Черкашина-губаренко муЗИка І театр на пеРЕхреСті епох муЗЫка и театр на пеРЕкрёСТке времён
Вид материала | Документы |
СодержаниеДискурс нової музики у львові Мюнхен: опера для всех и для гурманов Оперный мюнхен вчера, сегодня, завтра |
- Черкашина-губаренко муЗИка І театр на пеРЕхреСті епох муЗЫка и театр на пеРЕкрёСТке, 4261.65kb.
- Литература атр» Вопросы для входного контроля по дисциплине «Культура, религии, литература, 44.34kb.
- Особенности уголовной политики, борьбы с преступностью в России и странах атр, 2846.32kb.
- Темы лекционных занятий: Основные понятия государственной и национальной символики., 29.89kb.
- Атр-2012 с 23 по 30 июня 2012 года, 13.5kb.
- Приветствие уэбстера Кианга, Генерального директора Конфедерации тпп атр, 62.45kb.
- Конференция-конкурс научных докладов студентов,аспирантов и молодых исследователей, 55.41kb.
- Слушатель Хабаровской Высшей школы мвд россии. Особенности преступности, уголовной, 386.14kb.
- Состоится международная научно-практическая конференция «Россия и страны атр: исторический, 32.24kb.
- Доклад о стратегии развития международных и внешнеэкономических связей субъектов рф, 1659.5kb.
Научный центр по изучению песни – польской и мировой – вот уже много лет действует при Музыкальной Академии в Кракове. Им руководит широко известный учёный профессор Мечислав Томашевский. Начиная с 1984 года по его инициативе и на основе его проектов и научных концепций проводятся в Кракове Международные конференции и симпозиумы, материалы которых уже составили девять выпусков научных сборников. Ещё в 1994 году в поле зрения учёного вошла украинская песня. К участию в научной сессии, носившей название «Художественная песня народов Европы», были привлечены профессор Национальной Музыкальной Академии Украины им. П. И. Чайковского Тамара Гнатив и автор этих срок. В Международной конференции, которая проходила в Кракове в декабре 2000 года, с докладами выступили уже три исследователя из Украины. На этот раз в центре внимания оказалась песня польская, которая рассматривалась в широкой системе межнациональных связей.
Из выступлений участников авторитетного научного собрания стало ясно, насколько неразрывно были связаны наши народы в их общем прошлом. Их жизнь на своей – не своей земле, как назвал её Тарас Шевченко, чем-то напоминала условия проживания в многонаселенной коммунальной квартире, где постоянно мирились и ссорились, враждовали и объединялись в борьбе с общим врагом. Теперь же, когда каждый обрёл своё независимое государство, общими остаются ностальгические воспоминания.
Чего стоит хотя бы удивительная история легендарного Падурры, о котором рассказала Тамара Гнатив. Поэт-песенник, талантливый музыкант-теорбанист, певец, который умудрялся одновременно петь, играть и лихо танцевать, зажигая слушателей необычным темпераментом и трогая их сердца задушевным лиризмом сочиненных им мелодий, польский шляхтич Томаш Падурра выбрал себе простонародное украинское имя Тимко. Живя на Украине, он полюбил её народ, беды и радости которого воспринимал как свои собственные. Он любил надевать украинский национальный костюм и путешествовать по сёлам и местечкам со своим неизменным спутником – теорбаном, музыкальным инструментом, в чём-то близким как западноевропейской лютне, так и украинской бандуре.
Падурра писал стихи на украинском и польском языках и был патриотом обоих народов. Огромной популярностью пользовались его бесхитростные вирши и напевы, наиболее известные из которых вошли в песенный сборник под символическим названием «Украинки». Любопытной была реакция польских участников краковского симпозиума на представленные профессором Тамарой Гнатив образцы песенного творчества Падурры. Если для нашего уха несомненной была их связь с популярными украинскими народными песнями и романсами, то поляки услышали в них превалирующие австро-немецкие песенные истоки.
А вот ученик самого Шопена, львовский пианист и педагог Кароль Микуля, как оказалось, сознательно ориентировался в своем песенном творчестве на романтическую австро-немецкую Lied и писал музыку на немецкие тексты. О песнях Микули рассказала, продемонстрировав их образцы, исследовательница из Львова Люба Кияновская. Недавно она защитила докторскую диссертацию, посвященную музыке Галиции – края, в развитии культуры которого равным образом участвовали украинцы, поляки, австрийцы, представители других соседних народов.
Среди романтических поэтов первое место по популярности в среде музыкантов принадлежит Генриху Гейне. В мире существует около трёх тысяч песен на его стихи, а отдельные поэзии озвучивались до двухсот и даже более раз. Вспомним, что к стихам Гейне обращался и создатель украинской национальной композиторской школы Микола Лысенко. Не обошёл Лысенко вниманием и другого гениального творца песенной поэзии – Адама Мицкевича. К столетию со дня рождения польского поэта он написал изящный лирический романс «Милованка», использовав текст одного из наиболее популярных у композиторов разных стран стихотворения Мицкевича. Задолго до него это стихотворение уже положили на музыку Шопен и Глинка. Сам же Лысенко воздал в этом романсе дань своей любви к творчеству Шопена, процитировав небольшой фрагмент из другой известной шопеновской песни «Желание».
