЯТНО, и жена. Отдохнув у Вас денек, отправляемся на участки, а от туда в Нижний, где буду читать лекции, а может быть и сделаю сообщение на техническом съезде "о нормальной постановке в России высшего сельскохозяйственного образования"...
Докучаев ехал с женой Анной Егоровной и племянницей Антониной Ивановной Воробьевой, жившей с нами.
Измаильский прислал за ними в Миргород лошадей, доставивших желанных гостей к нему на хутор Дьячков близ Диканьки.
Тут, на хуторе среди степного простора, друзья были счастливы – они давно не встречались, не беседовали, оба живы и, слава богу, здоровы, переполнены замыслами, впереди их ждали интересные дела, которые им предстояло свершить.
Измаильский принял окончательное решение бросить опостылевшую службу у Кочубея, в имении которого все ощутимее замечались "признаки общепомещичьей болезни – оскудение". Однако, к великому сожалению Докучаева, отказался и от работы в экспедиции. Его сменил капиталист из-под Луганска, "у которого денег много и полное желание поместить эти деньги в землю, устроивши хозяйство на американских началах". Этим-то и прельстился агроном Измаильский: при таких деньгах, думал он, можно будет устроить хозяйство на научных началах, не спрашивая на то разрешения в разных там советах и департаментах.
Видимо, Измаильский был так увлечен этой идеей и так размечтался, что даже Докучаев, так давно и настойчиво уговаривавший его поступить в экспедицию, согласился: предложение заманчивое уже тем, что "представляется столь интересное и выгодное дело". Правда, на всякий случай посоветовал оговорить с нанимателем некоторые условия: "Иначе Вы будете находиться в его лапах".
Однако что там какие-то предостережения, когда человеком овладела мечта! О них обычно вспоминают позже, когда мечта, как лед вымерзшей лужи, хрупнет под ногой и рассыплется, будто ничего и не было, ни лужи, ни ледяной корки.
Отдохнув у друга, Докучаев, как и задумал, проехал по всему намеченному маршруту, побывал на участках экспедиции. На выставке в Нижнем Новгороде получил диплом 1-го разряда "За плодотворную деятельность по изучению русских почв, создавшую новое направление в области почвоведения и школу учеников-последователей".
Вскоре после отъезда Докучаева покинул хутор и Измаильский. Уехал в Луганск, где недалеко от города, в селе Александрове, принял под свое управление капиталистическое имение. Здесь он узнает, что труд его "Влажность почвы и грунтовые воды в связи с рельефом местности и культурным состоянием поверхности почв", изданный еще в Полтаве, удостоен Академией наук Макарьевской премии. Радоваться бы ему такой высочайшей оценке, какой удостаивались не многие ученые. Торжествовать бы, что именно ему, как написал сам Докучаев, "в сущности первому, принадлежит честь НАУЧНО заглянуть в ЖИЗНЬ грунтовых вод". Наверно, и радовался, и торжествовал, поблагодарил Василия Васильевича, который конечно же и представлял книгу на соискание этой премии. Однако поблагодарил скупо, сдержанно, потому что все острее понимал: жить ему теперь неоплатным должником русской науки, "так как попал в такие жизненные условия, при которых нет никакой возможности помышлять о своих научных работах". И с горечью сознавал: нравственные качества теперешнего владельца таковы, что не вселяют ... и капли уверенности в возможности работать здесь, сохраняя свое имя незагрязненным".
Вот тебе и хозяйство на американских началах: не землей он теперь занимался, а строил то винокуренный завод, то мельницу. Что ни день, то неприятности. Да уж лучше иметь цело с помещиком-самодуром, чем с разбогатевшим биржевиком – "в глубине души своей это мелкие жулики, каковыми они и являются в частной своей жизни, когда она ничем не задрапирована".
Как же нужно ему было сейчас участие Докучаева, он несколько раз писал ему, но – никакого ответа. Обращался к знакомым, и наконец-то узнал: Докучаев снова надорвался, вернулся из Нижнего больным, теперь в лечебнице, очень плох...
12
На хутор Дьячков под Диканьку вызвался свозить меня Николай Иванович Гриб, один из старейших работников Полтавского опытного поля.
В назначенный час я подошел к старинному трехэтажному зданию, в котором и располагалась контора Опытного поля, основанного в 1884 году на краю поля Полтавской битвы не без влияния Докучаева и Измаильского – и очень часто оба упоминали о нем в письмах.
Сюда, на Опытное поле, заезжал Докучаев летом 1900 года, когда губернское земство пригласило его прочитать несколько лекций по почвоведению. Это было в дни последнего посещения милой его сердцу Малороссии. Известно даже точное число: "19 июня статистический персонал губернского земства, а также и сторонние слушатели, посещавшие все время лекции В.В.Докучаева, совершили под его руководством экскурсию на Полтавское опытное поле. Экскурсия имела целью наглядное ознакомление слушателей с простейшими способами физического и химического исследования (анализа) почв..."
В то время наверняка уже были и вот этот главный корпус, и вон та лаборатория, в которой, должно быть, и демонстрировались "главнейшие приборы, служащие для ... почвенных анализов, а также проделаны некоторые опыты с этими приборами"... Туда, должно быть, принесли для показа экскурсантам и первый отчет Опытного поля, изданный в 1888 году, на котором составитель начертал эпиграф, который и я взял к своей книге: "Слова и иллюзии проходят, факты же остаются”. Знаю, слова эти принадлежат русскому публицисту-демократу Д.И.Писареву. Да и сказал он чуть иначе: "Слова и иллюзии гибнут – факты остаются", однако моим мыслям почему-то созвучнее именно переиначенная фраза.
Я стоял, смотрел вокруг. Все тут было для меня по-особому свято и дорого. Но я еще не видел мемориальной доски у входа. Вернее, видел ее лишь издали и терялся в догадках: Измаильский тут конечно же бывал, но не работал. Докучаев тоже не работал, но...
Подошел ближе и замер от неожиданности.
"Лично для меня опытное поле, весь его коллектив, дал импульс для всей дальнейшей работы, дал веру в агрономическую работу".