С. Е. Хрыкин Сайт «Ирпенская буквица»: Издание: авторская редакция составителя. Книга
| Вид материала | Книга |
СодержаниеМаститый писатель на литературном вечере В ресторации А. Пушкин Предисловие к поэмам Вечер в зеркале |
- В. Х. Лобас «Культура Сходу» Сайт «Ирпенская буквица»: Издание: В. Х. Лобас «Українська, 815.26kb.
- Н. Д. Колбун «Заключение и литература» Сайт «Ирпенская буквица»: Издание: Н. И. Околитенко,, 284.53kb.
- Ирпенская буквица, 117.9kb.
- Ирпенская буквица, 1004.26kb.
- Ирпенская буквица, 853kb.
- А. Г. Шишов Медицинское изучение и предупреждение летных происшествий. Авторская редакция, 535.15kb.
- Рабочая программа уроков изобразительного искусства и трудового обучения в 1 классе, 173.25kb.
- И. В. Курчатов Сайт «Военная литература»: Издание: Головин И. Н. И. В. Курчатов. М.:, 1411.84kb.
- Книга уникальное издание. Это фактически «целительский», 3202.4kb.
- Е. П. Блаватской ~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~ (пер с англ. Л. Крутиковой, 5151.33kb.
__________________________
* Впервые опубликовано в сборнике: Игорь Юрков, «Стихотворения», 2003, «Амфора/Геликон Плюс», Санкт-Петербург.
* * *
Милый друг, мне всё не спится, –
Теснота и тошнота,
Этак, право, можно спиться,
Сердце пусто, жизнь пуста.
Помнится, и то едва ли,
Недоеденный обед,
Мухи, что тебе жужжали
Столько зим и столько лет.
Горше памяти пустынной
Все стихи и все грехи,
Розы чахлые в гостиной,
Что беспамятно – сухи.
Сух мой день, сухи и плоски
Наши лица, милый друг.
От носочков до причёски
Пыль, желанье да испуг.
Нам судилось жить иначе,
Не в столовках, не в домах…
А про нашу незадачу –
Расскажи её в стихах.
5-6 марта 1926
* * *
Корзину, полную чернил,
Мы комнатой зовём, коль хочешь,
В которой нет огня и сил
Сопротивляться душной ночи.
Но с чем сравним тебя, любовь?
Тебя – холонущее платье?
Каких названий, букв и слов,
И сколько их, а всё не хватит!
И, голову зажав в руках,
Лицо чужое в млечном свете,
И ветром полнится рукав
На миг, на целое столетье.
Ты содрогаешься ещё,
Ты жадно ловишь воздух серый,
И холодок, касаясь щёк,
Летит за звёзды и портьеры.
6 марта 1926
^ МАСТИТЫЙ ПИСАТЕЛЬ НА ЛИТЕРАТУРНОМ ВЕЧЕРЕ
Сколько раз ему солгали,
Сколько слов ему сказали,
Разводя руками пробки.
Жёны их в чулках телесных
Жали руку и курили.
– Сколько этих дур прелестных
Сразу вдруг заговорили.
В узких лаковых ботинках,
В пиджаке немного грязном,
С рукава смахнув пылинку,
Подошёл зоил азвязный.
Так из каждого кармана
Пахло пудрой и фиалкой,
Что без твоего романа
Бедных пробок очень жалко.
14 марта 1926
* * *
В моём окне зажёгся свет,
Не говори: «Меня там нет
И комната моя пустует».
Чей это профиль на стене
Растерянно кивает мне? –
Он жив, курилка, он ликует!
Туда б – от шума и весны,
Туда б – забыв свои грехи,
Когда б не ложь, которой полны
Обои, зеркала, стихи.
14 марта 1926
__________________________
* Впервые опубликовано в сборнике: Игорь Юрков, «Стихотворения», 2003, «Амфора/Геликон Плюс», Санкт-Петербург.
* * *
За вывеской, в кривом окне
Знакомый кланяется мне.
Вот свет зажгли. Вот, занавеской
Убожество своё закрыв,
Он тайно видится с невестой
Что вечер –
(бешеная прыть!).
Им стыдно их заплат убогих,
Их слёз. Их жалкие восторги
Глубоко трогают меня. –
Темно. В окошке нет огня.
