Geum.ru

«Наука и вненаучное знание» в курсе философии науки

Вид материалаДокументы

Содержание


Г.И. Рузавин. Абдукция и методология научного поиска
Перевод с английского А.А. Веретенникова
В. Н. Порус
Апология сэра Карла
А.Л. Никифоров против Карла Поппера
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10

Академия



Г.И. Рузавин. Абдукция и методология научного поиска


Резюме. Абдуктивные рассуждения ввел в методологию науки Ч.С. Пирс в качестве средства поиска объяснительных гипотез. Поскольку ни традиционная, ни символическая логика не рассматривают гипотезу как логическую форму умозаключений, то абдуктивные рассуждения не только не получили дальнейшей разработки, но и встретили возражения со стороны логиков. Между тем такие рассуждения широко используются не только в науке, но и в самых разнообразных областях деятельности, связанной с поиском истины. Разделение контекста открытия и контекста обоснования, доминирующее в аналитической философии науки, также не способствовало разработке проблем абдукции и научного поиска в целом. В настоящей статье предпринята попытка показать, что абдукция хотя и не является логической формой умозаключения, тем не менее представляет собой важный эвристический метод поиска объяснительных гипотез.


Введение


Проблемы поиска новых научных истин привлекали внимание еще античных ученых, но систематически они стали разрабатываться только с возникновением экспериментального естествознания в ХVII в. Поскольку аристотелевская силлогистика рассматривала лишь умозаключения от общих утверждений к частным, то она не могла быть использована для анализа обобщений отдельных фактов, выражающих результаты наблюдений и экспериментов. В связи с этим Бэкон задался целью в противовес «Органону» Аристотеля построить свой «Новый Органон» мышления, который можно было бы использовать для исследования явлений природы. Его известные каноны индукции, систематизированные и развитые впоследствии Дж.С. Миллем, составили основное содержание индуктивной логики. Однако Бэкон слишком преувеличивал значение своих канонов индукции, рассматривая их как безошибочные способы открытия новых научных истин.

«Наш же путь открытия наук, – писал он, – немного оставляет остроте и силе дарования, но почти уравнивает их. Подобно тому, как для проведения прямой или описания совершенного круга много значат твердость, умелость и испытанность руки, если пользоваться только рукой, – мало или совсем ничего не значат, если пользоваться циркулем и линейкой. Так обстоит и с нашим методом»1..

Однако постепенно стало очевидным, что с помощью индуктивной модели можно анализировать лишь простейшие причинные связи между непосредственно наблюдаемыми явлениями и событиями. Чтобы раскрыть более глубокие закономерности природы, необходимо было вводить ненаблюдаемые объекты (молекулы, атомы, гены и т. п.) и строить научные теории, содержащие такие объекты. Постепенно ученые убеждались в том, что никакого прямого пути от наблюдаемых объектов к абстрактным теориям и законам не существует. Они могут быть открыты только в результате трудного и сложного процесса исследования, началом которого служат гипотезы, следствия из которых систематически проверяются с помощью наблюдений и экспериментов. На этой основе постепенно формируется гипотетико-дедуктивная модель науки, согласно которой задача философии науки ограничивается логическим анализом существующего знания и его проверкой.

Как происходит возникновение нового знания в науке, каким образом генерируются новые идеи, гипотезы и теории – все это относилось к компетенции эмпирической психологии познания. Так со временем возникло противопоставление контекста обоснования научного знания контексту его открытия, наиболее ясно выраженное Г. Рейхенбахом. «Акт открытия, – писал он, – не поддается логическому анализу. Не дело логика объяснять научные открытия; все, что он может сделать, – это проанализировать отношения между фактами и теорией… Я ввожу термины «контекст открытия» и «контекст обоснования», чтобы провести такое различие. Тогда мы должны сказать, что эпистемология занимается только контекстом обоснования»2.

