14 меѓународен славистички конгрес охрид, 10-16 септември 2008 зборник од резимеа
| Вид материала | Литература |
- 14 меѓународен славистички конгрес охрид, 10-16 септември 2008 зборник од резимеа, 2789.93kb.
- Резолюція другого Всеукраїнського конгресу з медичного права, біоетики І соціальної, 92.29kb.
- М. Братислава, Словаччина) Вища школа готельного менеджменту (м. Белград, Сербія) Університет, 223.08kb.
- І конгрес соціологічної асоціації україни "соціологія в ситуації соціальних невизначеностей", 1353.75kb.
- Конгрес Сполучених Штатів Америки (сша) прийняти закон, 1273.44kb.
- Молодіжний Націоналістичний Конгрес Гендерна агенція консультації та інформації, 842.66kb.
- Міністерство освіти І науки україни, 62.5kb.
- 29 лютого 2012 року, 8.79kb.
- Правила приема в башкирский государственный, 469.07kb.
- 2 (26) 2008 Київ 2008, 813.52kb.
Лидия И. Сазонова
Формирование художественного языка барокко у восточных славян как проявление общеевропейских культурных процессов
Кросс-культурные процессы играли в барокко значительную роль. Задача доклада - рассмотреть формирование нового художественного языка у восточных славян как результат широких культурных процессов в Европе эпохи барокко. Разные национальные варианты этого стиля при всех различиях в области идейно-содержательных констант и жанрового состава объединяет художественный язык с присущей ему поэтикой. Такие центральные категории барочной культуры, как остроумное изобретение (acumen), искусственная поэзия (poesia artificiosa), эмблема (emblema), живописная поэзия (picta poesis) являются универсальными, конституирующими признаками, общими для разных вариантов европейского барокко, включая восточнославянское, и могут быть возведены к европейской риторической и поэтической традициям XVII в. Новый художественный язык у восточных славян формировался под сенью латино-польской риторической традиции и новолатинской литературы.
Предлагаемый подход открывает, с одной стороны, возможность, полнее интегрировать восточнославянское барокко в общеевропейскую культурную парадигму, с другой, ведет к обогащению и расширению самого понятия европейское барокко.
Надежда Н. Старикова
Славянские литературы в парадоксах постмодернизма
В нынешнем XXI столетии постмодернизм уже несколько утратил эффект новизны, однако его позиции в отдельных современных литературах еще прочны, постмодернистские произведения становятся предметом дискуссий и вызывают живую и весьма неоднозначную реакцию и читателей, и критики. В литературах восточных, южных и западных славян это отчасти связано со спецификой появления в них постмодернистских текстов. Здесь одной из основных причин их возникновения стала реакция литературы на стремление государства унифицировать традиционные художественные формы. Последовавший крах социализма обнаружил в постсоциалистическом обществе едва ли не больше абсурда, чем на Западе, и тоже стал питательной средой для постмодернистского эксперимента.
Массовое “открытие” постмодернизма в славянских литературах связано с так называемым переходным периодом, когда едва ли не впервые в истории они сбросили с себя оковы внеэстетических обязанностей и обратились к обновлению художественного языка. В новых общественно-политических условиях плюралистичность интерпретации и интертекстуальность как выражение духовной интеграции, присущие постмодернистской поэтике, оказались востребованными. Именно постмодернизм, несмотря на заложенное в нем деструктивное начало, ускорил процесс высвобождения национального художественного сознания от комплексов и стереотипов, способствовал преодолению эстетического консерватизма и табу, ослаблял путы ложно понятой зависимости литературы от национальных художественных авторитетов. При этом постмодернизм в славянских литературах существует в атмосфере взаимодействия с элементами других художественных направлений, с традицией национальной и зарубежной классики, что влечет за собой сочетание самых разных художественных стилей, включая соединение в невиданных ранее масштабах “высокого”, рафинированного и “низкого”, тривиального, массового искусства.
