С. Е. Хрыкин Сайт «Ирпенская буквица»: Издание: авторская редакция составителя. Книга
| Вид материала | Книга |
- В. Х. Лобас «Культура Сходу» Сайт «Ирпенская буквица»: Издание: В. Х. Лобас «Українська, 815.26kb.
- Н. Д. Колбун «Заключение и литература» Сайт «Ирпенская буквица»: Издание: Н. И. Околитенко,, 284.53kb.
- Ирпенская буквица, 117.9kb.
- Ирпенская буквица, 1004.26kb.
- Ирпенская буквица, 853kb.
- А. Г. Шишов Медицинское изучение и предупреждение летных происшествий. Авторская редакция, 535.15kb.
- Рабочая программа уроков изобразительного искусства и трудового обучения в 1 классе, 173.25kb.
- И. В. Курчатов Сайт «Военная литература»: Издание: Головин И. Н. И. В. Курчатов. М.:, 1411.84kb.
- Книга уникальное издание. Это фактически «целительский», 3202.4kb.
- Е. П. Блаватской ~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~ (пер с англ. Л. Крутиковой, 5151.33kb.
* * *
В зелёной пустоте висит звезда,
Стоят деревья у обрыва.
О, человеческое «никогда»,
Как временно оно, как лживо.
Я растворил окно.
В стеклянном пузыре
Я заключён меж звёзд и неба.
Мне скучно оттого, что на большом дворе
Жестокий луч звезды ни разу не был.
Всё рушится, качается, летит,
Вот упадёт земля с разбега,
Пока внизу готовятся к пути,
Спит лошадь и стоит телега.
10 авг. 1926
__________________________
* Впервые опубликовано в сборнике: Игорь Юрков, «Стихотворения», 2003, «Амфора/Геликон Плюс», Санкт-Петербург.
^ СКАЗКА О РЫБАХ
Рыболов входит в теневую страну,
И – щурясь от света – он замечает
Головастиков, отходящих ко сну,
И улиток за чашкой чая.
Между тем, из холодного ключа
Рыбы попадают в корзины:
Какое отчаянье!
У его плеча
Висят бабочки и паутины.
Торговец раскладывает свой товар:
Розовые жабры и мокрую чешую.
Хозяйки варят крепкий отвар
И кормят свою семью.
Но посмотри: на ложку падает тень,
Голова откидывается назад,
Вытирая губы, он выходит в сад… –
Какая тоска, какая лень.
12 авг. 1926
* * *
Как в калейдоскопе сна земного,
Вслед за тенью уплывет тень.
Всё мгновенно, ничего не ново,
Жизнь прошла, проходит день.
Смерть – блаженное паденье в небыль,
Лёгкий холодок, последний вздох,
Да пустой футляр выносят к небу,
Ставят в поле между трёх дорог.
16 авг. 1926
__________________________
* Впервые опубликовано в сборнике: Игорь Юрков, «Стихотворения», 2003, «Амфора/Геликон Плюс», Санкт-Петербург.
* * *
Как тяжелеет воск, так тяжелеет день.
Мешочки жёлтых сот в себя вбирает тень,
Чем ближе к вечеру, тем чище и свободней
Очарование и чувства дней былых,
И – утомясь от дел – невольно шепчешь стих,
Который был тебе звездою путеводной.
Не продолжай его, не говори о нём.
Напрасно хочешь ты бессильным языком
Мгновенье дивное истолковать, измерить:
Стих – это жизнь твоя и все её потери.
16 авг. 1926
КУПАЛЬЩИЦА
Вслед за тенью тень, и снова
Пусто катится вода.
Сна печального, земного
Не забудешь никогда,
Только жест и вздох случайный,
Только линия спины,
И купальщицу встречают
Берег, бабочка и сны.
И лежит в песке горячем,
И глядит она… и спит,
И над ней пустой и зрячий
Равнодушный шар висит.
17 августа
* * *
Тухнет красный уголёк,
Умирает мотылёк.
Тихий вечер, щедрый вечер,
Белый домик недалече.
Паутинка в небе вьётся,
По дороге пыль несётся.
Милый друг, как всё похоже! –
Мы умрём с тобою тоже.
17 августа 1926
* * *
Из стран, где не был я ни разу,
Где только тени и вода,
В могучий холод протоплазмы
Летит моя душа-звезда,
Летит, и рассыпает блёстки
В зелёном воздухе, слепа.
Внизу, на узком перекрёстке
Звенит трамвай, шумит толпа.
И, мягко падая в подушки,
В объятья женщины чужой,
Я слышу тихий голос: «Душка…» –
И тенором: «Сыночек мой…»
17 авг. 1926
ВОДОВОРОТ
Какая пытка – загляни
В струю холодную, речную:
Там только пузырьки видны
И тени движутся впустую.
В нагретой зелени едва
Без воздуха мелькают тени,
Твердя невнятные слова
Блаженства, горя и мучений.
Но всё стоит и всё течёт,
И – повторив в водовороте
Пустого облака полёт –
Двойник мечтает о полёте.
Прислушайся: невнятный плеск,
Круги, небытие, теченье… –
Здесь тишина, впервые здесь
Мы познаём уничтоженье.
19 авг. 1926
* * *
Забвенье, сумрак, долгий путь.
Не дай нам, Господи, уснуть,
Пока мы далеко от цели,
Пока ещё скрипит возок,
Пока летит столбом песок,
Пока мы дышим еле-еле.
Там наша цель: туда, туда!