Когда бы мне хоть на мгновенье
Пожить их жизнью, я бы знал,
Что всё, что раньше я писал,
Написано из праздной лени.
14 марта 1926
__________________________
* Впервые опубликовано в сборнике: Игорь Юрков, «Стихотворения», 2003, «Амфора/Геликон Плюс», Санкт-Петербург.
Раздумье
Сухой чертёж зимы невнятен.
От плоскостей и от прямых
Тем резче путаница пятен,
Тем резче слабый очерк их.
Наклон скользящих коридоров
И отдалённых перспектив –
Он так воздушен, лёгкий город,
Так мутен, так недолго жив.
О чём, герой моей поэмы,
Ты думаешь? Уж не о том,
Что жив ещё уездный Демон –
Поэт за карточным столом?
Уж не о том ли, что бывала
Любовь бесплодна и нема,
Что и она тебе солгала,
Как стих, как город, как зима?
Ужели первый шаг так труден –
Всё позабыть, всему простить,
И шёпотом невнятных буден
Худую совесть усыпить?
Расстаться время подоспело
Твоим вещам, твоим стихам.
Так всё, что прежде здесь кипело,
Смешалось с ложью пополам.
Ужель опять вся жалость эта,
Что так гнела тебя, – жива?
Ужель ты звал себя поэтом,
Писал красивые слова?
Пора навеки расквитаться,
Исполнить всё, что обещал. ––
Одной идее не сказаться,
Коль умирает материал.
18 марта 1926
^ В РЕСТОРАЦИИ
Вспыхнул газ, но белый свет
Лиц зелёных не коснулся,
Недоеденный обед
Целый час уже тянулся.
Толстомясая мадам,
Что надела набок шляпу,
Подаёт большую лапу
Целовать своим друзьям.
Вот так весело! – катар
Из желудка лезет в душу.
Кто из нас фонарь потушит!
Кто из нас уймёт угар!
19 марта 1926
ПИВНАЯ
(«В АДУ», часть I)
Подите прочь! Плохая шутка –
От несварения желудка
За жирным супом умереть,
Пробор склонив немного набок,
Ещё дышать с трудом и слабо –
И так в пивной закоченеть.
Насторожив тревожно ушки,
Бесёнок тащит пиво в кружке,
Котлеты подаёт меж тем…
Лекарство доброе поможет,
Кончину скорую отложит –
И суп сегодня я доем.
– Соседка, милая соседка!
Я вижу вас не слишком редко
За этим столиком одну.
Позвольте бедному поэту
Вам скромно предложить газету –
«Красноармейскую волну».
Да не смутит заглавье это!
Вы сможете закрыть газетой
Своё румяное лицо –
И, спешно длинный нос напудрив,
Растрёпанные спрятать кудри
И водку с жёлтым огурцом.
У Асмодея очень грустно.
Тапёр, мигая чёрным усом,
Сыграет, может быть, фокс-тротт…
Хотя скрипач совсем без носа,
Но он исполнит всё, что просит
Наш невзыскательный народ.
Чем позже, тем всё чаще видно,
Что и хозяевам обидно
Всё торговать да торговать.
Как пыльный ворох, жмутся души –
Живой товар, им бить баклуши
Давным-давно не привыкать.
Пора: условный час веселья!
Хозяин нехотя, с похмелья –
Однако танцы заказал.
Тапёр, мигнув, ударил в клавиш…
Бесов весёлая орава
Заполнила туманный зал.
Столы на паучиных ножках
Сбежались в угол, сами ложки
Скача, на кухню унеслись…
Милиционер, смертельно пьяный,
Взлетел на плюшевом диване
Под потолок и дальше, ввысь.
Из люка юноши в визитках.
Заглажены, явились прытко
С худыми дамами плясать.
Худые дамы очень рады,
Но для эффекта без пощады
Их принялись не узнавать.
Всё завертелось. Пляшут гости.
Глядишь – под юбкой вьётся хвостик,
Под кэпи дыбятся рога,
От папирос воняет серой,
И в этой тухлой атмосфере
Копытцем кажется нога.
Царапая стеклом шершавым,
Скрипач берёт свои октавы,
По нерву проводя смычком.
Цветы на крашеных обоях
То в такт качаются порою,
То пахнут дымом и вином.
