14 меѓународен славистички конгрес охрид, 10-16 септември 2008 зборник од резимеа

Вид материалаЛитература

Содержание


Пути формирования восточнославянского заговорного репертуара
К сравнительному изучению древнерусского и древнегерманского эпоса
Лев Толстой и смена вех на Западе в представлених о России
Сюрреализм в славянских литературах. Специфика и судьба.
К проблеме типологии и функции магических текстов: значение формул проклятий в народной культуре
Подобный материал:
1   ...   5   6   7   8   9   10   11   12   ...   29

Пути формирования восточнославянского заговорного репертуара




Заговоры как жанр восточнославянского фольклора представляет собой явление гетерогенное, причем по крайней мере в двух отношениях.

1. Устная заговорная традиция соотносится с двумя разными системами: с одной стороны, с письменными по происхождению источниками, связанными с церковной традицией и народной религиозностью (с молитвами, псалмами, ветхозаветными и новозаветными нарративами канонического и апокрифического характера), и с другой стороны — с ритуально-магической практикой. Обе эти системы — письменная традиция и ритуал — оказали огромное влияние на формирование фольклорного репертуара.

2. Устная заговорная традиция восточных славян не является собственно восточнославянской по своему происхождению и тесно связана с фольклорными традициями соседних (а также и несоседних) народов.

В докладе будет показано, как устная заговорная традиция восточных славян воспринимает посторонние влияния, осваивает и трансформирует их. При этом предстоит оценить (во всяком случае в первом приближение) роль и значение внутриславянских влияний в формировании восточнославянского репертуара; посредническую миссию западнославянских традиций как проводников центрально- и западноевропейский влияний, а также объем и содержание собственно восточнославянских новаций в общем объеме современного (вторая половина XIX — конец ХХ в.) сюжетного репертуара.


Ирина Адельгейм


Поэтика как прогноз: типология тенденций в современной молодой прозе России и Польши


1990-е гг. прошли для стран Восточной Европы под знаком освоения постмодернизма, который в этих культурах обнаруживал типологию возникновения и бытования, отличную от западноевропейской. Постмодернизм, изменив язык этих литератур, эмоционально воспринимался чуть ли не надисторическим явлением, но к началу ХХI в. практически себя исчерпал.

Следующее литературное поколение, отталкиваясь от результатов новой прозы 1990-х и одновременно осваивая их, предлагает свои формы художественного самосознания. Но новые тенденции - сам процесс накопления их «количества» и «качества» - с достаточной долей объективности можно обнаружить, только рассматривая поэтику общего текстового пространства текущей прозы в том единстве, которое она образует в живом литературном процессе и которым спонтанно выходит к читателю, «апробируя» новые способы самовыражения и восприятия (подобная методология предложена автором тезисов в книге «Поэтика промежутка. Молодая польская проза после 1989 г.» (М., 2005).

В этом аспекте в докладе рассматривается типология процессов, происходящих в новейшей польской и русской прозе - с наметившейся тенденцией к возвращению социальности как формы переживания общности человека с миром - с точки зрения частотности конфликтов и выстраивания новой концепции личности.


Сергей Н. Азбелев


К сравнительному изучению древнерусского и древнегерманского эпоса


Иоакимовская летопись, доверие к которой было восстановлено археологической проверкой, осуществленной В. Л. Яниным, повествует об эпических правителях древнейшей Руси. Согласно этой летописи, князь Владимир (одноименный хорошо известному Владимиру Святославичу Киевскому) управлял восточными славянами около серндины V века. О короле Руси Владимире и о его родственнике витязе Илье говорится в основанной на древнегерманском эпосе в саге о Тидреке Бернском (Тидрексаге), где речь идет о походах Аттилы в V веке. Недавно было установлено в результате сплошного обследования основных собраний былин, что их сказители почти никогда не называли былинного князя «Владимир Святославич». Отчество либо опускалось, либо — особенно в самых ранних записях — име­ло форму «Всеславич». Теперь напечатана прямо связанная с этим вопросом работа крупнейшего эпосоведа А.Н.Веселовского, которую сам он не успел издать. Здесь среди прочего анализируются сведения Тидрексаги, относящиеся к эпической генеалогии ее русских персонажей. В результате детального разбора с привлечением сравнительных данных Веселовский пришел к заключению, что имя Владимирова отца в саге представляет собой видоизмененный древнегерманский эквивалент славянского имени Всеслав. Выясняется, что былинному князю Владимиру Всеславичу соответствует Владимир Всеславич, при котором Русь подвергалась нашес­твиям гуннов, а былинному Илье — герой сражений с гуннами.


Всеволод Е. Багно


Лев Толстой и смена вех на Западе в представлених о России


Уже в начале XIX столетия, как следствие Великой Французской революции, параллельно с новыми редакциями первой по времени возникновения «русской идеи» Запада – мифа о русской угрозе - стали появляться представления о России, в которых попытки понять место новой европейской державы были неотторжимы от горьких раздумий о кризисе Европы. Европейцы все с большим интересом смотрели на Россию, которая, приобщившись к благам цивилизации, казалось бы, сохранила незыблемыми патриархальные устои и веру предков. Появление первых переводов русского романа, прежде всего произведений Толстого, имело для подобных представлений об особом предназначении России едва ли не решающее значение.