Андрей Топорков
Любовные заговоры славянских народов в компаративном отношении
Большое количество любовных заговоров зафиксировано в фольклорных традициях славянских и неславянских народов Европы: у украинцев, сербов, румын, итальянцев, испанцев. В докладе проведен сравнительный анализ «присушек» разных народов, выяснен их сюжетный и мотивный состав, формы бытования и социальные функции. На общем фоне славянских традиций заметно выделяются русские любовные заговоры, сохранившиеся в рукописях XVII-XIX вв. (см.: Топорков А.Л. Заговоры в русской рукописной традиции XV—XIX вв.: История, символика, поэтика. М., 2005. С. 110-152). Эти тексты имеют большой объем и развернутую сюжетно-мотивную структуру. Они весьма близки греческим любовным заговорам из египетских папирусов II-VI вв. н.э., что может объясняться как типологическими схождениями, так и влиянием переводных текстов. Общими для греческих и русских любовных заговоров являются представления о том, что любовь можно наслать извне с помощью сверхъестественных сил, об огненной природе любовного чувства, о любовной болезни, ее причинах и “симптомах” (отказ от еды и питья, бессонница, жар и лихорадка, социальная изоляция, разрыв с родителями, безумие или одержимость злыми духами, поражение стрелой в сердце).
Анатолий А. Турилов
К итогам работы над Сводным каталогом славяно-русских рукописных книг XI–XIV вв., хранящихся в СССР / России, странах СНГ и Балтии
В настоящее время близка к завершению работа над Сводным каталогом славяно-русских рукописных книг XIV в. (СК XIV), хранящихся в России, странах СНГ и Балтии, который является непосредственным продолжением СК XI-XIII (М., 1984) и во многих случаях существенно дополняет и уточняет его. В совокупности эти два каталога охватывают до 95% мирового фонда восточнославянских рукописей XI-XIV вв. и от 25 до 30% южнославянских.
Численность рукописей, входящих в оба каталога (около 1500), практически не отличается от их количества, учтенного в опубликованном в 1966 г. ПС XI-XIV, однако реальное наполнение СК XIV отличается от первого не менее, чем на 25%. В каталоге значительно выше процент южнославянских рукописей. Если в ПС XI-XIV он не превышал 36%, то в СК XIV приблизился к 45%. Такое изменение обусловлено в основном сочетанием двух причин, коренящихся в специфике развития кириллической палеографии в России в XIX – cередине XX вв.: 1) на момент составления ПС XI-XIV в хранилищах СССР не был в полной мере учтен корпус южнославянских рукописей XIV в. – не менее 100 из них ошибочно датировалась XV и XVI вв.; 2) в ПС XI-XIV было включено большое число (не менее 160) восточнославянских рукописей XV в. (прежде всего новгородско-псковских), формально обладающих хрестоматийными признаками XIV в.
СК XIV свойственна большая подробность описания рукописей, чем СК XI-XIII. Много места в процессе подготовки СК XIV придавалось отождествлению отрывков и атрибуции почерков. Параллельно шла работа по уточнению сведений и дополнению СК XI-XIII. Последний в результате увеличился более, чем на 80 номеров, уточнения сведений различного рода были сделаны более чем к 160 номерам.
Виктор Хорев
Ф.М. Достоевский в художественном сознании польских писателей ХХ века
(Избранные примеры)
Художественный мир Достоевского нашел содержательное отражение у всех значимых польских писателей ХХ в. Влияние на них Достоевского происходило на подготовленной почве (польский роман уже к концу Х1Х в. достиг высокого уровня развития) и «растворялось» внутри индивидуальных художественных стилей. Осваивая опыт Достоевского, польские писатели расширяли поле своего зрения, создавали свои образцы психологического языка литературы – т.е. поведения, реакций и критериев, которые были присущи героям Достоевского. Для писателей II половины ХХ в. опыт Достоевского был особенно ценен, поскольку история подтвердила необычайную актуальность идейно-нравственных концепций русского мыслителя, который гениально предвидел наглость зла, воплотившегося в ХХ в. в немецком фашизме и казарменном социализме, в технике манипулирования сознанием и поступками людей.
В докладе рассматриваются некоторые вопросы отношения ряда польских писателей к творчеству Достоевского: проекция проблем современного мира на его произведения (придание им нового смысла и полемика с Достоевским Г. Херлинга-Грудзиньского и В. Гомбровича); заимствования, реминисценции и филиации в творчестве З. Налковской, Е. Анджеевского, Я. Ивашкевича; использование идей, ситуаций и образов Достоевского в иной аксиологической системе (например, интерпретация образа Раскольникова Гомбровичем), что отчасти связано с разным пониманием категорий добра и зла православием и католицизмом.