И, задыхаясь в тусклом зале,
Едва-едва ему внимали
Танцоры. И опять летят –
Как ворох листьев закружили
Спеша навстречу в красной пыли –
Рой беспокойных чертенят.
Уже не потолок, а сферы
Тяжёлые, парами серы
Висят, огнём напоены.
Тапёр играет, сердце бьётся…
Вот нерв, как ниточка, порвётся –
И лопнет.
Только звон струны,
Сам по себе живя в суконном
Огромном воздухе бессонном,
Растянется в живую нить –
И, путаясь меж ног, влачится
В сухой пыли, в лохмотьях ситца,
Средь юбок. – Продолжая жить.
Но вот цветы со стен румяных
Вступают в танец – и в тумане
Их слабый очерк помутнел.
Какой-то бес, хромой и лысый,
Их смял – и пары понеслися
Туда, за роковой предел:
Туда, где распахнулись стены,
Туда, где льётся млечной пеной
Труха из звёзд и жёлтых лун;
Туда, спеша в тревоге вечной,
Несётся рой их бесконечный
Под вопли труб и дальних струн.
И я спешу с проворной стаей,
За мной зелёный дым растаял,
Сомкнулся зал и свет потух –
Лишь слышно, как звенит посуда,
Как ложки падают…
Оттуда
Впервые прокричал петух.
И где я? – Улица… Светает.
Блестит в тумане мостовая,
Дежурный тащится трамвай,
Вдали – дома тяжёлым кубом…
Но где я?
Вывеска над клубом.
Читаю: «Райсоюз». – Да… рай!
19 марта 1926
__________________________
* Впервые опубликовано в сборнике: Игорь Юрков, «Стихотворения», 2003, «Амфора/Геликон Плюс», Санкт-Петербург.
* * *
Две дымно-жёлтых полосы
Живут ещё со мною рядом,
Живут причёски и усы
И женщин лёгкие наряды.
Две жёлтых, по извёстке стен,
И дальше – фонарями в дали,
Туда, где ляжет твоя тень
Длинной пылью и вечерами,
Затем, что здесь живут, гостят,
Ночуют на моём диване,
– Прощайте.
Из пустых глазниц
Сквозь стекляшки и заставки
Глядит душа мелочной лавки
И порнографических страниц.
Нет, мне едва ли в этот день
За желтизной полос домашних
Увидеть медленную тень
И голос твой услышать страшный.
19 марта 1926
КУРИЛКА
«Жив, жив курилка!»
^ А. Пушкин
Курилка жил за белой печкой
С личинками, с микробами,
– Смешной, пузатый человечек
Исполнен гордости и злобы.
Когда он умер, дождик шёл,
Стоял сентябрь, и грязный пол
Засорен был трухой домашней,
И день прошёл как тот – вчерашний,
Лишь на будильнике моём
Так откровенно грусть держалась,
Что мне невольно показалось,
Что без курилки мы умрём.
И чудо – вновь курилка жив,
Вновь снисходительно брюзглив,
Он критикует беспощадно
Мои стихи и жизнь мою.
– Да, критикуй, ругайся, ладно.
Живёшь, и значит – я живу.
20 марта 1926
ТЕАТР
(«В аду», часть II)
Увы, бесёнок востроглазый,
Я не видал её ни разу,
И вот, под шёпот душных роз,
Один намёк, печальный очерк
Встаёт из-за туманной ночи,
Средь масок, декораций, звёзд,
Лохмотья от теней на сцене,
Косые профили свечей
И круг картонный, и над ней
Бескрылый и безносый гений.
Из купола летит снежинка,
Крутясь, на голое плечо
Так медленно.
И я отныне
Уж не мечтаю ни о чём.
За нею вслед летит другая,
Танцуя в воздухе, сверкая,
Она растёт, и сделав па,
На цыпочках бредёт по сцене
Как музыка, ещё слепа,
Ещё глуха, как эти тени.
Но ты единственная, ты,
Шурша бумажным платьем, бродишь,
Берёшь тафтяные цветы
И в них сухую моль находишь.
Но как темно! – Пустые ложи
На улей вымерший похожи.
Вот, мой бесёнок, твой театр,
Партер из лоскуточков пёстрых,
Мерцающий, тяжёлый воздух
Неотразим и беловат.
