Geum.ru

Оссии: философская и междисциплинарная парадигма материалы Всероссийской научной конференции г. Белгород, 4-7 октября 2006 года Вдвух частях Часть I белгород 2007

Вид материалаДокументы
Белгород, БелГУ
Брачный возраст
Подобный материал:
1   ...   8   9   10   11   12   13   14   15   ...   21

Белгород, БелГУ



Истоки неудач современных реформ в России необходимо искать в ее прошлом, и если демократические начала в политической сфере современного российского общества приживаются с огромным трудом, то, можно с уверенностью предположить, что им противостоит мощная традиция политической жизни, которая складывалась веками. Не существует народов, предрасположенных к демократии или к тоталитаризму, а есть конкретные условия, которые способствуют становлению соответствующей традиции. Отсюда следует, что если удастся показать те условия, в которых складывалась традиция русского авторитаризма, то станет возможным понять причины его устойчивости в общественном сознании и выработать способы и методы его преодоления или использования его лучших сторон в современных реалиях

Проблема происхождения российского авторитаризма в последние десятилетия является одной из наиболее животрепещущих и обсуждаемых как научной среде, так и в обществе. В стремлении изучить его причины, истоки, следствия и способы преодоления в исторической и политологической науке сформировалось два основных течения, имеющих своими предшественниками в известной степени «славянофилов» и «западников» 30-х гг. XIX в. Так и сейчас, современные «западники» (например,
А.Л. Янов) полагают, что русская (она же советская) политическая модель является уклонением от магистрального пути развития мировой цивилизации. «Славянофилы»-«почвенники», напротив, подчеркивают неизбежность формирования в России авторитарной традиции, объясняя это воздействием различных факторов (к примеру, византийского, православного наследия. См., например, последние работы В.В. Ильина, А.С. Панарина или А.П. Андреева). Так, В.В. Ильин отмечал, анализируя причины столь резкого неприятия Запада России, что «…за эфемерной ширмой казуистической формы – сущностный содержательный разрыв, пропасть миропонимания. Византизм (восточный путь) – кратократический, политарный путь власти, подчинившей душу. Европеизм (западный путь) – путь двух мечей, равнодостойных начал – административного и духовного… Византийским кратократическим началом и пропиталась Русь, что способствовало ее страновому выживанию: в агрессивной жестко конкурентной геополитической среде, принуждавшей перманентно отстаивать право на независимость силой, единственный шанс державного самоподдержания заключался в централизации и консолидации власти, обеспечиваемых этатизацией церкви…»1.

На наш взгляд, для того, чтобы определить природу русского авторитаризма и причины его устойчивости как в политической сфере жизни российского общества, так и в его массовом сознании, необходимо взглянуть на проблему комплексно, и, прежде всего тщательно исследовать особенности формирования современного российского общества. Не вызывает сомнения тот факт, что на формирование характерной политической традиции в России оказывали воздействие самые разнообразные факторы, причем отнюдь не последним было влияние фактора природного (включающего в себя как природно-климатический, так и географический) и фактора религиозного (византийское православие с его характерным отношением к Государству, Церкви и Богу). Наложившись друг на друга, вкупе с образом мышления, присущим традиционному обществу, они способствовали, на наш взгляд, зарождению традиции русского авторитаризма. Однако была ли эта традиция единственной?

Рождение Российского государства стало ответом на сильнейшее внешнее давление со стороны враждебно настроенных по отношению к русской цивилизации соседей. «Русское централизованное государство появилось на свет в жестоком противоборстве с Ордой и Литвой как мощная милитаризованная (выделено нами – П.В.) организация, которая, – отмечал А.Н. Сахаров, – решив внутри- и внешнеполитические задачи – объединение русских земель и свержение татаро-монгольского ига, сразу же приступила к восстановлению былой общности восточного славянства… От обороны и борьбы за независимость Русское централизованное государство логично перешло к все более расширяющейся и ожесточающейся экспансии…»2. Соглашаясь с этим высказыванием, тем не менее отметим, что на первых порах Московское государство было относительно слабым, а власть государя, по замечанию Н.Н. Покровского, «базировалась не на единственном понятии «государство», а на двух понятиях – «государство» и «общество», на продуманной системе не только прямых, но и обратных связей между ними…»1. Слабость же центральной власти предполагала существование развитой системы местного, «земского» самоуправления, без опоры на которое власть физически не смогла бы осуществлять управление страной. Следовательно, можно с уверенностью предположить, что на начальных этапах существования российской государственности авторитарная тенденция была вовсе не единственной и у нее существовала альтернатива.

