Переводческие принципы В.Я. Брюсова при переводе "Шести од Горация"
Дипломная работа - Литература
Другие дипломы по предмету Литература
него человека очень изящной. Женщины этого класса почти все были рабского происхождения, но получали обыкновенно хорошее воспитание. Мужчины всех возрастов и социальных слоёв желали оказаться в их обществе. Исключением не был и Гораций, который никогда не был женат и, следуя общему примеру, с молодых лет предавался всем соблазнам римской жизни, как и его герой из данной оды.
В первой строфе, а точнее во фразах мальчик на ложе из роз (multa... puer in rosa) и благовоньем облит нежным (perfusus liquidis odoribus), лирический герой явно иронизирует над тем, что рядом с Пиррой ещё совсем молодой и неопытный юноша, который, чтобы больше ей понравиться, чрезмерно надушился, что во времена Горация было роскошью и редкостью. К тому же он подчёркивает, что влюблённые находятся на ложе из лепестков роз, что тоже является дорогим удовольствием.
Для анализа перевода как такового интересно следующее предложение: Для кого косы рыжие // Распускаешь, хитрая?. В оригинале оно выглядит так: Cui flavam religas comam // Simplex munditiis? - и переводится по словарю И.Х.Дворецкого как Для кого заплетаешь (убираешь) золотистые (огненного цвета) волосы (кудри), // Простая в изяществе?. Различие перевода Брюсова с нашим подстрочником можно объяснить только авторским отношением и его точкой зрения на происходящее. То, что переводчик вместо словосочетания заплетаешь золотистые волосы берёт фразу косы рыжие распускаешь, отсылает нас к национальному русскому культурному символу с отрицательной коннотацией.
С древних времён на Руси распущенные волосы считались признаком порока (в таком виде женщина могла появляться перед мужчиной только при интимной близости), поэтому в данном случае Брюсов подчёркивает вульгарность и порочность Пирры, показывая подобную ситуацию. К тому же он называет её хитрой (вместо простой в изяществе), а грот, в котором происходит свидание, сладостным (вместо приятным). Этому мы находим объяснение непосредственно в поэтическом творчестве самого переводчика, которое, по замечанию Б.М. Михайловского и многих других исследователей, предано культу чувственной страсти и плоти. Любовь у Брюсова - это чаще всего порочная страсть, с муками, пытками, но и наслаждением для влюблённых, в отличие от Горация, который всегда холодновато сдержан, в меру влюблён, склонен к мимолётным увлечениям, часто выступает как наблюдатель чужих страстей, глядящий со стороны на переживания друзей и предостерегающий их от неудач.
Но, несмотря на некоторую разницу в изображении героини автором и переводчиком, в результате в первой фразе получается одинаковая картина идиллического счастья влюблённых: объятия, цветы, ароматы. Вторая же строфа контрастна по отношению к первой: автор предвещает будущее горе, будущие бури. Далее опять возникает идиллия любви и верности, но уже только как мечта и иллюзия. Но в четвёртой строфе вновь резкая перемена: переменчивый ветер, обманчивый свет. И в конце стихотворения мы видим, что как спасшийся от кораблекрушения пловец благодарно приносит свою одежду на алтарь спасшему его морскому богу, так и Гораций, простившийся с любовными тревогами, издали сочувственно смотрит на горькую участь влюблённых. В связи с этим М.Л. Гаспаров отмечает, что мысль поэта от строфы к строфе движется, как качающийся маятник, от картины счастья к картине несчастья и обратно, и качания эти понемногу затихают, движения успокаиваются: начинается стихотворение ревнивой заинтересованностью, кончается оно умиротворённой отрешённостью.
Наряду с отсылками к русской традиции Брюсов использует при переводе и стилистический приём, обусловленный правилами латинского языка, - инверсию, то есть ставит определение после определяемого слова: благовоньем нежным - liquidis odoribus; в гроте сладостном - grato antro; косы рыжие - flavam comam; богу могучему - potenti deo. Причём во всех случаях данные инверсии отсутствуют в подлиннике, что свидетельствует о стремлении переводчика передать античный слог, создавая предложения, максимально похожие на латинские. Это желание Брюсова объясняется его отношением к латыни как особой форме поэтической речи, с помощью которой создаётся определённая символистическая экспрессия, достигается таинственность, завуалированность речи, а также тем, что в его сознании данная особенность латинской поэзии (наличие инверсий) связана в большей степени именно с Горацием.
Также в данном переводе Брюсов использует художественный приём, который часто встречается в одах Горация, - анжамбман (фр. перенос, перескок), являющийся, по мнению Гаспарова, наиболее ярким случаем антисинтаксического деления: когда в начале или конце строки появляется слово, синтаксически не связанное с ней, а связанное гораздо теснее с предыдущей или последующей строкой. Он выглядит так: Распускаешь, хитрая? - Simplex munditiis?.
Кроме того, переводчик активно употребляет метафоры Горация, но передаёт их не всегда точно. Например, mutatos deos по словарю мы переводим как немилость (изменчивость) богов, а у Брюсова - козни богов, что несёт в себе признак коварства и злобы богов, а в оригинале на этом внимание не заостряется. Интересно и важно то, что в переводе употреблено слово Понт, которого нет в подлиннике. Это свидетельствует о стилизации перевода, так как Понт - это античное название Чёрного моря, и в этом можно увидеть культурную аллюзию к П?/p>