Достоевский воздействовал не только на творчество, но и на ментальность многих больших писателей, что можно проследить в дневниковых записях, эссе, воспоминаниях, в которых содержится признание значения наследия Достоевского для мировой и польской культуры, для собственного творчества того или иного писателя.
Алла Шешкен
Особенности развития македонской поэзии 1950–1960-х гг. в свете русско-македонских литературных связей
История развития македонской литературы ХХ в. ставит вопрос об особом «ускоренном» типе ее эволюции. В короткий срок она обрела черты, позволяющие констатировать наличие в ней явлений, типологически родственных другим славянским литературам. Наиболее ярко данное явление отразила поэзия 1950-1960-х гг. Б. Конеского, А. Шопова, Г. Тодоровского, М. Матевского, П. М. Андреевского и др. Опираясь на фольклор и восполняя недостаточную развитость собственной литературной традиции, национальная лирика обратилась к опыту мировой, в том числе русской литературы. В процессе интенсивного формирования собственной современной жанровой системы вырабатывался качественно новый «язык» македонской поэзии, расширялся ее тематический и жанровый диапазон. Перевод А. Пушкина, А. Блока, В. Маяковского, С. Есенина отразил возрастающий интерес к пейзажно-медитативной, философской и любовной тематике. Он способствовал развитию в македонской поэзии как твердых, так и свободных форм. Популярности жанра элегии послужил перевод лирики С. Есенина, а сонета - А. Пушкина.
Перевод русской поэзии демонстрирует синхронное усвоение македонскими авторами разных систем стихосложения: силлабо-тоники (А.Пушкин, А.Блок) и акцентного тонического стиха (В.Маяковский).
САД
Sharon Lubkemann Allen
Kартографические дислокации культурной памяти в современной русской, португальской, и бразильской литературе
Границы, ориентиры, и ориентация культурной памяти перемещены и преобразованы подобными способами в современной русской, португальской, и бразильской литературе. Сходства можно объяснить при сравнении географической и культурной картографии в современных текстах. Сосредоточиваясъ на проблематике культурной памяти постсоветской и постдиктатурной бразильской и португальской литературах через слоистые линзы литературной и культурной семиотики (Лотмана, Бахтина, Лахманна, Тодорова и Бойма) и постколониальной теории (Roberto Schwarz, Said, Bhabha), я освещаю пересечения в этих традициях, развивающихся на противоположных краях Европы, в культурах, которые имеют парадоксальный характер, (которые и колонизированы и колонизаторы, и постколониальные в обоих смыслах).
Этот перекрестный анализ современной хроники и романов основывается на сравнительном исследовании эксцентричных культурных сооружений в романах девятнадцатого века (обсуждено в предстоящей книге по эксцентричным городам, о заметках на полях и литературе на рубежах модернизма, от Санкт-Петербурга до Рио-де-Жанейро—EccentriCities: Writing in the Margins of Modernism, from St. Petersburg to Rio de Janeiro). В этой книге, я оспариваю географические и исторические картографии модернизма и очерчиваю его уникальную архитектуру и архитектонику в эксцентричных городских контекстах и сознании, построенном посредством параноидальных проектирований, шизофреничного плюрализма, и патологической памяти.
Развивая исследования по этой линии, я утверждаю, что культурное смещение и историческая диалектика, которые уже разрушены и сжаты во внутренний диалог в подпольных романах Достоевского и Машадо де Ассиса, утрированы в еще более рефлексивных, ретроспективных романах современных авторов. Чапаев и Пустотa Пелевина, Королева Тюрем Греции [A Rainha dos Carceres da Grécia] Линса, и Возвращения Каравелл [As Naus] Лобо Антунеса играют с хронотопическими измерениями подобными способами. Они перевоплощают историю с крайних временных, пространственных, социальных точек зрения. Они так же пересматривают параллельные моменты исторического кризиса посредством возвращений и рекурсивного, рефлексивного повествования. В каждой из этих работ, отдаленное прошлое непосредственно представлено, как часть настоящего. Это переселение достигается при посредничестве отчужденного сознания. Прошлое принесено в настоящее время через неправильные чтения, неверные истолкования, нарушения, промежутки, ошибки, разрывы. B этой работе я исследую эти крайние места (подпольные в буквальном или переносном смыслах), заимствованы от эксцентричной литературной традиции. Таким образом, происходит реализация и пересмотр и исторического и литературного, официального и неофициального прошлого. Этот пересмотренное и исправленное нанесено на карту города, культурного текста, и женра.