Много интересных тем было затронуто в докладах участников симпозиума. Неповторимый в своей красоте старинный Краков встречал нас предрождественской суетой, гирляндами уличных огней и ёлочных украшений, нарядными витринами, рядом с которыми прорисовывались в свинцово-сером декабрьском небе величественные силуэты костелов. В урочный час над центральной площадью города разносились звуки трубы, прерванный мотив которой напоминал о том далеком предке современного музыканта, который некогда предупредил сограждан об опасности и ценой собственной жизни спас город от вражеского нашествия.
Зеркало недели. – 2001. – 13 января.
^ ДИСКУРС НОВОЇ МУЗИКИ У ЛЬВОВІ
Колись серед партійних ідеологів від мистецтва популярною була книга Г. Шнеєрсона «Про музику живу і мертву». Однак не лише партійні контролери дізнавалися з неї про шкідливі явища у загниваючій західній культурі, але й ізольовані від світу радянські музиканти могли запам’ятовувати імена і назви творів композиторів, занесених до чорних списків. Сплинув час. Усе навкруги змінилося. «Сумбур замість музики» (назва сумнозвісної статті 1936 року з нищівним розгромом опери Д. Шостаковича «Леді Макбет Мценського повіту») перетворився на свою протилежність, тобто музику замість сумбуру, як жартували дотепники. Ось чому два симфонічні концерти у Львові, якими було відзначено початок весни і які стали частиною всеохоплюючого проекту композитора і диригента Володимира Рунчака, хотілося назвати «Про музику живу, що помилково вважалася мертвою». Часовий діапазон її новизни охоплював майже ціле століття. Критерії залучення до нового не були стилістично обмеженими, хоча прихована логіка підбору виконуваних творів цікаво вимальовувалася.
Архітектонічним стрижнем відтвореної у львівських концертах споруди «нової музики» стали три твори Антона Веберна – «батька» авангарду 50–60 х років і водночас учня визнаного метра авангарду міжвоєнного часу Арнольда Шенберга. Опуси, що прозвучали у першій з двох програм і були ретельно підготовлені симфонічним оркестром Львівської філармонії, демонстрували шлях веберновської еволюції від учнівства і наслідування (подібна до Малера за типом експресії «Пасакалія», op. 1) через набуття власного обличчя рафінованого майстра безсюжетних лаконічних замальовок («Шість п’єс для оркестру», op. 6) до експериментальності тотально організованого пізнього стилю з пуантилістичною технікою («Варіації», op. 30). Ранню «Пассакалію» було залишено на кінець першого концерту. Це стало містком між двома програмами і водночас символічно окреслило колоподібне розгортання музичного розвитку ХХ сторіччя. Розташована на його межі творчість Малера зв’язала початок, середину і кінець ще не названої одним ємним визначенням епохи. Надихаючи представників нововіденської школи, до якої належав Веберн, Малер став популярним і ніби заново відкривався лише у 50 ті роки, залишаючись актуальним і у добу постмодерну.
Загальний підсумковий характер сторіччя, що нині вже відходить у минуле, надав «малерівському» першому творові Веберна рис постлюдії-післямови, що увібрала у себе ностальгію за романтичними пориваннями, піднесеною екстатичністю, діонісійською всеосяжністю музичного дискурсу, зосередженого у творі Веберна на відбитті лише цього пласта багатовимірної образної палітри геніального австрійського митця. Новиною була у свій час лаконічність веберновської форми, у якій безперервний емоційний плин керується суворою дисципліною обраного конструктивного принципу пассакалії. Спорідненість з подібним задумом відчувалася в одночастинному фортепіанному концерті киянина Ігоря Щербакова. Фундаментом і організаційним стрижнем став у ньому лейтобраз одноманітного повторення одного звуку, що сприймався то як нав’язливе монотонне гудіння, то як вияв певної невідступної думки, що залишається у підґрунті широкої хвилі динамічного зростання. А у репризі ця монотонна «морзянка» несподівано перетворилася у поетичне відлуння, забарвлене відтінком ностальгічного світлого суму. Чудовим інтерпретатором цього яскравого твору став львівський піаніст Йожеф Ермінь, якого супроводжував камерний оркестр «Віртуози Львова». Соліст ні на мить не втрачав ініціативи і ніби підкоряв оркестр своїй енергії.
Такою саме вольовою енергією був просякнутий і виступ другої львівської піаністки – Оксани Рапіти, яка разом з оркестром львівської філармонії під орудою Володимир Рунчака представила слухачам невідомий у нас твір польського композитора і колишнього львів’янина Юзефа Кофлера. Ознайомлення з доробком цього митця стало одним з відкриттів диптиху нової музики у Львові. Попри відчутні аналогії з творчістю Прокоф’єва, Стравінського, Равеля, відгомін малерівського духу особливо відчутний у фіналі тричастинного фортепіанного концерту, «дитячі» образи якого поєднують наївну безпосередність з гротесковою загостреністю і викликають асоціації з веселим цирковим видовищем, балаганом, ляльковою виставою.
