«Наука и вненаучное знание» в курсе философии науки

Вид материала

Документы

Содержание Контекст в герменевтике Контекст в аналитической традиции Контекст в психологии Контекст в социальной антропологии и лингвистике

Подобный материал:

• Вненаучное знание и современный кризис научного мировоззрения, 416.02kb.
• Тематика лекций для аспирантов, по специальности Химия Введение (4 ч.), 99.04kb.
• Знание вообще возникает и называется философией, в недифференциированом виде. До разделения, 34.82kb.
• Доклад на тему: «Взаимодействие философии и частных наук (метафизическая, натурфилософская, 152.34kb.
• Концепция исследовательских программ И. Лакатоса. Концепция личностного знания М. Полани., 83.28kb.
• Тематика лекций раздел философия и наука в системе культуры 14 ч. Лекция, 1264.31kb.
• 1. Связь истории и философии науки. Классификация наук. Естественные, социальные, гуманитарные, 4038.63kb.
• 1. Предмет философии науки. Наука и современный мир, 2823.97kb.
• Примерные вопросы к кандидатскому экзамену по Истории и философии науки, 33.95kb.
• Темы рефератов для сдачи экзаменов кандидатского минимума по «Истории и философии науки», 118.23kb.

Контекст в герменевтике

Следует подчеркнуть, что в рамках герменевтики понятие контекста не получает эксплицитной тематизации. Однако проблематика индивидуальности говорящего и понимающего (Ф. Шлейермахер), время и временность в экзистенциальном проекте (М. Хайдеггер), история, традиция и язык герменевтического опыта (Х.-Г. Гадамер) – все эти концепции артикулируют «контексты» герменевтического субъекта, которые, при всех различиях аналогичны известным понятиям теоретической лингвистики.

«Всякий акт понимания есть оборачивание акта речи» – так звучит известная формула Шлейермахера⁷. Герменевтика призвана показать, как данные на уровне языка значения слов в процессе речевого использования и понимания конкретизируются и превращаются в смыслы. Шлейермахер различает два процесса истолкования. «Грамматическая», или «объективная», интерпретация состоит в лингвистическом истолковании языковой формы текста, в анализе правильного применения слова, в выявлении подлинного авторского смысла. «Техническая» («психологическая», «субъективная») призвана раскрыть личность автора в ее специфичности и его стиль как единство языка и представлений⁸, осуществить «превращение» интерпретатора в автора. Первые контексты, связанные с позицией интерпретатора, суть присущие ему специфические условия и предпосылки (индивидуальное знание, языковый талант, талант знания человеческих особенностей). Вторые контексты открываются в самом процессе истолкования, который направлен на то, чтобы в круговороте целого и части попытаться понять стихию языка из его внешних взаимосвязей, и наоборот. В языке конструируются непосредственные контексты текста и с помощью языка реконструируются его опосредованные предпосылки и контексты. Контексты, создавая смысл текста, только и обнаруживают сам текст.

Гадамер формулирует понятие герменевтической ситуации и принцип влияния истории (Wirkungsgeschichte); в них выражается историчность контекстов, обеспечивающих понимание. «Wirkungsgeschichte» определяется им как столкновение традиций предмета с индивидуальной историчностью интерпретатора. Ситуация представляет собой место, ограничивающее возможности зрения. То, что может быть увидено, – это горизонт, круг зрения, включающий и ограничивающий все, что можно увидеть из данного пункта⁹. Язык, по Гадамеру, есть основа всякого опыта. Историчность и конечность языка определяют не только наш доступ к миру; в языке получают осмысленный образ традиции, в которых мы встречаемся со всякого рода историчностью, а также герменевтические ситуации, в которые мы встроены. «Бытие, доступное пониманию, есть язык» – так звучит формула Гадамера¹⁰. Итак, традиция, влияние истории, горизонт, герменевтическая ситуация, язык суть те контексты, в которых производятся смыслы и осуществляется герменевтический опыт, или процесс познания феноменов культуры.


