Черкашина-губаренко муЗИка І театр на пеРЕхреСті епох муЗЫка и театр на пеРЕкрёСТке времён
Вид материала | Документы |
- Черкашина-губаренко муЗИка І театр на пеРЕхреСті епох муЗЫка и театр на пеРЕкрёСТке, 4261.65kb.
- Литература атр» Вопросы для входного контроля по дисциплине «Культура, религии, литература, 44.34kb.
- Особенности уголовной политики, борьбы с преступностью в России и странах атр, 2846.32kb.
- Темы лекционных занятий: Основные понятия государственной и национальной символики., 29.89kb.
- Атр-2012 с 23 по 30 июня 2012 года, 13.5kb.
- Приветствие уэбстера Кианга, Генерального директора Конфедерации тпп атр, 62.45kb.
- Конференция-конкурс научных докладов студентов,аспирантов и молодых исследователей, 55.41kb.
- Слушатель Хабаровской Высшей школы мвд россии. Особенности преступности, уголовной, 386.14kb.
- Состоится международная научно-практическая конференция «Россия и страны атр: исторический, 32.24kb.
- Доклад о стратегии развития международных и внешнеэкономических связей субъектов рф, 1659.5kb.
Художник-постановщик Мария Левитская решила спектакль в соответствии с жанровыми особенностями оперы. Приём театра в театре подчёркнут в прологе и финале зеркальным отражением интерьера зрительного зала, а в течение основного действия – двухъярусными ложами по бокам сцены, где сидят и куда скрываются чудаки, где порой появляются и другие персонажи. Сказочное перо жар-птицы изображено на внутреннем занавесе. Он состоит из трёх частей, что позволяет легко трансформировать пространство, выделяя отдельные кадры-сцены. В основу либретто оперы положена импровизированная комедия масок Карло Гоцци, по канве которой в своё время был создан новый текст страстным поклонником итальянского старинного театра Всеволодом Мейерхольдом. При переработке версии Мейерхольда в оперное либретто были внесены многие изменения, направленные на тонкое пародирование оперных традиций и штампов. Отсутствие строгой настроенности на стилизацию позволило сценографу свободно монтировать в спектакле разные стилевые компоненты. Во всём господствует принцип игры. Это игра фантазии, красок и форм, условных намёков и гиперболизированных деталей. В создании театральной атмосферы и выразительных образов действующих персонажей большое значение обретают костюмы. Если сказочный облик «мага театрального и мага настоящего» Челия вполне узнаваем, то соперничающая с ним ведьма Фата Моргана с ярко красным париком и в трико, прикрытом лёгкими развевающимися одеждами, сильно модернизирована и вполне могла бы сойти за современную эстрадную диву. Выразительные костюмы и парики выделяют отрицательных геров-заговорщиков: первого министра Леандра и принцессу Клариче. Впечатляюще одета монументальная Кухарка с грозным оружием – медной суповой ложкой, неожиданно выступающей то в роли своего рода миноискателя, то гигантского сачка для ловли бабочек.
Заслуги приглашённого из Москвы режиссёра Михаила Кузнецова состоят не только в том, что совместно с Марией Левитской он придумал занимательный красочный спектакль и реализовал его в удачном решении сценического пространства, в целом ряде остроумных находок и деталей. Известный как театральный педагог, наш гость сумел подготовить слаженный ансамбль киевских исполнителей, как опытных, так и совсем молодых, которые создали серию ярких сценических образов. Заслуженный успех выпал на долю юного дебютанта, стажёра Марьяна Талабы, выступившего в роли Принца. И характер его молодого свежего голоса – тенора светлой лирической окраски, и внешние данные, и явно ощутимое актёрское дарование оказались удивительно подходящими для роли хнычущего папенькиного сынка, которого излечил смех и не сломили подстроенные Фатой Морганой испытания. Во второй части спектакля юный Принц, страдавший меланхолической болезнью, преобразился в смелого и пылкого искателя приключений, а затем в страстного влюблённого, который извлёк свою невесту из выросшего до невероятных размеров апельсина. Спутником и слугой Принца выступает в опере неудавшийся мастер смеха Труффальдино, живой и динамичный портрет которого создал Павел Приймак. Этот дуэт постоянно находится в центре действия и определяет его тонус. Оба молодых исполнителя играли и пели с увлечением, чувствовали себя в неканонической стилистике прокофьевского спектакля вполне органично.
Из более опытных исполнителей хочется выделить Людмилу Юрченко – Клариче, импозантную, как и положено особе голубых кровей, и в то же время истинную королеву интриги против наследника престола. В паре с комически важным Леандром – Николаем Ковалем они чем-то напомнили известных сказочных персонажей лису Алису и кота Базилио, но в этой истории им так и не удалось заманить героя в страну дураков, а полное фиаско потерпели они сами и покровительствовавшая им злобная ведьма. Маг Челий – Тарас Штонда и Фата Моргана – Елена Клейн представляют в сюжете соперничающие фирмы и разыгрывают судьбу Принца в карты под непрерывный заунывный вой чертей (в спектакле последние сильно осовременены и чем-то напоминают то ли десантников, то ли персонажей мультфильмов в костюмах пятнистых пантер). Добрый маг в исполнении Штонды вызывает неизменную симпатию своей детской непосредственностью, горячностью, которую сохраняет в любых ситуациях Высокий, как пальма, его герой соединяет пылкость натуры с соответствующим должности и званию достоинством. Очень эффектно выглядит мизансцена, где Челий висит в воздухе и, слегка покачиваясь в не слишком устойчивой корзине, произносит важную речь, осмысливая серьёзность неожиданно возникшей ситуации. Так же серьёзно он отвечает на вопрос чудаков, настоящий ли он маг или только театральный?
Убедительно выглядели в спектакле и все другие исполнители, составив слаженно работавший ансамбль. Чего стоит, к примеру, небольшая по времени, но яркая и запоминающаяся партия Кухарки, порученная низкому мужскому голосу. Василий Колибабьюк показал себя в ней актёром с ярким комедийным дарованием, выразительно обыграв каждую реплику. Можно только поражаться тому, насколько органично чувствовали себя все исполнители в прокофьевской стилистике, осваивая её впервые. Это говорит и о тщательной подготовке спектакля, и о том, что современный репертуар способен не только обновить и освежить афишу, но и выявить потенциальные возможности коллектива, ранее остававшиеся скрытыми.
Влюбись в три апельсина! – произнесла своё загадочное заклинание Фата Моргана. Оно оказало магическое воздействие на Принца и на всю собравшуюся в премьерный вечер публику, увлечённость которой нарастала от сцены к сцене, которая покидала театр, влюбившись в оперу Прокофьева и в талантливый спектакль, выпущенный в канун 110 летия со дня рождения великого Мастера.
Зеркало недели. – 2001. – 28 апреля.
^ МЕТАМОРФОЗЫ ПЕТЕРБУРГСКОГО БАЛЕТА
Событие, которого с таким нетерпением ждали киевляне и так активно рекламировали СМИ, наконец-то, состоялось. Мы увидели знаменитый – балет великого хореографа ХХ века Джоржа Баланчина «Драгоценности» в исполнении артистов Санкт-Петербургского Мариинского театра, коллектива, пользующегося славой одной из сильнейших балетных трупп мира. Хореографию Баланчина мариинский балетный коллектив осваивал в течение длительного времени, начиная с гастрольных выступлений самого мэтра и его прославленного театра New York City Ballet, столь ошеломивших ленинградскую публику и знатоков балетного искусства более трёх десятилетий назад. В то время постановки Баланчина давно расценивались всем миром как признанная классика балета ХХ века, яркие метаморфозы которого отразились в творческой биографии и в жизненной судьбе хореографа. Смены места проживания и формы написания фамилии отражали интенсивные поиски своего почерка и стиля, собственных путей обновления балетного искусства, служению которому фанатически преданный искусству танца мастер посвятил всю свою бурную, полную превратностей жизнь. Грузин и одновременно петербуржец Баланчивадзе, в плоть и кровь которого вошли традиции русского императорского балета и его хореографического гения Мариуса Петипа, стал Баланчиным по воле всемогущего Сергея Дягилева, в парижской труппе которого начинал свою европейскую карьеру, а затем произошло его главное превращение в легендарного «мистера Би», создавшего в Нью-Йорке собственную балетную школу и свой театр.
