С. Е. Хрыкин Сайт «Ирпенская буквица»: Издание: авторская редакция составителя. Книга
| Вид материала | Книга |
- В. Х. Лобас «Культура Сходу» Сайт «Ирпенская буквица»: Издание: В. Х. Лобас «Українська, 815.26kb.
- Н. Д. Колбун «Заключение и литература» Сайт «Ирпенская буквица»: Издание: Н. И. Околитенко,, 284.53kb.
- Ирпенская буквица, 117.9kb.
- Ирпенская буквица, 1004.26kb.
- Ирпенская буквица, 853kb.
- А. Г. Шишов Медицинское изучение и предупреждение летных происшествий. Авторская редакция, 535.15kb.
- Рабочая программа уроков изобразительного искусства и трудового обучения в 1 классе, 173.25kb.
- И. В. Курчатов Сайт «Военная литература»: Издание: Головин И. Н. И. В. Курчатов. М.:, 1411.84kb.
- Книга уникальное издание. Это фактически «целительский», 3202.4kb.
- Е. П. Блаватской ~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~ (пер с англ. Л. Крутиковой, 5151.33kb.
____________
* Строки из несохранившегося стихотворения.
^ НОЧНЫЕ ОКНА
От памяти свечей до памяти минут
Все окна чёрные движенье берегут,
Чтобы не двигаясь и не звуча текла
Ночная жизнь туманного стекла.
Когда ж волнуется и кланяется сад
И капли по стеклу стекают и дрожат,
На окна низкие находит слепота –
И жизнь безмолвствует, и комната пуста.
Кривляясь, тень пройдёт как верный часовой,
Вкруг дома нашего по мокрой мостовой,
Зашелестит травой, и вот – болезнь встаёт,
Чихает, охает: то перекрестит рот,
То в рюмочку цедит сквозь синий пузырёк
Лекарство затхлое, то – кутаясь в платок –
Обходит комнаты: там охнет, там вздохнёт,
Поправит лампочку, в гостиной подождёт
И снова ляжет спать…
И в памяти вещей
Останется свеча у запертых дверей,
Старухи тихий шаг и нудный скрип полов,
И тень косматая у восковых висков.
На окна низкие находит слепота,
И жизнь безмолвствует, и комната пуста.
13 октября 1925
__________________________
* Впервые опубликовано в сборнике: Игорь Юрков, «Стихотворения», 2003, «Амфора/Геликон Плюс», Санкт-Петербург.
^ КУКОЛЬНАЯ КОМЕДИЯ
Мы были приглашены…
От свечи до зари,
От комнат и гостей
Летели фонари,
Качаясь, в мир теней.
Вот кукольный театр,
Где кровь – брусничный сок,
Где длинный пистолет
Нацелился в висок.
Учтивый режиссёр
Не мог не отдохнуть,
Пока артист в упор
Расстреливал луну.
И вот она легла
Картонным мертвецом,
Герои и тела
Ушли, закрыв лицо.
– Комедия планет,
Комедия времён, –
Сказал гостям валет,
Отвесивши поклон.
17 октября 1925
БЕСЕДА
Поэт: Нам скучно вместе, что нам делать?
Читатель: Учиться жить, учиться петь.
Поэт: Мы лжём и так – пустое дело,
От лжи нетрудно заболеть.
Сапожник точит сапоги,
Купец торгует, воры крадут,
А мы?
Читатель: А мы с тобой – враги
Без состраданья, без пощады.
Мы будем вечно враждовать –
Затем, что лжём и будем лгать.
19 окт. 1925
^ КТО СКОРЕЙ
Отсюда орешник и вниз,
В купальне теней, с размаху
Тропинкой бежать погнались:
Там локоть мелькнёт, там рубаха.
Ты думаешь, зной виноват,
Бросаясь в глаза и плечи,
У мостиков этих под вечер.
И облаком лепеча,
Другие пригорки встречают
Пахучие, там сгоряча
Цветами тебя забросают.
19 окт. 1925
ОФЕЛИЯ
3.*
Уже не деревья, а тени,
Но низкое небо светло.
Всё это бывало на сцене:
Кричало, кривлялось – прошло.
Остался лепечущий воздух,
Осенние тени и ты,
И домик, влетающий в звёзды
За чёрный обрыв и кусты.
Мне скучно, мне грустно у окон,
Нам холодно в звёздах одним.
Так близко твой голос, твой локон!
И всё это станет чужим…
19 октября 1925
________________________
Впервые опубликовано в сборнике: Игорь Юрков, «Стихотворения», Киев, АРП, 1929,
^ ВЕЧЕР В ДЕТСТВЕ
Литва. Летят полы в Литву,
Пылят. А там навстречу тени,
Дорога пыльная летит
Против ветра и сирени.
Как разобрать: ребро забора
Осело, жмётся под сирень,
Желтуха в жилах, ищут вора,
У ключницы ключицы, половицы
Скрипят под вечер, вечно
Они боятся сказок и свечей.
От самой раскрашенной картинки
Летели карты – пики и пикет
Валетов в комнате, где перешеек
От стульев,
и храпит валет,
Забросив алебарду в розы,
И бредит он во сне
О мыши, Машеньке, луне.
И пламя плещет в доски. Свет
От кухни, где кашляют, где плутни,
Где плотва, где старый путник
Ест корку чёрствую; где нет
Ни ветра, ни ватрушек, ни веснушек.
Вечер.
– Как видно далеко!
Конный скачет у забора,
Колышется, и в парное молоко
Летят листки и лучи вздора.
Возы везут клевер,
Тучи идут на север,
Север полосатой верстой
Загонит снегом и ходьбой,
Зашепчет бабушкой-старушкой:
Там стихи пишет Пушкин…
А здесь в мешке у ночи звёзды,
Маски, декорации, птицы,
И столько звёзд – голова кружится!
Необитаема земля.
На Марсе –
Там тоже все дороги тают,
Текут, послушные, к крыльцу,
Дрожат от холода и от сирени.
И у колодца за парком
Встаёт луна.
Считаю ступени:
Одна… двенадцать.
Сеновал
От книг, от соней, от сонников,
От сенников, от веников дрожал.
Кусочек месяца глядел в щёлку
И ниже, к потолку
Спускался так прекрасно,
что хотелось плакать.
Тень черней,
за ней
облака.
За ней кадушки льют белый свет
Звёзд, окошек и примет:
Примять ли сено, или в сени
Уйти от вздохов и теней,
Ведь это называется любовью,
Ведь это тени
Без конца бегут за ней.
И за калиткой улитки, лапки,
Сухие цветы, худые заборы
В дырах, и большие капли –
Или звёзды, или воры?
Или мельник у жёрнова
Из книг выскочит, наденет очки,
И круглые запляшут буквы.
– Буква
Лишена звука, – звуки это сверчки.
А вслед летят за тучей тучи
Так низко над трубой.
Закрой окно, спи лучше,
Спокойной ночи, Господь с тобой.
Но не спится.
Спать, пить,
Петь, тихая возня у шкафа.
Звезде сдаваться и греметь,
Пока за каплей капли.
Дождь.
Дождь по ветвям, по сучьям, по квартирам,
По комнатам дождь, дождь.
Пикет валетов застигнут в лесу.
Сеет сеткой, суётся под плащ,
В плюще плещет, плющит
Дождь.
Не форточка, а на корточках
Под балконом, на карточке
Другое лицо, другие законы.
Балованная ближе, ближе и ртуть.
За кухней ближе, уже другая.
На плечи, на грудь – забудь,
Забудь, она другая.
(Он болен – это любовь).
Катясь по крыше в сено, в сени,
В сон, в сонники, в синь –
Гром.
Ещё другие сказки живы,
Они цветут, сухие цветы
Зайчиком, лучом, курсивом
В кисти, в кости, в кусты.
Их встретит герцогиня пик
За розами, и в розах пажи.
Засни, мой мальчик, день велик,
А ночь короче, легче, глаже.
Засни, за звёздной суетой
Уснули тихие долины.
Засни, за светом, за тобой
Полы и шорохи в гостиной.