Тогда возникает вполне закономерный вопрос – а почему эта альтернатива не получила своего развития и постепенно заглохла, в чем причины ее постепенного угасания? Ответ необходимо, по нашему мнению, искать в особенностях последующего развития России. Оценивая положение Московского государства в XV-XVI вв., В.О. Ключевский отмечал, что его территориальное расширение в эти десятилетия поставило Русское государство «…в непосредственное соседство с внешними иноплеменными врагами Руси – шведами, литовцами, поляками, татарами. Это соседство ставило государство в положение, которое делало его похожим на вооруженный лагерь (выделено нами – П.В.), с трех сторон окруженный врагами…».2 На это утверждение можно возразить, что любое государство так или иначе находится в окружении враждебно настроенных соседей, не испытывающих альтруистических чувств по отношению друг к другу. Однако одно дело Западная Европа, которая еще со времен Средневековья осознавала себя некоей единой общностью, Respublica Christiana, и другое дело Россия, православная страна, оказавшаяся после падения Византии и балканских православных государств к концу XV в. единственной независимой крупной державой, государственной религией и идеологией которой являлось православие.

Можно согласиться с мнением С. Хантингтона, что, начиная с 1500 г. формирующиеся государства Запада «представляли собой многополюсную международную систему в пределах западной цивилизации (выделено мною – П.В.). Они взаимодействовали и конкурировали друг с другом, вели войны против друг друга. В то же время западные нации расширялись, завоевывали, колонизировали и оказывали несомненное влияние на все остальные цивилизации…»3. Учитывая реалии того времени, такое влияние осуществлялось, как правило, посредством вооруженной агрессии, военным путем. Войны же между цивилизациями всегда носили ярко выраженный антагонистический характер. Как правильно подметил еще сто лет назад русский военный историк и теоретик Н.П. Михневич, «…войны однокультурных народов всегда более или менее нерешительны; войны разнокультурных – всегда роковые…»1. Яркий пример тому – многовековой конфликт между мусульманами и христианами в Иберии, закончившийся изгнанием мусульман обратно в Африку или история Крестовых походов, завершившаяся в конце концов уничтожением крестоносных государств египетскими мамлюками. Эти войны шли с крайним ожесточением и до полной победы над неприятелем. Между тем практически любые европейские конфликты той эпохи так или иначе вращались вокруг вопроса о том, кто будет доминировать в европейской политической и экономической жизни и практически никогда речь не шла о полном истреблении неприятеля (во всяком случае, до тех пор, пока войны велись между королями, а не между народами и до тех пор, пока войны «политические» не сменились войнами «идеологическими»).

Именно такого рода межцивилизационный конфликт и разгорелся в конце XV в. на востоке Европы между, с одной стороны, Москвой, претендовавшей на статус единственного наследника Византийской империи, а с другой Польшей и Литвой как окраиной, своего рода бастионом западного мира против восточного варварства, мира и осколками Золотой Орды – Казанским и Крымским ханствами. Копившиеся веками противоречия и претензии разрядились в многолетнем конфликте, ставкой в котором было безо всякого преувеличения победа или смерть, устранение геополитического конкурента. «В затянувшемся акте этого воздействия, – писал
А. Тойнби, – продолжавшемся более 250 лет, самым драматическим моментом было непрекращающееся балансирование между стремительным развитием технологии на Западе и упорным желанием России сохранить свою независимость и, более того, расширить свою империю в Центральной и Восточной Азии…»2.

В этих условиях Российское государство должно было сыграть роль своего рода защитной оболочки, кокона, внутри которого оригинальная русская православная цивилизация получила шанс на выживание и дальнейшее развитие. Между тем характерной чертой развития политической системы Европы и ее периферии в XVI в. была экспансия, политическая, территориальная, экономическая и культурная. «Шестнадцатый век был веком великих лоскутных империй», – писал французский историк П. Шоню3. И, чтобы выжить в этих условиях, Россия также должна была стать империей.