Колесо превращений, движение которого можно наблюдать, анализируя хореографическое наследие мастера, имело исходным пунктом и одновременно конечной целью некий внепространственный и вневременной идеал. Таковым оставался для него классический балетный язык, ресурсы которого поистине неисчерпаемые. Этот язык обладал в его представлении самостоятельной выразительной силой и способностью творить совершенные формы. Подобно музыке, его содержание не поддается логической расшифровке и не сводится к конкретным понятийным категориям. Чистый танец, как и чистая музыка, не имеет сюжета как некоего связного повествования. Событиями в нем становятся комбинации линий и фигур, отдельные танцевальные па и их сочетания, метаморфозы гибкого, тренированного тела совершенного танцовщика, искусство которого позволяет ощутить великий закон всеединства: тождество духа и материи.
Культивируемое Баланчиным искусство танца как божественной игры базируется на суровейшей дисциплине и тренинге, ибо только виртуозное мастерство открывает путь к одухотворению танца и выявлению поэтического смысла сочинённых хореографом бессюжетных балетных композиций. Их абстрактные рисунки и узоры наполнялись жизнью, ибо создавались по музыкальным законам и опирались на музыкальные образы. Баланчин вошёл в историю как мастер симфонизации танца, ставивший балеты на основе музыкальных произведений, для танца вовсе не предназначавшихся. Дискретности классического балета с красивыми позировками, с сольными и ансамблевыми номерами, прерывающимися паузами, с контрастами танца и пантомимы, танца характерного и классического Баланчин противопоставил непрерывную текучесть творимых на наших глазах переплетающихся линий, узоров, рисунков, создающих богатство форм и композиционных решений.
Человеческое тело – такое же чудо природы, как и таящиеся в недрах горных пород драгоценные камни, поражающие глаз загадочным свечением, цветом, фактурой. Ювелир выявляет эти природные свойства посредством искусной обработки и шлифовки. Подобно этому и хореограф раскрывает в танце богатейшие ресурсы пластических движений, комбинации и формы которых могут быть уподоблены цветовым переливам драгоценного камня, в то время как прочность и монолитность его породы находит соответствие в строгих требованиях классической балетной лексики к постановке корпуса, ног, к четкой фиксации поз и движений – всего того, что связывается с понятием школы. Подобные идеи и послужили толчком при сочинении балета «Драгоценности», явившегося своего рода итогом всей творческой жизни Баланчина и образцом его стиля, сложившегося в американский период. Был этот балет и полемическим ответом на критику оппонентов, утверждавших непригодность бессюжетных балетных композиций для большого полнометражного спектакля. Так в полемике Баланчин и сочинил трёхактный балет, в котором соединил, казалось бы, несоединимое: музыку Форе, Стравинского и Чайковского, стилистику сдержанного неоромантизма, дерзостного модерна и овеянной легкой ностальгической дымкой неоклассики. Свой символический смысл таило в себе последование цветовой триады – зелёных «Изумрудов», кроваво-пурпурных «Рубинов», белых «Бриллиантов».
После смерти Баланчина популярность его имени и творческих идей грозила превратиться в бедствие, так как стали распространяться по миру весьма приблизительные и огрублённые копии его балетов. Созданный в Америке Фонд Баланчина поставил перед собой задачу следить за сохранением его наследия и соблюдением авторского права. Такая задача сегодня успешно решается. Мариинский театр исправил ошибки первых своих обращений к текстам Баланчина и подготовил «Драгоценности» при непосредственном участии представителей Фонда. Балет поставлен в точном соответствии с оригинальным хореографическим текстом и сценической версией. Воспроизведены и костюмы постоянной сотрудницы Баланчина Барбары Каринской, и скупое, но стильное оформление Питера Харви. Всё это гарантировало подлинность произведенной реконструкции. Американские знатоки наследия мастера, присутствовавшие на петербургской премьере в конце октября 1999 года, заявили о том, что мариинская труппа стилем Баланчина вполне овладела.
Нам, киевлянам, судить об особенностях трактовки хореографии Баланчина петербургскими танцовщиками довольно сложно. Ведь для нас это первая встреча с Баланчиным. Если и в откликах на петербургскую премьеру критика сетовала на то, что шедевр классика мировой хореографии осваивается представителями русской балетной школы с опозданием более, чем на три десятилетия, и таким образом воспринимается вне породившего его контекста, то что же говорить нам! У нас отсутствует даже тот контекст восприятия, который позволял бы сравнивать разные временные этапы освоения Баланчина и сопоставлять с общей репертуарной политикой и практикой Мариинского театра. Поэтому и оценка увиденного – всего лишь фиксация первых впечатлений непосвящённого.
А были эти впечатления всё же разными. Во-первых, дворец «Украина» – отнюдь не лучшая оправа для подобных драгоценностей. Прежде всего здесь искажается звучание симфонического оркестра. А ведь балет сопровождает не просто музыка прикладная, которая играется «под ножку». Прозвучали три самостоятельных симфонических произведения, которые вполне могли бы составить программу полноценного симфонического концерта. На премьере оркестром Мариинского театра дирижировал итальянский дирижёр Д. Нозеда, который сотрудничает с театром в качестве главного приглашенного дирижёра. В Киеве спектакль сопровождал наш эстрадно-симфонический оркестр, которому пришлось подготовить новую для него и не совсем привычную для его профиля программу за три репетиции. Молодой дирижёр Валерий Овсянников показал себя в данном случае опытным профессионалом, справившимся с поставленной задачей. Но качество звучания оркестра, мягко говоря, оставляло желать лучшего. Приятным исключением на этом фоне было отличное исполнение сольной фортепианной партии в «Каприччио» Стравинского работающим в театре концертмейстером, пианисткой Людмилой Свешниковой.
Из трёх частей «Драгоценностей» наиболее яркое впечатление оставила средняя, поставленная на музыку Стравинского «Изумруды». Это был острый и дерзкий Баланчин, смело использующий современную лексику, комбинацию классических и аклассических движений. Поражало богатство хореографической фантазии, яркость образных находок, неостывающее живое взаимодействие с броской музыкой великолепного «царя Игоря». Подобно тому, как в музыке Стравинского ретроспективные отзвуки прошлых стилей сочетаются с экспрессией и темпераментом индивидуальной манеры художника-новатора ХХ века, воплотившего динамику и ритмическую энергию эпохи и её антиромантический пафос, так же выстроена изобретательная хореография Баланчина. И артисты достигают здесь вдохновенной игровой свободы, демонстрируя блестящую виртуозность, радостную раскованность при почти спортивной выносливости, безукоризненной точности исполнения сложных движений и головоломных комбинаций. Ярко играла и символика обрисовывающих фигуры красно-белых одежд танцовщиков, напомнив о том, что красный цвет является цветом активности и крови, а в моменты триумфов римский полководец, одетый в красное, выезжал на колеснице, запряженной четвёркой белых лошадей. Что-то хищное и вызывающе дерзкое появлялось здесь в движениях танцовщиков, а разворачивающая полифония музыкальных и танцевальных событий заставляла следить за всеми перипетиями действия с неослабевающим интересом.
В отличие от этого, наименее динамичной, несколько вялой показалась хотя и очень красивая, но несколько созерцательно отстранённая первая часть, поставленная на музыку Форе. Сама музыка представляет собой семичастную сюиту, скомбинированную из двух разных произведений композитора. Этому соответствует чередование семи хореографических композиций, которые включают ансамбли солистов с кордебалетом, две сольных женских вариации, призванных подчеркнуть контрастность женских портретов и типов движений, трио кавалера и двух дам, два лирических дуэта с высокими поддержками и замедленными, словно заторможенными ритмами, наконец, общий финал, пронизанный ощущением радостного светлого подъёма.
Контраст «зелёное-красное», Форе-Стравинский должен был получить гармоническое завершение в белом финале на музыку Третьей симфонии Чайковского. Петербургские критики называли этот финал наибольшей удачей спектакля. Он действительно и очень красив, и необыкновенно музыкален, создаёт ощущение непрерывной смены впечатлений, мерцания и свечения, подвижной динамики, соответствующей динамическому развертыванию музыки. Третья симфония – произведение Чайковского, который ещё не сказал главного слова и не создал наиболее известных своих шедевров. Но оно интересно как раз своими обещаниями, проступающими предвестиями будущего. В хореографии Баланчина достигнут как бы обратный эффект. Сквозь подвижную ткань неоклассического танца просвечивают отзвуки-реминисценции романтических балетов Чайковского – Петипа, что придает лишённому конкретных сюжетных ассоциаций танцевальному действию лёгкий ностальгический налёт.