Ще однією цікавою львівською прем’єрою стало виконання екзотичного твору сучасного німецького композитора з Мюнхена Антона Рупперта «Штілле штюк» – чи не першого і поки єдиного зразка концертної сюїти для співаючої пилки та камерного оркестру. Тембр цього незвичного інструменту нагадує довгі протяжні звуки, якими перегукуються дикі тварини у безмежних просторах пустель. Він зачіпає якісь глибоко приховані пласти нашої генетичної пам’яті і заставляє задуматися, наскільки коло природних звучань ширше тієї обмеженої частки, що вже освоєна професійною музикою і закріплена у її інструментарії. Блискучою виконавицею, яка продемонструвала всі можливості свого не зовсім жіночого інструменту, показала себе Анналіза Рупперт. Композитор цікаво побудував твір на зіставленні архаїки і сучасності, так би мовити, цивілізованого і натурального звучання, звичних і незвичних засобів гри на традиційних інструментах. Однак і тут можна було говорити про наслідування веберновської традиції. Адже саме Веберн започаткував нове ставлення до звуку і якостей звучання, до виразних можливостей окремо взятого тону, тембру, ритмічного малюнку, короткого мотиву. Він ніби поставив під знак питання саму антропоцентричну картину світу, при якій музика ототожнювалася зі сферою людських переживань і людської свідомості. Філософія нової музики виявилася пов’язаною скоріше з її трактуванням як відблиском божественних енергій, що розповсюджуються на все творіння і розкривають таємницю самого творення – звуків, образів, часу і простору, рухів живої та неживої природи.
Саме таку концепцію яскраво втілив у своїй квадромузиці № 1 Володимир Рунчак. Твір має назву «Via dolorosa», тобто «Скорботний шля». Його написано для ансамблю струнних і духових інструментів з додатком кількох ударних. Однак завдяки незвичним акустичним умовам виконання і суто індивідуальному трактуванню кожного тембру змінюється саме поняття ансамблевого музикування, а також позиція слухача. Він не є стороннім сприймачем, перед яким музичний твір постає ніби у прямій перспективі. Музика оточує з усіх чотирьох сторін залу, музикантів розміщено з різних кутків на рівні партеру і на балконі. Таким чином слухачі ніби опиняються у середині самої музики, одержують змогу спостерігати за таїною народження звуків, їх зростанням і згасанням, перегуками і трансформаціями. А метафорична назва твору поступово розшифровується у ході його розгортання як скорботний шлях самої музики і всього людства від природи до цивілізації, від мов і світів, у яких невимушено існують різні живі істоти, то звукового хаосу урбанізованого людського суспільства. І сам твір, і його досконале виконання стали кульмінаційною подією двох вечорів нової музики у Львові.
На жаль, найменш вдалими у виконавському плані були твори, здавалося, вже добре апробовані у концертній практиці. Це стосувалося не лише дуже відомої симфонії Largo Євгена Станковича і Concerto grosso Віталія Губаренка, але й другого твору самого Володимира Рунчака, камерної симфонії № 2 для фортепіанного тріо та струнних. Усі три твори народжені «під знаком Малера», хоча й виявляють малерівський генезис опосередковано й по-різному. В усіх трьох випадках успіх виконання залежав від уміння музикантів передати особливості самого типу інтонування і від чітко продуманого диригентом стратегічного плану, за яким вибудовується внутрішня логіка розгортання музичних подій. Щоб реалізувати ці вимоги, можливо, просто не вистачило репетицій. Адже дві складних програми диригент готував у стислі терміни з двома різними колективами, які більшість з творів виконували вперше.
Проект Володимира Рунчака, який він два роки тому розпочав реалізовувати у Києві, а тепер реалізує у Львові, є певною альтернативою вже добре відпрацьованій практиці фестивалів. Такі концерти не відокремлені від загального плану філармонійного сезону. Сам термін «нова музика» набуває тут не полемічно загостреного відтінку (опозиція нове – старе, сучасне – традиційне, авангардне – консервативне), а використовується поряд з такими звичними визначеннями, як старовинна, класична, середньовічна, романтична музика, музичний світ Бароко або ж Відродження. Кожен зі слухачів, не втягуючись у полеміку, може обирати концертні програми і пріоритети за своїм смаком. Саме про це свідчила аудиторія львівських концертів, що складалася переважно з молоді. Отже дискурс нової музики у Львові, так вдало розпочатий фестивалем «Контрасти», успішно продовжується й у нових формах.
Дзеркало тижня. – 2001. – 8 березня.