Однако для того, чтобы добиться разрешения этой задачи, нужны были немалые ресурсы – и природные, и людские, и финансовые. Однако ни по одному из этих параметров Россия вплоть до XVIII в. никак не могла претендовать на статус великой державы. Ядро Московского государства сформировалось в весьма суровых природных условиях, на бедной почвами и минеральными ресурсами землях, с редким населением, на дальней периферии Европы и Азии, вдалеке от важнейших торговых коммуникаций. «…Природа для Западной Европы, для ее народов была мать; для Восточной Европы, для народов, которым суждено было здесь действовать – мачеха…» – совершенно справедливо отмечал С.М. Соловьев1.

В итоге попытка создания империи на том базисе, что был заложен при Иване III и достиг своей наивысшей точки развития в начале правления Ивана IV, закончилась трагедией. Успешно завершив первый этап создания империи, покорив Казань и Астрахань, эти осколки Золотой Орды, Иван попытался добиться свободного выхода в Европу и вступилв Ливонскую войну2. Предполагая встретить слабого противника в лице умиравшего естественной смертью Ливонского ордена, первый российский царь неожиданно столкнулся с мощным неприятелем – соединенным Польско-Литовским государством. Попытка России активизировать западное направление своей внешней политики ускорило интеграционные процессы в Литве и Польше, что привело в конечном итоге к созданию в 1569 г. мощного государства – Речи Посполитой. Этот враг оказался Москве не по зубам. К тому же представившимся моментом округлить свои владения на балтийских берегах поспешили воспользоваться шведы и датчане, занявших откровенно недружелюбную позицию по отношению к Москве. Крым, в свою очередь, постарался максимально ослабить Москву с тем, чтобы она больше не представляла угрозы мусульманским юртам.

Итог войны сразу на несколько фронтов оказался для России печален. «Правление Ивана раскрыло в драматической и даже страшной форме всю парадоксальность попыток создать мировую империю на незащищенной и неблагодатной земле северо-востока Европейской равнины. В военном плане Московия становилась ведущей державой. В экономическом – была весьма многообещающей благодаря своим богатым людским и территориальным ресурсам (хотя это утверждение по отношению к России XVI и даже XVII довольно сомнительно – П.В.). Однако уровень ее технического развития оказался слишком примитивен для мобилизации всех этих ресурсов, а расслаивающаяся, ограниченная и патримониальная природа унаследованной Русью социальной структуры препятствовала объединению ее сил…».3 Последовавшая после правления Ивана Грозного и относительно спокойного времени Федора Иоанновича Смута поставила Российское государство на грань гибели. Присяга москвичей польскому королевичу Владиславу ознаменовала высшую точку Смуты и едва не положила конец истории независимой православной России.

В чем же были причины неудачи первой попытки создания империи? На наш взгляд, она была обусловлена прежде всего тем отмеченной выше бедностью Российского государства, явным несоответствием имевшихся в распоряжении последнего великого Рюриковича людских, материальных и финансовых ресурсов поставленной задаче, неадекватностью сложившегося к тому времени аппарата управления страной1, который, как справедливо заметил Дж. Хоскинг, не мог обеспечить концентрации скудных ресурсов для достижения намеченной цели, и неготовностью общества идти на жертвы ради этого. Интересы монархии и «земли» разошлись, и это стало одной из важней причин трагедии, постигшей Россию в конце XVI – начале XVII вв.