Жар, жирафа, журнал, жирафа… –
Он ходит, волоча цепи.
Темней, глуше, земля за шкафом
Выше, выше, великолепней.
20 октября 1925
АРАБЕСКИ-1
Белеет снег, чернеет шлях
От верб и воров, завируха –
Задворки белеют в полях,
В полях труха, теплынь и рухлядь.
До вех грехи и кабаки,
И яблоками пахнет ветер,
Как встарь чубы, как встарь виски,
Как встарь певцы живут на свете.
Бодрит барда, берёт и борет,
Бьёт барабаном, а выйди –
Вдали, вдали на всём просторе
Ножи, пожары и обиды…
Обед, и – может быть – где чарка,
Где тёплый хлеб гурьбой едят,
Где от бутылей горький чад
И брови чёрные шинкарки.
Россия, я тебя люблю,
Россия, я тебя не скрою! –
Цыгану или королю
Ты только грезишься такою.
Король от вёрст и кабаков
Уйдёт в пивные и страницы;
Цыган зовёт своих сынов
В проспектах каменной столицы.
И стелется туман беженцев,
Рябины сохнут и желтеют,
Служивый в карты с чёртом режется,
Идут помещицы аллеей.
Им говорит осенний сад,
Что все дороги одинаковы,
Что ветхий дом глядит назад –
В просёлочную глушь Аксакова.*
Ты не поёшь уже в степи:
Костёр потух,* сломали бубен,
Ты в толстых книгах тихо спишь
Или кармином красишь губы.
Я слышу твой усталый плач
В чаду пивной, в дыму рассвета,
Где месяц тощий, как скрипач,
Стреляется из пистолета.
– Весь наш железный век таков!..
Отбросив шаль, она садится.
Не соловей и не любовь,
Однако голова кружится.
За деревянный флигель твой
Горбатой тенью у забора
Сгибаясь, просит профиль твой
Погони, бубенцов и вздора.
Как встарь, живут певцы на свете,
И яблоками пахнет ветер,
И яблоней шумит деревня,
И светится гусарский дом…
Танюша,* это только ревность,
Мы пьяны парком и теплом.
И хлопают о стены пробки,
И я гляжу на чёрную шаль,
В окно раскрытое красотки,
В немеющую даль.
21 октября 1925
__________________________
* Впервые опубликовано в сборнике: Игорь Юрков, «Стихотворения», 2003, «Амфора/Геликон Плюс», Санкт-Петербург.
* ^ Аксаков Сергей Тимофеевич (1791–1859) – русский писатель, автор ставшей широко известной повести «Детские годы Багрова-внука», полной доброты и лиризма. Его сыновья – поэты и публицисты Аксаковы Константин Сергеевич (1817–1860) и Иван Сергеевич (1823–1886) – были активными славянофилами.
* Подразумевается популярная песня «^ Мой костёр в тумане светит» на стихи Якова Полонского (1819–1898).
* Танюша – от героини пушкинского романа в стихах «Евгений Онегин» Татьяны Лариной; для Игоря Юркова образ Татьяны стал образом «внутреннего» друга-девушки, близкого, доверительного человека, и вошёл во многие его стихотворения.
^ ПРАВА ВЕЧЕРА
Выше, выше, за вишни,
За орешник уходит земля.
На границе, где небо, и выше
Облака забрели в тополя.
Бред ли это пустое небо,
Вряд ли видно с пригорка.
Обернёшься – всё ветер, всё вечер
И косая, летящая тень облаков.
По аллеям легко
Шуршат последние листья,
Над оврагами вечер,
И ветви шумят надо мной,
Вечер
Над твоей головой.
Там сони читают сонник,
Там бегут вперегонку полы
И от лампы до лип
Пробегает дорожка света
Горсть листов. За углом углы
И хрящи, и суставы планет.
От будильников, от бездельников
Только карты остались,
Только низкое небо над ельником
И косые огромные дали.
Что читать? Что свеча? Что плечо? –
И кадушки расплёскивают звёзды,
Доски в тень, а за тенью ещё
Чёрный сад и лепечущий воздух,
Комариная песенка лип
И опавших листов
От земли,
от полей
до миров.
Что осталось от вас?
Цветы
И пустое платье на кресле.
Я бы с вами выпил «на ты»,
Если б вы сегодня воскресли.
Не разбойник, а робость,
Не чайник, а шляпа,
Пистолет на поднявшийся месяц,
На туман, на деревья, на смутный запах
Костров, чародеев и мельниц,
Даже осенью,
Даже мимо садов,
Мимо форточек и калиток
В переулках ходит слепая любовь
Старых девушек и улиток.
Бутафор не посмотрит,
Что луна, что октябрь,
Что окошко на ветер открыто.
Если это и ревность,
То за ревность хотя б
Эта жалкая тень не забыта.
Это детство раскрасит картинку,
Где снежок,
Наложит чёрные пятна,
И бредут кавалеры в картонный мирок,
Чтоб уже не вернуться обратно.
На каретах фонарики,
Колеи
Заворачивают к лесничим,
За деревьями путаются короли,
Убегая от свиты и спичей.
Снег хрустит.
Первый снег, чёрный дом.
И слуга набивает патроны,
Заговорщик под маской,
В плаще и с гербом
В корзине уносит короны. –
Этой чуши не верят.
А выйдешь –
бело,
Тепловато, и каплет еле,
И собакам в передней, должно быть, тепло
От полов,
от печей,
от постелей.
24 октября 1925
^ ПРОСТАЯ ПЕСЕНКА
Настрой мне сердце, музыкант,
Ты видишь: я схожу с ума,
Я вот гляжу в пустой стакан,
Где тоже лютая зима.
На донышке, на голубом
Прелестный профиль узнаю,
И облаками и вином
Я услаждаю жизнь свою.
Зачем же ты, приятель мой,
Фальшивишь? Ну, да Бог с тобой,
О чём жалеть, моя душа
Теперь не стоит ни гроша,
И сам весёлый персонаж
Наедине, мой друг, с тобой
Нашёл себе другую блажь –
Пить бром и разбавлять водой.
2 ноября 1925
* * *
В бородавках, в жабьей крови
^ Поскользнулась Дама Пик,
Поводя высокой бровью,
Оправляя воротник.
«Сон в пивной»
О, как жалит саламандра
В тесном ламповом стекле!
За окошком снег и тучи
И проспекты тополей.
Что осталось? – Хлам в комоде,
Жизнь пустая прожита
До любовницы в капоте,
До последнего листа.
Если думаешь, что прожит
День, что пережит и смят,
Новый лезет с постной рожей,
Или тот идёт назад,
Чтобы вечером над картой,
Над проклятой дамой пик
Проклинать твой грязный фартук,
Твой облезлый воротник.
Что ж, неужели впервые
Этот хлам тебя смутил?
Или каблуки кривые
Обуздали поздний пыл?
Но те, ей-богу, жалко
Тех подушек и румян,
Ты, мой друг, худа как палка,
Я, мой друг, немножко пьян!
Все смешные недоноски,
Все печальные стихи
Не помогут, если жёстки
И подушки, и грехи.
Тень стоит со мною рядом,
Тень от юбки и столов,
Господи, за беспорядок,
Боже мой, за всю любовь, –
Лучше уж, не вспоминая,
Не глядя и не дыша,
Спать не веря, не желая,
Жить, тревожиться, решать.
2 ноября 1925
^ ЛУННАЯ НОЧЬ В НОЯБРЕ
Холодок бежит в окно,
За окном – луна.
Это прожито давно,
Это в комнате темно.
Здравствуй, сердце! – ты о чём? –
За её плечом
Лунный свет, полы, лучи,
Ветерок в печи.
Всё не спится, и в сенях
Кашляют часы.
Кудри щёки и усы
У тебя в гостях.
3 ноября 1925
^ ВЕЧЕР 5-ГО НОЯБРЯ
Здесь, на границе темноты,
Сухие падают листы
И моя чудаческая тень.
От встреч, от их речей, от свеч,
Что в окнах, и дальше от свеч
Что в мечтах,
Чудаческая тень и тощий прах
Осенней мишуры, и ветерок оттуда,
От семафоров, где вздор,
Где воры ищут персонажей.