Контекст в аналитической традиции


Проблема контекста, являясь герменевтической проблемой, в то же время не ограничена континентальной (немецкоязычной) герменевтической традицией. Понятая как философия языка герменевтика получает распространение и в аналитической (лингвистической) философии, для которой понятие контекста оказывается столь же значимым. Современные аналитические дискуссии по проблеме контекста производны от столкновения трех влиятельных концепций. Последние обычно ассоциируются с Д. Юмом (скептицизм), с Дж. Муром (здравый смысл) и с Л. Витгенштейном (идея контекста). Контекстуализм подчеркивает зависимость смысла и значения единиц языка от включенности в синтаксические, семантические и прагматические системы, от ситуации употребления, культуры и истории. Скептицизм доводит программу контекстуализма до крайне релятивистских следствий. Философия здравого смысла, напротив, отрицает необходимость контекстуального подхода. Современный эпистемологический контекстуализм возник, таким образом, как ответ на скептическое отрицание возможности знания мира вокруг нас и на упрощенное обоснование возможности такого знания. Контекстуализм в его современной аналитической версии стремится найти точки соприкосновения со скептицизмом и одновременно показать правомерность повседневного познания. Делается это путем выделения разных контекстов рассуждения и различия соответствующих им эпистемических критериев (более сильных и более слабых). Конфликт этих трех позиций, таким образом, имеет мнимый характер, или, точнее, обязан динамике нашего знания¹¹.


Контекст в психологии


Одним из первых психологов, осознавшим значение контекста в познании, был Карл Бюлер. Он сформулировал «теорию окрестности», или языкового окружения (Umfeldtheorie): «Не нужно быть специалистом, дабы понять, что важнейшая и наиболее значимая окрестность языкового знака представлена его контекстом; единичное являет себя в связи с другими себе подобными, и эта связь выступает в качестве окрестности, наполненной динамикой и влиянием»¹². Здесь Бюлер обнаруживает свою приверженность гештальттеоретической парадигме, согласно которой единичные элементы образуют изменчивые целостности и переживаются в контексте последних. Перенос гештальттеории из психологии в теорию языка (из теории цвета было взято, в частности, понятие «поле» – Feld) означал, что отдельные языковые феномены рассматриваются не изолированно, но лишь в отношении к доминирующим над ними целостностям.

Сходную позицию отстаивал примерно в то же время Л.С. Выготский: «Слово вбирает в себя, впитывает из всего контекста, в который оно вплетено, интеллектуальные и аффективные содержания и начинает значить больше и меньше, чем содержится в его значении, когда мы его рассматриваем изолированно и вне контекста: больше – потому что круг его значений расширяется, приобретая еще целый ряд зон, наполненных новым содержанием; меньше – потому, что абстрактное значение слова ограничивается и сужается тем, что слово означает только в данном контексте… В этом отношении смысл слова является неисчерпаемым… Слово приобретает свой смысл только во фразе, сама фраза приобретает смысл только в контексте абзаца, абзац – в контексте книги, книга – в контексте всего творчества автора»¹³.

Современный контекстуализм в когнитивистски ориентированной психологии¹⁴ нередко представляет собой заимствование из философии науки. Так, в частности, реляционная теория фреймов (RFT) основана на функциональном контекстуализме, как он формулируется Гиффордом и Хэйесом¹⁵. Функциональный контекстуализм развивается в русле философского прагматизма и характеризуется своей базисной метафорой и критерием истины¹⁶. Базисная метафора служит главной аналогией, с помощью которой теоретик подходит к пониманию мира, а критерий истины дает основу для оценки состоятельности анализа.

Базисная метафора контекстуализма есть текущее действие, понятое в своих структурно-функциональных деталях и во взаимоотношении с той системой, частью которой они являются. Это чтение книги, поедание бутерброда, преподавание в классе и т.п. Такие события – конкретные практические акты, которые «производятся кем-то в некоторых целях в некотором контексте»¹⁷. «Контекст» в данном смысле – это не просто физический, но исторический контекст – контекст-как-история, а не «контекст-как-место»¹⁸. Это употребление термина, полагает И. Моррис, ведет начало от понятия контекста Дж. Дьюи как «исторической ситуативности значения и функции поведения»¹⁹. Функция данного акта отражает собой влияние прошлых событий и служит для влияния на будущие события в постоянно изменяющейся, динамической манере. Исходя из этого, Пеппер рассматривает в качестве базисной метафоры контекстуализма понятие исторического события²⁰.

Контекстуалисты рассматривают акт и контекст как единое интерактивное целое и выделяют в нем отдельные части только для достижения практических целей. Подходы, в которых, к примеру, поведенческие события расчленяются на изолированные «стимулы» и «реакции», подчинены достижению некоторой цели (предсказанию и влиянию на поведение), а не раскрытию «истинной структуры мира». Подобные различения в контекстуализме имеют не онтологический, а методологический смысл.