Выдающийся американский логик и философ Чарльз С. Пирс еще в конце XIX в. выступил против подобных взглядов, считая, что логика и философия науки должны заниматься концептуальным анализом возникновения новых идей и гипотез в науке. Поэтому наряду с традиционными формами дедуктивных и индуктивных умозаключений он ввел абдукцию как специфический способ поиска объяснительных гипотез3…

Заключение


Философия науки долгое время занималась анализом готовых результатов научного исследования и поэтому не обращала внимания на процессы формирования нового знания. Разделение «контекста открытия» и «контекста обоснования», при котором роль философии сводилась исключительно к проверке и обоснованию научного знания, нашло свое яркое воплощение в гипотетико-дедуктивной модели науки. Попытки выхода за рамки такой модели, обращение к новым логико-методологическим средствам исследования процесса формирования нового научного знания расценивались как попытки возврата к построению логик открытия, наподобие индуктивной логики Бэкона. Именно так были оценены в 50-х годах прошлого века усилия Хэнсона использовать абдуктивную модель Пирса для поиска объяснительных гипотез. В 80-е годы оживились попытки использования эвристических средств для методологического анализа формирования и роста научного знания. В настоящее время такие попытки значительно расширились благодаря созданию новых вычислительных моделей, с помощью которых в 1989 г. Г. Саймону и др. удалось обнаружить адекватные вычислительные методы для переоткрытия эмпирических законов. Такие модели ставят своей целью не заменить ученого в процессе открытия, а усилить его когнитивные способности, подобно тому как телескоп служит для усиления возможностей наблюдения удаленных небесных тел. По-прежнему продолжается работа над концептуальными моделями, в том числе новыми, опирающимися на теорию игр, вопросно-ответный метод анализа процесса исследования и др. Все это свидетельствует о том, что процесс поиска и формирования нового научного знания можно анализировать и концептуальными средствами философии и методологии науки, а не отдавать полностью психологии творчества и истории науки.

Что касается абдукции, то её нельзя рассматривать как традиционное умозаключение, хотя бы потому, что в нем используется дедукция при выводе следствий из пробных гипотез, а индукция – для их проверки. Поэтому её следует рассматривать как специфический эвристический метод, который используется в науке для поиска объяснительных гипотез, а в практических рассуждениях – для оценки и оправдания предположений и догадок.



Ром Харре (Великобритания).

Гибридная психология: союз дискурс-анализа с нейронаукой4

Введение


По-видимому, с началом XIX в. противоречивая и нестабильная дисциплина «академическая психология» распадается на две абсолютно различных и несравнимых между собой области. Дискурсивная психология концентрируется на использовании значения в мире норм, в то время как нейропсихология – на исследовании процессов в мозге, слабо связанных с интуитивно определяемыми когнитивными процессами. В этой статье я хочу привести доводы в пользу слияния этих двух областей исследования в одну гибридную науку, что приведет к появлению дисциплины намного более мощной, чем все то, что создали психологи к настоящему времени.

Основной принцип дискурсивной психологии определяет орудия познания как символы и как наборы таких символических инструментов. В этом смысле обыденные языки являются наиболее важными объектами для исследования человеческой психики. Гибридная психология основывается на интуиции, согласно которой, несмотря на то, что в качестве инструмента, используемого людьми в процессе их деятельности, мозг может быть учтен в исследовании мира личностей, сами личности не могут быть описаны в качестве части мира нейронов и молекулярных процессов…


Перевод с английского А.А. Веретенникова



Панельная дискуссия


Карл Поппер и XXI век5


А.Л. Никифоров


В 2004 г. исполнилось 10 лет со дня смерти одного из наиболее известных философов XX столетия Карла Раймунда Поппера. На протяжении почти полувека его идеи привлекали внимание мирового философского сообщества, ему удалось создать школу, представителями которой были такие блестящие мыслители, как И. Лакатос, Дж. Агасси, У. Бартли, Дж. Уоткинс и другие. Работы Поппера хорошо известны в нашей стране. К ним уже давно привлечено сочувственное внимание многих известных исследователей. Так, В.Н. Садовский, анализируя воззрения Поппера по широкому кругу проблем, в значительной мере соглашается с ними. Более того, он считает, что Поппер «существенно предопределил судьбу развития философии, прежде всего, гносеологии по крайней мере на ближайшие десятилетия». «Смею думать, – замечает В.Н. Садовский, – что эволюционной эпистемологии Поппера... принадлежит большое будущее»6.