Баланчин сознательно воспитывал свой балетный коллектив как слаженное ансамблевое единство, где уравнивались функции солистов и кордебалета. Поэтому и в его спектаклях господствует и коллективное начало, и соревновательный дух, так как это спектакли не одной «примы», а многих звезд. Достойно представили высококлассную труппу Мариинки и участники кордебалета, и приехавшие в Киев талантливые танцовщики, имена которых сегодня уже на слуху не только у петербуржцев, но и балетоманов многих стран, где они выступали. Это Диана Вишнева, Жанна Аюпова, Майя Думченко, Андриана Фадеева, Антонина Корсакова, Вероника Парт, а также их партнеры Виктор Баранов, Данил Корсунцев. К сожалению, на спектакле невозможно было купить программки с указанием имён исполнителей конкретных номеров и частей триптиха, поэтому трудно детальнее оценить работу отдельных солистов. В целом же нужно отдать должное всем, благодаря кому эти гастроли состоялись, и прежде всего продюсерской компании «Альянс Шатро». Жаль только, что это всего лишь одноразовая акция без контекста. А таким контекстом могли бы стать полнометражные гастроли Мариинского театра в Киеве! Помечтаем же об этом. А вдруг?
Зеркало недели. – 2001. – 24 февраля.
^ ДИНАСТИЧЕСКИЙ ДЕБЮТ
В СТЕНАХ НАЦИОНАЛЬНОЙ ОПЕРЫ
Если в семьях известных деятелей искусства вырастают дети, судьба их складывается непросто. Особенно это касается тех, кого гены и атмосфера дома влекут идти по стопам родителей. Их подстерегают опасности двоякого рода. Во-первых, прямо пропорционально славе и масштабу одарённости знаменитого родителя растут сложности его характера. Ведь сколь бы ни звучал банально афоризм «искусство требует жертв», невидимым со стороны самоотречением и самоограничением оплачивается уникальность полученного творческого дара. В жертву нередко приносят и обычные родительские обязанности, что по контрасту может оборачиваться неумеренной любовью к родному дитяти, преувеличению его способностей, желанию избавить его от терний, которые устилали путь самого родителя. Во-вторых, юного носителя славного имени с неизбежностью подстерегает скепсис и недоверие окружающих. В сфере творчества ценится единственность, сама мысль о клонировании вызывает возмущение. К тому же человечество любит правила не меньше, чем исключения, по крайней мере, не терпит путаницы в этом вопросе, прекрасно зная, что и Бог, давая себе отдых, не склонен пускать на конвейер производство талантов.
Вместе с тем, когда путь становления окончен, подросший новый талант заявил о себе в полную силу, с каким увлечением мы воспринимаем историю семей, явивших миру необычайную творческую продуктивность! Бах и сыновья, два Дюма, талантливые дети известных актеров, которые в наши дни играют в театрах и снимаются в кино, о которых будем говорить: «сын такого-то, дочь такой-то» до той поры, пока у них самих не подрастут дети. Явлением особого рода можно назвать феномен театральных детей. Мир театра, столь схожий с миром детских фантазий и грёз, навсегда пленяет их воображение. По большей части вне театра многие из них не мыслят своего будущего. Их влечёт сцена, их интересы столь отличны от увлечений сверстников. Хорошо, когда природа наделяет их ярким талантом, различимым с первого взгляда: голос, внешность, темперамент, решительность характера. Но бывает и по-иному. Тогда вступает в силу общее правило: одарённая личность всегда рано либо поздно пробьёт себе дорогу, какие бы преграды ни приходилось преодолевать. Чрезвычайную важность приобретает в таких случаях первый самостоятельный шаг, первое проявление упорного нрава, веры в собственные силы – и, конечно же, в свою звезду.
Анатолию Соловьяненко-младшему – высокому хрупкому юноше с тонкими чертами лица – такой уверенности не занимать. Иначе как бы решился он, студент четвёртого курса Киевского университета культуры и искусств и одновременно выпускник юридического факультета, взяться за возобновление спектакля Национальной оперы Украины! А взялся он – ни много, ни мало – за оперу Г. Доницетти «Лючия ди Ламмермур», поставленную много лет назад режиссёром Ириной Молостовой и за долгую сценическую жизнь овеянную славой таких мастеров, как Евгения Мирошниченко, Анатолий Соловьяненко, Роман Майборода, Александр Востряков, Мария Стефюк. Дважды киевская «Лючия» имела триумфальный успех на зарубежных гастролях театра. Роль Лючии была коронной партией в репертуаре Евгении Мирошниченко. Слышали киевляне в этой роли и свою любимицу Викторию Лукьянец.
Будущие творцы учатся своему искусству по-разному. Кто-то проходит последовательно все этапы профессионального академического образования. Иные выбирают свой метод: смотрят спектакли, сидят на репетициях, слушают записи. Некоторые известные композиторы начинали с того, что переписывали партитуры великих предшественников или готовили их фортепианные переложения. Что-то в таком же роде представляет собой возобновление старого спектакля. Оно подобно работе подмастерья, которому поручается дорисовать штрихи и детали в работе мастера. Хорошо выполнит задание тот ученик, который не погрешит против стиля и манеры письма учителя. Иное дело, когда учителя уже нет в живых, когда он оставляет лишь эскиз, по которому надлежит создать законченное полотно. В случае с «Лючией» так и произошло. Ведь режиссёрский текст, в отличие от текста нотного, существует лишь в памяти участников и зрителей (если спектакль не заснят на пленку). Анатолий-младший запомнил его как зритель. А Ирину Молостову он считает своим учителем, так как много с ней общался, наблюдал за её работой, получал доброжелательные советы, когда вёл речь о своих увлечениях и планах. К сожалению, Ирина Александровна ушла из жизни, не успев передать секреты своей профессии сыну коллеги. Не стало и отца Анатолия. А его советы в этом случае, как никогда, были бы нужны.
В заданных обстоятельствах трудно ждать чудес от слишком юного и неопытного дебютанта. Тем более, когда приходится иметь дело с такой оперой, как «Лючия ди Ламмермур», к тому же поставленной в духе академической традиции оперных постановок 60–70 х годов. Всё было сделано аккуратно и грамотно, всё отвечало канонам ненавязчивой оперной режиссуры, всецело направленной на выигрышное звучание вокала. Спектакль и теперь выглядит почти как концертное исполнение в декорациях и костюмах. Кроме обычной разводки мизансцен, по большей части статичных и фронтальных, вклад режиссёра тут может состоять только в тщательной проработке психологического смысла исполняемых партий с певцами, в поиске путей органической стыковки их внутреннего самочувствия с внешним рисунком роли. А для этого нужен не только режиссёрский, но и человеческий опыт вживания в чужую среду, эпоху, в душевное состояние разных людей, в том числе в особенности психических проявлений героини, впавшей в безумие.
Киевская «Лючия» поры своей славы была результатом сотворчества выдающихся певцов, опытного дирижёра Олега Рябова, режиссёра-педагога, каким была Ирина Александровна Молостова. За многолетнюю эксплуатацию спектакля аура такого сотворчества нарушилась. От режиссёрского замысла осталась одна пустая оболочка. Наполнить её новой жизнью дерзнувшему взять на себя столь большой груз ответственности дебютанту не удалось, да и не могло удаться. Можно сказать, что как студент он сдал свой экзамен на пятёрку. Но спектакль, увы, пока не достиг даже частично былого уровня. Он обнажил существующие в театре проблемы, отнюдь не связанные только с режиссёрским дебютом Соловьяненко-младшего.
То, что годится для Верди, совсем не подходит для Доницетти. Вместо хрупкости и поэтической меланхолии, тонких романтических полутонов и почти невесомой парящей мелодики превалирует перегрузка звучания и его форсирование. Ставка как бы сделана на массивность во всём – в чересчур достоверных в изображении давящей атмосферы шотландского замка декорациях и в пёстрых костюмах, в заполняющей пустое пространство сцены хоровой массе, в утяжелённости оркестровой звучности (художник Мария Левитская, хормейстер Инесса Шилова, дирижёр Николай Дядюра).