Пусть тёмен путь и глуше тени,
За все труды, за все года
Пусть ожидает нас забвенье –
Спеши, возница, погоняй!
Даст Бог – поспеем мы к рассвету,
Усталые, в тот дивный край,
Который создали поэты.
19 авг. 1926
__________________________
* Впервые опубликовано в сборнике: Игорь Юрков, «Стихотворения», 2003, «Амфора/Геликон Плюс», Санкт-Петербург.
* Сравните – стихотворение А. С. Пушкина «Телега жизни» (1823).
* * *
Придёт на память воздух зыбкий,
И наверху, как бы во сне,
Стеклянные, сухие рыбки,
Плывущие в голубизне.
Ты входишь в листья, в тень, –
навстречу
Сухмень и синяя жара,
Звеня паутинка падает на плечи…
Пора, мой друг, давно пора
Услышать сквозь тысячелетья:
Там, за вершинами тополей,
Там в золотом осеннем свете
Далёкий клекот журавлей.
20 августа 1926
УТРО
Доска и тень летят с разбегу,
И по стене пузырьки света.
Какая слабость, какая нега,
Звенят колокольчики где-то.
Их много за твоим окном,
Они вползают по тычинке,
Т пахнут мокрым миндалём
Цветы, лучи и паутинки.
А ты и вправду болен, ты
Не можешь встать с своей постели,
Чтоб посмотреть на те цветы,
Что здесь цвели и отзвенели.
И всё пузырики бегут,
И в комнатах звенит посуда,
И музыка поёт оттуда
Про платье узкое, про уют.
20 августа 1926
АЗБУКА
Как пылинка крутится в луче,
Как паутинка на твоём плече –
Так когда-то в азбуке читали
Дети сказку о коте,
Об осеннем дне, о светлой дали,
О живущих не в обиде – в тесноте.
К ним пришёл соседний огородник,
Говорил он басом о погоде,
И – дымок пуская через нос –
Он корзину с тыквами принёс.
Нынче азбука совсем забыта
И лежит на грядке, вся в росе,
На странице порванной открыта,
Где другая сказка – об осе.
20 авг. 1926
__________________________
* Впервые опубликовано в сборнике: Игорь Юрков, «Стихотворения», 2003, «Амфора/Геликон Плюс», Санкт-Петербург.
^ НА ОГОРОДЕ
Обидно – приглядись на репы,
Над ними петрушка и облако,
И в бок убегает небо,
За чучело, за подсолнухи.
Старик довольствуется хлебом,
И круто посолив горбушку,
Он разрезает огурцы,
Подмигивая Петрушке.
Петрушка зол, Петрушка тёзка
Пахучей травке на гряде,
Он зол, похож на чучело,
Живёт и верит ерунде.
Он съел морковку и запил
Парным пахучим молоком,
Он лёг на солнышко и видит,
Как небо нынче высоко.
Глупее неба круглый глаз
Ему мигает с чердака
Там спит коровница, она
Петрушку любит свысока.
В соседнем домике, налево
Дают охотно самогон,
Его петрушка любит пить –
Тогда умён и весел он.
Идёт соседка резать кур,
Старик уснул под лопухом,
Петрушка бреется косой
И озирается на дом.
20 августа 1926
* * *
За горами горы, за облаками облака,
За жёлтыми полями, за широкими реками
Бегут дороги, церкви и мосты.
Родина моя…
Как уходили казаки,
Ложилась пыль да липы цвели,
У колодца фыркали кони,
Из кабака выходили прохожие,
Стояло столбом облако,
И пчёлы гудели в саду.
Ой, как заплакал он над казацкой долей,
Да хватил ремнём доброго коня,
И далёко, далёко гремела
До первых звёзд казачья песнь.
21 авг. 1926
__________________________
* Впервые опубликовано в сборнике: Игорь Юрков, «Стихотворения», 2003, «Амфора/Геликон Плюс», Санкт-Петербург.
* Первый год военной службы Игоря Юркова проходил на Северном Кавказе (вначале в армии Деникина, затем – в Красной Армии), среди кубанских и терских казаков.
* * *
Вот погляди: у них в кринице
В воде соломинки, пылинки.
Перекрести холодный ключ
И веточку орешника оставь.
К ключу придёт портной напиться,
Откашлявшись, возьмёт он кружку
И зачерпнёт себе воды.
Трудись, тебе не помешает
Никто на свете, а потом
Глоток отпей из общей кружки.
21 августа 1926
* * *
…Давно уже просит сердце
Труда, спокойствия и мирной жизни,
И чистой совести, чтоб мы могли творить
Так, как должны и не умеем.
Упрямо день за днём спокойного труда,
Чтоб воплотить всё сущее на свете,
Чтоб, труд окончив, позабыть о нём
И встретить друга и жену с улыбкой, –
Мы просим, чтобы дали нам трудиться.
21 августа 1926
__________________________
* Впервые опубликовано в сборнике: Игорь Юрков, «Стихотворения», 2003, «Амфора/Геликон Плюс», Санкт-Петербург.
ДРУЗЬЯМ
Пора, мы устаём от площадного шума,
От мелочных писак, от зависти тупой.
Нам некогда писать, нам не о чем подумать
За этой жадной и глухой толпой.
Торгуясь, злобствуя, как пауки в бутылке,
Они пожрали мысль и жрут самих себя,
От вялой немощи, как червяки в могиле,
Своим присутствием они грязнят тебя.
