Ирпенская буквица

Вид материала

Книга

Содержание День совершеннолетия Поэтический спор Столичный гость Серые будни Досадное обстоятельство или происшествие

Подобный материал:

• Ирпенская буквица, 117.9kb.
• Ирпенская буквица, 1004.26kb.
• С. Е. Хрыкин Сайт «Ирпенская буквица»: Издание: авторская редакция составителя. Книга, 9693.63kb.
• В. Х. Лобас «Культура Сходу» Сайт «Ирпенская буквица»: Издание: В. Х. Лобас «Українська, 815.26kb.
• Н. Д. Колбун «Заключение и литература» Сайт «Ирпенская буквица»: Издание: Н. И. Околитенко,, 284.53kb.
• Диверсифицированные корпорации в современной экономике россии, 2694.29kb.
• Управление инвестиционными процессами в регионе чуб борис Андреевич Монография Москва, 2307.38kb.

Сайт «Ирпенская буквица»: ссылка скрыта

Книга на сайте: ссылка скрыта

Авторская редакция


Марк Ристалищев


КЛУБ «ДВА СТУЛА»


«N» - 2010


Предисловие


Марк Ристалищев после того, как завершил свой безудержный круг на поприще науки, ушёл совершенно в иную отрасль, в которую опять окунулся с головой, чтобы прочувствовать и познать всю её глубину. Я уже говорил о том, что отличительной чертой этого незаурядного автора является умение проникнуть в глубину того предмета, к которому он прикасается, и в который он неиссякаемо верит. Да, да, именно верит, поскольку без таковой веры не может быть естественным то, что он делает, то, что выходит из-под его пера. Ристалищев, безусловно, является как бы глыбой на пути одинокого путника. И любой читатель, взявший на себя смелость прочесть его нетленные произведения, подобно путнику, вынужден остановиться перед этой глыбой, перекрывающей ему путь, обойти её вокруг, чтобы лучше рассмотреть и, главное, понять. Эта глыба, таким образом, заставляет обратить на себя внимание. Вот то же самое делает и этот автор, принуждая своим словом читателя остановиться и глубоко задуматься.

Я совершенно убеждён в том, что всё, что ни делает Марк Ристалищев останется надолго в сердцах читателей и неистовых почитателей его таланта. А мне, как доверенному лицу этого маститого творца, остаётся лишь скромно отойти в сторону, чтобы не мешать им наслаждаться творениями этого маститого мастера слова. Я безмерно благодарен данному мастеру за то, что он не перестаёт доверять мне сказать вступительное слово к его поистине нетленным произведениям.

Итак, я отхожу в сторону, а вы читайте…


16.12.2010 Н.А. Рычков


Утро в городе N


В восточной стороне города N медленно светлело небо. Наступало неизбежное утро. Город только просыпался, и на его улицах появились редкие первые прохожие. После вчерашней оттепели день ожидал быть морозным. Сквозь ажурную вязь переплетений веток, покрытых толстым слоем инея, просматривались светящиеся точки лампочек над входом в местную библиотеку. Это светилась надпись, буквы которой и образовывали эти лампочки. Если присмотреться тщательнее, то даже издалека можно было разобрать образованные большими буквами слова надписи: «КЛУБ ДВА СТУЛА».

Вывеска эта появилась совсем недавно, и сооружена она была благодаря непомерным усилиям организатора и бессменного директора этого клуба Вениамина Эсмеральдовича Энгельгардова. Клуб этот, нужно откровенно сказать, был полностью его детищем и даже смыслом всей его жизни, так как Вениамин Эсмеральдович с раннего детства мечтал стать писателем. Но что-то в жизни у него не вышло, чего-то ему не хватило, то ли не в тот институт поступил, то ли кто-то дорогу перешёл его литературному вдохновению. Одним словом, писателя из него не получилось. Однако тяга к литературе осталась. К тому же, Вениамин Эсмеральдович обладал массой неиспользованной за всю свою прошлую жизнь, энергии, которую он и выплеснул однажды на созданный им литературный клуб.