^ МЮНХЕН: ОПЕРА ДЛЯ ВСЕХ И ДЛЯ ГУРМАНОВ
В то время, когда в Киеве наступает мёртвый театральный сезон, сразу в двух городах Баварии, Мюнхене и Байройте, кипят фестивальные страсти. Пять фестивальных недель, посвящённых операм Вагнера, начинаются в Байройте, когда оперный праздник в Мюнхене уже подходит к концу. Это позволяет особо преданным оперным меломанам совместить оба события. В одном и другом фестивалях нередко можно услышать одних и тех же знаменитостей с громкими именами. Разница заключается в том, что театр в Мюнхене работает по комбинированной системе круглый год. В нём есть постоянная труппа, которая состоит из оркестра, хора, некоторых солистов – исполнителей второстепенных партий. Что касается главных исполнителей, то они работают на контрактной основе и формируются из интернационального «звёздного» состава. В списке нынешних участников есть имена двух украинцев. Дебют в Мюнхене Анатолия Кочерги состоялся в 1998 году. Тогда он спел Банко в «Макбете» Верди. В этом году Кочерга был также приглашен для участия в опере Верди. Он пел парию Пистолы в «Фальстафе». А с украинским тенором Владимиром Кузьменко мюнхенцы и гости фестиваля познакомились впервые. Он исполнил главную партию в новой постановке театра, «Пиковой даме» Чайковского. Этот спектакль поставил в радикальном постмодернистском ключе американский режиссёр Дэвид Олден, которому принадлежат также фестивальные постановки «Тангейзера» и «Возвращения Улисса». В составе исполнителей – певцы разных национальностей. Мне не удалось увидеть эту постановку, слышала лишь достаточно противоречивые отзывы критики. Судя по фотографиям, это что-то в роде наших киевских «Трёх сестёр» у франковцев. И ничего, что позволило бы догадаться, что речь идёт о персонажах Пушкина и Чайковского.
Организаторы мюнхенского фестиваля озабочены расширением рамок своей аудитории. Этому служит программа под названием «Опера для всех». В нынешнем году она включала два симфонических концерта под управлением Зубина Меты, генеральмюзикдиректора Баварской оперы с сезона 1998/1999 годов, и демонстрацию «Троянцев». Публика собиралась прямо на площади Max-Joseph-Platz перед театром. Здесь были установлены большие экраны и шла прямая трансляция концертов и спектакля. Кроме того, во имя лучшего понимания немецкой публикой смысла исполняемых произведений, текст всех опер, которые в оригинале не написаны по-немецки, по ходу представления высвечивался над сценой в виде подстрочного перевода.
В мюнхенские фестивальные проекты постоянно включаются универсальные по своему значению произведения Генделя, немца, большую часть жизни работавшего в Англии, при этом создававшего оперы на итальянские тексты и вписавшего одну из наиболее ярких страниц в историю европейской оперы Барокко. На этот раз был показан в радикальной современной интерпретации генделевский «Ксеркс», блестящий спектакль с удивительно сильным исполнительским составом и эффектным режиссёрским прочтением. На сегодняшний день лучшими в мире специалистами по опере Барокко справедливо считаются англичане. Мы помним, с каким триумфом прошли гастроли в Киеве и Москве Английской национальной оперы, в частности, привозившей к нам своего «Ксеркса». Двух главных героев того незабываемого спектакля, оперную звезду Энн Мари в партии Ксеркса и обладателя уникального мужского альта Кристофера Робинса – Арзамена смогли услышать и гости мюнхенского оперного праздника. Широко известен как специалист по опере Барокко и английский дирижёр Ивор Болтон – участник не только мюнхенского, но и других престижных оперных фестивалей. С двумя лондонскими оперными сценами, а также с театром в Копенгагене, который он возглавляет в качестве генерального директора, связана карьера постановщика «Ксеркса», английского режиссёра Мартина Дункана. В содружестве со сценографом и дизайнером Ульцем они предложили свою версию прочтения барочного сюжета, насытив действие необычайной динамикой, яркой зрелищностью, соединив в одно целое комплекс приёмов театра представления и броские эффекты, словно бы заимствованные из арсенала средств современного шоу-бизнеса. Энн Мари в роли самовластного восточного правителя, ведущего в опере сложную любовную интригу, одновременно как бы выступила в качестве эстрадной знаменитости и модели, демонстрирующей коллекцию самых изысканных модных нарядов. Постоянная трансформация внешнего образа её героя сопровождала запутанные коллизии взаимоотношений влюбленного Ксеркса с братом-соперником и с общим предметом их любовных притязаний прекрасной Ромильдой (австралийское сопрано Ивон Кенни). Кульминацией стала финальная ария отчаянья и гнева, которую Энн Мари умудрилась спеть в сложной изогнутой позе с полусогнутыми коленями. Одетая в ослепительный белый костюм, обтягивающий её изящную балетную фигуру, певица была в этом эффектнейшем эпизоде подобна некоему экзотическому насекомому, исполняющему загадочный ритуальный танец.