Уйдём, друзья, от ложных уверений,
От их похвал, от ругани, не нам,
Не нам показывать свои творенья
Бессмысленным и подлым пошлякам.
Ведь всё равно они понять не могут
Всю мощь горящего у нас огня,
Каким стихом, какое сердце трогать
Мы призваны на Родину, друзья
21 августа 1926
* * *
Та жизнь, что проходит, не та,
А прежняя жизнь не вернётся.
Посмотришь 6 в душе пустота,
Послушаешь: сердце всё бьётся.
Чего ещё надо? О чём
Волнуешься, мучишься, споришь?
И день забываешь за днём,
И вовсе забудешься скоро.
А вечером в дальнем саду
О том ли мне музыка пела,
Что я и к тебе не приду,
Что всё на земле надоело.
22 августа 1926
* * *
«Вы позабыли меня» – ты поёшь,
Да, всё позабыто.
Прежняя ложь, настоящая ложь
Сердце открыто.
Образ твой стёрся, истаял как воск,
Как светлые тени,
Как дым от докуренных папирос,
Как близость забвенья.
И нынче, когда не осталось в груди
Ни слёз, ни привета,
Он вновь предо мной и ревниво следит
За сердцем поэта.
23 августа 1926
* * *
Она глядела на меня,
В бессмысленном и тусклом взгляде
Былого не было огня,
Была лишь правда о пощаде.
Я, отвернувшись, поглядел:
За окнами висели тучи,
И думал я: любить и мучить –
Таков положен нам придел.
И, сыплясь изо всех углов,
Казалась скукой лихорадка,
И много было нужных слов
И для тебя, и для порядка.
23 августа 1926
* * *
Осень, дымок голубой,
Паутинки плывут на ветру,
Плывут и звенят над тобой
Оркестры незримых труб.
Музыканту видны трубы эти,
Вот они – крученые панычи,
Вползают в стеклянном свете
Сквозь сказки, мечты и лучи
Вслед за нотой в жёлтой тетрадке,
Нота в воздухе тает как дым,
Дуновения музыки кратки,
– Это осень за домом твоим.
24 августа 1926
NOCTURNE
Нагибаясь, маки бредут
Вдоль ограды в поле, в даль,
Там за облаком белый редут,
За дорогой звезда и печаль.
Косо тень от заката легла,
Пусто всё – ни вздохнёшь, ни смолчишь,
В тёплом воздухе шелест крыла,
К звёздам правит слепая мышь.
Будто нити темней и темней…
Ты заблудишься в небе пустом,
Среди поля, средь чёрных огней,
Там средь маков завязнув крылом.
24 августа 1926
ОФЕЛИЯ
Когда за ракитой стояла она
И песни весёлые пела,
Ей тихо светила большая луна
И туча над ивой висела.
Когда же на ветку она забралась
И ветка под ней подломилась,
Меж небом и сердцем возникла связь,
И сердце остановилось.
24 авг. 1926
РАКЕТЫ
Над ракитой взвилась ракета
И, разбрасывая огоньки,
Упала в холодном свете
На прибрежные пески.
Мотыльком дрожало пламя,
И внезапно потухло оно,
Будто жизнь прервалась перед нами,
Будто в небе открыли окно.
– «Так и мы» – ты невнятно сказала,
И в ответ зашептала река,
И другая ракета упала
Пред тобою на груду песка.
24 августа 1926
^ ПРЕКРАСНЫЙ СОН
В небо открыли окно,
Внизу – вершины лип,
Они бормочут.
Освещено
Дно до самой земли.
Будто в аквариуме, меж ветвей
Плавают тени, летят отраженья,
Как будто подводное теченье
Безмолвно движет миллионы теней.
Они обвиваются, как паутины,
Они поднимают тебя, звеня,
И видишь ты звёзды – они из глины
И у них отбиты края.
Всё небо в осколках – то деревянных,
То глиняных, то картонных,
И между ними в белом тумане
Спит страна влюблённых.
Там тоже бормочут липы,
Открыто окно,
Дворик лежит в белом сиянье, –
Так легко дышать, так полно
Сердце страданья и желанья.
24 авг. 1926
^ ДОННА АННА
Пустым мешком повисло тело
На спинке стула.
Она любила, как умела,
И вот уснула.
Скользит рубашка с плеч покатых,
И над тобою
Смеркается. В желтке заката
Пылят обои.
Вот циферблат. На циферблате
Стрела и сердце.
Он неподвижен, а когда-то
Стучал как сердце.
Ни вздоха. Если в самом деле
Любовь обманна,
Зачем же слабость бродит в теле,
О, Донна Анна?
Какое здесь изнеможенье
В перинах смятых…
Смотри: плывут косые тени,
Летят закаты,
И на стене два силуэта.
Когда-то милых,
В лучах холодного рассвета
Встают с могилы.
Пусть смерть нам суждена судьбою
За эти губы,
Что ж, Донна Анна, и такою
Тебя мы любим.
25 августа 1926
* * *
Желтеющие вянут кроны.
Всё чаще, всё пустее мгла… –
Какая буря электронов
Златую осень родила!
Миры летят в зрачке огромном,
Холодной пыльцей в вышине. ^ Пыльцой холодной…
Как холодно в отчизне тёмной,
Как страшно, как печально мне.
И ты нечаянно узнала,
Что смерть близка, что смысла нет
Любить за то, что потеряла
Не сердце, так последний свет.
6 сентября 1926
* * *
Человеческие мысли
Сухи, плоски и прямы.