Там локти острые, наклон
Голов без лиц, без выраженья,
Худые, жалобные тени
Толкаются со всех сторон.
Каким их ветром занесло –
Гирлянды тел пустых, похожих,
Они чихают в пыльных ложах
Или вздыхают тяжело.
Иль этот сморщенный фантом:
Бездушная коробка тела
Узнает ли, что скрипка пела
Вслед за танцором и смычком.
Иль этот – с заячьей губой,
С большими красными ушами,
Почти надменно, как живой,
Сопя, садится между нами.
Иль истеричная мадам –
Светя восторгом подогретым,
Подходит с высохшим букетом,
Приветливо кивая нам.
А вот чернильная душа,
Ещё волнуясь и спеша
И брызгая слюной на руки,
Читает мёртвые стихи,
Где грязь, безделье и грехи
Зовутся точною наукой.
Его коллега хвалит их –
Его зародышей худых,
Его несчастных недоносков,
Чтобы потом их поносить,
Свои читать, свои хвалить,
Остря уверенно и плоско.
Лакейский дух, лакейский век,
Ты ветром их надул отсюда,
И с этих пор считают люди
Позором кличку «человек».
Вот, мой бесёнок, твой парад,
Вот выставка достойных масок,
Вот здесь уже торгует касса
Недорогим билетом в ад.
Меж тем, средь хлама расписного,
Средь мёртвых тел и тусклых свеч
Твой шарф, едва касаясь плеч,
Взлетает над тобою снова.
Кружа, то вдруг смеёшься ты,
То в такт скользишь, роняя розы,
То плачешь вдруг, то вдруг сквозь слёзы
Нам улыбнёшься с высоты,
То беспощадно и сурово
Глядишь, то вдруг, сверкая снова
Улыбкой, блёстками спешишь
Утешить нас, то вдруг с презреньем
Склоняя медленно колени,
С безмолвным вызовом глядишь.
Мой бес, что могут эти души
В живом искусстве разобрать?
Спеши, закрой театр, пора,
Холодный ветер свечи тушит,
Рассвет белёсый в полотне
Круги бесстыдные проводит,
А солнце, милый бес, не в моде –
Куда как лучше при луне!
Ведь всё, что кажется прекрасным,
Сюда живым, оттуда страстным
При солнце обратится в хлам,
Как ворох душ, как этот храм.
Ты улыбаешься: не ново!
А что же ново, милый друг?
Среди искусства неживого
Мил только этот вечный круг,
Что люди солнцем называют,
Что вот восходит в громе труб
И нас с тобою озаряет.
Химеры жалкие в лучах
Рассыпались в сухих пылинках,
Там в ложах серые личинки,
Здесь за кулисами – всё прах.
Моя мечта, и ты – лишь хлам,
Один намёк, туманный очерк,
Воспоминанье прошлой ночи
Моя идея, мой обман.
За то, что среди кукол этих
Ты всё-таки жила одна,
В пустом театре рождена,
Иль просто в голове поэта.
Увы, бесёнок востроглазый,
Не видел я её ни разу
С той ночи,
но живая кровь
К народу бедному явилась
Быть может первая любовь.
Всё, что растаяло, теперь
Лишь груда масок, звук печальный,
Пустой театр, огарок сальный
И в балаган холщёвый дверь.
21 марта 1926
* * *
О, первообраз, протоплазма,
Когда из клеточки сырой
Родились мы, мой друг, с тобой
В такой-то день, в такой-то праздник,
Материи тягучей мы
Преодолев сопротивленье,
Из тесной вырвались тюрьмы,
Послушны высшему хотенью,
И ныне формой облечены,
Миры живые суждены
Нас утешать и нам являться,
И мозг, что в куколе дремал,
Отныне вечным духом стал,
Судьбою душ, владыкой наций,
Его бессмертная игра
Печатным словом и чернилом
Владеет мировою силой
Посредством острого пера.