Да, много воды утекло за эти годы, особенно для наших соотечественников. Мнение авторитетных философов провоцирует задать вопрос: а что, собственно, осталось к сегодняшнему дню от десятка книг и сотни статей Поппера? Что осталось после шумных споров 60–70-х гг. вокруг его идей? Безусловно, Поппер вошел в историю философии XX столетия, но оставил ли он что-либо нашему веку? Существуют ли еще «попперианцы» – так, как существуют кантианцы, гегельянцы, марксисты? Какие из идей и концепций Поппера сохранятся в философской культуре XXI в.? Дело даже не в самом Поппере. За разговорами о нем стоит гораздо более интересный и важный вопрос: что остается от творчества философа последующим поколениям?

1. Как отмечал сам Поппер, первой и важнейшей для него проблемой была проблема демаркации, над которой он начал размышлять еще в 1919 г., когда ему было всего 17 лет. «В то время, – пишет он, – меня интересовал не вопрос о том, «когда теория истинна?», и не вопрос: «когда теория приемлема?». Я поставил перед собой другую проблему. Я хотел провести различие между наукой и псевдонаукой, прекрасно зная, что наука часто ошибается, и что псевдонаука может случайно натолкнуться на истину»7. Позднее в своей первой книге он так формулирует эту проблему: «Проблему нахождения критерия, который дал бы нам в руки средства для выявления различия между эмпирическими науками, с одной стороны, и математикой, логикой, а также «метафизическими» системами, с другой, я называю проблемой демаркации»8.

Хорошо известно, как Поппер решил эту проблему: «критерием научного статуса теории является ее фальсифицируемостъ, опровержимость, или проверяемость»9. Лишь те идеи и концепции являются научными, которые в принципе могут быть опровергнуты; если какую-то идею или теорию в принципе нельзя опровергнуть, то она лежит вне науки. Принцип фальсифицируемости играет столь важную роль в мировоззрении Поппера, что его философию часто называют «фальсификационизмом».

На первый взгляд, мысль Поппера выглядит привлекательно: действительно, ученый стремится к адекватному описанию мира; невероятно, чтобы он сразу пришел к такому описанию, скорее всего, он будет делать ошибки; следовательно, то построение, которое рискует быть фальсифицированным, которое способно оказаться ложным, направлено на описание мира и отвечает целям науки. Однако проблемы демаркации критерий Поппера не решает…


Как критиковать «критический рационализм»


В. Н. Порус


В докладе А.Л. Никифорова (как и в работах К. Поппера) «все ясно и кажется простым», а значит «не нужно ломать голову в усилиях понять его мысль». Если вынести за скобки иронически вежливые реверансы в сторону сэра Карла, его учеников и почитателей, особенно отечественных, останется следующее: в течение полувека значительная часть европейских философов находилась под гипнозом идей, пустота которых почему-то не всем была понятна с самого начала (это относится и к социально-политическим взглядам Поппера, которых докладчик все же «коснулся», чтобы обозначить свое отрицательное отношение к «идеологии западнизма»; здесь не место выяснять, какую идеологию он сам предпочитает, да и скучно это, господа!). Но вот рубеж столетий перейден и в философском хозяйстве пора провести инвентаризацию – что сохранить, а что вышвырнуть, подобно тому, как в Италии, говорят, в канун нового года выбрасывают на улицу отслужившие и уже ненужные вещи. Выходит, что философия Поппера – как раз такая вещь.

Простота простоте рознь. В данном случае она равна упрощению попперовских идей, да и не только их, а всей философии науки ХХ века.

Вот критикуется замысел «демаркации» между наукой и «псевдонаукой». Оставим в стороне, что докладчик лишь вскользь упомянул об эволюции попперовского фальсификационизма, которая, как отмечал И. Лакатос, шла от «догматической» и «наивной» версий к «утонченной», согласно которой «научность» теории определяется характером ее развития в рамках исследовательской программы: теория «научно приемлема», «если она имеет добавочное подкрепленное эмпирическое содержание по сравнению со своей предшественницей (или соперницей), то есть, если только она ведет к открытию новых фактов»10. Это оказалось неважным, поскольку, по мнению Никифорова, дело не в методологических инструментах – сама идея ошибочна: жесткой границы, которую пытались найти «демаркационисты», не существует, и это очень хорошо, ибо в противном случае не было бы обмена «идеями, понятиями, методами» между наукой и культурным контекстом, в котором она развивается. Замысел «демаркационизма» такой же провальный, как затея авантюриста, который хотел заставить служить своим честолюбивым и корыстным целям голову профессора Доуэля, сохранившую способность мыслить, но отрезанную от живого человеческого тела.