Бредят чувства, бродят числа
В узких камерах тюрьмы.
Нет свободы, нет дыханья,
Скучен ровный мир идей…
– Если б не было страданья,
Было бы ещё скучней.
6 сен. 1926
__________________________
* Впервые опубликовано в сборнике: Игорь Юрков, «Стихотворения», 2003, «Амфора/Геликон Плюс», Санкт-Петербург.
Осень
Вот дышит осень у плеча.
Просторно.
Летит паутина.
Неможется, горит свеча.
– Я в самом деле болен, Нина,
Мне холодно с тобой вдвоём,
Гляди: летят сухие листья
Дорогой, облаком, столбом,
В покой безмолвный, в край лучистый.
В огромных северных хрусталях
Дугой уходит наше небо
Туда, за почерневший шлях,
Туда, где я ни разу не был.
О Нина, погадай иль спой
Ту песенку, что встарь певала,
Когда мы встретились с тобой,
Когда ты часом день считала.
Я вышел в сад, ещё вдали,
Толкаясь, тучи пролетали,
Ещё от неба до земли
Органы осени звучали,
На север через жёлты сад
Летел закат широким кругом,
Там на границе, говорят,
Уже столбами веет вьюга.
Чадит свеча, и я смотрю
На профиль, горестно склонённый,
На тень мгновенную твою,
На этот мир пустой и сонный.
Я думаю: ни тень, ни ты,
А чувства призрачные тени,
А нежные твои черты,
Как вздох ночной, как сновиденье.
Летят листы в наклон воздушный,
В миры иные, в жизнь чужую,
И свечку их полёт затушит,
И мы останемся впустую.
Тогда яснее на окне
Проступит золото вечернее,
И ты, склоняясь, скажешь мне:
«В какой стране, в какой губернии?» –
Здесь тоже красные рябины,
Печальный дух болот – звезда,
И в кувшинах из белой глины
Стоит студёная вода.
Летят листы, сквозь это пламя
Сквозь шорох различаем мы
Седую тучу над полями,
Ночную вестницу зимы.
7-8 сент. 1926
* * *
Сухая, вялая трава
Невнятно шелестит под вечер.
– Печальный день…
Да, ты права:
Никто, никто из нас не вечен.
Безмолвных образов поток
Несётся, тихо потухая.
Твой пыльный клетчатый платок
Крылом суконным упадает.
И ты не забытьё, не тень,
Ты память о мгновенной тени,
Ты мимо проходящий день,
Ты пережитое мученье.
11 сентября 1926
ВЕЧЕР
За трамваем в пустынный вечер
Будто вдвинулся чёрный дом.
Нет дыханья, и вот издалече
Встал твой профиль за узким окном.
Как чудовищно нагроможденье
Красных туч, кирпичей и звёзд,
Вечер – вечер, от тени до тени
Перекинут воздушный мост.
Мне дыхания скоро не хватит,
Я гляжу – ты киваешь мне,
И толпа на жестоком закате
Заслоняет тебя в окне.
Нет, не хватит ни сердца, ни света,
Будто там, на краю земли,
За трамваем упала планета,
Будто, сгорбившись, тени ушли.
11 сентября 1926
* * *
2-й вариант
В зелёной пустоте висит звезда,
Стоят деревья у обрыва.
О, человеческое «никогда» –
Как временно оно, как лживо.
Есть семена цветов, зародыши у звёзд,
Есть отраженье и сочувствие в Природе,
И на себе самом ты видишь вечный рост
К добру, к спокойствию, к свободе.
Средь досок у воды покой и тишина.
В купальне вечность отдыхает,
И наше «никогда» – мгновенная волна,
Что, раз возникнув, исчезает.
11-14 сент. 1926
^ СЕДЬМОЙ ДЕНЬ
Я иду дорожкой и вижу:
В знойный воздух вошли тополя
И, бросая короткие тени,
Бормочут сухие слова.
Сухо всё, пусто всё – не вздохнёшь,
Переломаны астры и тени,
Есть осенняя кроткая ложь –
День проходит как сновиденье.
В сенцах бочка пахнет водой,
Хочется спать, болит голова,
А выйдешь – высоко над тобой
Стоит сухая листва.
У школы жалят пчёлы,
Висит расписанье уроков,
Забудешься: быт – стирают бельё,
Льётся вода, стучат молотки,
Вот умирает пчела в паутине…
Как хочется спать, хочется пить,
хочется петь.
У церкви в длинной тени стоят корзины
С фруктами и хотят улететь.
Всё ненадёжно – готово к полёту
Вслед за сверчками, вслед за плотником,
и мне бы,
И мне бы полететь в сухие соты
Òблака, в золотое небо.
А в комнате она лежит, она больна:
Сверчок одно, часы одно, запах одно, –
Вечером спадёт жар, закроют окно,
И лихорадка зашелестит у окна.
А пока спи, спорь с пылью,
Спорь с одеялом, с подушкой,
Спорь с тем, что когда-то были
Лица, тени и души.
Вот она видит лавочку Лейзера,
Банки, полные пыли и фасоли,
Бородку Лейзера, сиянье вкруг головы,
– Он кашляет, он болен.
Рваный пиджак запачкан мукой,
Ему душно – пиджаку, ему тесно,
Он живёт сам по себе, совершенно пустой,
Рубит дрова и поёт песни.