Гордец в горячечной рубашке,
Гордец, что прачечной не любит,
Гордец, которому не страшны
Заборы, домики и люди, –
Что делать в этой тесноте,
Что делать?
Весь картонный мир
Теперь едва ли канет в дверь,
Сдуваем ветром, разлетится
На тысячи листов.
Картонный нынче в карантине,
И карандаш едва ли нужен,
Чтоб обозначить на картине
Приятелей весёлый ужин,
Но берегись, шагая вслед,
Не полюбить нельзя причуды
Тех рюмок, тех простых бесед,
Гостей, обоев и посуды.
5 ноября 1925
* * *
Ты пожелтеешь, ты завянешь,
А ночь кружочком у окна,
Чаинками в пустом стакане
Себя пугать обречена.
Или бессонница нас мучит
Или мы воров стережём,
Или над нашей кровлей тучи
Советуются шепотком.
Ты лечишь нас сухими снами,
Ты сушишь нас, ты нам поёшь,
Что ни любовью, ни стихами
Теперь не угрожает дождь.
5 ноября 1925
СВИДАНИЕ
Вот мыльница, вот порошок,
Вот ночь уходит без возврата,
Вот сердце бедное, дружок,
Перед чужим все виноваты.
Но рукомойник тёк
Водой, цветами и тучами,
И ночь как ночь, и ты не мог
Подумать проще и лучше.
Откроешь дверь – прямо в лицо
Ударит Млечный путь,
Голова кружится, и там за крыльцом
От страха нечем дохнуть.
Она не раздеваясь, наверное, ждёт,
Дрожа от звёзд, прикрывая плечи.
Дорога летит, дорога несёт
От земли далече, далече.
5 ноября 1925
^ СПОКОЙНОЙ НОЧИ
За окнами – мутный вечер,
И листьям темно танцевать.
Можно ли балериной
Глупое сердце назвать?
Но лучи чем отвесней,
Тем ближе страна теней,
Тем легче в тот мир чудесный
Попасть ватаге детей.
Там падающими листами
Так полон и воздух, и сад,
Что кажется – в мутное пламя
Дома и деревья летят.
И было бы очень жалко
Седой королеве пик
Узнать, что снежок недалёко,
Что на зиму мало книг. –
И падает снег на страницы,
На гремушки, в белый пар,
И горят в гостиной лампы,
И гостит приезжий гусар,
Чтоб снежок заблудился в буквах,
Чтоб короны чистил чёрт,
Чтобы самая бедная кукла
Золотой разбирала сор.
Как мне жалко, что в этот вечер
Не придёт погостить никто,
Что ссыпается снег, и тает
На стекле воздушный цветок.
И в картонном театре тихо,
Мыши спят, нацепив очки,
Даже музыка не играет,
Да и я засыпаю почти.
Вот уже от шестёрок и троек,
От колоды до сундука
Звенят бубенцы, гаснут свечи, –
Спокойной ночи, пока.
6 ноября 1925
ВДОХНОВЕНИЕ
Халат в цветочках не годится –
Цветы засохнут, шёлк увянет.
За окнами метель кружится,
Метель и в комнатах, и на диване,
Метель сквозь листики картинок,
Сквозь карты, метель над головой,
Сиянье снега, мельканье карт
За этой вьюгой звёзд,
идей
и комнат,
Лишь неподвижен самовар
В кренящемся доме.
Дурь,
или одурь бури,
Или на одре болезни мы летим,
Летим в светящиеся лазури
Бог знает куда и зачем,
От чуда и от снов – в белый дым,
От причуд хватаясь за обои;
И вот движение оборвалось –
нас двое.
Нас двое здесь, и халат пуст,
И руки ищут рук, и губы – других.
Наш мир – не мир, но пусть
Не мир он – так ритм и стих.
От гамм, бегущих по рояли,
От рук летящих – холодок,
Пока они ещё звучали –
Напевы букв, поэм и строк.
И от признаков, от вещей,
От чьих-то идей
до быта крови
Кусочек ритма плыл над ней,
Называемый любовью.
7 ноября 1925
НОЧЬЮ
1.
Мышиные полы,
Мышиные дела.
Смыкаются углы,
Слипаются глаза.
От душных, от сухих,
От занавесок тех,
От ленточек твоих
Катился тихий смех.
И я б увидеть мог
Смеющиеся рты,
Твой голубой висок
И затхлые цветы.
Не лекарь нас лечил,
Не жар сушил и жёг,
А на кровати был
Твой скомканный платок.
И если б не ночник,
От чёлки до чулок
Кривая тень прошла б
Поцеловать висок.
7 ноября 1925
2.
Форточка открыта,
Колеблется огонёк.
Волосы и тени
Ложатся на висок.
Не нужно простыни,
Она уже не дышит.
От лампы, от луны
Забормотали мыши.
От лампы и до лип
Дорожка черноты.
Когда-нибудь и я,
Когда-нибудь и ты.
7 ноября 1925
^ ПОУЧИТЕЛЬНАЯ ИСТОРИЯ
Милый лекарь, мне не спится,
Всё мешает циферблат,
Там цветочки, там кружится
Хоровод моих утрат.
Сколько здесь обид напрасных,
Сколько дум и сколько вер
Там проходит час за часом
Мимо сказок и химер!
Не давай в своём стакане
Пить дряную кислецу,
Если страсть её обманет
И любовь придёт к концу –
Не помогут ни лекарства,
Ни рецепты всех мастей,
Ибо я принял коварство
От мещаночки своей.
Лучше дай мне ус пушистый
И басистый говорок,
И диплом – хотя б дантиста,
Что б не ставили в упрёк,
Что стихи нас не прокормят,
Что уймётся юный пыл, –
Чтоб папаша был проворней,
Чтобы брак поторопил.
7 ноября 1925
_________________________
* Впервые опубликовано в сборнике: Игорь Юрков, «Стихотворения», 2003, «Амфора/Геликон Плюс», Санкт-Петербург.
^ НЕЧАЯННО В ГОСТЯХ
От скуки их коварств,
Их кружев дохлых и домашних лун
Не скроет ни плечо, ни самовар,
Ни вопли порванных струн,
Другие жалобные черты
Стыдящихся дур и прорех. –
И вот за бедность, за слёзы их
Отдашь не жизнь, так смех.
И может быть, когда она
Заплачет, зашивая платье,
Ты скажешь: – Здесь такая страна,
Где нашей жалости не хватит.
16 ноября 1925
именины
Будильник испортился нынче,
И за ночь нападал снежок.
Бело. Имениннице спать бы,
Да спор за дверьми не даёт.
Неужели ты засыпаешь,
А там, сквозь зелёный графин,
Там комнаты шепчут при лампах
О дне твоих именин.
И даже обоям завидно
Глядеть, как расплакалась ты,
Что вовсе сегодня не стыдно,
Что будут в подарок цветы.
1-18 ноября 1925
^ ГОЛОС ОТТУДА
Мильоны вёрст от их антенн,
От этих душ, прошедших мимо.
Как знать, когда меж хрупких стен
Умрёт, что было так любимо.
Теперь гадай по их теням,
Но знай – теней живущим мало,
Они солгут твоим глазам
Затем, что ты сама солгала,
Затем, что я ещё живу,
Что полон мстительной досады… –
Я всё ещё тебя люблю –
Без сожаленья, без пощады.
18 ноября 1925
^ БЫВАЕТ И ТАК
Бренчит гитара,
Всё равно у её колен
Забываешь цветы на обоях.
Ты молчи, ты попался в плен,
В этой комнате узкой вас двое.
За фонарём, за тенью, бегущей мимо,
За карточкой дождик идёт.
Если больно за то, что любима,
И любовь, и дождик пройдёт,
Что ж останется?
– гитара,
Плечи, холод и стыд.
Плачь, плачь ещё до угара,
До печей, до свечей, до обид.
Мы не знаем, вино или карты,
Или так само по себе,
В тёплой кухне падает фартук,
Смятый в короткой борьбе.