«Лючия ди Ламмермур» – одна из самых знаменитых опер стиля бельканто, созданная для демонстрации таланта примадонны и её партнёра. В премьерном спектакле в заглавной роли выступила Ольга Микитенко. Она обладает всеми данными, чтобы такой примадонной в этой партии стать – когда почувствует себя свободнее, перестанет волноваться о высоких нотах и сложных колоратурах, найдёт сценический рисунок сложнейшей сцены безумия. Пока же её Лючия обаятельна, юна, но недостаточно трогательная и не слишком утончённая. Нет в ней и столь характерного для данного образа чувства обречённости. Её партнером был певец из Одессы Игорь Борко. Он обладает светлым по окраске голосом, больше лирическим, чем драматическим. Лирические смягчённые краски преобладают и в трактовке образа Эдгара, который, как и Лючия, показался несколько упрощённым и заземлённым. Пожалуй, наиболее органично и уверенно чувствовали себя в спектакле Тарас Штонда – Раймондо и Александр Дьяченко – Артуро. Некоторое однообразие певческой манеры и форсирование верхних нот отличало исполнение Михаилом Киришевым важной в спектакле роли брата Лючии Енрико, хотя сценически он был достаточно достоверен и органичен.
Можно надеяться, что со временем спектакль обретёт лучшую форму. Уйдёт премьерное волнение, выступят другие исполнители, с большей свободой и вдохновением поведёт оркестр дирижёр. Пока же самым незабываемым стал этот вечер для юного Анатолия Соловьяненко, получившего в наследство имя своего отца и в финале вышедшего на сцену, которая помнит его триумфальные выступления.
Зеркало недели. – 2001. – 26 мая.
^ МЕТАМОРФОЗЫ КРАСОТЫ
В МИРЕ ПЛАСТИЧЕСКИХ ОБРАЗОВ МИХАИЛА ФОКИНА
Красота бесплотная и земная, жгучая и хрупкая, неразгаданная и манящая, пленённая и рвущаяся к свободе, – такой предстает она в трёх одноактных балетах Михаила Фокина, любовно и тщательно возрождённых на сцене петербургского Мариинского театра и связанных с богатой историей прославленного коллектива. Сам Фокин некогда вышел из петербургской балетной школы, начинал карьеру солиста классической выучки на мариинской сцене, здесь же увидели свет его первые балетмейстерские работы, в том числе «Шопениана». Два других балета, привезенные театром на гастроли в Киев, родились почти сто лет назад в недрах знаменитых Русских балетных сезонов в Париже в период блистательного расцвета антрепризы Сергея Дягилева. Наши гости из Петербурга на этот раз показали нам подлинного Фокина, подобно тому, как в свой февральский приезд познакомили с хореографическими шедеврами его антипода Жоржа Баланчина. На этот раз, говорим мы, скрывая волнение. Но разве можно обыденными словами назвать чудесный подарок, праздник, который приходит к нам уже вторично и относится к самым знаменательным событиям двух соседних театральных сезонов? А стало это возможным благодаря ещё одному празднику – десятилетию кондитерской компании АВК, которая таким необычным образом отметила свой юбилей. Компания не только обеспечила гастроли финансово, но и щедро угощала попавших на спектакли счастливчиков собственной великолепной продукцией. Фокин всегда мечтал о синтезе искусств и стремился к активизации всех органов восприятия своих художественных произведений. Для посетителей мариинских гастролей к эмоциональному и интеллектуальному, зрительному и слуховому воздействию спектаклей неожиданно прибавились в антрактах изысканные вкусовые ощущения. К тому же юбиляры по-своему театрализовали свои демонстрации, а своей продукции постарались придать эстетически привлекательные формы.
Но эффектный паратеатральный антураж безусловно не сработал бы, если бы не поразительный художественный эффект самого спектакля-триптиха. Он объединил музыку трёх разных авторов, из которых лишь Игорь Стравинский сочинял свою «Жар-птицу» в тесном содружестве с Фокиным и предназначал для будущего балетного представления. Разрозненные фортепианные произведения Шопена были соединены в сюиту и оркестрованы Александром Глазуновым и Морисом Келлером в процессе рождения фокинской хореографической композиции, воскрешающей образ романтического балета шопеновской эпохи. Программная симфоническая сюита Римского-Корсакова «Шехерезада», превращённая Фокиным и его соавтором, художником и сценаристом Львом Бакстом в балет, изменила первоначальный сюжет и обрела новую жизнь на театральных подмостках. Какой же объединяющий стержень связал воедино три произведения, жанры которых обозначены самим постановщиком столь различно: «хореографическая композиция», «хореографическая драма», «русская волшебная сказка»? Связующим началом является здесь сам неповторимый облик фокинской хореографии, в своё время воспринятой как откровение, а теперь попавшей в ряд самостоятельных стилевых течений и трактуемой как целая эпоха в развитии мирового балетного театра.
Мариинская труппа, столь сильная в классике, продемонстрировала на двух киевских гастролях 2001 года безукоризненное владение разными хореографическими стилями, которые тем не менее родились в недрах петербургской школы, а затем обрели новые творческие импульсы благодаря гениальному провидцу и стимулятору новых идей Сергею Дягилеву. Фокин назвал книгу своих мемуаров «Против течения», тем самым обозначив свою позицию в искусстве современности. Что касается Дягилева, он всегда побеждал, двигаясь в бурных потоках современных идей и угадывая их неожиданные повороты. Поэтому уже вскоре после триумфальных спектаклей первых Русских сезонов их пути разошлись. Меняя стили и ближайших сподвижников, Дягилев, рискуя и дерзая, вёл свой корабль к новым берегам, а новации раннего Фокина ещё при его жизни обрели статус балетной классики ХХ века. Наш советский балетный театр по идеологическим причинам был надолго отлучён от собственной истории. В то время, как фокинские постановки шли на балетных сценах всего мира, кроме «Шопенианы», у нас их знали лишь специалисты. Тем не менее найденное им контрабандно проникало в некоторые советские балеты и питало фантазию хореографов. Когда же фокинские хореографические тексты стали возвращать в репертуар, пришлось восстанавливать искусственно прерванную традицию. Как трудно и мучительно это достигается, мы могли убедиться на примере недавней премьеры нашей Национальной оперы, балетная труппа которой показала свою версию «Шехерезады». Посмотрев спектакль Мариинки, с грустью мы ещё раз убедились, насколько далека киевская версия от оригинала, хотя как будто бы оригинальный хореографический текст в ней тщательно сохранён. Но в результате получилось по любимому выражению Шельменко-денщика: «Так-то воно так, та тільки трішечки не так!»
Чтобы уяснить, какие требования предъявляет к сегодняшним интерпретаторам фокинский стиль, нужно вспомнить, против каких традиций собственной школы он поднял бунт. Эта классическая школа основывалась на чётко обозначенных моностилевых принципах: пуанты, стальной носок, ровная спина, изощрённая виртуозная техника, расчленённость формы балетного спектакля, прерываемого паузами, чётко разделённого на танец и пантомиму, танец характерный и классический. Это был ярко выраженный условный балетный театр, ориентированный на эффектную концертность и чеканную отточенность, на высокий уровень абстрагированной обобщённости балетного языка. Мир танца представился Фокину значительно более широким и богатым по своим возможностям. Он захотел вернуть танцу утраченную естественность, преодолеть разорванность формы большого балетного спектакля, связать абстрагированную лексику условных движений с непосредственной выразительностью жеста, слив воедино танец и пантомиму и отказавшись от самодовлеющей виртуозности. Второсортной балетной музыке «под ножку» балерины он противопоставил музыкальные произведения самостоятельной художественной значимости, благодаря чему балетный театр обогатился такими именами, как Шопен, Шуман, Скрябин, Римский-Корсаков. Женский танец на пуантах стал лишь одним выразительным компонентом в более широкой палитре средств. Ввёл он в свою лексику и элементы танцевальных стилей разных эпох и культур, тесно увязав их с временем и местом действия, с характером и содержанием происходящих на сцене событий. Наконец, спектакль предстал в его трактовке как нерасторжимое единство всех компонентов: театральной живописи, костюма, музыки, сюжетного развития, пластических образов. Понятие пластики как бы заменило более узко понимаемую дансантность, благодаря чему хореографическую интерпретацию смогла обрести музыка, не предназначенная для танца.