Брат Ксеркса Арзамен, вначале одетый по-царски роскошно и претенциозно, переживая опалу разгневанного правителя, оказывался полунагим, с голым черепом. Всем несчастным видом он как бы демонстрировал свою отверженность. При этом Кристофер Робинсон с его характерным «бабьим» голосом необычного тембра сумел сделать своего героя и смешным, и очень трогательным в своей нелепости и кажущейся неудачливости. Влюблённая в него Ромильда, в отличие от других персонажей, на протяжении всего спектакля выступала в одном наряде, что подчёркивало её неизменную женскую верность, способность выдержать искушение стать первой леди, окружённой царскими почестями. Как эстрадный номер с привкусом восточной экзотики решался ряд сцен юной сестры Ромильды Аталанты, этой бредящей любовными приключениями маленькой интриганки. Как и все другие участники спектакля, сопрано из США Джулия Кауфман органично себя чувствовала в сфере откровенной театральной условности. Она создала яркий живой характер и при этом не только виртуозно исполняла сложные фиоритуры, но ничуть не хуже, чем какая-нибудь модная эстрадная дива, демонстрировала гибкость своей фигуры, пританцовывая, потряхивая плечами и бедрами. В коде одной из арий к ней неожиданно присоединился целый кордебалет, как и она, одинаково одетых девушек в легких восточных шароварчиках. Подобными неожиданностями был полон весь этот увлекательный спектакль. На наших глазах рабочие сцены в брюках и майках мыли пол швабрами, меняли декорации, подыгрывали, когда необходимо, актёрам и делали своё дело, то с нескрываемым безразличием, то с некоторым интересом наблюдая за быстрой сменой событий. Фантазия постановщиков, казалось, не имела пределов. В зале то и дело вспыхивал смех. Но при этом везде были выдержаны нормы самого изысканного эстетического вкуса. К тому же музыка Генделя звучала удивительно свежо, поражая своим образным богатством и абсолютной неканоничностью – и это несмотря на то, что каноны жанра композитором точно соблюдались.
Как ни странно, противоречивое впечатление оставила фестивальная премьера «Возвращения Улисса». Успех постановки, казалось, был надёжно обеспечен великолепным музыкально-исполнительским составом. Тот же Ивор Болтон за пультом, участие наряду с ведущими музыкантами оркестра Баварской оперы аутентичного Monteverdi-Continuo-Ensemble со старинными инструментами, воспроизводящими звучание оперного оркестра середины ХVII века. Высших похвал заслуживало мастерство исполнителей главных партий. Прежде всего это касалось Улисса – американского баритона Родни Гилфри, свободно владеющего гибким вокальным стилем старинной оперы и создавшего впечатляющий образ мужественного, сильного духом человека, закалённого в жизненных испытаниях. Под стать герою-страннику была и его верная подруга, прекрасная Пенелопа американки Вивики Гино. Её героиня переживала на протяжении спектакля целую гамму сильных драматических эмоций, показав искусство стойкого, хотя и по-женски гибкого сопротивления напору преследующих её ничтожных женихов. Что касается постановочного замысла, то уже упомянутый американский режиссёр Давид Олден в содружестве с англичанином Яном Мак-Найлом и художником по костюмам Гидеоном Дэви использовали в спектакле весь набор стилистических приёмов у изрядно поднадоевшего постмодерна. При этом они излишне увлеклись прямолинейными аналогиями с атмосферой современных массовых зрелищ и праздничных шоу. Очень сомнительным показался художественный результат пиротехнических эффектов типа коротких замыканий, выстрелов, имитации разрушительных катаклизмов. Атмосфера спектакля поражала своей эстетической непривлекательностью. Использованные трюки казались самодовлеющими и произвольными, нисколько не работали на раскрытие замысла. Привнесение в сложное многоплановое произведение Монтеверди примет современной массовой культуры и атрибутики дна и задворок запутавшейся в противоречиях нынешней цивилизации не способствовало выявлению сущностных сторон произведения. Несмотря на попытки любыми средствами развлекать публику, ряд сцен показался скучным и затянутым, а перепады вкуса порой просто шокировали.
Куда более интересной и свежей по концепции была другая работа того же режиссёра – поставленный им совместно с уроженцем Израйля Рони Тореном вагнеровский «Тангейзер». Драма художника, мечущегося между идеалом духовной аскезы и жаждой чувственных наслаждений, как бы перенесена постановщиками из декоративно пышной эпохи позднего Средневековья и романтического вагнеровского времени в период нарождающегося европейского модернизма. Бунтарь-миннезингер при этом словно бы трансформировался в тип проклятого поэта, вдыхающего ядовитый аромат цветов зла. Ассоциация с фигурой Шарля Бодлера была подсказана тем, что автор «Цветов зла» действительно был увлечён оперой Вагнера как произведением, близким ему по духу и атмосфере.