Навигатор - центральная фигура в мифологии Петербурга, Лиссабона, и Рио. Но эта фигура преобразована, и функция картографии перевоплощаются в современной литературе. Пейзаж востановлен как буквальный и литературный палимпсест. Но черти этого палимпсеста изменчевы. Ностальгия имеет различный смысл. В то же самое время, традиционные ориентиры, хотя непришвартованые и подвижные, остаются существенными для культурного определения.
Todd Patrick Armstrong, Grinnell College
“Trenując jasność”: Refleksje nad tożsamością polską i tożsamością żydowską w powojennej Polsce w Sublokatorce Hanny Krall
W wygłoszonym w 2006 roku wykładzie “Zawody w cierpieniu, czyli o tym jak Polacy i Żydzi postrzegają Shoah” dziennikarz Konstanty Gebert podkreślił, iż niejasny status Shoah w Polsce jest konsekwencją różnicy doświadczeń, jakie przypadły w udziale Polakom i Żydom. Niezbieżność horyzontów doświadczenia powoduje z kolei, że jednolita narracja, w ramach której Shoah można byłoby w sposób spójny ująć – okazuje się niemożliwa.
Dla polskich Żydów Shoah jednoznacznie określa mord wielu milionów ludzi, który definitywnie położył kres wielusetletniemu okresowi Żydowskiej obecności i kultury w Europie Środkowej i Wschodniej. W oczach Polaków – Shoah był popełnioną na terytorium Polski zbrodnią przeciwko narodowi, którego „inność” i „swojość” były jednoczesne i nieoczywiste –zbrodnią popełnioną w czasach, kiedy sami Polacy walczyli o to, by uniknąć zagłady.
Problematyczność zestawienia obu tych narracji polega na tym, że mimo odmienności żadna z nich nie jest historycznie nierzetelna, w efekcie czego Polacy i Żydzi wpadają w pułapkę martyrologicznego współzawodnictwa. W tym kontekście tożsamość indywidualna i tożsamość narodowa stanowią w Polsce obszary problematyczne – zarówno dla Polaków jak i dla Żydów. Z jednej strony, Polacy muszą stanąć twarzą w twarz z historią współwiny za cierpienie Żydów ponoszonej przez część polskiego społeczeństwa, a wobec tego także wziąć na siebie część odpowiedzialności – który to problem, burząc obowiązującą przez lata wizję rzeczywistości głęboko niepokoi Polaków i komplikuje podstawy zgłaszanych przez nich roszczeń do wyłącznego „statusu ofiary”, a który wkracza w powojenny dyskurs publiczny dopiero w roku 1987 wraz z ukazaniem się pionierskego artykułu Jana Błońskiego w Tygodniku Powszechnym pod tytułem „Biedni Polacy patrzą na getto.” Z drugiej strony, Żydzi, którzy przetrwali i podjęli decyzję aby pozostać w Polsce stają przed koniecznością radzenia sobie z wszechogarniającym poczuciem żalu (a często także winy) wynikającym ze świadomości, iż szansa na przetrwanie Shoah była znikoma i że to właśnie ich udziałem się stała. Jednocześnie muszą też określić swoje miejsce w społeczeństwie, które tradycyjnie preferuje narrację polskich odczytań historii i w latach powojennych marginalizowało, a nawet podejmowało starania by całkowicie wyeliminować te narracje, które leżą u podstaw odczytań żydowskich.
Wiele dzieł współczesnej literatury polskiej podejmuje złożoną, „łatwopalną” problematykę polsko-żydowskich relacji w kontekście Shoah. Są wśród nich utwory pisarzy polskich (np. Rymkiewicz, Szczypiorski) i żydowskich (np. Grynberg, Wojdowski, Głowinski – twórcy ocaleli z Shoah). Do tych ostatnich dołącza Hanna Krall, która postrzega te problemy z perspektywy polsko-żydowskiej.