О, если б хоть раз (больная простонала)
Если б хоть раз зайти в бакалею,
Купить картошки, восьмушку сала
И бутылку жёлтой олеи…
От мешков тень,
От ставень тень,
От всего тень, можно взять тень руками
И уронить её, но некогда, но лень
Заниматься такими пустяками.
Ну, ещё раз (она закрывает глаза):
Бородка, морщинки, его глаза,
Мешок влево, мешок прямо,
Гудят пчёлы и плачут дети,
И нет воздуха.
Тот самый
И здесь мешок в неживом свете.
Так думает больная. Я прохожу мимо
Дворика, мимо белых гардин,
Мимо школы, мимо ветра,
Как и всегда один.
Есть разнообразие в одиночестве, есть
Даже некоторый юмор в одиночестве,
есть и тоска,
Сколько раз я проходил здесь,
Любуясь на огороды и облака.
Сентябрь – золотая длинная тень,
Дорожка в сад.
(Мне жарко, мне грустно),
Да где же я, в какую лень
Забрёл, в какую пустошь?
Лень течёт прослойкой, дрожа у забора,
Подумать можно, что воздух
Колеблет ягодки рябин,
А вечером путает звёзды.
На улице, поросшей травой, ходит петух,
Кричит петух, падает небо,
Кричит петух, выкатывая глаз,
Торчит мальва и падает небо.
Вот улица уходит в потёмки
Сквозь осень, вот дымок, вот звук,
Вот часы в маленьком домике
Заводит паук.
– Ты счастлив, счастлив, счастлив! –
Так
стучат
часы, –
Ты чаще приходи,
Читай, считай, чувствуй, учись! –
Так
стучат
часы.
14-15 сент. 1926
СЕНТЯБРЬ
Соломка, соломинка, соль,
Осенняя ясность разлита в воздухе,
Просторно и холодно. –
Гамлет* играет роль,
Кричат петухи и клюют звёзды.
Но картонная скрипка, картонное тело,
Картонная жизнь – мученье.
Летит пух – улетел, улетело
Эхо, улетело за тенью –
Дальше, дальше за тополями,
За облаками на край земли.
Слышишь: высоко над нами
Звон – летят журавли.
Очертанье твоё осталось.
Оглянись: вдаль, вдаль
Уходят дороги… Какая усталость,
Какая печаль… –
Так пела труба.
17 сент. 1926
____________
* Герой одноимённой трагедии Шекспира, весьма популярной в России, игравшейся практически всеми провинциальными театральными труппами.
Провинция
Вот и осень: сухой ветерок
Выметает сор у дверей,
Лишь хвостатая туча плывёт на восток,
И просторно, и холодно ей.
Точно рыба раззявила рот,
Пусто солнце заходит, пусто
Столбик пыли у белых ворот
Вьётся, падает, приходит в чувство.
Прядь волос упадает, распустилась причёска,
Скучно –
осень дышит за плечом.
Скучно, друг мой, так скучно в твой дом
Входит закат пустой и плоский.
Между рук, в потёмки уходит дорога
Сквозь осень, сквозь липы, вдаль…
Позабудь обо мне, ради Бога,
Не звучи – рояль.
Представляются люди с глухими глазами,
Что в гостиной сидят и кашляют,
И сухие листья над ними, над нами,
Летят, – звенят чашки,
Вот хозяйка проходит сквозь стены,
Сквозь гостиную в сад,
Раздвигают стены, как в сцене,
Персонажи шёпотом говорят.
В соседнем доме чадит свеча,
Чудит хозяин в двойном свете,
Ему очень холодно, у его плеча
Висят тени как плети.
Затуши свечу – ты простужен,
Суконный язык ворочается едва,
Всё падает – ничего не нужно –
Затуши навсегда.
Хворостина хрустит под ногой,
Падает, крутясь, листок,
Вот и осень – летят над тобой
Журавли, веет ветерок.
22 сентября 1926
ФАНТАЗИИ
Трамвай спешит в депо.
Закат
Неописуем и огромен.
Сухим столбом листы летят,
И свечи зажигают в доме.
Немного болен я. О чём
Забочусь ныне, что считаю
Своим стихом, своим трудом?
Какие тени забываю?
Их много здесь вокруг меня,
Как бабочки вокруг огня
Они толпятся предо мною,
Мне страшно образов пустых,
Их передать не может стих,
И сердце их зовёт судьбою.
Потёмки осени, пути
Обнажены, пусты и гулки.
Их много. Сможешь ли найти
Во сне такие переулки,
Чтоб от рябин сухая тень
Ложилась на забор дощатый,
Чтоб проходил прозрачный день
В желтке огромного заката,
Чтоб музыка издалека
Мучением тебе звучала,
Чтоб ты жила, чтоб здесь дышала
Сухая осень у виска.
Но мимо облачной гряды,
Тех глыб прозрачных и косматых
В простор, в печальные следы,
Крутясь, уже летят закаты.
Какой простор! – Останови
Свой стих, всё, что тебя тревожит.
– Такой чудовищной любви
Ничто остановить не может.
22 сентября 1926
ОСЕНЬ
Сгорает всё, – вот красные листы
Крутясь, спадают, – вот ты
Шурша листами, ко мне подходишь,
Вот лопухи на огороде,
Лопух – зовётся чепухой,
Он сух, он пылен, он тягуч,
Шершавый, он в стране родной
Глядит на ворох сухих туч,
Они клубятся – вот одна
Висит беспомощно и прямо,
Ей скучно, за ней видна
Огромная пустая яма,
В той яме светятся листы,
Как жёлтый пламень, дом картонный
Стоит, там в обморок, в кусты,
Всплеснув руками, летит влюблённый,
Он деревянный, с звонким стуком
Вдруг падает. –
Какая скука!