Мюнхенский «Тангейзер» жёсткий по стилю и совершенно лишён декоративной пышности. Внешняя коллизия «христианства – язычества» как бы переведена во внутренний план, в тему одиночества художника, который отторгается от любой среды и остаётся непонятым как при жизни, так и после смерти. Тангейзер в исполнении Стига Андерсена чувствовал себя одинаково чужим и в богемном мире «чёрной Венеры», и в ханжеском обществе самодовольных миннезингеров, и среди фанатиков-пилигримов, подобно Сизифу живущих в дурной бесконечности движения по кругу. Хорошо была прочерчена в финале второго акта агрессия толпы, готовой растерзать того, кто нарушил её неписаные законы. А в завершающей сцене та же толпа едва не затоптала труп прощённого небесами певца и при этом восторженно прославляла чудо расцветшего посоха непримиримого к грешнику Папы. У Стига Андерсена голос не очень сильный, скорее лирический, чем драматически насыщенный. К тому же выявить нюансы исполнительской интерпретации мешала достаточно прямолинейная, крупным помолом игра оркестра под управлением Юна Меркля. Более убедительными выглядели в том же спектакле Елизавета – Катарина Далайман и Вольфрам – Симон Кинлисайд. Последний удачно трактован как застенчивый интеллигент-книжник в очках, который запоминает и фиксирует для будущего всё происходящее. Имея более скромный дар, Вольфрам в конце концов как бы заражается от Тангейзера его художественной дерзновенностью. И Елизавета, и Вольфрам выступают в данной концепции как немногие избранные ценители, благодаря которым рукописи не горят, а творчество отвергнутых гениев доходит до потомков.
В итальянской части программы кроме Монтеверди значились две оперы Верди и яркий образец классического бельканто – «Пуритане» Беллини. Мюнхенская «Травиата», поставленная немецким режиссёром Гюнтером Кремером со сценографией и костюмами Андреаса Райнхардта и Карло Дьяппи, несколько неожиданно для меня оказалась почти идеальным примером редко достигаемого единства музыкальной и сценической стороны оригинального, чётко продуманного постановочного замысла. Это очень глубокий по мысли спектакль, в котором популярная до чрезмерности опера прочитана свежо и при этом не просто увлекает мастерством и неожиданностями, подобно великолепному «Ксерксу», а по-настоящему потрясает и волнует воссозданной человеческой драмой. Достигнуть этого удалось благодаря чёткой режиссёрской и музыкальной проработке всех образов, в первую очередь главных героев-антагонистов Виолетты Валери и Жоржа Жермона. Их острая психологическая дуэль в центральной сцене второй картины явилась ключом ко всей постановочной концепции. Благополучный респектабельный буржуа, каким выступает в опере отец Альфреда (великолепный итальянский певец Паоло Гаванелли), становится жестоким до беспощадности, когда речь заходит о защите интересов его семьи, не ограничивающейся лишь кровным родством, но охватывающей всё общество деловых людей и хозяев жизни. И своего сына, и даже дочь, образ которой удачно введен постановщиками в контекст названной сцены, он воспринимает как нажитую им собственность, как пешки в своей игре. Он пришёл на свидание с возлюбленной Альфреда с твёрдым намерением выиграть эту битву, заранее продумав все возможные варианты и не расслабившись ни на минуту. Через весь спектакль проходит образ западни-ловушки, чёрной стены вдоль рампы с глазницами-провалами дверей, мотив иллюзорного суженого пространства, в котором заперто действие. Решение постановщиков направлено на то, чтоб избавить сюжет от присущего ему мелодраматического налёта. Во второй картине мы видим фрагмент детской площадки с повисшими с колосников качелями. Пол усеян опавшей листвой. В беспорядке расставлены несколько стульев, сбоку виднеется дверной провал, ведущий в никуда, а задняя стенка обтянута призрачной металлической сеткой стального цвета, сквозь которую просматриваются входящие и выходящие фигуры. В этом необжитом пространстве любовная идиллия изначально выглядит наивной иллюзией. Наивная инфантильность становится определяющей чертой характера юного Альфреда – Роландо Виллазона. Он импульсивен и по-детски доверчив, живёт настроениями минуты.
Сколь бы ни был интересен постановочный замысел, спектакль не произвёл бы такого сильного впечатления, если бы не уникальная по вокальным данным, музыкальности и актёрскому темпераменту исполнительница заглавной партии, уроженка Чили Кристина Гальярдо-Домас. Её голос напомнил искусство незабываемой Марии Каллас. Он звучал драматически насыщенно в низком и среднем регистре и легко, воздушно в колоратурных виртуозных пассажах. В натуре своей героини певица выделила присущее Виолетте и как бы заполняющее всё её существо чувство обречённости. Благодаря этому все её переживания приобретали характер катастрофичности, балансирования на границе жизни и смерти. Великолепен по своей строгой символике финал оперы. Вторгающийся в спальню смертельно больной героини карнавальный хор персонифицировался в виде группы просвечивающихся сквозь темную стену призрачных фигур. К образам предсмертной агонии присоединялись фрагменты разрушенного мира: упавшая бальная люстра гипертрофированных размеров из третьей картины, качели из второй. Альфред подымал умирающую с кровати и усаживал на стул у двери. А в конце концов и он, и подоспевший к заранее известной развязке Жорж Жермон уходили за тёмную сетку, словно за порог сознания героини. В последние мгновения Виолетта оказывалась одна. Она вставала и медленно шла за дверь мимо поверженной люстры, удаляясь по световой дорожке в чёрный провал смерти.