В прагматизме истина и значение идеи состоят в их функции, или полезности, а не в том, насколько адекватны их претензии на отражение реальности. Критерий истины в прагматистском контекстуализме именуется «успешной работой»: анализу приписывается истинность, или валидность, поскольку он ведет к эффективному действию или достижению некоторой цели. Это понятие истины не требует и даже не касается существования абсолютных, фундаменталистских истин или допущений по поводу Вселенной. Для контекстуалиста идеи верифицируются сериями человеческого опыта, идея «значения» существенно определяется своими эмпирическими, или практическими, следствиями, а «истина» идеи – тем, насколько эти следствия отражают успешное действие. Это вполне соответствует подходу У. Джеймса, который пишет: «Истина идеи – это не застойное качество, присущее ей. Истина случается с идеей. Идея становится истинной, она делается истинной благодаря событиям»²¹.


Контекст в социальной антропологии и лингвистике


Современная социальная антропология стремится объяснить и понять все наличное социальное и культурное многообразие. Главный ее метод – это локализирование конкретных социальных феноменов в рамках широкого компаративного контекста. Она выделяет следующие его измерения²²:

- окружение (setting): социальные и пространственные рамки, в которых происходят интеракции;

– поведенческая среда (behavioral environment): способ, которым участники используют свои тела и поведение как ресурсы для фреймирования и организации разговора (жесты, позы, взгляды);

– языковой контекст (language as context): способ, которым сам разговор, или текст, озвучивает и продуцирует контекст для другого разговора, или текста;

– экстраситуационный контекст (extra-situational context): понимание обмена репликами требует «базисного знания» (background knowledge), которое выходит далеко за пределы локального разговора и непосредственного окружения.

В 1990-е годы социальные науки пережили этнографический поворот²³. Особенной антропологической новацией в арсенале социально-гуманитарного знания является так называемая «качественная методология». Последняя призвана дать новые возможности для понимания когнитивного, эмоционального и поведенческого развития, а также тех проблем, которые характеризуют современное общество в целом. К качественным методам относится широкая палитра средств, начиная с включенного наблюдения и кончая герменевтической работой с текстом. Позиционируя качественные этнографические исследования в центре социально-научного знания, антропологи специально демонстрируют эпистемологическую актуальность понятия контекста (а также понятий значения и субъективности) в науках о поведении.

В своих представлениях о контексте современная социальная антропология опирается, впрочем, на давние традиции британской школы «контекстуализма»²⁴, которая зародилась в работах Б. Малиновского и Дж. Фёрса в 30-е годы XX в. Эта школа обобщила некоторые идеи, которые уже встречаются у В. Гумбольта и Ф. Соссюра, и предвосхитила то, на чем позже специально сосредоточилась интерпретативная антропология и социолингвистика (функциональная лингвистика).

Б. Малиновский первоначально считал, что зависимость языка от сферы его использования есть черта примитивных, или первобытных, языков²⁵. Однако затем он изменил свою точку зрения: «Подлинное понимание слов всегда, в конце концов, выводится из опыта деятельности в тех аспектах реальности, к которым относятся эти слова»²⁶. Это то, что может быть названо «контекстом ситуации». За его пределами лежит то, что можно назвать «культурным контекстом», и определение слова отчасти состоит в отнесении его к контексту культуры. Язык как система лексики и грамматики относится к контексту культуры; примеры использования языка – специальные тексты и их элементы – относятся к контексту ситуации. Оба этих контекста находятся за пределами языка.

Лингвисты, не формулируя отчетливо понятие ситуативного контекста, также постепенно приходили к пониманию его необходимости, как скоро «текст» перестал быть ограничен письменным языком и уже не относился преимущественно к результатам работы умерших авторов; лингвисты обратились к речи, к диалектологии. И здесь им пришлось принять во внимание такие факторы, как отнесение к личности, объектам и событиям, находящимся в поле внимания говорящего (экзофорический деиксис – как лингвистическое определение неязыковой ситуации). Так, говоря словами М. Холлидея, известного британского лингвиста, «ситуация была уподоблена тексту, окружающему отрезок проговариваемого дискурса»²⁷.

Понятие культурного контекста языка как системы было, вместе с тем, значительно полнее артикулировано у Сепира и Уорфа. Сепир не использовал выражение «context of culture», но он на деле интерпретировал язык как выражение ментальной жизни говорящего, и, исходя их этого, он и Уорф разработали свою концепцию взаимодействия языка и культуры («гипотеза Сепира-Уорфа»). Согласно ей, поскольку язык развивался как часть всякой человеческой культуры, он функционировал как первичное средство, с помощью которого подтверждались и транслировались в социальную реальность базисные восприятия и интерсубъективный опыт индивидов. В этом смысле культура предлагает контекст языка, в котором интерпретируются слова и грамматические системы. Уорф называл «криптотипами» системы значений, которые скрываются глубоко под поверхностью грамматических конструкций и могут быть обнаружены лишь при основательном грамматическом анализе²⁸.