Кому он нужен? Для чего
Я нынче выдумал его?
Так вот: висит косая туча,
Летят листы, торчит бурьян,
Хозяин злой – на всякий случай,
Быть может, оттого, что пьян.
Чадит свеча, стоит бутылка,
Девица с голыми ногами
Прилежно борется с вилкой
И с солёными огурцами,
В разрезе лёгких рукавов
Видна спина и грудь тугая,
Им скучно – водка, обжигая,
Уж не волнует чудаков.
Напившись, лягут на кровать
Друг друга тискать и щипать,
Он с отвращеньем будет помнить
Буфет, сырой открытый вечер,
Свою растрёпанную комнату
И женщины круглые плечи.
Ей вспомнится бараний взгляд,
И лопухи, что там торчат,
И потолок, и тошноту,
И высоту, и пустоту.
22 сентября 1926
* * *
Над толпой висит циферблат,
Боже мой, как это глупо,
Бредёт понуро солдат,
Боже мой, как это глупо.
Висит афиша, дождит,
Мёрзнет бродячая труппа…
Режиссёр, режиссёр, подождите, –
Всё это очень глупо.
23 сентября 1926
* * *
Скучно в этом мире,
Где дважды два – четыре.
Ещё скучней, пожалуй,
Что есть любовь и жалость.
23 сент. 1926
* * *
Пересеклось дыханье,
Лишь сухо шелестит
Осенний ветр в бурьяне,
Да облако летит.
Ни отклика, ни звука
В пустыне мировой,
Плывёт сухая скука –
Ничтожество, покой.
23 сентября 1926
УСПЕНИЕ
Есть образ:
Вот старуха держит в пальцах хризантемы,
Вот уходит дорога вдаль.
Да, мой друг, конечно – тленны все мы,
Но и тленья в эту осень жаль.
Погляди:
на выметенной улочке
Сух и прост закат.
За домами, за соседней булочной
Далеко колокола звонят.
Образ:
не горбунья, а тени,
Тень имеет вес и запах,
Она тяготит руки, она мученье –
Старуха-тень.
Старуха-тень шагает в детскую, в потёмки,
И, сгорбившись, сочиняет повесть,
Скрипит перо в покинутом домике,
Шуршат листы голосом совести –
Забудь обо всём,
забудь,
забудь.
Висит пальто в передней,
Сухие астры царапают грудь,
Из церкви вернулись соседи,
Всё омертвело, зажжена свеча,
Вдавлен воздух в окно пустое,
Огромная осень дышит у плеча,
И сердце ждёт покоя.
Ты задумалась: быт… закат…
В праздник пахнет цветами,
Идут в кино пиджаки и острят
И занимаются пустяками.
Покой, покой,
золотая тень
Наполнила комнату пылью,
Как в детской сказке: проснуться лень,
А проснёшься – не сказка, а быль.
27 сент. 1926
____________
* Успение – один из основных христианских православных праздников, отмечается 15 (28 по новому стилю) августа как день памяти Богородицы, завершения её земного пути.
В СТЕПИ
Веет горечью и сушью,
Хворостинка шелестит,
Точно листья кружат души
Жёлтым столбиком в степи.
За курганами курганы
Дале, дале в синий зной,
Ястреб ровными кругами
Плавно кружит над избой.
В тихий вечер выдь к кринице,
Там за краем, там вдали
Скачет конный, пыль клубится,
Журавли и ковыли…
25 сентября 1926
ШОПЕН
В узких, закрученных ботинках
Проходят уродцы в жёлтый сад,
Где звенят паутинки
И тупые мальвы торчат.
Упираясь острым подбородком
О плечо соседа, глядит он вдаль:
Там проходит вечер короткий,
Там поёт рояль.
Шевеля спутанные пряди,
Веет ветер чувств и идей,
Залетая в нотные тетради
Вереницей журавлей.
^ 30 сентября 1926 (с похмелья)
МУЗЫКА
1.
Есть сказка, как жёлудь превратился в звук
Жёлтый, сухой – как воспоминанье об осени.
Он здесь, он поёт между твоих рук,
Задыхаясь – пощады просит.
Завечерело – ты выходишь в сад,
А звук с тобой как дыханье, как вечер,
Он – твоё платье, он – красный закат,
Который ложится на голые плечи.
И ты потрясена, звук растёт, гремит,
Летят листы, воздух рушится,
Ты выходишь из сада – горизонт открыт,
И печальное небо плавает в лужице.
Направо уходит дорога сквозь жёлтый кустарник,
Звук замирает,
падает жёлудь,
вечереет.
Глупое сердце всё благодарней
Любит тебя, как умеет.
Пора, пора, ты устала, зажги свечу,
Молчит рояль, открыты ноты,
Косая, холодная тень скользит по плечу,
Бросается в окна, готова к отлёту.
Там, за спиной безмолвная комната
Кренится, плывёт.
Холодком веет от клавиш,
Комната вспыхивает, потом не та –
Другая комната в чёрной оправе.
Прыгают ноты в жёлтом пламени,
Путаются, громыхают, как жестяные обрезки.
Где же музыка? – Сыплются камни
Звук за звуком – красным и резким.
Не слушаются пальцы, слипаются глаза,
Жёлудь падает с треском на пол.
Вот и сказка твоя дочитана до конца,
Остался сухой цветок, жёлудь да запах.