Название клубу придумал, конечно, он сам, и это, пожалуй, стало его первым действенным словесным произведением, поскольку больше ничего вразумительного он за всю свою жизнь сочинить не сумел. Члены этого клуба, которые вскоре после его создания появились, неоднократно спрашивали Вениамина Эсмеральдовича, почему он дал клубу такое название. Но он объявил им, что это большой секрет и выдавать его он никому не намерен. Тогда они стали создавать собственные версии. Одни предполагали, что название это перекликается с нетленным произведением Ильфа и Петрова. Но на вопрос, почему тут было указано два, а не двенадцать стульев, никто толком ответить не мог. Другие говорили, что якобы два стула это перевёрнутая цифра «44». Своё предположение они объясняли тем, что в настольной игре «Лото», которая была ещё популярной в детстве Вениамина Эсмеральдовича, для того чтобы запутать игроков при выкрикивании номеров бочонков, доставаемых из торбочки, эту цифру закодировано называли «два стула». И, действительно, четвёрки внешне напоминали перевёрнутые вверх ногами стулья, и поэтому данная версия очень нравилась многим членам клуба.

Но были и другие версии. Например, Лысенко, один из членов клуба, высказал предположение о том, что этим названием Энгельгардов хотел подчеркнуть, желание участников клуба сидеть на двух стульях сразу. Ведь практически для каждого из них, занятия в клубе являлись своеобразным хобби. Каково сидеть одновременно на двух стульях начитанному читателю должно быть хорошо известно. Эта версия очень нравилась её автору, но почему-то не завоевала популярности среди других членов клуба.

Как бы там ни было, но секрет Вениамина Эсмеральдовича до сих пор для всех так и оставался секретом. Однако оставим эту тему. Действительно, не всё ли равно, как называется клуб? Важно то, чем там его члены занимаются. Но об этом я расскажу несколько позже. А пока обратимся к личности самого основателя клуба.

Вениамин Эсмеральдович Энгельгардов был рослым человеком лет пятидесяти с небольшим. Был он сух и худощав. Ходил всегда, гордо подняв голову, держа свой корпус исключительно прямо, немного даже запрокинув назад плечи. О такой осанке обычно говорят «клин проглотил». Худое его лицо с впалыми щеками и немного слезящимися, особенно на морозе, какими-то бесцветными глазами, венчала сверху неизменная шапка густых седых волос, которую он всегда тщательно расчёсывал при входе в помещение, доставая из кармана своего серого пиджака, огромную расчёску с длинными, достаточно редкими зубьями. Расчёска была изготовлена из дуба. Члены клуба давно окрестили её граблями.

Читателя может удивить и не совсем обычное имя основателя клуба. В особенности это касается отчества и фамилии. Сам Вениамин Эсмеральдович с нескрываемой гордостью рассказывал, что его предки состояли в каких-то родственных связях с известным помещиком Энгельгардом, у которого ещё в ХІХ веке в «казачках» служил Т. Шевченко. Про отчество же он не любил распространяться, но ходили слухи о том, что оно имеет непосредственную связь с произведением В. Гюго «Собор Парижской Богоматери». Дело в том, что отца Вениамина Эсмеральдовича назвали столь необычным именем в честь героини этого романа Эсмеральды, которую очень любили его родители. Они ожидали девочку, но появился мальчик. Сказывали ещё, что в их роду какие-то предки были цыганами. Это могло быть правдой, в подтверждение чему служила густая шевелюра Вениамина Эсмеральдовича, которая в молодости, вероятно, было чёрной. Да и его дед с бабушкой, возможно, потому и любили этот персонаж французского романа, что Эсмеральда была якобы цыганкой.