Показалось необходимым напомнить об эстетических принципах, положенных в основу фокинской хореографии, ибо без этого трудно понять, какими именно качествами исполнения достигается при воссоздании фокинских спектаклей на современной сцене полноценный художественный результат. Весь секрет здесь заключён в чувстве стиля, построенного на нюансах и переходах, на владении телом как гибким инструментом, послушным малейшему движению души его владельца. Здесь требуются абсолютная естественность, раскованность и при этом безошибочная точность движений, которые присущи природным существам из семейства кошачьих, гибкость тела змеи, аналогии с причудливым переплетением узоров и линий, свойственных растительному миру. Если вспомнить двойные критерии оценок, принятых в художественной гимнастике, можно сказать, что в данном стиле техника исполнения и его художественность составляют нерасторжимую целостность. Все технические приёмы не только насыщены смыслом, они и есть этот смысл.
Всему этому мы стали восторженными свидетелями на спектаклях наших гостей. В них было соблюдено главное фокинское требование, заключённое в комплексности воздействия. Это не были спектакли звёзд, сияющих на удачно подобранном фоне. Можно сказать, что главной звездой оказался в них кордебалет, не просто идеально выученный, технически безупречный, но уподобленный сыгранному высококлассному оркестру, в котором ни одна партия не является второстепенной. Так было достигнуто текучее развёртывание беспрерывной пластической мелодии «Шопенианы» с её сплетающимися и расплетающимися группами, самостоятельными ансамблями, возникающими внутри единой картины. Этому монохромному женскому миру белого романтического балета – как бы зримого образа самой поэзии – в русской волшебной сказке были удивительно созвучны пленницы кащеева царства, белые царевны, играющие золотыми яблоками в призрачном лунном свете. И в совсем ином облике неистового вакхического пляса предстал кордебалет в «Шехерезаде» и в сцене разгула нечисти в той же «Жар-птице». В обоих случаях возникал ошеломляющий образ энергетического взрыва, мощного динамического нарастания, от которого буквально захватывало дух. При внешнем сходстве приёма смысл этих сцен оказывался вместе с тем разным и воплощался во многом разными средствами. В «Шехерезаде» это был словно бы вырвавшийся из оков дух самого бога Эроса. Движения танцоров рождали ассоциации со скачкой, с безумным гоном диких самцов и самок, которых ведёт и организовывает в группы инстинкт, превращая неистовство в священный ритуал, в исполненный высшего восторга брачный танец. Кульминационная массовая сцена выявляла основную идею всего балета. Восточный гарем был представлен здесь как плен плоти, искусственный мир золотой клетки с его развращающей изнеженностью, гротескными изломами и постоянной внутренней настороженностью. Стражи этого гарема выступали в двух ипостасях: грозно импозантного Шахриара (Владимир Пономарёв) и подстрекающего его воинственного Шахезмана (Сослан Кулаев), с одной стороны, и суетливого евнуха с разбухшим торсом, болтающимися ватными ручками и быстро семенящими ножками – с другой (Игорь Петров). Виртуозно разработанная роль евнуха откровенно гротескна. В ней особенно важно чувство меры артиста. Чуть пережать – и выйдет сбой во всей тщательно продуманной картине. Ведь евнух, который руководит группкой таких же бесполых смешных существ, суётся всюду, нарушая своим вмешательством позолоченную торжественность атмосферы гарема. Но подобные переходы и модуляции не должны отдавать безвкусицей вставного эстрадного номера. Игорю Петрову удалось создать очень яркий запоминающийся образ и вместе с тем органично вписаться в целостный замысел.
Фокин умеет мастерски вплетать гротескные приёмы в самые разные по смыслу ситуации. Смешные ужимки, нелепые кульбиты, перевороты, безостановочное размахивание руками со свисающими лохмотьями длинных рукавов – все эти движения играют в пляске нечисти в «Жар-птице» снижающую роль. Возникает ироническая дистанция восприятия, как и в блестяще разработанном пластическом образе Кощея – убогого паралитика на полусогнутых ногах, изображающего грозного властителя (Владимир Пономарёв продемонстрировал в этой роли высокое искусство перевоплощения. Трудно было узнать величественного Шахриара в его согнутом пополам иссохшем Кощее). Вот почему две кульминационные массовые сцены, исполненные с одинаковым блеском и мастерством, предстали в «Шехерезаде» и в «Жар-птице» в этически различном значении. Главный смысл «Шахерезады» заключен в прославлении освобождённой от плена телесности, в слиянии Этоса и Эроса. Как танец сбрасывающей оковы торжествующей плоти трактован центральный дуэт двух главных персонажей, Зобеиды – Ирмы Ниорадзе и Золотого раба – блистательного Фаруха Рузиматова. Эта свободная плоть прекрасна, как прекрасно всё естественное, до конца реализующее божественный замысел Творца. В этом удивительном дуэте перед нами предстала некая мистерия, в которой на наших глазах двое действительно становились одной плотью. Великолепные мастера мариинской сцены передали вложенную Фокиным в танцевальную лексику дуэта идею красоты изогнутых, причудливо извивающихся и сплетающихся линий. Два тела сближались и расходились, устремлялись друг к другу, переплетали руки-лианы, подобно изощрённым растительным орнаментами в декорах стиля Ар Нуво, одновременно с господством которого в разных видах европейского искусства создавал свои ранние балеты Фокин.
В двух ипостасях представлена красота в «Жар-птице». В экзотическом заморском варианте её демонстрирует райская «птица счастья», чей виртуозный танец на пуантах мастерски имитирует свободный полёт, взмахи и трепет крыльев, единоборство с поймавшим её юношей (Жар-птица – Татьяна Амосова, Майя Думченко, Царевич – Илья Кузнецов). Юноша отпускает птицу на волю и при её помощи получает в дар иную красоту, в облике которой эстетическое неразрывно слито с этическим. Среди пленных царевен-босоножек, за беспечными играми которых при лунном свете он невольно подсмотрел, ему сразу приглянулась одна – целомудренная скромница и родная душа во всём (Царевна-ненаглядная краса – Яна Серебрякова). Волшебство и чары побеждаются в этой русской сказке добром, а завоёванная, но отпущенная на волю загадочная заморская красота затанцовывает и усыпляет столь же чуждое и чужое злое кащеево царство, заодно освобождая и героя сказки, и других заколдованных юношей.
Балетному триптиху петербургских гостей придали цельность подчёркнутые в каждой из частей пластические лейтмотивы. В «Шопениане» это был мотив невесомой лёгкости, преодолеваемой в воздушном танце тяжести плоти. В «Шехерезаде» тело начинало звучать подобно вибрирующей струне, стальной каркас которой выгибался под смычком, издавая летящие ввысь божественные звуки. В «Жар-птице» гротескным изломам нечистой силы противопоставлялась затейливость виртуозного танцевального рисунка, с одной стороны, и плавные мягкие линии, приветствия-величания, бесхитростное очарование естественности и скромной простоты – с другой. Восприняв гастрольные спектакли мариинки как школу высшего балетного мастерства, не хочется проявлять излишнюю придирчивость, касаясь частностей. Тем более нет у нас права судить о сегодняшних проблемах театра. Хотя нельзя всё же не упомянуть, что несколько насторожил ответ на прессконференции директора балета Вазиева относительно проектов сотрудничества балетного коллектива и новой генерации русских хореографов с современными композиторами. Стало очевидным, что реально ждать реализации таких проектов пока не приходится, если они вообще существуют. Будем надеяться, что к столетнему юбилею «Жар-птицы» творческие тандемы, подобные содружеству Фокина со Стравинским и с художниками «Мира искусства», родившись в стенах Мариинского театра, откроют новую блистательную страницу в истории русского и мирового балетного искусства. Пока же на нынешних гастролях мы наблюдали помимо прочего опыт содружества коллектива с украинскими музыкантами: спектакли сопровождал оркестр Национальной оперы Украины, которым руководил опытный петербургский дирижёр Борис Грузин, известный не только в России, но и в Украине (в течение нескольких лет в прошлом он возглавлял Одесский театр оперы и балета). Как ни странно, лучше всего оркестр справился с непростой партитурой Стравинского. В «Шехерезаде» хороши были все солисты, в том числе знаменитое соло скрипки, но в целом мешала некоторая небрежность и даже недостаточно выверенный строй. Возможно, это было связано с очень ограниченным репетиционным временем, за которое оркестр не успел приспособиться к дирижёру и его исполнительской манере. Как подчеркнули наши гости, они предпочитают и на гастролях выступать со своим оркестром, игру которого и нам бы очень хотелось услышать в Киеве. К сожалению, не дождались мы и анонсированного приезда генерального директора и главного дирижёра театра Валерия Гергиева. Будем верить, что такой приезд состоится то ли в более обширных и долговременных гастролях театра, организованных уже на государственном уровне, или же мы услышим прославленного дирижёра в одной из многочисленных симфонических программ, с которыми он выступает на концертных эстрадах всего мира.