Нудно…
Дождик идёт,
Пальто висит,
Тени бегут от дверей,
В этих страшных комнатах не проси
Подождать на минутку гостей.
Или вот окурок, громаден как ночь,
Как ночь за твоей спиной.
Что же я теперь,
как помочь? –
Жалеть или спать с тобой?
Не ломай рук, ты ломаешься,
В двери не постучат.
У плеча
Долго ль маяться,
Надолго ли эта свеча?
В простынях,
В подушках –
хор одеял
Намекает и смеётся.
Подожди
немного,
я не знал,
Что ботинок любовью зовётся.
А там, в пивной напротив,
За вывеской в стекле
Чудак какой-то плотит
За то, что мы на земле.
18 ноября 1925
^ ТЕМА С ВАРИАЦИЯМИ
Тема: В занавесках тени и свечи,
Балаган или окно,
Мимо за фонарями в вечер
Ветер надул полотно.
Шатко в твоём мире,
Всё шатается и тошнит,
За домами, улицы не шире,
Закат картонный висит.
Здравствуй, здесь у занавесок,
Здравствуй, немая тень,
Выйди погулять мимо лестниц,
Чёрную шаль надень.
Сколько нежности понапрасну! –
И над лампой склоняясь, она
Видит, как месяц ясный
Бродит в кругах полотна.
Ну, так выйди,
выйди навстречу, –
Всё двигается, всё звучит,
В занавесках тени и свечи,
И над нашей головой лучи.
^ I вариация: Месяц скрипач, в пивной скрипачи,
Свечи и плач, и шатки
Над твоей головой лучи,
Пробегая, играют в прятки.
Здесь ты хочешь стоять, а смычки?
А хоры, лучи и скрипки?
И пиво стучит в виски
В твои по ошибке.
Оттого, что ты хочешь жить,
Оттого, что ты музыкой будешь,
Могут глупые слёзы простить
Пиджаки, музыканты, люди.
^ II вариация: От юбок до губ, до плечей,
До ключиц, до бредней,
Круглый месяц катился над ней
Мимо вывесок и передней,
И оттуда летели лучи,
И оттуда звучали виолончели.
Не зови, не люби, не кричи,
Это глупые губы напели.
И кусочек ритма ожил,
И от форм, от идей, от быта
В нашу жизнь вошли мятежи,
И теперь ты уже не забыта.
^ III вариация: Над твоей головой лучи,
Над моей головой звуки.
Оттуда сюда в ночи
Цеплялись и падали руки.
От рук её нет пощады,
В провалы летят полы.
Этой бедной музыке рады,
И мы в балаган пришли.
18 ноября 1925
^ ТЕМА С ВАРИАЦИЯМИ
(Музыка)
Тема: В занавесках тени и свечи.
Балаган или окно?
Мимо за фонарями в вечер
Ветер надул полотно.
Как шатко в твоей зале,
Где чехлы и люстры тошнит,
Где на большом рояле
Закат картонный висит.
– Здравствуй у занавесок
Здравствуй, тощая тень.
Выходи погулять у лестниц,
Чёрную шаль надень.
Только не нужно плакать.
И склонясь над лампой, она
Видит, как месяц во фраке
Бродит в кругах полотна.
Ну, так выйди ко мне навстречу! –
Всё двигается и звучит.
В занавесках тени и вечер,
Хоры, трубы, лучи.
^ I вариация: Снова по вечерам
Липы, скрипки и пиво.
Ты на земле живёшь,
– Значит, ушедшее живо.
Мимо уродцев пройдя
В эти картонные дали,
Где ветер и тошнота,
Шаткие скрипки канули.
Ты не заметишь меня,
И в звездопад за трамваи
Канут и свечи, и ты,
В небытие срываясь.
^ II вариация: Месяц скрипач, в пивной скрипачи,
Свечи и плач, и шатки
Над твоей головой лучи,
Пробегая, играют в прятки.
Здесь ты хочешь стоять, а смычки?
А хоры, лучи и скрипки?
И пиво стучит в виски
В твои, в твои по ошибке.
Оттого, что ты хочешь жить,
Оттого, что ты музыкой будешь,
Могут глупые слёзы простить
Пиджаки, музыканты, люди.
^ III вариация: Как смешно бегут уродцы,
Пригибаясь под дождём.
Ветер по морю несётся,
Залетает в чёрный дом.
Может быть, фонарщик пьяный
Криво лампу нацепил,
Или душные диваны
Этот ветер охватил.
Ничего не понимая,
От газет, пивных и дур
Убегает тень немая
В ящики клавиатур,
И, терзаясь каждой нотой,
Опрокинув столик мой,
Постучится к нам дремота
Дождиком и музыкой.
19 ноября 1925
ЗВЁЗДЫ
Вот звезда за тонким стеклом,
И стекло дрожит и гнётся.
Всё это звалось теплом,
А теперь сердцем зовётся.
Сколько чёрных миров летит,
Сколько холода ломится в душу!
Не гляди, не дыши, не грусти,
Только молча смотри и слушай.
И от самой далёкой звезды
До самого глупого сердца
Тот же мир звучит в груди,
Что сейчас за окном несётся.
19 ноября 1925
^ СТРАННАЯ ИСТОРИЯ
1.
Грудой кубов,
окнами,
кирпичами
Рухнул дом
За летящими мостами,
За пустырём,
И от милиционера
До пивной
Два картонных кавалера
Возвращаются домой.
Дама Пик сидит в столовой,
Где мушиный толк
И от лампочки лиловой
Прыгает потолок.
И от карточек в альбоме,
От полов
Стало душно в тихом доме –
В мире снов.
– Обед готов! – кричит звоночек,
Посуда бежит к столу,
Бумажные растут цветочки
Прямо на полу.
Звенит посуда, садятся гости,
Их греет суп,
Валеты в передней играют в кости
И платят хозяйке руп.
Качаются лампы, кивают етни,
В гостиной сидят цари,
И ломится в стёкла движенье
Звонков, огней и зари.
Листы от карт как пустые гильзы
Лежат и шуршат под ногой.
Откупори мне пильзенское пиво, –
Промок под дождём часовой.
И карты летят, и обои танцуют,
И рояль играет сама,
И ветер в переднюю дует,
И стёкла бьёт зима.
Ещё бы – спрыгнув на трамвай,
Где публика уснула,
В широкой шляпе Дама Пик
В трамвае ищет стула,
Кондуктор требует билета
До луны,
А карманщики и сны –
До билета.
2.
Тот самый подъезд.
Конечно тот.
Выходит Дама Пик,
Глядит в зеркальце, красит рот,
Оправляет воротник.
Тот самый подъезд, – она звонит,
Застёгивая лиф.
Лифт содрогается, летит,
Кренится лифт.
Наконец, площадка.
Горит фонарь
У вывески врача.
Выходит карточный царь
Гостью встречать.
Очки блестят, и лысина блестит,
Накурено,
а врача нет.
Наверно, снежок в окно летит,
Если мерещится свет.
Лицо белее платка,
И комнат бросается груда.
Опять,
опять у виска
Тоска, похмелье и пудра.
Опять от морщин, от румян
Такая слабость и жалость.
И доктор, наверное, пьян,
И ботинки мои развязались.
А доктор сидит и смеётся,
И карты тасует.
И в чёрный колодец,
Где лифт,
Ветер
дует.
В колоде нет пиковой дамы.
Глядит и –
она сама
Чернеет у белой рамы,
Где снег, пустыри и зима.
19 ноября 1925
^ ДАЛЬНЕЙШИЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ С ДАМОЙ ПИК
Дама Пик ожидает гостей.
Электричество горит,
И от злости
Корчатся фонари.
Может быть, их качает ветер,
И в стеклянных коробках снежок.
В окнах вечер,
Занавески и холодок.
Не хватает губной помадки
И тошнит от духов,
От стихов, от тетрадки,
От летящих полов.
Так обидно за эти слёзы,
За чернеющее окно:
– Всё равно
Сохнут розы.
И бумажные розы тошнит:
Если б выкрасить их в помадку,
Если б то платье зашить
Для порядка… –
Слуги спят, вся колода мертва,
Всё мертво, даже я мертва,
Чем сотрёшь эту тень под глазами,
Если в зеркале голова
Пиковой дамы.