Шок и потрясение, испытанное Россией и русским обществом в результате Смуты, на наш взгляд, были таковы, что полностью перечеркнули всякую возможность альтернативного развития. Если до этого и могли быть какие-то иллюзии, то теперь они оказались полностью перечеркнуты – спасение от повторения Смуты виделось теперь только в сильной центральной власти. Испытанное «…давление на Россию со стороны Польши и Швеции в XVII в. было столь яростным, что оно неминуемо должно было вызвать ответную реакцию. Временное присутствие польского гарнизона в Москве и постоянное присутствие шведской армии на берегах Нарвы и Невы глубоко травмировало русских, и этот внутренний шок подтолкнул их к практическим действиям …», – писал А. Тойнби.2 Главный вывод, сделанный из бурных событий эпохи Смутного времени, заключался прежде всего в том, что в Москве четко усвоили, что «…в условиях того времени стать «ведущей державой» значило обладать экономическим и военным потенциалом, позволяющим играть ведущую роль в мировой политике и вести активную наступательную внешнюю политику, столь же агрессивную и экспансионистскую, как у других крупных европейских держав… Дальнейшая экспансия была невозможна без сильной профессиональной армии, опирающейся на современную индустрию, что… требовало радикальной реформы...»3. Однако в условиях острой нехватки ресурсов разрешить эту задачу можно было только в ущерб традиционным вольностям и свободам. Как справедливо указывал русский философ Г.П. Федотов: «Весь процесс исторического развития на Руси стал обратным западноевропейскому: это было развитие от свободы к рабству. Рабство диктовалось не капризом властителей, а новым национальным заданием: создания Империи на скудном экономическом базисе. Только крайним и всеобщим напряжением, железной дисциплиной, страшными жертвами могло существовать это нищее, варварское, бесконечно разрастающееся государство (выделено нами – П.В. И от себя мы добавим – судя по всему, это был единственный выход, ибо в начале XVII в. Европа еще была не готова к экспансии в восточном направлении и у России было время подготовиться к рывку с тем, чтобы встретить потенциальную угрозу во всеоружии)…»1.

Прежние вольности и свободы оказались несовместимы с новейшими требованиями в политической и военной сфере, тогда как московское «рабство» – наоборот2. Русское «служилое» государство3, сложившееся в позднем Средневековье, оказалось способно мобилизовать все скудные силы и ресурсы общества для решения общественно важной задачи – дать адекватный ответ на военный вызов как со стороны и Запада, и Востока4.

Т.о., все эти обстоятельства обусловили формирование особого, «мобилизационного», характера Российского государства и, при бедности ресурсов и примитивности хозяйства, его растущую отсталость культурную, научную и техническую. Относительно неблагоприятные, эти условия способствовали, с одной стороны, замедлению темпов социально-экономического и политического развития России, а с другой стороны, необходимость преодоления неблагоприятного их влияния неизбежно вела к формированию, сохранению и дальнейшему совершенствованию жесткой, авторитарной системы управления как условия выживания общества. В немалой степени этому способствовали как религиозный фактор, так и агротрадиционалистский характер русского общества

Поскольку в России признаки того, что отход от традиционного общества стал четкой тенденцией (ускоренная индустриализация страны и связанный с нею переход к индустриальному обществу, столь же ускоренная урбанизация, культурная революция вместе с секуляризацией сознания значительной части общества и пр.) появились лишь в конце 20-х – начале 30-х гг. минувшего столетия, следовательно, и условия для перемены политической традиции не могли появиться раньше этого времени. Однако в силу целого ряда причин возможность смены политической традиции не была реализована, напротив, авторитаризм только усилился. Лишь к концу ХХ столетия он вошел в противоречие с изменившейся социально-политической и культурной обстановкой в стране. Кризис авторитаризма способствовал началу демократических реформ, но сам отнюдь не ушел в прошлое, поскольку исторический опыт свидетельствовал о его эффективности в кризисных ситуациях (при умелом использовании его достоинств). Современный российский кризис, затронувший все стороны жизни общества и государства, только способствовал реанимации идеи авторитаризма как наиболее верного способа выхода из затянувшегося кризиса.

Т.о., подводя итог всему вышесказанному, можно с высокой степенью уверенности предположить, что существует прямая и непосредственная взаимосвязь между необходимостью создания сильной, конкурентоспособной государственности, сложными природно-географическим условиями, в которых происходило складывание и развитие русского позднесредневекового общества, православной концепцией власти, заимствованной русскими в Византии вместе с христианством, и особенностями взаимоотношений Русского государства с соседями. Эти факторы оказали, на наш взгляд, сильнейшее воздействие на формирование русской политической традиции, в основу которой лег авторитаризм как принцип организации политической власти.

Работа подготовлена при поддержке гранта РГНФ № 06-01-02056а


БРАЧНЫЙ ВОЗРАСТ
В ОТЕЧЕСТВЕННОЙ КУЛЬТУРНО-ФИЛОСОФСКОЙ

АНТРОПОЛОГИИ И ЛЮБВИ


Плеханова М.В.

г. Белгород, БелГУ


Являясь одним из важнейших социальных институтов, семья способна влиять на стабильность общества, обеспечивая реализацию социальных норм и моделей поведения, регламентацию взаимоотношений в рамках семейного права, осуществление преемственности социокультурных традиций. Специфический характер семейных отношений, эмоциональные связи между ее членами позволяют семье осуществлять развитие личности, выступая важнейшим фактором социального воспитания.