Зеркало недели. – 2001. – 1 декабря.
^ ОПЕРНИЙ «МОЙСЕЙ» У СВЯТКОВОМУ ПРОСТОРІ
Серед пам’ятників і урочистостей, якими увічнено десятиріччя нашої незалежності, своє гідне місце знайшов і новий оперний твір. Про львівського «Мойсея» Мирослава Скорика, якого театр підготував ще до однієї знакової події ювілейного року – візиту в Україну Його Святості Папи Іоанна Павла ІІ, ми чули й читали чимало. Відомо й те, що за наказом Його Святості сам Ватикан фінансував цю акцію, чим викликав захоплене здивування наших краян і світової громадськості. А біля витоків всього лежала ініціатива автора проекту, директора Львівської опери ім. Соломії Крушельницької Тадея Едера. І ось львів’яни привезли виставу до столиці. Ії порівняння з новим виглядом столичного Майдану Незалежності переконало у тому, що наші митці мають чітко сформовані уявлення про новий стильовий канон, який прийшов на зміну канону соцреалістичної доби. Монументальна парадна вистава розрахована на демократичну публіку. Вона не лякає надмірними новаціями і не претендує на шокуючи художні відкриття, однак зроблена досвідченими професіоналами, знавцями своєї справи. Художники-постановники Тадей і Михайло Риндзаки створили величну атмосферу безмежної кам’яної пустелі, де ось вже 40 років блукає під проводом свого вождя кинутий у цю непривітну пустку народ. Статуарність мізансцен, фрескова манера викладу, уповільнений темпоритм характеризують усі компоненти вистави (режисер-постановник Збігнєв Хшановський, диригент-постановник Михайло Дутчак, першого вечора виставу з піднесенням і впевненою рукою провів сам автор твору Мирослав Скорик). Це обумовлено поставленим завданням: якомога ближче підійти до літературного першоджерела – відомої поеми Івана Франка, зберегти хід її подій і по можливості більшу частину авторського тексту (лібрето Богдана Стельмаха та Мирослава Скорика). Однак у такому зовні слушному самообмеженні, викликаному пієтетом перед дійсно унікальним за силою драматичної напруги і палкої пристрасності, за масштабом філософських узагальнень твором, крилася певна небезпека.
Якщо згадаємо і час появи франкової поеми, і обставини, у яких уже зверталися до оперних версій образу Мойсея Джоаккіно Россіні та Арнольд Шенберг, ми помітимо одну спільну рису. Актуальним цей сюжет робили історичні ситуації, які співпадали з біблійними. Це були моменти, коли той чи інший народ вимагав пробудження, звільнення з рабства та полону, з ярма іноземного гноблення та поневолення. Саме тоді народжувалася могутня особистість захопленого великою волелюбною ідеєю пророка і керманича, віра якого не лише запалювала натовп, але й допомагала виправдовувати незліченні жертви, якими було вкрито шлях до мети. Зразок такої велетенської особистості митці знаходили у біблійній постаті Мойсея.
Однак нагадаймо, які страшні й сумні пророцтва нашіптує Мойсеєві у поемі Франка темний дух, що набуває образу покійної матері. Мойсей помре і не побачить здійснення обіцянок Єгови. Йому несила слухати про те, чим виявиться той рай, та обіцяна земля, у яку народ потрапить уже по смерті свого пророка. Майбутнє, що лежить за межею досягнення мети, не принесе ідилічного заспокоєння і миру. У нових обставинах прийдуть нові вожді, що вимагатимуть інших жертв, а народ, що тепер житиме на власній землі, чекатимуть нові випробування, і буде це вже не той народ, якого Мойсей водив пустелею.
Не випадково у музичному плані більш цікавим виявився другий акт твору, де Мойсей залишається наодинці зі своїми сумнівами, де йому доводиться сперечатися з власною Тінню у вигляді духу спокуси Азазеля (Олексій Данильчук). Шкода лише, що режисер вирішив постать останнього досить трафаретно. Лише вдалий балетний контрапункт надає сцені з Азазелем неоднозначності і психологічної загостреності (балетмейстер Сергій Наєнко). Не до кінця виразною вийшла і постать уявної матері Мойсея Йохаведи. Узагалі, режисер вистави зняв лише зовнішній план сюжету, не доповнив цікавими суто театральними засобами змісту музичних образів. Склалося враження, що свою фантазію він обмежив завданням проілюструвати низкою живих картин окремі сцени та епізоди поеми Івана Франка. Щодо музики, то, не претендуючи на приголомшуючі новації, вона безумовно давала матеріал для самостійного прочитання літературного першоджерела, трактованого композитором у ліричному ключі і у певній споглядальній ретроспекції. Єдине, що зіпсувало у цілому позитивне враження від твору Мирослава Скорика, – це занадто парадний, у дусі офіційних святкових концертів мажорний ура-фінал. Можна погодитися з тим, що у пролозі текст Івана Франка озвучує Поет, вбраний у сучасний одяг (органічно і невимушено виглядає у цій партії Ігор Кушплер). Однак фінал, де повторено той самий прийом, перетворює твір, задуманий на всі часи, у «святковий пиріг» до ювілейної дати.
У центрі твору і вистави стоїть постать Мойсея. Тож успіх львівської постановки значною мірою залежав від головного виконавця, тим більше, що в опері Скорика провідною є не стільки самостійна оркестрова, як у Вагнера, скільки виразна вокальна сторона. Львів’яни знайшли в особі Олександра Громиша прекрасного співака й актора, який повністю зжився з виконуваним образом. Хороше враження справили й інші виконавці. Під орудою автора добре звучали львівський оркестр та хор. Отже, можна зробити висновок: львівський «Мойсей» вписується у святковий екстер’єр ювілейного року. Щиро порадіймо, що, попри все, у нас будуються пам’ятники, споруджуються храми, пишуться і ставляться на сцені нові опери. А остаточну естетичну й художню оцінку наших здобутків залишимо прийдешнім поколінням. Львів’яни планують показати свою виставу за межами України. Цікаво, як її буде сприйнято в Ізраїлі або ж у Польщі? Адже постать Мойсея є дійсно всеосяжною. Тож кожен народ має право на її власну інтерпретацію.
Дзеркало тижня. – 2001. – 15 грудня.
^ НОВАЯ «КАРМЕН»
Считается, что разумный консерватизм вот уже более ста пятидесяти лет определяет политику большинства оперных театров мира. И всё же широко распространённая практика престижных международных фестивалей составляет живой бродильный элемент, благодаря которому развивается радикальная оперная режиссура, а рождённые в её недрах новации затем с неизбежностью проникают в текущий оперный репертуар. В своей же массе оперная публика предпочитает стабильный список опер, составляющих привычный «джентльменский набор» в афишах театров разных стран и континентов. В оперу чаще всего ходят на хорошо знакомое. Во всяком случае в этом убеждены руководители оперных театров, которые не склонны к риску и пугающим новациям. Прочно держится это убеждение и в среде вокалистов, мечтающих о «звёздной» карьере. Ведь зрители, идущие на одно из давно облюбованных названий, свои ожидания в первую очередь связывают с певцами, которых хотят оценить и услышать в популярных оперных партиях.