W quasi-autobiograficznej powieści zatytułowanej Sublokatorka (1985) Hanna Krall zestawia oba sprzeczne odczytania historii oraz poddaje je oglądowi zarówno w kontekście dyskursu społecznego jak i na poziomie dyskursu indywidualnej tożsamości. Niniejszy artykuł ma na celu ukazanie utworu Hanny Krall jako tekstu „terapeutycznego”, którego narrator stopniowo odkrywa przed czytelnikiem tajniki historii własnego przetrwania Shoah i podejmuje starania by zrozumieć i umiejscowić własną tożsamość lokując ją w kontekście obu sprzecznych wersji historii, które przedstawia wykorzystując metaforyczne pojęcia „jasności” (symbolizującej wywyższoną i pożądaną polską, lecz nie-żydowską tożsamość) oraz „czerni” (oznaczającej stłumioną, stłamszoną, unicestwioną tożsamość żydowską).
Czyniąc wysiłki by pojąć problematyczność współistnienia skrajnych biegunów jednego kontinuum przeżytego doświadczenia, Krall ukazuje trudności, jakie pojawiają się zawsze wtedy, kiedy usiłuje się myśleć o wielości w kategoriach jedności lub o jedności w kategoriach wielości. Pisarka ilustruje je unikalnym doświadczeniem bohaterki, która walczy o to, by być Polką i Żydówką jednocześnie.
W niniejszym artykule staram się wykazać, że w efekcie gry znaczeń wynikającej ze współfunkcjonowania dwóch rozbieżnych, lecz ściśle powiązanych, a co najważniejsze osobiście przeżywanych historii, Krall oferuje czytelnikowi istotną literacką refleksję nad niezbieżnością historycznych narracji kreowanych przez Polaków i przez Żydów polskich, a także nad koniecznością wprowadzania obu tych tekstów kulturowych w przestrzeń znaczącego dialogu. W tym kontekście powieść Hanny Krall wydaje się zapowiadać narodziny wielu współczesnych akademickich dyskursów badawczych dotyczących problematyki związanej z polską i żydowską tożsamością w powojennej Polsce.
Lisa Ryoko Wakamiya
Космополитизм и/или национализм? Современная русская литература в эмиграции вернулась на родину
У современной России несколько космополитизмов: помимо прочих, это путешествуюшее население, эмигрантские общины, организованный интерес к внедрению стандартов для развития свободного рынка, а также поп-культура и экономические шаги, отражающие либо непосредственную необходимость, либо предпочтение налаживания отношений с внешним миром. Однако, в пост-советскую эпоху, эти же самые идеи и устои дают новый толчок дискуссии о необходимости возвращения культурной базы к национальным корням.
Современная русская культура отражает и космополитное и национальное начала: эти отражения очевидны в новейшей истории русской литературы. За последние пятнадцать лет многие писатели «третьей волны» эмиграции, выгнанные в 70-80ые годы, вернулись в Россию. Их физическое возвращение и публикация их работ в России совпала с переходом из советского прошлого в пост-советскую современность, а также и с конфронтацией космополитного и национального мировоззрения. Это эссе рассматривает работы писателей переживших и изгнание и возвращение, и повествующих о перепетиях литературного творчества на пересечениях советского и пост-советского и национального и космополитного.
В своей заметке «Космополитные патриоты», Куаме Энтони Аппия определяет патриота-космополита как человека, который видит «возможность существования мира, где каждый человек – укорененный космополит, то есть человек привязанный к своему дому, месту с определенными культурными устоями, но в то же время способный наслаждаться существованием иных, отличных от дома мест, где живут иные и непохожие на него люди». Идея такого патриота-космополита, обьясняющая сосуществование в культуре космополитизма и национальной специфики на фоне глобализирующих сил, предоставляется определения космополитной и национальной культур, с помощью которых оформляю разборку работ писателей недавно бывших эмигрантами.
В центре мoего исследования – недавные романы Василия Аксенова («Москва-ква-ква», «Новый сладостный стиль» и «Кесарево свечение»), которые рассматривают эти культурные пересечения, обдумывая репатриацию как жизненный опыт и как риторическую конструкцию. Обстоятельства приезда писателя обратно в Россию и его риторические конструкции возвращения играют значительную роль в переосмыслении тех мотивов, которые формировали его творческую мысль в изгнании. Более того, он и другие вернувшиеся в Россию из эмиграции писатели активно участвуют в творческих проектах в которых изгнание и возвращение рассматриваются не только как литературные темы, но еще и как жизненные условия и риторические конструкции, формирующие их общественную деятельность и ее восприятие в России сегодня.
George J. Gutsche