Отшумели фестивальные недели. Утопающий в зелени скверов и парков уютный старинный город продолжает жить интенсивной художественной жизнью, не замирающей и в жаркие дни лета. А слаженная команда мюнхенского оперного праздника уже готовится к фестивалю 2002 года. Его программа расписана по дням и обнародована. В качестве премьерных заявлены постановки «Валькирии» Рихарда Вагнера и «Карьеры повесы» Игоря Стравинского. Среди балетных спектаклей «Раймонда» Александра Глазунова. Безусловный интерес должен вызвать Кафка-проект, а также сольные концерты таких вокальных знаменитостей, как Вальтраут Майер, Вольфганг Заваллиш, Груберова-Казарова. А 31 июля, как и в этом году, заключительным аккордом прозвучат «Нюрнбергские мейстерзингеры» – символ баварской истории, создававшегося народными мастерами искусства для всех.
Зеркало недели. – 2001. – 11 августа.
^ ОПЕРНЫЙ МЮНХЕН ВЧЕРА, СЕГОДНЯ, ЗАВТРА
В разгар летнего туристического сезона старинный Мюнхен ежегодно превращается в место проведения одного из самых известных в мире оперных фестивалей. Обычно он длится в течение месяца и организовывается с размахом, собирая мощную международную команду режиссёров, дирижёров, сценографов, вокальных звёзд, а также дебютантов, перед которыми открываются возможности взойти на мировой оперный Олимп. В этом году список только лишь индивидуальных участников грандиозной акции включает 234 имени. Центральное событие фестиваля – показ серии тщательно подобранных оперных постановок из репертуара театра последних сезонов. Премьеры двух-трёх из них обычно приурочены к открытию праздника и увязаны с его темой, каждый раз новой. В этом году тематическим стержнем стала проблема мифа и его современной интерпретации. Отсюда и выбор в качестве фестивальных премьер двух редко идущих опер – дилогии «Троянцы» Гектора Берлиоза и «Возвращения Улисса на родину» первого в истории оперного классика Клавдио Монтеверди. В преддверии фестиваля одновременно двумя театрами, Баварской государственной оперой в Мюнхене и оперой Цюриха, проводился Международный конкурс на камерное оперное произведение, темой которого была названа «Одиссея». Параллельно с основной программой в Мюнхене и в Цюрихе были проведены два концерта, в которых прозвучали шесть опер финалистов этого соревнования. Победителями оказались молодые композиторы из Германии, Англии, Италии, Австралии. Как видим, концепцию мюнхенского оперного фестиваля отличает забота о будущем оперного жанра. Характерно для него и стремление охватить произведения разных эпох, представить в афише ведущие национальные оперные школы.
Главные фестивальные события окружаются сопутствующими им самостоятельными проектами. Это параллельно идущие на разных площадках сольные концерты вокальных знаменитостей, концерты камерной и симфонической музыки, неакадемические концерты, изюминкой которых явились выступления знаменитой Мадонны – певицы, танцовщицы, продюсера, актрисы, матери, модели, дивы, мифа, как сообщала о том реклама. Демонстрировались также фильмы на мифологические темы. В концертном варианте прозвучала опера «Ирландская легенда» немецкого композитора Вернера Эгка, приуроченная к столетию со дня его рождения. С музыкой ХХ века были связаны проекты, представлявшие творчество двух самых радикальных композиторов первой и второй половины ушедшего столетия. Один из них значился под титулом «Арнольд Шёнберг плюс», второй посвящался американцу Джону Кейджу и его инструментальному театру.
Мюнхен пользуется славой оперного города ещё со времен Моцарта. Именно здесь в своё время состоялись премьеры моцартовских опер «Мнимая садовница» и «Идоменей». Столетием позднее здесь же впервые прозвучали в присутствии автора «Нюрнбергские майстерзингеры» и «Тристан и Изольда» Вагнера. Третьим оперным творцом, связанным с этим городом, был уроженец Мюнхена Рихард Штраус, оперы которого «День мира» и «Каприччио» увидели свет рампы на сцене Национальной оперы баварской столицы при жизни автора. Не удивительно, что произведения этих трёх уникальных оперных творцов неизменно присутствуют в фестивальных программах. Две оперы Моцарта, две Вагнера и три Рихарда Штрауса вошли в афишу нынешнего года. Кроме того, немецкую оперу представлял «Фиделио» – единственное произведение Бетховена в оперном жанре.