Именно в семье закладываются основы личности, его физического, нравственного и духовного здоровья, формируются характер и интеллект, привычки и склонности, проявляются индивидуальные особенности. В семье формируются основополагающие качества личности: любовь и гуманизм, социальная направленность на другого человека, способность понимать его чувства и мотивы поведения, эмоциональность, отзывчивость и др. Таким образом, семья «воспроизводит» особый тип человека, личности, который «соответствует» определенному этапу развития общества.

В последнее время широко практикуется разработка философских исследований по отдельным направлениям антропологии: политической, экономической, юридической, педагогической, психологической и т.д. Выделяется и культурно-философская антропология пола и любви. «Предметом последней является философская, художественная, религиозная рефлексия взаимоотношения полов, – иными словами, культурно-философская антропология пола и любви рассматривает половую культуру через ее отражение в философии, искусстве, религиозной морали», – пишет
А.М. Страхов [1].

Проблема брачного возраста чрезвычайно актуальна для современной России, тем более, что теперь часто браку предшествует довольно длительное сожительство, когда стороны по взаимному согласию отказываются принимать на себя какие-либо вытекающие из регистрируемого брачного союза обязательства. Однако возраст вступающих в брак лиц является одним из факторов стабильности семьи. Так например, Л.Б.Шнейдер выделяет в качестве добрачных факторов риска семьи следующие: ранний возраст брачующихся ( в России для мужчин – до 20 лет, для женщин – до 18 лет); поздний возраст вступления в брак ( в России для мужчин – 30-32 года, для женщин – 25-27 лет); превышение возраста жены относительно возраста мужа [2].

Брачный возраст во многом определяет степень готовности супругов к семейной жизни как в личностном, так и в социальном плане. В этой связи представляет интерес культурно-исторический анализ традиционного отношения к брачному возрасту в России.

В русском народе многие столетия практиковались ранние браки, освящаемые церковным обрядом. «В понятии русского человека половое сношение вне брака – грех. О тех, кто еще не вступал в эти сношения, в народе так и говорили: “Он (она) еще греха не знает», – отмечает О.А. Платонов в книге «Русская цивилизация» [3]. Молодожены в крестьянской среде не очень отличались по возрасту и уж тем более по сексуальному опыту, начало половой и семейной жизни у них совпадало.

Симпатии играли какую-то роль, но выбор жениха или невесты если и не осуществлялся родителями (нередко вопреки желанию молодых людей), то одобрялся: без родительского благословения под венец не шли. Не этим ли обстоятельством объясняется значительное количество русских народных пословиц, посвященных «злой жене»? Их приводит О.А. Платонов: «“Злая жена сведет мужа с ума”. “Злая жена – поборница греху”. “Злая жена – та же змея”. “Злая жена – злее зла”. “Лучше камень долбить, нежели злую жену учить”. В общем, по мнению русского человека, “от злой жены не уйдешь”. “От злой жены одна смерть спасает да пострижение”» [4]. О злом муже пословицы умалчивают, что понятно: в условиях полного и безраздельного господства мужчины муж и командовал и бил, да еще находил своему жестокому («злому») обращение всяческое оправдание. И женщины с побоями смирялись

В дореволюционной России в крестьянской среде отличается высокий уровень брачности, т. к. во многом этому способствовали экономические предпосылки. Только женатый крестьянин мог получить земельный надел – главный источник средств существования, платить налоги, нести повинности. Женитьба и замужество повышали социальный статус молодых людей. Сельская община начинала воспринимать всерьез только семейного человека [5].

Многие исследователи расценивают подобный брак как хозяйственно-экономическую сделку, а не взаимную любовь и привязанность [6]. Общепринятый брачный возраст в крестьянской среде в России составлял для молодых людей 18-20 лет, для девушек 16-18 лет. Однако в ряде центральных губерний (Курской, Орловской, Рязанской) девушек выдавали замуж в 13-15 лет, иногда – даже в 12, мотивируя это необходимостью иметь в доме работницу или хозяйку [7].

Неравный по возрасту брак в народе категорически осуждался, такой брак встречался в маргинальной городской простонародной среде и в аристократических дворянских кругах, в которых широко практиковался мужской добрачный сексуальный опыт, нередко ранний, приобретаемый с прислугой или в публичных домах.