Установка на вкусы оперных меломанов, судя по всему, определила характер показанной в канун новогодних праздников премьеры Национальной оперы Украины. Выбор «Кармен», оперы, к которой в прошлом театр обращался не один раз, не вызывает сомнений в его обоснованности. Известно, что эта опера не просто имеет богатую сценическую судьбу. Вошли в историю постановки «Кармен», создатели которых стремились вернуть её образы к литературному первоисточнику – новелле Проспера Мериме. За последнее время благодаря аудиозаписям, видео- и киноверсиям, а также балетной интерпретации того же сюжета появилась возможность сравнивать самые смелые и разные трактовки истории дерзновенно привлекательной, каждый раз по-новому неожиданной Карменситы и соблазнённого ею солдата. А известный немецкий режиссёр Вальтер Фельзенштейн вернул миру первоначальную авторскую редакцию оперы Бизе. Опера в том виде, как её создал композитор, провалилась на премьере, но с успехом была возобновлена после столетнего забвения. Мировой оперный театр признал оригинальность и самостоятельную значимость авторского текста, но при этом не отказался и от канонизированной редакции «Кармен», выполненной уже после смерти композитора его другом Э. Гиро. Так что теперь при каждой новой постановке неизбежным становится вопрос, что именно заставило театр предпочесть ту или иную версию? Побывав на премьере Национальной оперы, понимаешь, что в данном случае ставилась задача создать добротный профессиональный спектакль, прочно опирающийся на устойчивые традиции. Если не знать о том, что нам предложена новая постановка, можно было принять её за возобновление какого-либо спектакля пятнадцати–двадцатилетней давности. Всё здесь узнаваемо – декорации, мизансцены, привычный сценический антураж. Однако внутри этой отнюдь не поражающей новизной сценической среды режиссёром чётко расставлены все акценты, прочерчены сюжетные линии, выявлены взаимоотношения персонажей. Видимо, вторичное приглашение московского постановщика Николая Кузнецова, раньше удачно представившего «Любовь к трём апельсинам», объяснялось определенными педагогическими задачами. Ему действительно удалось создать грамотный спектакль с живым театральным действием. Чувствуется работа режиссёра с хором и мимансом, которые активно включены в сценические события и не производят впечатления статичной массы, как нередко бывает в оперных постановках.
В старые меха «большого» постановочного стиля, подробно иллюстрирующего сюжет, было влито новое вино главным образом благодаря слаженному исполнительскому ансамблю. Новым оказался и французский язык оригинала. Не для кого не секрет, что «Кармен» стоит ставить только в том случае, если в театре есть достойные претендентки на главную роль, одну из самых эффектных в мировом оперном репертуаре. На премьере эту партию свежо и по-своему интерпретировала Анжелина Швачка, певица, которую уже успели заметить и полюбить поклонники оперного искусства. Героиня Швачки не только стройна и привлекательна, хорошо движется, чарует светлой улыбкой и задорным смехом. Её Кармен не похожа на своевольную роковую красавицу-цыганку, склонную к опасным авантюрам и к частой смене партнеров. В её обаянии есть чистота и непосредственность юности. Её задор рождён особым жизнелюбием, которое заражает окружающих небывалой энергией. Мягкому общему рисунку роли соответствует бархатистая мягкость удивительно красивого тембра голоса певицы. Такая трактовка образа придаёт особый драматический характер истории прерванной жизни и судьбы юной героини. Кармен не столько сама приближает роковую развязку, ведя азартную дерзкую игру со всеми жизненными обстоятельствами, сколько подчиняется непосредственным душевным порывам и сменам настроения, не веря в серьёзность угроз Хозе и даже в саму смерть.
Партнёр Анжелины Швачки Александр Востряков показал своего героя натурой глубокой и цельной. Привязанный к дому, чуждавшийся всяких соблазнов, не склонный к легкомыслию простой солдат неожиданно для самого себя открывает неудержимую взрывную силу таившихся в нём страстей. Сильный голос певца звучит ярко и насыщенно. В каждый момент его герой обнаруживает предельную полноту переживаний. Для светлой и жизнелюбивой Кармен–Швачки страсть, которая пробудилась в душе героя Вострякова, оказывается слишком серьёзной и тягостной. Любовь для неё – праздник, окрылённость, легкое дыхание, всё то, что в какой-то миг почудилось в призывах улыбающегося рекламного героя Тореадора (Эскамильо – Николай Коваль). А преданную подружку Хозе Микаэлу Ольга Нагорная представила девушкой напористой и решительной, в восприятии которой любовь нерасторжимо слилась с суровостью долга, что лишило её вполне искренние чувства и самоотверженное поведение поэтической окраски.
Хорошо справились с поставленными сценическими и музыкальными задачами также исполнители второстепенных партий. Особенно удачно прозвучали ансамбли – квинтет во втором акте, трио в третьем. Темпераментно и полнокровно звучал оркестр под управлением Владимира Кожухаря. Правда, иногда звучность казалась несколько форсированной и прямолинейной, недоставало более тонких светотеней и полутонов. Возможно, это было вызвано премьерным волнением и сжатыми сроками подготовки спектакля. Кроме премьерного, театр подготовил другой исполнительский состав. Дуэт Татьяны Пименовой и Павла Приймака даёт иное соотношение характеров и судеб героев, новые оттенки раскрываются и в других образах оперы. Так что новая «Кармен» хотя и свидетельствует о приверженности апробированным постановочным традициям, войдя в репертуар театра, подтверждает высокий профессиональный уровень труппы и предоставляет зрителям возможности выбирать и сопоставлять различные прочтения образов любимых оперных героев.
Зеркало недели. – 2002. – 12 января.
^ В ПОИСКАХ ОТВЕРГНУТОГО СМЫСЛА
Занявший прочное место среди ведущих оперных коллективов мира, петербургский Мариинский театр в последнее время познакомил киевлян с примечательными спектаклями своего балетного репертуара. К сожалению, в столицу Украины пока так и не выбрался возглавляющий театр выдающийся дирижёр современности Валерий Гергиев. График его выступлений в разных странах и континентах расписан на годы вперед. И всё же именно он вершит всеми делами, творческими и организационными, определяет репертуарную политику, знакомит мир с русскими певцами и музыкантами, неизменно дирижирует главными премьерами в родном театре и вывозит на гастроли его спектакли. Интенсивная творческая жизнь Мариинки, постановки её лидера и художественного руководителя составляют материал широких общественных дискуссий в прессе, в профессиональных кругах и в рядах любителей. Ежегодно участвует театр в самом престижном в России театральном фестивале «Золотая маска». Лауреатами фестиваля буквально во всех номинациях неоднократно становились спектакли Гергиева и сам дирижёр. Вот и нынешняя, восьмая по счёту «Золотая маска» открылась в Москве двумя премьерами Мариинки, операми «Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии» Н. Римского-Корсакова и «Валькирия» Р. Вагнера.
Оба названия уже сами по себе определяют лицо театра как коллектива, способного ставить перед собой уникальные по сложности художественные задачи. Вторая часть тетралогии «Кольцо нибелунга», «Валькирия» явилась продолжением начатой два сезона назад работы Гергиева над интерпретацией всего вагнеровского цикла. Гергиев решил возродить прерванную за годы советской власти традицию исполнения всего Вагнера на русской сцене. При этом в новой версии тетралогия впервые в России исполняется на немецком языке. Это нисколько не мешает пониманию малейших нюансов текста, так как над сценой по ходу спектакля высвечивается русский подстрочный перевод немецкого оригинала.
По сравнению с «Золотом Рейна», который мне довелось видеть во время петербургского фестиваля «Белые ночи» летом 2000 года, «Валькирия» что-то потеряла, а что-то и обрела. Самым бесспорным по результату явилось по-настоящему мастерское исполнение партий Вотана и Брюнгильды известными петербургскими певцами, лауреатами Государственной премии России Владимиром Ванеевым и Ларисой Гоголевской. Сцены с их участием были лучшими во всём спектакле, а третий акт, в котором психологически сложная коллизия отношений Вотана и нарушившей его волю дочери составляет основное содержание действия, стал кульминацией всей постановки. Только здесь можно было говорить о достигнутом синтезе всех компонентов. С мощным темпераментом, целостно и масштабно прозвучала в интерпретации дирижёра и ансамбля солисток знаменитая сцена полёта валькирий. Прорезая воздух бурными возгласами, слетаются воинственные девы на заснеженную гору. В своих белых юбках и чёрных стильных фраках они чем-то напоминают стайку резвящихся на снегу пингвинов. Динамика и внутреннее напряжение сохранялись на протяжении всего акта. В гибком взаимодействии голосов двух солистов и богатой нюансами, переливающейся красками оркестровой канвы рождался эффект вагнеровской «бесконечной мелодии». Гнев, страх, неистовство бушующих страстей, высокая лирика, жертвенная искупительная любовь, отречение и прощание – гамма этих контрастных состояний изливалась непрерывным потоком, захватывала в плен зал, который готов был забыть о несуразностях данной постановочной версии в целом.