4 окт. 1926
2.
От луны плывут пузыри, полные дымом.
Холодно нынче и пусто кругом.
Сыграй мне на счастье, моя любимая,
О том, что осень, и мы вдвоём.
Веет ветер, как в сказке, ветер листьев и света,
В жёлтой сумятице – профиль твой.
Над бормочущим садом летит ракета.
– Он душит и сыплется – свет голубой.
Есть звук как понятие о чувстве, как холодок,
Как летящий лист на твоё плечо.
Ты молчишь, ты кутаешься в платок,
Обернись: никого, ничего,
Лишь бормочет сад и летят листы,
И лопаются пузыри, полные дыма… –
Знаешь, Нина, и я, и ты
Так же пройдём бесследно мимо.
Сыграй мне на счастье о жёлтой луне,
О белом облаке, о гремящей тревоге,
Сыграй о том, что холодно мне,
Сыграй о светлой лунной дороге:
Там по дороге уходит жизнь твоя,
Уходит моя жизнь – просто и грубо… –
Когда-то в детстве плакал я,
Обиженный, что меня не любят.
А ныне… –
Погляди за окно:
Широко веет ветер, лирник поёт,
И так жалобно, так смешно
Кривится твой красный рот.
Сыграй мне на счастье о жёлтых нотах,
О белом платье своём сыграй мне,
О светлой осени и щедрой работе,
О дальней журавлиной стае.
Ты видишь: вот карты лежат полукругом.
Послушай их шёпот, их сухой язык,
Они говорят: не верьте друг другу! –
Лист желтеет, чернеет, как туз пик.
Да, всё проходит и всё неизменно.
Что в том, если проходит жизнь,
Что тебе в том, если жизнь нетленна! –
Тут довольно маленькой лжи.
6 окт. 1926
____________
* Смотрите у А. С. Пушкина в стихотворении «Зимняя дорога» (1826):
…^ Завтра, Нина,
Завтра к милой возвратясь,
Я забудусь у камина…
ВАРИАЦИИ
а б в г
о-са – у-сы
Азбука
Как будто воздух болен оспой –
Так много ос.
Плывёт
Спокойная голубизна. О, Господи!
Как гулко по утрам
На прогулке.
Глядишь на высохшее тельце,
В пустую, сухую оболочку, полную воздуха,
За подоконником.
Мой друг, всё засыхает в нашем мире,
Всё безвозвратно – погляди:
Осенняя, студёная вода плывёт,
Плывут пустые тельца ос.
Поговорим о колодце, –
По говору мы узнаём монахов:
Крестясь и подбирая волосы,
Они мечтают о ремесле,
Чтобы из воздуха строгать образы,
Которым учит жизнь.
Поговорим о жизни:
Черепок кувшина ценней
Черепа, который
Ещё смеётся, ещё живёт,
Имеет прекрасное лицо
И называется лицом любимой.
Черепок кувшина – кувшинка
Нам вспоминается по ассоциации,
Глубокий вздох воды
Купальщика, чьё тело
Как ствол,
Как выстрел в лесу.
Прости за грубое сравнение.
Чем грубей сравнение, тем понятней.
Я мог бы не говорить о ружье,
Я мог бы (как тот июльский охотник)
Засунуть ружьё в рожь и безобидно
Засыпать свой хлеб васильками.
Копейка,
Василёк, хлеб,
Июльский ветер –
Всё, чем мы живём,
Но сами живут по-другому.
Засыпать васильками, засыпать…
Черепок, черенок ножа,
Кувшин, кувшинка, –
Разные понятия с одним значеньем.
– Это ноты,
Нити, связывающие нас с жизнью.
Черепок – он череп,
Иначе – череп он,
Как обозначение хлеба.
Когда мы говорим «ка»,
Мы открываем рот:
Хлеб – череп,
Хлеб – польза.
Не смешивай с гильзой,
Сухой и ветреной.
Ветреная гильза, ветреная мельница,
Но ты,
Но ветреная женщина –
Синоним пошлости.
Поистине, я мудр,
Мудрость – седые кудри,
Кудри бывают у деда,
Кудрь в области бессмыслицы,
Лишь постоянная бессмысленность в сказке.
Мысль – нечто невесомое, однако
Она реальней фунта.
Мысль я изображу голубым шаром,
Летящим в облака.
Какие у тебя плохие мысли!
Почему-то мысль – создание мозга -
Мне напоминает масло.
Наверное, потому, что мозг
Похож на масло.
Мы заболтались. Под ногами
Булькает вода.
Беру бутылку – глоток воды
В противовес воде.
Первый человек, глядя на воду,
Сказал: «вот да!» –
Он сделал ошибку: «да»
Утверждает, – вода есть отрицанье.
Зеркало есть отрицанье формы,
Гибель от воды – как в азбуке:
А, Бе, Ве, Ге.
Я вспоминаю твоё «да»,
Оно как будто утверждало
Реальный факт любви,
А если б ты сказала – «вот»
(«Вот» есть «возьми»),
Я б, сопоставив «вот» – «да»,
Не поверил.
Ты гениальна –
Потому что я гениален.
15 окт. 1926
ОКТЯБРЬ
«Октябрь уж наступил».
^ А. С. Пушкин
Как голубые шары разлетаются мысли.
Входишь в комнату: пусто в ней и светло.
Оглянись: паутины как плети повисли,
Слушай: с шумом ломится воздух в стекло.