Хотя репертуар театра постоянно обновляется и жизнь каждого удачного спектакля продолжается не более одного десятилетия, из этого правила существует по крайней мере одно исключение. Оно относится как раз к упомянутым знаковым для Мюнхена именам и к их операм, которые воспринимаются как своего рода визитная карточка фестиваля. В этом году его драматургия была выстроена таким образом, чтобы всё начиналось с грандиозной премьеры «Троянцев», а завершилось светлой праздничной кодой – вагнеровскими «Нюрнбергскими мейстерзингерами». При этом из пятнадцати включённых в афишу опер лишь один спектакль можно назвать долгожителем. Это «Кавалер роз» Рихарда Штрауса, постановку которого театр сохраняет и обновляет как некий классический эталон. Известный австрийский режиссёр Отто Шенк в содружестве с режиссёром и сценографом Юргеном Розе окружили героев произведения красивыми, эстетически совершенными интерьерами, воспроизводящими атмосферу аристократической старой Вены – прославленного города вальса и гедонистического упоения жизнью. Этот исчезнувший быт исполнен в мюнхенском спектакле поэтического очарования. Культ чувственных наслаждений, которым предаются юный Октавиан и его тайная возлюбленная, переживающая драму прощания с беззаботной юностью, представлен в особом возвышенном ореоле постановщиками и блистательными исполнительницами: англичанкой Флиситой Лотт – Маршальшей и австрийским меццо-сопрано Анжеликой Кирхшлягер – Октавианом. Миру возвышенных чувств противопоставлена откровенная грубая чувственность напористого нахала барона Окса, который по своим повадкам ничем не отличается от неотёсанного мужлана, хотя и носит высокий титул. Известный немецкий бас Франц Хавлата не пожалел сочных красок для обрисовки своего героя, хотя в отдельные моменты несколько чрезмерно пережимал. Ещё в большей степени это относилось к второстепенным жанровым персонажам и к массовым сценам финального акта. Комизм предстал в этих эпизодах в огрублённом виде. Именно здесь почувствовалось, что спектакль много раз игрался и утратил свою свежесть. Не во всём удовлетворила и дирижёрская интерпретация Юна Меркля, разрушавшая в динамичных действенных сценах и в эпизодах, выдержанных в танцевальных ритмах, штраусовскую ауру изысканной стилизации.
Другая опера Штрауса «Арабелла» не произвела впечатления большой удачи театра более всего из-за сценического решения. Имеющий международное имя немецкий сценограф Вольфганг Гуссман выстроил полуусловную полуреальную сценическую среду, перенасыщенную слишком тяжеловесными бытовыми предметами. Все три акта проходили в некоем типовом гостиничном номере с громоздкой мебелью, часть которой уносили оценщики, описывавшие имущество обанкротившегося и проигравшегося графа Вальднера. Пространство сцены замыкалось срезанным углом дома с желтой кирпичной кладкой на фоне чёрного задника. Центральной деталью декорации все три акта оставалась поставленная среди комнаты неубранная кровать. На неё почему-то садились прямо в одежде, здесь начиналась эротическая сцена сестры главной героини Зденки и обманутого ею офицера Маттео, на самом деле влюбленного в другую сестру. Продолжение этой сцены постановщики перенесли из соседней комнаты, как значится в либретто, в огромный плательный шкаф, откуда потом вываливался полуодетый офицер, а позднее появлялась и несколько сконфуженная Зденка. Измятые простыни напоминал покатый пол этого неуютного жилища.
Во втором акте комната, где проживало семейство легкомысленного чудака-графа, превращалась в проходной двор, где почему-то сновали пестро разодетые участники бала извозчиков. Обытовление действия и его снижение лишило сюжет очарования, излишне выпятило его банальные и развлекательно опереточные стороны. Не спасла положения даже одна из прославленных вокальных звёзд, великолепная Рене Флеминг в заглавной партии. В плен этой мало убедительной постановочной концепции попал даже такой опытный музыкант, как дирижёр Петер Шнайдер, карьера которого уже длительное время связана с баварской оперой. Зато в другом знаковом для театра спектакле, опере Моцарта «Cosi fan tutte», и Шнайдер и все участники постановки вышли безусловными победителями. Этот спектакль очаровывает изяществом и поэтичностью, совершенным чувством моцартовского стиля, проявляющимся в каждой детали. Его девизом как бы стал афоризм «с любовью не шутят». Загадочная природа вечно женственного по-разному раскрыта в образах двух сестёр, живой и непосредственной, хотя и склонной к компромиссам Фьордилиджи – Аманды Рукрофт и натуры куда более глубокой, Дорабеллы – Анжелики Кирхшлягер. Двое их возлюбленных – Гульельмо – Мартин Гентнер и Феррандо – Райнер Трост – провели сомнительный эксперимент испытания верности своих подруг и потерпели полнейшее фиаско. Моцарт никогда не склонялся к требованиям узкой обывательской морали. Он понимал всю относительность запрета на чувство, когда речь идёт о молодости, красоте, мужском напоре и женском обаянии. К тому же для мужчин это был полезный урок. Ведь любимых, как и Бога, никогда не стоит испытывать.
Зеркало недели. – 2001. – 23 августа