Так обидно за стыд,
Что старое платье,
Плечи вздрагивают –
навзрыд,
Навзрыд, если хватит.
Полно плакать.
Месяц просится в дом,
Это первый гость, он во фраке,
Он босиком
Входит,
ставит футляр,
Греет руки,
Точно встарь –
до разлуки.
З А Н А В Е С
20 ноября 1925
ДАМА ПИК УШЛА
От тетрадок, от нот,
От стихов,
От бутылок и комнат,
Может статься, пройдёт любовь,
И тебя никогда не вспомнят.
И приятели в пиджаках,
Что ругаются и скучают,
У тебя будут в гостях,
Зевая над чашкой чая.
И картинок,
и ленточек,
и альбомов –
Всей чепухи
Никогда и не было в доме,
Всё солгали мои стихи.
Ветер хлопает ставнями, хлюпает кран,
И в кухне звенит посуда.
Если это не чудо,
Что хозяин не пьян,
То и прочее всё не чудо.
В чёрном платье,
Накрасив огромный рот,
Дама Пик на кушетке лежит,
От обид, от обедов и от забот
Подбородок её дрожит.
Что сказать ей,
утешить или смолчать?
Или пить,
петь
и смеяться? –
Ведь она давно уже по ночам
Привыкла с каждым
таскаться.
Между тем, за окном летит снежок,
И бредут музыканты, ёжась,
На лацканы просыпан сухой порошок,
Порошок на футлярах тоже.
Капельмейстер-месяц,
я немного пьян,
Мне музыки не хватает,
Ради Бога,
возьмите большой стакан –
Это только водка простая
Обжигает.
Бедная Дама Пик,
Ты не морщишься,
ты не слышишь.
– Если вам не понятен русский язык,
То ведь слышите –
он не дышит.
Бедный месяц озяб,
он без пальто,
Он до этих пор ещё любит
И жалеет – слышишь:
жалеет за то,
Что тебя никто не полюбит.
Я не помню плясуньи с колодой карт.
Дама Пик,
где твоя мандолина?
Вот бежит по рюмкам синий пожар,
И на скатерть пролиты вина.
Я не помню,
твой ли белый платок
Ты отбросила за фортепиано,
Я не помню,
последний ли это глоток,
Самый страшный и самый пьяный.
Мне не жалко ничуть, что ударил рассвет,
Что ты уходила,
Что ты смеялась,
Что тебя на свете уж больше нет,
Только пудра твоя осталась.
20 ноября 1925
В ВАГОНЕ
Что качает, что мелькает,
Что горчит у нас во рту?
Это ветер пролетает
Малой искрой в темноту.
Как мутна луна, как смутны
Наши тени при луне,
Как от слабости минутной
Зажимает горло мне! –
От свечей бегут и шепчут
Воры, сказки и лучи.
Обними меня покрепче,
Посиди и помолчи.
Потому что в шумном хоре
Пролетающих колёс
Неподвижен месяц в шторе,
Пятна рук и папирос.
Да и то меня обманет,
Что мерещится едва,
Что на плюшевом диване
Закатилась голова.
И тебе, наверно, снится
Мутный дым по сторонам,
Столбик листьев, что кружится
По заброшенным путям.
23 ноября 1925,
Боярка
НЕНАСТЬЕ
^ Закружились бесы разны,
Точно листья в ноябре.
А. Пушкин
Листья реют жёлтым роем,
Лёгким столбиком крутясь,
Чёрные дорожки кроют,
Окна пробуют шутя.
Что мне бесы наболтали
В завитушках и стихах! –
Что в ветрах кренились дали,
Что темнело на полях.
Но пройдёт очарованье,
Начадит моя свеча,
И живое очертанье
Возникает у плеча.
Это бесы мне напели,
Это мутная луна,
Это первые метели
Закружились у окна.
И, колебля жёлтый пламень,
Ты встаёшь передо мной
За дверями, за часами,
За весёлой чепухой.
Всё сорвалось, полетело:
Души, листья, жёлтый прах, –
Всё, что в комнатах напело,
Что натопало в сенях.
24 ноября 1925,
Боярка
^ СОВЕТСКАЯ ЗИМА
1.
За брод, за мостики, за бред,
Что в занавесках тюлевых,
Летит снежок.
В кооперативе
Покрыты снегом стулья.
Кругом легко, кругом бело.
Дома чернеют, тушат фонари.
Целую ночь веяло и несло
Сухими листьями – до зари.
Рассвет яснее, чем во сне,
И в кухне хлопают, хлопочут.
В сенях платки раскинул снег… –
Наверно, от юбок и кружев,
От ранней зимы – приумолк наш дом.
– Вставай, мы пойдём на службу
По первому снегу вдвоём.
2.
А там узлы, бочонки, доски,
Приказчик зябнет над газетой,
Тошнит от жёлтенькой полоски,
От синего, сухого света,
Тошнит от грязных башмаков,
От одеял, от блузок,
От милицейских постов
И от профсоюзов.
3.
Они сидят в углу. Пивная
Качается под ветром. В боку
Покалывает. Пролетая,
Снежок запорошил вывеску,
Там ворота, сортиры, – и метут,
Метут, вымётывают дворники.
– Они метут, а ты жила тут,
На этом дырявом дворике. –
Но лампы качает,
но лампам дано потухать,
И сыпаться снег никогда не устанет,
И роза бессмысленна и суха
В бумажном стакане.
– Я останусь, а ты пойди
В мою квартиру, к жене,
Побеседуй с ней, посиди с ней,
А потом расскажешь мне:
Как встречала? Была ли в платке?
И курила что? И говорила что?
И была ли одна?
Не одна – так с кем?
И снял ли он пальто?
4.
Затекает голова. В кооперативе –
Ветер, конфеты, мешки…
В кооперативе дёшев вечер –
На платки, на фунты, на куски…
Как тесен, как скучен вечерок
Над папкой, над керосином…
– Ты пропил получку, дружок! –
Лепечет твоя перина.
Лепечут газеты, портреты, бутыли,
Сыплется снег и чушь,
И так тошнит оттого, что ожили
Тысячи мёртвых душ!
27 ноября
5.*
Из всех щелей, из всех дверей
Нас продувает.
Войлок снят.
Теплеет в прихожей от зари,
От касс, от прохожих, от солдат.
Заледенело, занесло
До «исходящих», до квартир,
И смотрит белое стекло
Не в коридор, а в мир.
Чего светлей, когда накурено,
И перья скрипят, и машинки стучат.
Как над сверхурочными дурно!
Как чернилами пахнет перчатка!
«Не хватит пудры на пять копеек…» –
Но я в коридоре стою:
– Спеши, мы с тобой не успеем
Ни в ЗАГС, ни в квартиру свою.
14-15 дек.
6.*
Вагоны в снегу. На Бирже труда
Снег, снег за воротник…
Над тобой циферблат,
Над тобой звезда,
За тобою плетётся шпик…
Когда в театрах и в кино
Царил над нами чуждый гений
И оживало полотно
Лицом больного поколенья –
За милицейским постом
Дежурил Пушкин позабытый,
И жалась очередь в «Нарпите»,
Дрожа и кутаясь в пальто.
27 ноября 1925
_______________________________
* Цикл «Советская зима» сохранился и в авторской тетради (условный № 2, со многими авторскими правками, создающими впечатление черновика), и в машинописном сборнике Ольги Владимировны, уже в законченном виде. В авторской тетради цикл создан в один день и состоит из пяти стихотворений; спустя две с половиной недели Игорем создано ещё одно стихотворение, названное «В канцелярии вечером», и, возможно, сразу же включённое им в этот цикл под номером пять (рядом с названием стихотворения приписано в скобках «Советская зима»). В первоначальный текст цикла внесены исправления в нумерации, определившие место стихотворения «Из всех щелей…» между первоначально четвёртым и пятым стихотворениями, переместив «Вагоны в снегу…» на шестое, заключительное место.