Оформлявший ранее «Золото Рейна» немецкий сценограф Готфрид Пильц на этот раз одновременно выступил в роли режиссёра. Предложенное им постановочное решение являло пример современного минимализма и отсылало к постмодернистским деконструкциями и симулякрам, призванным вытеснить сколько-нибудь ёмкие художественные символы. Сценическая среда зияет холодной пустотой. В центре на протяжении всего спектакля находится накрытый скатертью большой стол-помост, вокруг которого в первых двух актах расставлены скучные казённые стулья. Вместо мирового древа-ясеня, в ствол которого Вотан некогда воткнул божественный дар оставленному сыну – меч Нотунг, Зигмунд достает меч из поперечной доски этого странного стола. Все мизансцены уникального по драматической силе первого акта поражают несоответствием тексту и ситуации. Наш бывший соотечественник Виктор Луцюк хотя и обладает крепким выносливым голосом, в партии Зигмунда показался неубедительным и сценически, и музыкально, поёт удивительно однообразно, линию взаимоотношений с партнёрами не прочерчивает. Очень мелко выглядит антагонист главного героя зловеще свирепый, согласно трактовке Вагнера, муж Зиглинды Хундинг – Геннадий Беззубенков. В этом случае не вина очень хорошего певца, что образ не получился выразительным. Современные безликие костюмы не несут никакой смысловой нагрузки. В оформлении и в мизансценах нет ничего, что помогало бы исполнителям и зрителям представить накал смертельного поединка беззащитного юноши и мрачного хозяина дома, а во второй половине акта поверить в преображающую силу любви отданных на растерзание враждебному миру детей Вотана. Прямолинейно выглядят некоторые знаки-символы, которые появляются по ходу: большой круг-кольцо на однотонном заднике, контуры довольно нелепой, словно нарисованной мелом крылатой фигуры Валькирии, бегающие кругами чёрные Фантомасы, которые в программке спектакля названы внутренними страхами Зиглинды и гончими псами Хундинга. Зиглинда – Млада Худолей при первой встрече с Зигмундом старательно расставляет обеденные приборы, двигаясь вокруг огромного стола. Хундинг появляется в сопровождении одетых в чёрное мужчин, которые вполне сошли бы за персонажей современного детективного фильма. Но эти гости, для которых накрывался стол, через минуту бесследно и навсегда исчезают. Рассказ о несообразностях постановки можно было бы продолжить. Спас спектакль третий акт, сильного впечатления от которого не разрушила даже не слишком изобретательная финальная сцена заклинания огня. А в первых двух актах даже Гергиев не смог переключить внимания с вяло текущего сценического действия на интенсивность развёртывания драматических коллизий в вагнеровском оркестре.
Разочаровавшись в современной западной режиссуре, Гергиев смело поручил труднейшую оперу Римского-Корсакова юному дебютанту, москвичу Дмитрию Чернякову. Выпускник ГИТИСа, он уже успел заявить о себе нашумевшей постановкой в Новосибирске новой оперы В. Кобекина «Молодой Давид». В «Китеже» Черняков одновременно является автором художественного оформления, работая в тесном контакте с великолепным художником по свету Глебом Фильштинским. Если в «Валькирии» злоупотребление эффектами застилающих сцену испарений рождало грустный каламбур «много дыма из ничего», то в спектакле Чернякова богатая световая партитура вызывает целую цепочку ассоциаций. Это и болотный туман, и подымающийся из земли пар, и дым военных пожарищ. Контуры земной реальности зыблются и размываются, действо, которое разворачивается на сцене, обретает мистический смысл.
По законам мистерии выстроен весь спектакль. Преображается на наших глазах княжич Всеволод – Олег Балашов, воин и охотник, когда в первом акте попадает в заповедную Пустынь. Всё здесь так просто и бесхитростно и всё же так напоминает потерянный рай: в высокой жёлтой траве виднеются вбитый в землю стол, стоят большие глиняные кувшины, непомерно большой рукомойник прибит к шершавому стволу дерева, наконец, на заднем плане виден деревянный домик-избушка, который светится изнутри струящимся мягким светом. Мир этот населён странными существами из звериного эпоса, которые нуждаются в защите и тепле и тянутся к людскому жилью. А хозяйка этого жилья, Феврония – Ольга Сергеева ловко орудует простыми предметами, успевает накормить, утешить, пригреть и пташек малых, и увальня-медведя, чем-то похожего на нечесаного бомжа. Важную деталь оформления составляют деревянные лестницы, словно растущие из земли, устремляясь в небо. Лествица преображения – вот образ-метафора, с которым мы снова встретимся наглядно в третьем действии, а в качестве акта духовного этот образ станет сквозным в спектакле.
Мистериальное действо разворачивается вне времени, вернее сразу во всех временах, в пространстве, наполненном символическими смыслами. Людская толпа в сцене Малого Китежа – это современная русская глубинка со всеми её узнаваемыми приметами. Люди здесь промышляют, кто чем может, одеваются во что попало, покупая старьё с рук, едят и пьют на ходу за грязными уличными столиками, радуются нехитрым развлечениям. В сцене Великого Китежа, открывающей третий акт, всё бытовое снимается и преображается во внебытовое, земной град переходит в мистический град небесный. Выстроенная фронтально людская масса представляет собой обобщённый образ людей разных эпох. Костюмы выдержаны в общей серебристо-серой цветовой гамме, наряды ХIХ века соседствуют с военной формой времён революции и гражданской войны, с повседневной и праздничной одеждой ХХ века. При переходе к эпизоду «Сеча при Керженце» эти жертвы насилия всех времен снимут ветхие земные наряды и наденут белые рубахи святых мучеников. Они медленно покинут сцену, а их одеяния останутся лежать вразброс по всей покатой, серо-стальной сценической площадке, словно пациенты на операционном столе, и на это мёртвое поле будут неуклонно и угрожающе опускаться с высоких колосников тринадцать горящих ламп, сопровождаясь воинственными звуками битвы.
Ассоциации с картинами апокалипсиса вызывает решение образа вражеских полчищ. Во втором акте татарские предводители выезжают из пролома каменной стены на двухголовом чудище с конскими задними ногами и железным корпусом большого строительного крана. Из копыт и шлема-головы этого чудища пронзительно светят лампы-прожекторы, разрезая пространство. В третьем акте татарские воины напоминают стаю чёрных воронов. Они зловеще скатываются и сползают вниз по скользкому гладкому полу.
К удивительным поэтическим находкам спектакля относится сцена смерти и омовения Февронии, после которой душа её возносится в райские обители Китежа – невидимого небесного града. В финале показана завершающая стадия преображения толпы и всех героев сказания. Белые одежды и всё окружение здесь уже не имеют каких-либо конкретных примет. Свадьба героев происходит вне времени, а Китеж остаётся невидим не только врагам, но и всем зрителям как неземная реальность, символический небесный мир.
Опера Римского-Корсакова, имеющая непростую сценическую судьбу из-за необычности своего содержания, обилия внедейственной статики, чуть ли не впервые идёт в нынешней постановке без купюр. Спектакль продолжается четыре с половиной часа. Чтобы подчеркнуть преемственную связь с первой постановкой оперы на Мариинской сцене при жизни композитора, в этом принципиально новом прочтении нашлось место эскизам художников К. Коровина и А. Васнецова, воспроизведенным как заставки к отдельным картинам. Благодаря этому сопоставлению исторический Китеж и его окрестности как бы преображаются на наших глазах в символическое пространство мистерии. Творческое содружество молодого режиссёра с выдающимся музыкантом и с сильной труппой всемирно известного театра вдохнуло новую жизнь в оперу Римского-Корсакова, одну из самых сложных и самых прекрасных во всём его наследии, по-новому раскрыло её духовные глубины и созвучность с нашим временем. Хочется надеяться, что не только балетные, но и оперные спектакли Мариинского театра смогут увидеть киевляне, если состоятся обещанные нам большие гастроли коллектива.
Зеркало недели. – 2002. – 16 марта.