Русская классическая художественная литература неравные по возрасту браки также осуждала, примером чему служит художественное творчество Ф.М. Достоевского. Поздний Л.Н. Толстой, уже категорический противник добрачной половой жизни, настаивает на раннем браке и совпадении начала половой и семейной жизни, причем половая жизнь, о чем он пишет в «Крейцеровой сонате», служит одной цели – деторождению без остановки. Такая позиция писателя совпадала со взглядами на брак, критикуемой Л.Н.Толстым по другим вопросам. Ярым сторонником ранних браков (в «невинном» возрасте – 13-15 лет) был В.В. Розанов, мыслитель, отводивший едва ли не центральное место в своих работах полу и семье.

Иной подход к возрасту вступающих в брак у А.И. Герцена. По его убеждению, женатый юноша смешон, да и девушке надо вначале приобрести самостоятельность (стать «совершеннолетней»). Своему сыну Александру А.И. Герцен категорически запрещает вступать в брак хотя бы до 25 лет. «Делая это, философ, конечно, подразумевал оправданность добрачных половых связей, ведь не на пятилетнем воздержании взрослого сына настаивал любящий отец», – комментирует данный запрет А.М. Страхов [8].

В русской дореволюционной философской мысли не было единогласия по поводу пользы или вреда добрачной половой жизни. Поздний Л.Н. Толстой считал ее как нравственно, так физически вредной. В.В. Розанов, наоборот, исходил из вредности воздержания (отсюда им и делался вывод о необходимости ранних браков). А.И. Герцен, как мы видели, пусть косвенно добрачную половую жизнь применительно к мужчинам допускал. В свое время растление российских гимназистов критиковал А.С. Изгоев. «Кто из нас не знает, что в старших классах гимназий уже редко найдешь мальчика, не познакомившегося либо с публичным домом, либо с горничной. Мы так привыкли к этому факту, что перестали даже сознавать весь ужас такого положения, при котором дети не знают детства и не только истощают свои силы, но и губят в ранней молодости свою душу, отравляют воображение, искажают разум», – пишет он [9].

Эти строки чрезвычайно актуальны для современной России, в которой по прогнозам: возраст вступающих в первые браки будет возрастать, а возраст начала добрачной половой жизни, если не падать, то сохраняться на нынешнем, вызывающим тревогу уровне. Социальные последствия такого противоречия очевидны и являются крайне неблагоприятными.

Как бы то ни было, подавляющее большинство специалистов, сексологов, психологов и других, сходятся на том, что между вступающими в брак партнерами желательна разница в возрасте от 5 до 10 лет. Отвечает она и сохраняющимся в обществе патриархальным представлениям о мужчине-добытчике, удел которого обеспечивать семью. Это может делать только социально зрелый мужчина. Если старше (и тем более значительно) женщина, то такие отношения могут быть и продолжительными, но тем не менее обречены. Общественное мнение выступает здесь по-прежнему суровым судьей. Понимают обреченность такой неравной по возрасту «любви» и сами партнеры.

О таких трагедиях, когда партнеры отдаются чувству, не думая о завтрашнем дне, свидетельствует художественная литература. Например,
И.А. Бунин рассказывает о молодом человеке Эмиле и госпоже Маро, женщине, значительно старше его. Любящие не нашли иного выхода как совместное самоубийство. Эмиль убивает госпожу Маро, но не решается выстрелить в себя… Счастливые редкие исключения (а каждая любовная история по-своему уникальна), как говорится, лишь подтверждают правило.

Поставленные в русской философской и художественной литературе вопросы остаются актуальными для современной России. Средний возраст вступления в первый брак невесты в 80-е гг. прошлого века составлял 22 года, жениха – 24 года. Сейчас он составляет для невесты 23,5 года, для жениха – 26 лет. Характеризуя «бурную эпоху перемен 90-х годов»,
С.В. Захаров подчеркивает, что «…распался монолит, в котором для более чем 90% юношей и девушек в возрасте 20-24 лет вступление в брак, сексуальный дебют и рождение ребенка были как бы одним событием» [10].