Злые языки, правда, подшучивали над знатным происхождением предков Вениамина Эсмеральдовича. Намекали на то, что они были цыганами в хоре у Энгельгарда, отсюда и получили позднее свою фамилию. Такое могло быть, ведь в те времена часто богатые помещики содержали цыганский хор. Однако сам Вениамин Эсмеральдович никогда ни словом не подтвердил подобного слуха о нём. И мы тоже не будем об этом распространяться. Действительно, какое это имеет значение в наш век сплошной интернационализации?

Вывеску над входом в клуб Вениамин Эсмеральдович соорудил, собрав незначительные взносы с членов клуба ещё за месяц до значительного торжества, которое сегодня должны были отметить все члены и посетители его клуба. Клубу исполнилось восемнадцать лет. Он стал совершеннолетним. И в честь этого знаменательного события его вывеска светилась теперь лампочками в тёмные периоды суток. На день, конечно, в связи с необходимостью экономии электроэнергии, вывеску отключали, это делали сотрудники библиотеки. Но зато с вечера и до утра эта яркая вывеска Энегельгардова детища сияла, привлекая, как он надеялся, внимание прохожих. Пусть они, спеша на работу и по другим неотложным делам, или просто проходя мимо, видят и знают, что существует такой клуб!

Вот и сегодня, ещё, как я говорил выше, только начинало светать, а эти «Два стула» уже во всю светились в утреннем сумраке, одновременно освещая и находившуюся внизу вывеску местной библиотеки. Необходимо заметить, что Вениамин Эсмеральдович был крайне заинтересован в увеличении числа, как непосредственных членов клуба, так и его посетителей. Бог знает, для чего ему это было нужно, возможно, для собственного удовлетворения, но, тем не менее, круг посетителей клуба за упомянутые нами восемнадцать лет всё время возрастал. Сейчас Энгельгардов уже и сбился со счёта, сколько у него было истинных членов клуба. А уж о посетителях не могло быть и речи, их он даже не считал. Многие из них приходили однажды и уходили, больше не возвращаясь сюда никогда. Но были и постоянные посетители. Эти регулярно появлялись на заседаниях клуба, сидели там с умным видом, и даже иногда кое-кто из них вставляли своё веское слово в ту или иную дискуссию.

А дискуссии в клубе иногда проходили весьма бурно, и касались они не только проблем литературных. Однако о них я упомяну как-нибудь в другой раз. Сейчас же наступил момент, когда, как я считаю, нужно познакомить читателя с некоторыми наиболее активными членами клуба, так называемым его костяком. Это были люди, превратившиеся в течение упомянутого срока существования клуба, если и не в настоящих литераторов, то в довольно квалифицированных, по их собственному мнению, литературных критиков.

Одним из самых, можно сказать, древних членов клуба, являвшимся им с самого дня его основания, была Лионела Виссарионовна Науменко – дама, как говорится, приятная во всех отношениях. Она чаще других задавала тон как в общих дискуссиях, так и, в особенности, в критике отдельных высказываний, и опусов членов клуба, представляемых ими на суд слушателей. С её мнением неизменно считались, и редко кто пытался его оспорить. Она была неоспоримым авторитетом для членов клуба, и, надо сказать, вполне заслуженно. Её стихи все слушали с нескрываемым упоением, их практически никогда никто не критиковал. Для членов клуба они были образцом совершенства и на этот образец пытались быть похожими многие из новых членов клуба. Однако их попытки были тщетны, так как достичь мастерства Лионелы Виссарионовны пока никому не удавалось.

Другим из старожилов клуба, и главным помощником Энегельгардова во всех его начинаниях, был Иван Иванович Квач. Он тоже был поэтом, авторитет которого был весьма внушительным, особенно среди мужской части посетителей и членов клуба. Это был невысокий, плотного телосложения мужчина весьма преклонного, пенсионного возраста, но, в виду крепкого здоровья и здорового образа жизни, чувствующий себя молодым. Вместе с Лионелой, они составляли как бы мощный костяк клуба. На них, можно сказать, он и держался, если, конечно, не считать влияния Вениамина Эсмеральдовича, который, хотя и не отличался определёнными литературными талантами, как эти двое, зато обладал недюжинными способностями организатора. Втайне он считал, что именно на нём держится этот клуб, а авторитетные литераторы – это лишь необходимое его наполнение.