* Впервые опубликовано в сборнике: Игорь Юрков, «Стихотворения», 2003, «Амфора/Геликон Плюс», Санкт-Петербург.
НОЯБРЬ
Просвечивает сквозь стекло
Голубоватый снег ноября,
На узкой улице бело
От фонаря до фонаря.
В снегу трамваи. Лихачи
Летят в пургу смутной тенью.
Летят отвесные лучи,
Грозя помешанным мигренью.
Качает вывески. Сугроб
Перелетел к лавчонке. Плотник
Считает выручку. Строгает гроб
Его помощник-гробовщик.
В опилках пахли тени, пухли,
Качались на белой стене.
Жена натягивает туфли –
Ребёнок закричал во сне.
Соседи спят, раскидана колода,
Бутылки на столе стоят,
Хозяин, нацепив халат,
Сердито принимает соду.
Его тошнит. В виске гремят
Лучи от комнат до постелей.
Он думает:
а в самом деле,
Я в сей попойке виноват. –
Раскинув руки, спит жена,
И от теней, от сна, от платья
Всё кажется: едва ли хватит
Её надолго, что она
Гораздо хуже, чем пьяна.
Жалеть: но жалости не станет,
И он склоняется над ней, –
От всех морщинок и теней
Лицо страшнее, и к стакану
Невольно тянется рука –
За эти тени у виска,
За впадины и за румяна
Ещё он выпьет полстакана.
Сугроб летит.
Летят снежинки,
Качаясь, улица летит,
Там вывеской, там магазином
Мелькнёт трамваю на пути,
Там вот рассыплется, растает,
Там дует, сыплет и кивает,
Летя за чахлым пустырём,
В моё окошко постучится,
Там пискнет мышью, там ведром
Гремит в передней, здесь обозлится,
Что не поймёт, чего ты хочешь,
Что знаешь ты, куда ведёшь,
Зачем оплакиваешь ночью
И мелкую, сухую дрожь
Передаёшь милиционеру,
Когда, от тени дрожа,
Он ждёт обреза иль ножа
И, грозно хмурясь, для примеру
Вытягивает свой наган. –
Напрасно:
тучи да снега,
И там, вдали, за новой тучей
Едва заметны огоньки,
Там столбик крутится в падучей,
Там будки, лампы, босяки,
Там в слободе живёт Наташа,
Она не спит ещё, –
она
Сидит у чёрного окна,
Глядит на снег и замарашек
Рисует пальцем на стекле,
Всё думает:
– В семнадцать лет
Ещё пока не всё известно,
Зачёты нужно каждый месяц
Сдавать, ещё нельзя курить,
Дышать нельзя, нельзя любить.
Она вздохнула…
. . . . . . . . . .
28 ноября 1925
____________________________
* Стихотворение в авторской тетради заканчивается авторским же отточием. В рукописи отрывок «Сугроб летит… Напрасно: тучи да снега» отмечен автором карандашным отчерком и знаком «плюс»; в машинописном сборнике О.В. этот отрывок подан как самостоятельное стихотворение под названием «Метель»:
МЕТЕЛЬ
Сугроб летит.
Летят снежинки,
Качаясь, улица летит,
Там вывеской, там магазином
Мелькнёт трамваю на пути,
Там вот рассыплется, растает,
Там дует, сыплет и кивает,
Летя за чахлым пустырём,
В моё окошко постучится,
Там пискнет мышью, там ведром
Гремит в передней, здесь обозлится,
Что не поймёт, чего ты хочешь,
Что знаешь ты, куда ведёшь,
Зачем оплакиваешь ночью
И мелкую, сухую дрожь
Передаёшь милиционеру,
Когда, от тени дрожа,
Он ждёт обреза иль ножа
И, грозно хмурясь, для примеру
Вытягивает свой наган. –
Напрасно:
тучи да снега
28 ноября 1925
ОБЪЯДЕНИЕ
Большой мешок глотает устриц,
И кривится в окне фонарь
Затем, что побелели улицы
От вывесок и полотна.
Так вот ещё один снежок,
Минуя столики, влетает
И в рот жующий, как в мешок,
Ослабевая, попадает.
Теперь смотри сквозь чёрный сад
На жир, на жадность в этих ртах,
На злой фонарь, на бледный циферблат,
На ноги в шёлковых чулках.
Тогда услышишь женский визг,
И в тошноте и в темноте –
Цепляясь лестницами – вниз
Ты полетишь к своей мечте.
29 ноября 1925
ПУШКИН
Танюша,* погаси свечу,
И так светло от луны и снега,
И так легко от бантиков, от причуд,
От голых плеч,
От свеч у зеркала.
Сквозь занавески мутная луна
Плывёт меж туч в иные дали,
А ты печальна и смутна
Одна осталась у рояля.
Прислушайся: вдали, вдали,
За краем жёлтого заката
Звенят в сухой снежной пыли
Бубенчики саней и святок.
Но не приедет к ним гусар
Звенеть своей колючей шпорой,
Не будет месяц в длинных шторах
Катиться сквозь морозный пар.
Приезжий не прочтёт стиха
О холмах Грузии печальной,*
Не выйдет из девичьей спальни
Он с первым криком петуха.
Как любо! Вызвездил мороз,
И санный путь бежит в заплатах,
И огоньки краснее роз
Перед рассветом в чёрных хатах.
«Бессмысленный российский бунт»* –
Ты думаешь – ещё не зреет,
И северных унылых струн
Ножом коснуться не посмеет.
А в сенюшках тепло, сидят
На лавках сонные лакеи,
И в память вечную Ликея*
Одни сверчки ещё звенят.
Они звенят, чадит свеча,
И крепок ром в домашнем штофе,*
Летит у твоего плеча
По комнатам арапский профиль,
Летит – срываясь мимо комнат,
Летит – врываясь в новый день… –
И нас с тобою, друг мой, вспомнят
За эту царственную тень.
29 ноября 1925
____________
* Танюша – от героини пушкинского романа в стихах «Евгений Онегин» ^ Татьяны Лариной; для Игоря Юркова образ Татьяны стал образом «внутреннего» друга-девушки, близкого, доверительного человека, и вошёл во многие его стихотворения (стихи о Пушкине, «Арабески и др.»).
* Смотрите стихотворение Пушкина «На холмах Грузии лежит ночная мгла…».
* Царскосельский Лицей (от греческого Lykeion – философской школы в Афинах, основанной Аристотелем).
* Смотрите у А. Пушкина в повести «Капитанская дочка»: «Не приведи Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный!»
* Штоф – бутыль для водки и настоек, ёмкостью в 1/10 ведра.
^ НА ШУЛЯВКЕ
Хрустнул снег, прошёл трамвай,
Замело следок.
Так. И в твой далёкий край
Падает снежок.
В низкой комнате твоей
Он попался в плен
До худых твоих локтей,
До твоих колен.
Приморозило вечор,
И за твой квартал
От столбов до этих пор.
Тихий иней пал.
Ты пройдёшь за ворота –
Как бело кругом!
Тихо. Улица пуста
И чернеет дом.
В низкой комнате твоей
Я попался в плен
До худых твоих локтей,
До твоих колен.
30 ноября 1925
^ КАВКАЗ – I
В кошме не мыши, не кошмар,
Не сон кавказца, не княжна,
Не хрип, а поёт комар
В лихорадке, о святках, у окна
Бутыль с катехинским – добрая четверть,
Бутыль, и столики, и снег.
За снегом снег, а там четверг.
Князь стонет, стынет во сне.
Ещё бы: дует изо всех щелей,
Дует, метёт, и зябнут кони
На дворе, на заре, и ей
Снятся ножи и погоня.
Но погони нет, но кругом бело,
В чехлах винтовки усыпаны звёздами,
И летит пар, из пор тепло
Морозит, и глыбой в горах воздух
Морозит.
Розы не на коврах,
Розы не на щеках, розы в бутылях,
И уездный демон спит в гостях,
Да и гости спят и о нём забыли.
А помнишь – ночью усы и носы,
И резались горцы в очко в столовой,
И князь у соседей украл часы
И твой платочек лиловый.