Итак, жесткой границы между наукой и культурным контекстом нет. Пусть так. А «нежесткая», «гибкая», «подвижная» – хоть она-то существует


Апология сэра Карла


М.А. Розов


Доклад А.Л. Никифорова состоит фактически из двух частей. В первой, основной, части он ниспровергает идеи К. Поппера и резюмирует свою позицию следующей недвусмысленной фразой: «Таким образом, окидывая общим взглядом основные идеи и концепции, выдвинутые Поппером, приходишь к несколько неожиданному выводу: уже к концу ХХ в. от них ничего не осталось, все они были рассмотрены и отвергнуты, в ХХI в. обсуждать идеи Поппера вряд ли кто-нибудь будет». Во второй части, значительно более короткой, он все же пытается отдать Попперу должное: «Оказывая воздействие на всех философов науки, работавших в его время, воспитывая учеников, организуя дискуссии с противниками и сторонниками, Поппер создавал историческую ткань развития философской мысли, вплетая в нее яркие нити собственных идей и концепций». Итак, кое-что все же осталось. «И, конечно, остались книги, – добавляет докладчик, – книги, которые будут читать и в ХХI в. Чтение Поппера – хорошая школа философского образования для любого философа».

А нет ли здесь противоречия…



А.Л. Никифоров против Карла Поппера:

останутся ли идеи и теории Поппера в XXI и последующих веках?


В.Н. Садовский


Россияне, как известно, нередко теряют чувство меры. Многие из нас склонны вознести на небеса в одночасье кого-то или что-то, в некоторых случаях имея для этого достаточные основания (так было с оценкой творческих достижений Поппера), а часто не имея таковых, а через некоторое время – не утруждая себя формулированием серьезных контраргументов – низвергнуть в бездну совсем недавно восхищавший нас предмет. Сказанное в полной мере относится к оценке значения философских теорий и концепций Поппера, которую дал А. Л. Никифоров в докладе «Карл Поппер и XXI век».

Главный тезис доклада таков – практически все основные идеи Поппера уже давно отброшены, и ими вот уже лет 15–20 никто не интересуется; Поппер – философ, концепции которого остались в прошлом веке. Никифоров пытается подкрепить этот тезис, проведя краткий анализ семи важнейших с его точки зрения философских нововведений Поппера, и его вердикт в каждом случае категоричен, например, «критерий фальсифицируемости не решил проблемы демаркации, да и сама проблема вызывает сомнения», «никакого «решения» проблемы индукции Поппер не дал, во всяком случае, никто не обратил внимания на его «решение»», попперовская схема роста научного знания «не решает той, действительно важной, эпистемологической проблемы – проблемы роста знания, – для решения которой была предназначена» и т.д. Я вернусь еще к этим попперовским проблемам и к их оценке Никифоровым, сейчас же отмечу следующее.

Докладчик задает следующий вопрос, точнее, два вопроса: первый – «Что, собственно, осталось к сегодняшнему дню от десятка книг и сотни (правильнее написать – сотней. – В.С.) статей Поппера? Что осталось после шумных споров 60 – 70-х гг. вокруг его идей? Безусловно, Поппер вошел в историю философии XX столетия, но оставил ли он что-либо нашему веку? Существуют ли еще попперианцы – так, как существуют кантианцы, гегелианцы, марксисты? Какие из идей и концепций Поппера сохранятся в философской культуре XXI в.?» и второй – «Дело даже не в самом Поппере. За разговорами о нем стоит гораздо более интересный и важный вопрос: что остается от творчества философа последующим поколениям?».

На первый вопрос, как я уже отметил, Никифоров отвечает категорически отрицательно – ничего не осталось, на второй ответа в его докладе я не нашел, а, не ответив на него, рассуждать на эту тему, на мой взгляд, невозможно.

Попытаюсь сам ответить на этот вопрос…


Ответ на «критику»