Были ещё два члена клуба, которые втайне считали себя причастным к его костяку, хотя ни Вениамин Эсмеральдович, ни Лионела Виссарионовна с Квачом к таковым их не причисляли, что, однако, не мешало им думать о себе именно так. Одним из этих двух был пожилой, тщедушный мужчина довольно хилого телосложения, но с большими претензиями, чему отвечала и его претенциозная двойная фамилия – Мышьяк-Дубинский. Звали его Иннокентий Павлович. Этот, между нами говоря, горе-литератор, считал себя вполне сложившимся профессиональным писателем и поэтом одновременно, хотя посетители и члены клуба, слушая его творения, как правило, недовольно морщились. Между прочим, он очень гордился своей двойной фамилией, хотя у окружающих она вызывала больше улыбку, нежели почитание. Действительно, в ней звучало два не особенно благозвучных слова: во-первых, «Мышьяк». Кто не знает, что это, всего-навсего, вещество, которым некоторые хозяйки травят мышей и крыс! Во-вторых, другая часть фамилии «Дубинский» у всех почему-то ассоциировалась с подпоручиком Дубом из известного романа Гашека. Дуб он и есть дуб, и хотя наш персонаж звался не Дуб, а Дубинский, всё равно как-то все подразумевали в этом нечто дубовое, другими словами, грубое, неотёсанное. Да так оно и было! И стихи, и проза у Мышьяка-Дубинского, нужно сказать откровенно, были дубовыми. Это понимали все члены клуба, но, в виду преклонного возраста и большого самомнения автора, старались его не обижать, потому и помалкивали при чтении им своих опусов.

Кроме того, что Мышьяк-Дубинский считал себя поэтом и прозаиком, он чаще других на заседаниях клуба выступал в качестве критика. Бывало так, что он в пух и прах разносил кого-либо из присутствующих за допущенные у того нелитературные приёмы, или синтаксические неточности. И хотя к его мнению вряд ли кто серьёзно прислушивался, он считал, что своей критикой он неизмеримо способствовал росту окружающих его, особенно молодых, литераторов. Одним словом, было понятно, что Мышьяк-Дубинский, кроме сказанного о нём выше, считал себя еще и профессиональным литературным критиком. Ну, да Бог с ним, как говорится, «чем бы дитя не тешилось…».

Подстать Мышьяку-Дубинскому была и чем-то похожая на него поэтесса Магда Христофоровна Христюк. Это была довольно полная, статная, рыжеволосая женщина средних лет. Её выступления на заседаниях клуба всегда отличались нескрываемым апломбом, что, кстати, очень шло к её массивной фигуре. С её мнением тоже мало кто считался, а прочитанные перед собравшимися посетителями клуба её собственные стихи, многие воспринимали, приблизительно так же, как и опусы Мышьяка-Дубинского. Однако, по понятным причинам, вслух этого никто не высказывал. Многие даже просто побаивались её, так как помнили случай, когда она поставила на место одного из посетителей клуба, попытавшегося поддать критике её сочинения. От него просто не было оставлено мокрого места! Кому же хотелось ввязываться в эту неравную борьбу? Поэтому все, когда слушали её нетленные произведения, старались не выдавать своего недовольства. Одним словом, Магду Христофоровну терпели, как вездесущую неизбежность.

Ещё одной одиозной личностью среди членов клуба была Ингибира Эвольвентовна Осетрова. Это была дама старорежимного воспитания, в чём члены клуба давно убедились, потому, как она на каждом заседании обязательно делала кому-нибудь из них замечание об его недостаточно этичном или эстетичном поведении. Как читатель уже заметил, некоторые из постоянных обитателей клуба «Два стула» имели довольно необычные имена и отчества. Честное слово, я не знаю, почему это так случилось. Возможно, здесь поработала чья-то сатанинская рука, но я передаю здесь факты такими, какими они были в действительности, а факты, как вам известно, довольно упрямая вещь.