Он играл и проигрывал, он курил,
Он ломаного гроша не стоит, князь,
А теперь он будет спать до зари
И встанет, ругаясь и клянясь.
Светает. Холодно кругом.
Летит снежинка.
Звёзды чадят и гаснут.
Луна обходит твой чёрный дом,
Склоняясь ниже час за часом.
Денщик встаёт, идёт на дворик,
Там чистит снег, метёт, стучит.
А ты, княжна, открываешь шторы.
Пора. Уж видно без свечи.
Погони нет. Храпит твой муж,
Ещё с похмелья не в себе.
Летят снега.
От сада, от саклей, от луж
К дорогам, горам и судьбе.
1 декабря 1925
^ КАВКАЗ – II
Башлык. Часовой стережёт звезду.
Спит Кура, спят куры, спят воры.
Просыпан мел от луны по двору,
И столбиком пыль убегает в горы.
От охот, от уздечек, ещё
От узденей, от скрипок, от вина
Храпит хозяин под плащом,
И не спит его жена.
Обведённые углем, тени лежат
От стен, от бочек до ветров,
В кадушках плавают и дрожат
Облики косматых снов.
Ах, заломи свои руки, княжна,
Так бело, так светло от луны,
Чёрные пятна и кресты от окна
На постели княжны,
Ни занавесок, ни кружев, ни кружков,
Ни мониста,
Ни душных ленточек.
Ещё бы немного таких снов
Из мешка зурнача.
Башлык. Часовой стережёт звезду,
Обходит дворик. Спит Кура,
Спят куры, тусклый мел луны
Сыпучий падает.
– Пора.
Княжна заснула. Беспорядок
В печальной комнате. Кругом
Раскинуты её одежды.
И первый луч врывается в дом
Прибоем ветра и надежды.
2 декабря 1925
^ КАВКАЗ – III
Так будет,
так было всегда.
Она подошла к окну:
– Никого.
Человек и звезда
Отходят тихонько ко сну.
Шевелится, сбегая, плющ
От ветра.
На чёрную саклю
Просыпан белый свет,
Он сыплется – лунный сухой,
Столбами до гор,
До гор, до теней, –
над тобой
Белые пятна штор.
Ночной обход боится холода,
Ночной обход ходит под окном,
Белая дорога летит за сакли,
За чёрный дом.
Какая тоска – оскал зубов.
Поперёк кровати брошено тело,
Оно дрожит от холодных снов,
От сухого лунного мела.
Здесь, на высоте, в темноте – одна,
Одна, всё ближе к тучам,
Ближе к звёздам, у окна
Она бьётся в падучей.
Чьи руки трогают плечо?
Чьё дыханье тушит лампы?
Чьё это сердце горячо
Гремит, сотрясая рамы?
Никого. – Часовой прозевал звезду,
Он спит, он спит у забора.
Холодный ветер дует с гор,
Дует,
Качая шторы.
2 декабря 1925
МЕТЕЛЬ
От витрин к автомобилю,
Там за чёрные мосты,
Точно ведьмы, закружились
Прошлогодние листы.
В бледном паре хороводы
Пролетают мимо нас:
Вот горбатые уроды,
Чёрным столбиком крутясь,
Недоноски, идиотцы
Безобразны и смешны,
И куда ваш хор несётся
Без огней и без луны
Бесконечной вереницей,
Точно хлопья в пустоту,
Полулюди, полуптицы
Повстречались на мосту.
Холодно.
За пустырями
Всё белеет, всё летит,
Всё качает фонарями,
Окликает на пути.
Постовому в чёрной будке
Страшно ночью без огня:
– Это ветер строит шутки,
Дует, сыплет на меня,
Или мимо искрой малой
Кто-то быстро промелькнул,
Там, из дали небывалой
К нам доносит тяжкий гул.
Это ветер громыхает
Ветхой крышей в вышине,
Это ведьмы чёрной стаей
Снова ластятся ко мне.
3 декабря 1925
^ СКАЗКА ПРО РАЗБОЙНИКА ПЕТРОВИЧА
Не чёрная шляпа, не месяц над трубой, –
Разбойник Петрович возвращается домой.
Тень, кривляясь, бежит по сугробу,
Черна и верна ему до гроба,
Ждёт его жена, не дождутся дети.
Хрустнул снежок, поднялся ветер.
У соседа старьёвщика всё не спят,
В тусклом окошке свечи горят,
Старьёвщик считает свои барыши:
Червонцы к червонцам, к грошам гроши.
Тяжёлый сундук день ото дня тяжелей,
Хранит стоны вдов и слёзы детей.
Нищий печально с его двора бредёт,
Дует на руки, кривит рот.
Стужа такая, что на лету
Замерзают птицы, розы на окнах цветут.
Хорошо купцу в пуховой постели
Рядом с женой слушать вой метели,
Хорошо священнику Богу молиться,
Если печь трещит и тепла светлица.
Петрович всё видит – ничего не скажет,
Поужинает, вздохнёт, да и спать ляжет.
Спит Петрович, спят дети, спит жена.
В окнах только тучи, снег да луна,
Да кое-где, точно светляки,
Горят по окнам ещё огоньки,
Да весёлый гуляка приятелей ведёт
И никак свой дом в темноте не найдёт,
А темнота такая, что иголки сбирай –
Полный месяц блестит, чернеет сарай.
И снится Петровичу странный сон,
Будто в засаде у мельницы он.
Слышит – кто-то идёт, видит – старик,
И чуден его неподвижный лик,
И говорит он Петровичу: «Душу свою спасай,
Трудись, работай и бедным помогай.
Дам я тебе серьги, носи их, пока
На совести лежит чужая тоска.
Когда же будет жизнь твоя хороша,
Спадут серёжки и спасётся душа».
Проснулся Петрович – и в самом деле
В ушах чудесные серьги блестели.
Помолился Петрович, и с этих пор
Обменял ружьё на крепкий топор.
Был он плотник хороший: рубил, строгал
Изделья свои в городе продавал.
Проходят дни, но чудо какое –
Серёжки висят, и сердце не знает покоя.
Месяц проходит. Проходит год.
Однажды Петрович по лесу идёт.
Тень, кривляясь, бежит по сугробу,
Черна и верна ему до гроба.
И видит Петрович: старьёвщик не спит,
Считает деньги проклятый жид.
Дверь не заперта, задвижка снята.
Входит Петрович в грязную хату.
Не взвидел он света, махнул топором,
Старьёвщик упал, и вздрогнул дом.
Липкая кровь течёт, нога скользит,
Свечка под ветром едва чадит.
Огромный сундук пуст навсегда –
Проклятое золото Петрович раздал
Сиротам, вдовам и беднякам,
Тем, у кого пустой карман,
Тем, кто голоден, сидит без огня,
Жизнь и душу свою кляня.
Приходит Петрович – навстречу жена:
– Я знаю, душа твоя спасена.
Заходил тут старик и тебя не застал
И чудную весть о тебе рассказал.
Он сказал мне: «Слушай меня, жена,
Твоего мужа душа спасена,
Скажи ему, что он избавил от злодея свет,
Что у него серёжек больше нет».
Петрович выбежал, никого – снег да луна… –
Так была разбойника душа спасена.
^ 4 декабря 1925, Боярка
___________________
По рассказам племянницы поэта, Натальи Владимировны Юрковой, стихотворение это было написано Игорем по просьбе его матери, с детства – при всей живости её характера – воспитанной в благоверии (влияние Смольного института), с возрастом становившейся всё набожней.
БЕСПРИЗОРНЫЙ
– На выручку! На выруч… – Свистки.
Как нам солгать не трудно!
Навстречу будки, витрины посты,
Трамваи, бредни и будни.
Он дрожит от холода и поёт,
И розы цветут, и снег летит,
Его бессмысленный синий рот
Широко открыт.
Пятаком не выручишь, пятак не продашь
С похмелья качает, с трамвая ближе.
Пой ещё немного, – авось, никогда
Я больше тебя не увижу.
11 декабря 1925
__________________________
* Впервые опубликовано в сборнике: Игорь Юрков, «Стихотворения», 2003, «Амфора/Геликон Плюс», Санкт-Петербург.