Эти две главные традиции изучения языка в контексте – британская и американская – существенно дополняют друг друга. Первая фокусируется на ситуации как контексте языка в качестве текста, причем язык рассматривается как форма деятельности, как осуществление социальных отношений и процессов. Вторая фокусируется на культуре как контексте языка в качестве системы; язык здесь понимается как форма отражения, как встраивание опыта в теорию или модель реальности.

Однако многообразие контекстуальных факторов, относящихся как к языку, так и к его окружению, и различающихся применительно к устной и письменной речи, составляет реальную проблему для лингвистов, которые не находят алгоритмического способа распознавания существенных и несущественных факторов. Вот типичное свидетельство данного положения дел: «Нам следует продумать длинные перечни контекстуальных факторов. Проблема в том, что мир предлагает нам столь бесконечное разнообразие ситуаций. Мы должны учиться концентрироваться на тех признаках, которые релевантны для нашей цели, и игнорировать остальные»²⁹. Примечательно, что под этим может немедленно подписаться и современный эпистемолог, занятый процессом социокультурной реконструкции некоторой познавательной ситуации. Но как же выделить и структурировать, иерархизировать факторы, влияющие на процесс познания в конкретном случае? Какие из них и когда играют решающую и второстепенную роль? Какова степень такого влияния? Все это, по-прежнему, открытые вопросы. Баланс между наукой и искусством остается поэтому неизбежной стратегией контекстуальной реконструкции. Ее методология далека от алгоритмичности, она, скорее, ситуативна.

Таким образом, теория контекста, как она формулируется в целом ряде гуманитарных исследований, фатально обречена на неудачу в силу бесконечности контекстов и ситуаций. Это характерно, к примеру, для интерпретативной антропологии К. Гирца³⁰. Она в лучшем случае может предложить типологическую рамку, которая в процессе анализа текста требует от интерпретатора конкретизации, определяемой спецификой контекстуальных отношений. Из этого следует, что не может быть теории контекста как закрытой системы. На этой основе современные лингвисты нередко объявляют понятие контекста тривиальным и даже пустым, поскольку де нет ни одной фразы, которой можно придать смысл вне контекста³¹. Остается лишь строить модели процесса интерпретации, в которых контекст играет значимую роль, и выводить из этого следствия для теории языковых актов. Именно к такому скептическому выводу приходят критически настроенные лингвисты³², сознающие пределы теоретизации в своей дисциплине.

Извлекаемый из данного анализа урок состоит в том, что для содержательного эпистемологического использования термина «контекст» нужно построить его типологическое определение на основе разных форм проявления языка и различных типов социальности. Это – специальная задача, которая еще далека до своего решения. Можно, однако, высказать гипотезу, что философское понятие контекста будет сформулировано не столько как обобщение лингвистических, антропологических и психологических значений этого термина, сколько путем его контекстуального определения в системе таких понятий, как «текст», «дискурс», «знание», «культура» и «социальность».


Итоги


Опыт классической теории познания неожиданно оказывается значимым и востребованным на этапе современной – постклассической – эпистемологии, пересматривающей ряд положений как классического, так и неклассического подхода к познанию. Философ, занятый социокультурным истолкованием некоторого элемента знания, воодушевлен теми многообразными смыслами, которыми оно обрастает, превращаясь из гносеологической абстракции в культурный объект. Однако он упускает из вида, что всякая контекстуализация есть локализация, переход от возможного многообразия смыслов к их реальной ограниченности, переход от общего к частному. Практикуемый сам по себе этот метод ведет от философского обобщения к специально-научному описанию, – к тому, что по идее призвано служить исходным пунктом философской рефлексии, но оказывается ее невольным, пусть и неокончательным результатом. Блеск контекстуализма нуждается в философском контексте, последний же представляет собой обращение к абсолютному. Философия как таковая – это мысль на фоне абсолюта. Внимание к контексту, в свою очередь, позволяет показать, что абсолют не просто витает в «умном месте», но наполнен человеческим, культурным, историческим содержанием, которое всегда стремится выйти за свои собственные пределы.