Так вот, Ингибира Эвольвентовна была внучкой в прошлом известного узкому кругу специалистов математика, который на исходе позапрошлого века назвал своего единственного сына Эвольвентом в честь известной математикам и особенно полюбившейся её дедушке развёртки кривой. Отец же её не захотел идти по стопам дедушки, и был уже настолько далёк от математики, насколько Ингибира Эвольвентовна была далека от смысла того имени, которое дал ей её уважаемый папаша. Почему папа так назвал её, не знала ни она сама, ни ближайшие её родственники. Так она и прожила свой довольно долгий век, оставаясь в неведении о происхождении своего имени, но близкие к ней люди в быту звали её просто Инга. Соратники же по клубу, чтобы не сломать себе языки, официально называли её Осетрова. И лишь в особенно торжественных случаях величали полным именем и отчеством.

Осетрова была пенсионеркой с огромным стажем, и всё своё свободное время отдавала чтению поэзии. При этом она с удивительной лёгкостью запоминала стихи и потом декламировала их на заседаниях клуба. Для неё это чтение было чем-то вроде упражнений на тренировку памяти. И надо отметить, что память у неё, несмотря на её преклонные годы, была отменной. Этому удивлялись не только члены клуба, но и многочисленные его посетители. Кое-кто, как, например, Мышьяк-Дубинский, читавший свои опусы исключительно по бумажке, даже завидовали ей не белой, а чёрной завистью.

Несомненно, что Осетрова была в известной степени находкой для Вениамина Эсмеральдовича. Ею он постоянно заполнял любую неловкую паузу в потоке клубных дискуссий или при разговоре с какой-либо приезжей знаменитостью. Ингибира Эвольвентовна всегда была у него под рукой и при необходимости могла без подготовки вступить в любой разговор, вставив туда своё веское слово.

Все перечисленные мною выше персонажи были членами клуба с самого его основания. Как и где их насобирал Энгельгардов истории не известно, да они и сами не особенно об этом вспоминали. Умолчим об этом и мы. Да, к тому же, данный вопрос не имеет особенного значения для нашего повествования. Он может быть важным, если кто-либо будет составлять хронологию пополнения персонала клуба. А нам достаточно знать, что все остальные упоминаемые здесь персонажи, вступили в клуб позже перечисленной выше пятёрки. О них я буду говорить в меру необходимости по ходу развёртывания нашего рассказа. Здесь же остановлюсь лишь на одной личности, имени которой никто из членов клуба не знал.

Да, да, уважаемый читатель, несмотря на то, что у этого человека в действительности было имя, и даже отчество, его ими никто не называл. И делалось это не потому, что они были какими-то трудно произносимыми, их было гораздо легче произнести, чем имена других обитателей клуба, а просто потому, что их, действительно, никто не знал. Да и зачем всем было это знать? Для всех он был просто Лысенко. Да и творения свои он всегда подписывал фамилией без каких-либо инициалов. Его фамилии соответствовала голая, как колено, голова, и члены клуба за глаза называли его просто Лысый.

Он появился в клубе позже других, но занял своё почётное место среди остальных членов клуба, как они говорили: «У Лысенко - своя литературная ниша», а тот всегда поправлял: «не ниша, а ноша». Ниша или ноша эта заключалась в том, что он единственный в клубе, кто сочинял пародии на всех его членов. Пародии эти не были злобными, и потому они практически всем нравились, что являлось высшим достижением в данной писательской среде, так как мало кто здесь мог сделать нечто, чтобы угодить всем. Даже придирчивый Мышьяк-Дубинский только покряхтывал, слушая пародии Лысенко, и ни разу не поддал их критике.

Но, не слишком ли я, уважаемый читатель, затянул своё вступление, и не пора ли нам перенестись в сам клуб и ближе познакомиться с деятельностью этого исключительно забавного заведения? Пора, истинно говорю вам, пора!