Отношение к России вскоре после появления первых переводов романов Толстого на европейские языки в корне изменилось. К восхищению страной, которая в одночасье из полуварварской деспотии превратилась в европейскую державу, сменившемуся затем ужасом перед полуазиатским, агрессивным народом, представляющим опасность для цивилизованных соседей, добавились новые обертоны, если не меняющие, то, несомненно, чрезвычайно обогащающие картину. Теперь Россию стали воспринимать и как одну из немногих современных стран мира, не только берущую у других народов, но и одаривающую, предлагающую новые духовные, идейные, эстетические ориентиры. С другой стороны, на смену сугубо публицистическому отношению к России пришло многомерное, в котором как «художественная», так и «духовная» составляющая стали играть отныне огромную роль.


Людмила Будагова


Сюрреализм в славянских литературах. Специфика и судьба.


Наиболее яркие проявления сюрреализма на славянской почве дали чешская, словацкая и сербская литературы. В процессе их приобщения к нему решающую роль сыграл В. Незвал, основатель группы чешских сюрреалистов (1934 г.). Он не только стал связующим звеном между западноевропейским и славянским сюрреализмом, но и во многом предопределил особенности последнего, передав ему черты своей поэтики. Стимулами возникновения сюрреализма в чешской литературе стал целый комплекс причин: стремление укрепить контакты с западной культурой; взгляды французских сюрреалистов, вставших в конце 1920- х гг. “на службу революции”, что совпадало с политической стратегией чешского авангарда; вера в методику сюрреализма, в его способность раскрепостить с помощью автоматического письма, активизирующего подсознание, психологию и поэтику творчества. Чешский сюрреализм помог продлить начинавшее иссякать идеями и личностями международное сюрреалистическое движение, способствовал развитию сербского ( М. Ристич и др.) и возникновению словацкого сюрреализма (Р. Фабры, М. Бакош и др.). Славянские варианты имели свою специфику и функцию. Чешский сюрреализм, кульминировавший в довоенные 1930-е гг. и стремившийся выразить помимо критики и “невыразимую поэзию” бытия, можно считать оптимистическим полюсом течения. (Постепенно он растеряет этот настрой). Сербский сосредоточился на отрицании буржуазных устоев. Словацкий надреализм, развернувшийся в годы Второй мировой войны, стал формой антифашистского протеста.

В послевоенный период сюрреализм изменил свои функции. Легализировавшись после периодов запрета, он переживает в настоящее время новый этап. Большую роль в поддержании жизнеспособности и консолидации международного сюрреалистического движения играет пражский журнал “Аналогон” (1969,1990-2007 и далее).


Людмила Н. Виноградова


К проблеме типологии и функции магических текстов: значение формул проклятий в народной культуре


По своей общей оптативной (пожелательной) семантике, форме, прагматике проклятия сближаются с благопожеланиями; различие этих жанров определяется прежде всего оппозицией — добро/зло. Однако, совпадая с прочими магическими приговорами по текстовой структуре (пожелание: «Пусть будет так-то и так-то»), коммуникативной модели («Я высказываю желание, чтобы сакральные силы осуществили нечто, по отношению к другому лицу, предмету»), по функции (намерение смоделировать желаемое положение вещей в реальной действительности), — проклятия отличаются особым типом отношения к ним людей традиционной культуры и особой формой бытования.

Высокая степень опасности злоречений, направленных от человека к человеку, вынуждает социум вырабатывать стратегию защиты против «черного слова», отслеживать условия, при которых проклятие может (либо не может) осуществиться, использовать приемы защиты от злопожелания, переадресовывать его тому, кто насылает проклятия, пытаться обезвредить вредоносные последствия подобных вербальных формул. Именно поэтому жанр проклятий функционирует в народной культуре на фоне многочисленных ответных действий, запретов, вербальных и акциональных оберегов, поверий о том, чье проклятие может оказаться наиболее действенным, в какое время суток оно может исполниться, рассказов о судьбе проклятых людей и т.п.

В зависимости от целей говорящего, проклятия бывают: «настоящие», «сильные», «страшные», «лютые», «смертные» либо: случайные, шутливые, «легкие». Их произносят либо для того, чтобы проклясть (причинить максимальный вред); либо чтобы ответить на чье-то злоречение, обругать, дать отпор в словесном поединке; либо чтобы защититься от «черного слова», от «дурного глаза»; либо в качестве безобидной брани, высказанной спонтанно, в состоянии сильного раздражения.

Проклятие, кроме того, функционирует в народной культуре как ритуализованный акт демонстративного разрыва семейных (родовых, общесельских) связей, как выключение человека из сообщества и как крайняя форма осуждения виновного (отречение от близкого человека, предание его анафеме). Проклятие — остается до сих пор одним из наименее изученных жанров славянского фольклора.