СОВРЕМЕННИК
Какое озорство – дышать озоном,
Читать газеты и курить «Алжир».
Как чёрный куколь, человек за граммофоном
Шелухой заплёвывает мир.
Взять на ладонь сухое тело
Гомункулуса наших дней,
Глядишь – оно уже улетело
Как пух, как дух над рощей тополей.
Мой легковесный современник,
Ты пуст, и вместе с шелухой
Летишь за ветром в душном сене
Под нашей бедной синевой.
^ 11 декабря 1925, Киев
* * *
Не верь ни лампе, ни полтине,
Ни заводному соловью.
Я содрогаясь пью, я ныне
Без отвращения не пью.
За пиджаками пиджаки.
Тебе, дружок, никто не волен –
Довольно бедной музыки.
Я знаю: то, что здесь нудится,
Всё с нашим сердцем не умрёт,
Любимый должен стать убийцей,
Но нелюбимая живёт.
12 декабря 1925
МЕТЕЛЬ
Из кухни пар, из вывески
Пар. На окнах розы.
После обеда бедняки
Сбирают корки на морозе.
Он жёг, хватал за пальцы, жал
И, столбики метя крутые,
Летел, полозьями визжа,
За милицейские посты.
И думалось: отсель, качая
Лохмотья на стене, за фонари
Иные тени ждали чая,
Иные подо льдом зари.
Ледок скрипит, поскрипывает
Крепкий ледок.
Лихачи
У пивных. За пивными скрипки,
Снежинки, буквы, лучи.
Сколько звёзд у тебя на шляпе!
Сколько вздора! – а в вышине
Лучи и снежинки, и ещё снежок
Высоко, высоко, как во сне.
В окне заметят, что смеркается,
Что лампы пора зажечь.
И бегут дорожки, блистая,
Мимо решёток и свеч.
От этой дорожки, до самой
Решётки, до калитки новой
Качается ветер в рамы,
А за рамы уходит столовая.
Темно.
Только фонарь на полу,
И от света бегут пятна,
Бегут до кресел, и там в углу
Сюда до дверей обратно.
Темно.
Ты не спишь ещё, ты одна.
Вот часы, вот столбики света,
Вот улица белая видна
До самого дна, до рассвета.
О чём?
Не о том ли, что снег,
Что в снегу трамваи,
Что спичек мало,
Что улица эта в твоём окне
Надоела и натоптала…
. . . . . . . . . .*
Какое дряхлое стекло,
Как шумный примус полыхает,
Как упоительно бело
Рассветом лампа потухает.
И от рассвета вдаль, вдаль
Уже летит, скользя и тая,
Твой нежный образ, твоя шаль,
Другая жизнь, любовь другая.
Тетрадям, строчкам и снегам
Вчерашняя метель приснится,
Где потухали лампы – там
Теперь бело глядят страницы.
15 декабря 1925
____________________________
* В авторской рукописи семь строк вычеркнуты и заменены авторским же отточием.
^ КАРЛИК БОЛЕН
«С похмелья пью чай»
Разговор
Чем мой карлик недоволен?
Зачем он грустен и о чём?
Быть может, он сегодня болен
Душою или животом.
Хлопочущая тень в сенях
Звенит ключами, кашляет.
Описывай теперь в стихах
О дне ушедшем – дне вчерашнем.
Он безалаберно прошёл,
Он насорил сухими пробками,
И вот рассвет, пустой и робкий,
В сортире карлика нашёл.
18 декабря 1925
утренний юмор
От замёрзшего стекла,
От кухонной лампы
Приморозило.
Светла
Комната у дамы.
Жизнь проходит наяву
Тёплым одеялом,
Чтоб за чаем есть халву
(Но халвы так мало),
Чтоб потом напудрить нос,
Чтоб потом тошнило
От дешёвых папирос,
От плохого мыла,
И, записку отослав
Милому по почте,
Видеть мужа, что ослаб,
Жалуясь на почки.
18 декабря 1925
^ ВЕСЕННЯЯ НОЧЬ
В шторы сыплется прохлада
С горстью звёзд, листов, примет,
Тёплым воздухом из сада
Мрак широкий разогрет.
И казалось временами –
От луны и звёзд бела,
Ночь весенняя над нами
В окна низкие плыла.
Что он значит, тёплый шорох,
Звук ночной, печальный звук?
– Звёзды путаются в шторах,
Ветер веет между рук.
Да и ты сейчас светлее,
Да и ты сейчас легка
Выйдешь в длинную аллею,
Что темна и глубока.
И от туч, от звёзд далече,
От твоих летящих рук
Буду помнить ваши плечи,
Этот свет и этот звук.
19 декабря 1925
КАБАЧОК
Нынче шумный треск фокстрота,
Что горошинкой сухой.
И тебя берёт дремота
В уплывающей пивной.
Оттого-то вянут розы,
Сохнут пчёлы за окном
И в разбитых банках воздух
Отдаёт сухим теплом.
Отдыхай… и наплывает
Ветер, морща полотно,
Кружка брошена пустая,
Зеленей сухое дно.
Здесь не только пивом – сеном,
Сонным воздухом несёт.
И, качаясь в жёлтой пене
Облаков, она поёт.
Пой и пей, моя измена! –
Ветер треплет платье той,
Что сейчас сойдёт со сцены
Паром, тенью и весной.
21 декабря 1925
* * *
Они уже пришли домой,
Они едят, они не слышат. –
Пересекает профиль мой
Заборы с красными афишами.
Что за трамваем? – Если там,
Там в развернувшиеся дали
Упрямым кубам и домам
Косые тучи нашептали:
О том, что лёгок их полёт,
Что рядом, мучась и желая,
Другая жалость их ведёт
И жизнь их мучает другая. –
Мой город лжёт, а мой герой,
От студий и пивных спасаясь,
Глядит на чёрный профиль свой,
Других пугая и пугаясь.
24 декабря 1925
* * *
Зачахли тени и запахли
Они сухи, – они прах…
. . . . . . . . . . . . . .*
Часы – большие черепахи
Чуть-чуть покашливают.
Тусклый
Очёк блестит. Вода в тазу
Переливаясь, точно мускулы
Чешуйчатых кружков и тел,
Кусок окна в себе колеблет,
Кусочек жёлтого окна,
Где стенка склизкая видна.
Но ветер шалей, платьев, бантиков –
И вот скользит она, от юбок
Шуршит ветерок, и губы
Её смеются.
Пройди меж чучел и костюмов,
Сдувая пыль, живи, пляши,
Не чувствуй ничего, не думай, –
В старинном хламе нет души.
28 декабря 1925
_________________________________
* Авторское отточие в рукописи.
Этим стихотворением завершаются стихотворения 1925 года, записанные в авторской тетради (условно № 2).
СИБИРЬ*
И голоса грустнее утром,
И горький дух рябин,
Запорошённых белой пудрой:
– Кандальный край Сибирь.
За деревянным срубом те же
Леса, лозняк и синь,
Такая сушь, что ветер режет,
Что каждый вздох – полынь.
Длиннее свет, печальнее озёра,
Костры и блеск ножа,
В кустах
короткий треск затвора
И – некуда бежать.
А за орешником летят дороги
И впрямь и вкось,
Уносят вдаль тебя
босые ноги
Вниз
под
откос.
В последний раз дано увидеть много,
Так много, что не хватит глаз,
И ты упал
на пыльную дорогу,
Которая
тебя
не увела.
…И голоса грустнее утром
И горький дух рябин,
Запорошённый белой пудрой,
– Печальный край Сибирь.
(1925?)
____________
* Впервые опубликовано в журнале «Факел», №8, Киев, 1925г., без указания даты создания стихотворения. В авторских рукописных тетрадях текста этого стихотворения нет. Здесь проставлен возможный год написания стихотворения, с ориентировкой на время публикации; хотя, судя по стилю, скорей всего, стихотворение написано в самом начале 20-х годов (в 1923? – стилистика идентична стилистике стихотворений «Отпускной» и «В бой», опубликованных в начале 1923 года в киевской газете «Пролетарская Правда»).