22 марта 1926
^ ПРЕДИСЛОВИЕ К ПОЭМАМ
«ПИВНАЯ» И «ТЕАТР»
Дух в ревматизме шепчет мне:
Гляди, вот свет в чужом окне,
Там лампу пронесли соседи,
И чёрный профиль пролетел
На матовом стекле, и бледен
И лёгок очерк смутных тел;
Смотри сюда, вот мысли их,
Как гильзы высохших, пустых
Тех душ, что двигались и жили;
Вот бледный облик их идей,
Вот чувства близких и друзей.
– Клубком червей, засохших в пыли,
Как смутный пар, ещё живут
Желанья их, толкаясь тут,
Невидимы и бестелесны,
Вот их стихи, искусство, песни,
Как груда хлама, как товар,
Что осуждён на брак купцами.
Вот ненависть – глухое пламя,
Что светит сквозь тяжёлый пар.
Их пламя – кухонный огарок,
Оно не светит и не жжёт,
Их страсть – лишь уголёк, он лжёт,
Он еле греет их кухарок:
Всё ж экономия дровам
Теплеющий печально хлам.
– Пойдём отсюда, дух ворчливый,
На эту ночь я буду твой
Школяр и спутник терпеливый,
Или сообщенник немой.
И вот плоды блужданий этих
В минуту скуки я вписал
В свою тетрадь.
Я не заметил,
Как век невидимо блуждал
По тёмным переходам ада,
Он пиво пил со мною рядом,
В соседней ложе заседал.
Теперь я помню: из-под кепи
Горбатый нос, нахальный взгляд,
Зелёный галстук и нелепый
Кургузый, клетчатый наряд.
22 марта 1926
ГУЛЯНИЕ
Ах, невесело у нас.
Сухая тень одежды кроет.
Всё, что звало тебя, сейчас
Уж не зовёт, не беспокоит.
Окаменевшие цветы
Бессильно брошены когда-то –
Затем сейчас они пусты,
Бессмысленны и беловаты.
Но этих лиц и этих дум
Печать лежит без выраженья,
И бродят жалобные тени
Под музыку в твоём саду.
Копеечные папиросы,
Сквозь пудру – жалкая душа…
Вот хлыщ подсел с горбатым носом
Мою бедняжку искушать. –
Какой художник их создал
Затем, чтоб мучиться и мучить?
Чтоб вечером на всякий случай
Один из персонажей пал?..
28 марта 1926
^ ВЕЧЕР В ЗЕРКАЛЕ
Вечер в тумане зеркал –
Только безмолвная жалость.
Боже мой, разве я знал,
Сколько мне света осталось!
В дымах стеклянных вершин
Вижу твой взгляд искажённый, –
Разве теперь он один
Падает в омут бездонный?
Разве в глубинах стекла
В этом рассеянном свете
Всё, чем меня ты звала,
Всё, чему я был свидетель?
И от летящих лучей
Вот уже светлые тени
Падают в зелень ночей
Кистью холодной сирени.
30 марта 1926
* * *
Синий свет так сух и одинаков,
А уже недалеко весна,
Пахнущая красками и лаком
Чуть зеленоватая луна.
Сургучом ли тронут ствол зелёный,
Вербы ль покрываются пушком,
И чернеют старые иконы
Под вечер в тумане золотом.
Ты сама – сквозь нимбы и сиянья –
Только облик, смутный и простой,
Лёгкий звук, летящее дыханье –
Ты лишь образ, выдуманный мной.
Неужели ночью фосфор светит,
Голубые падают ручьи,
Неужели всё, что есть на свете,
Все стихи и помыслы – ничьи?
Что мы знаем? –
В матовом и белом
Полушарии – зелёный свет…
Эта ночь, что с юга налетела,
Этой ночи не было и нет.
31 март 1926
________________________
* Впервые опубликовано в Черниговской областной газете «Деснянська правда» № 205 (18237), 25 октября 1989 г.
ЭПИГРАММА
Горбатый нос, нахальный вид,
Мой современник, ты не жид.
Стихи ты пишешь и читаешь,
Печатаешь их иногда,
И без малейшего труда
Любым поэтам подражаешь.
Пиджак твой нов, и род твой нов,
Не тратя по пустому слов,
Редактором ты будешь славным,
Печатая своих друзей,
Себя, знакомых, кумовей,
И слогом русским и забавным,
Быть может, скажешь про меня:
– Поэт идейно слабоватый. –
Конечно, так, – согласен я,
Ведь не у всех же нос горбатый.