Справедливо полагая, что одна из причин «взросления» вступающих в первый брак – практика неоформляемого сожительства, С.В. Захаров идеализирует половую мораль молодежи 80-х гг., которая начинала половую жизнь отнюдь не в 22-24 года. Действительно, более ранние браки в недалеком прошлом провоцировала бытовая сторона взаимоотношения молодых людей, когда у них не было возможности вести половую жизнь без заключения брака, после чего они получали такую возможность в родительском доме или квартире; сегодня немало родителей вынуждены мириться с нежеланием реально совместно проживающих детей регистрировать свои отношения.

Как свидетельствует Виктор Ерофеев, девушки 80-х гг. уже проявляют большую свободу и раскрепощенность, в том числе и в сексуальных отношениях, более активны и инициативны в выборе партнеров и в меньшей степени следуют социально устоявшимся гендерным стереотипам.
90-е гг. только обнажили в прямом и переносном смысле те процессы, которые в России 80-х гг. уже шли.

Возраст вступающих в первый брак все более растет, а возраст первого сексуального опыта при этом сокращается. Способствует последнему в немалой степени ставшие доступными эротические и порнографические материалы, широкое использование сексуальной символики и образов в рекламе. Обесценивается любовь, подменяемая исключительно физиологией. Это характерно для всех возрастных групп, но особенно для юношества и молодежи, поскольку субъектом и объектом любви выступает биологически и социально зрелый человек, а в школьные (гимназические) годы в лучшем случае имеет место влюбленность.

Соответственно, изменились критерии нравственности в половой морали: если в начале прошлого столетия таковым (для женщин, к мужчинам даже женский пол был снисходителен) выступало сохранение девственности, то в начале нынешнего века – количество сексуальных партнеров. Критерий достаточно неопределенный, построенный на интуиции, домыслах, слухах. В связи с этим актуальна дискуссия о слепоте или прозорливости любви. По результатам социологических опросов, предпочтительный возраст вступления в брак для девушек в России составляет 20-23 года (61% опрошенных), для юношей – 23-26 лет (49% опрошенных). Изучение репродуктивных установок современной молодежи показало, что женщины предпочитают видеть в своем избраннике зрелую личность, ценят в нем ум, культуру, интеллигентность, порядочность. Наиболее предпочтительным для российских женщин является брак с человеком более высокого социального статуса, или с «хорошим хозяином», способным решать жизненные проблемы [12]. Таким образом, очевидной является необходимость достижения определенного этапа личностной и социальной зрелости к моменту вступления молодого человека в брак.

В целом, культурно- исторический опыт России подтверждает значимость и актуальность осмысления проблемы готовности молодежи к браку и факторов, влияющих на данный процесс.


Литература
  1. Страхов А.М. Отечественная философия пола и любви (культурно-философская антропология) XIX – начала XX вв. – Ростов н/Д.: АПСН СКНЦ ВШ, 2006. – С.4.
  2. Шнейдер Л.Б. Психология семейных отношений: курс лекций. – М.: Эксмо – Пресс, 2000. – С157.
  3. Платонов О.А. Русская цивилизация. – М.: Роман-газета, 1995. – С.127.
  4. Там же. – С.128-129.
  5. Кравченко А.И. Социология: Учебник. – М.: Проспект, 2004. – С 309.
  6. Морозов С.Д. Демографическое поведение сельского населения Европейской России (конец XIX – начало XX в.) // Социологические исследования. – 1999. – №7. –С.99-106.
  7. Славянский К.Ф. К учению о физиологических проявлениях половой жизни женщины-крестьянки // Здоровье. – 1874-1875. – №10. – С 214-215.
  8. Страхов А.М. Отечественная философия пола и любви (культурно-философская антропология) XIX – начала XX вв., С.12.
  9. Изгоев А.С. Об интеллигентской молодежи (Заметки о ее быте и настроениях) // Вехи. Из глубины. – М.: Правда,1991. – С.100.
  10. Захаров С.В. Ни жены, ни мужа // Литературная газета. – 2006. – № 2-3 (6055). – С.1.
  11. Ерофеев Виктор. Жизнь с идиотом. Рассказы молодого человека. – М.:
    Зебра Е, 2002. – С.85-86.
  12. Репродуктивные установки современной молодой семьи: монография / под общ. ред. д-ра филос. наук Ильяевой И.А., канд. пед. наук Поленовой М.Е. – Белгород: ИПЦ «Политерра», 2006. – С.84-88.