Есть такие минуты затишья – огромный
Поднят ветер мокрой простынёй,
На узкой улочке – просторной и тёмной –
Каждый двор полон пылью золотой.
– Мария, какой прекрасный вечер!
Морозит, пожаром объяты листы,
Красным столбиком они падают на твои плечи,
Тебе страшно и холодно,
спешишь к любовнику ты.
– Погоди немного, ложь это,
Ложь, Мария – посмотри, морозит в затишье,
Не ходи никуда, всё прожито,
Сердце колотится тише и тише…
Тише…
Горизонт со всех сторон –
Аж захватывает дух, так воздуха много.
Кажется – огромным колесом катится небосклон,
Прямо на тебя обрушиваясь дорогами.
Здесь, за сараем – широта, бормочут клёны,
Отряхивая золотые кружки наземь.
Холодное небо чуть-чуть зелёное,
Торжественно – как в праздник.
От сарая веет теплом, жуют коровы,
Звонко в ведро падает молоко,
Переступают лошади, стучат подковами
И дышат глубоко.
Точно воск в пальцах тает воздух,
В душе тает образ, когда-то любимый.
Уж слишком холодно, и слишком поздно,
И всё, что было – невозвратимо.
В домах, засыпанных листьями,
зажигают огоньки,
Огоньки горят сквозь ветки, сквозь вечер.
Скрипят половицы, собираются игроки,
Ставят на стол высокие свечи.
В тусклом жёлтом пламени путаются масти,
Путаются лица, путаются слова.
Играй, мой друг, на её лёгкое счастье,
Да только подумай немного сперва.
В столовой лесничего стоят графины,
В тарелках – грибки, в рюмках – свет,
Самогон пахнет хлебом,
из гостиной
Играет рояль, которого вовсе нет.
Вот, Мария, тот домик: карты, анекдоты,
Шелест юбки, тени на стене,
Да в морозных окнах – быть может, в сотый,
В тысячный раз – сад при луне.
Прильнув к стеклу,
ты чувствуешь за спиной его глаза,
Отблеск свечей, шёпот партнёров,
И внезапно ты думаешь: как же назад,
Куда же назад – от поцелуев и споров?
К двенадцати перчит во рту,
тошнит от самогона,
Всё просто, даже бородка врача –
Её поклонника, даже бессонница,
Даже диван и над ним свеча.
Чужие руки путаются в платье,
Рвут её юбки, ей всё равно,
Чьи это руки так грубо, так кстати
Её трогают, кто смотрит в окно…
Потом, шатаясь, она выходит на крылечко.
Сад в луне, далеко кричат петухи.
Летит листок на крылечко –
Как в сказке… Голова болит от чепухи…
Мария, и впрямь мороз – расходятся гости,
Гремя каблуками в пару, в дыму.
В доме звенит посуда – хозяин от злости
Там поднимает кутерьму.
21 окт. 1926
_____________
* Из стихотворения А. С. Пушкина «Осень (Отрывок)» (1833).
ИНФЛЮЭНЦА
Там топят печи – кончен ненастный день.
Сыграем в преферанс, мой друг, карты
Шепчут что-то, короткая тень
Сбегает от стульев. Сыграем, мой друг, в карты.
Подумай: лёгкий валет пик,
Пугаясь ветра, идёт по столовой,
Детям на смех высунув язык,
Шурша, проходит сквозь стены, и снова
Он здесь шелестит нудно и скучно…
– Мне нездоровится, мой друг, мне нехорошо…
Пусть лампа чадит, да кто её потушит?
Пусть топят печи – ненастный день прошёл.
Курить? – и сразу вспоминается курилка,
Тот самый курилка, что заболел,
Тот курилка, который с опилками
Был брошен в печь и там не сгорел.
Жив, жив курилка. Зажигаю спичку.
Девятый час однако, и нет гостей,
Нет слов, нет знакомых лиц и привычек,
Старых карт, старых ролей.
Прислушиваюсь: нудно капают капли,
Шкаф отодвинут немного вбок,
Закрыть бы рукомойник, от красного крана
Рябит.
Пойди, посмотри, дружок,
Кто там стучит.
22 сентября 1926
НОЯБРЬ
Падает снежок: светло и бело.
Останься в гостях, мой друг, немного,
Здесь мокрые хлопья стучат в стекло,
А за окном чернеет дорога.
В гостях, при свечах, затопили печи,
Хозяйка сидит на диване и молчит,
Шумит непогода, наплывают свечи
И нудно поют дрова в печи.
Романтика – значит гитары и пряники,
И низкий голос за плечом моим,
Недопитый чай стынет в стакане,
Недоконченная жизнь уплывает как дым.
Безалаберно холостяку в спальне,
Он читает Маркса, курит и злится:
– Какой-то старик, бородатый и нахальный,
Написал чушь, да изволь учиться. –
Так он думает, протирая пенсне,
А услышав гитару, увидев мокрые снежинки,
Затихнув, думает: – Ранний снег
Как в детстве на раскрашенной картинке… –
И снова читает Маркса. –
Басы гудят
Как шмели, трещат свечи,
Хозяйка и гость сидят и молчат,
Теперь говорить совершенно не о чем.
– Какие тонкие руки у тебя, Наташа,
Что ж, спой мне про шарабанчик
да про Колчака,
Да пожалуйста, дорогая, сегодня не кашляй,
Не кутайся в платок, тепло без платка.
Тепло – в сухом воздухе плавает дымок,
Ворочает кочергой кто-то в передней…
Про казарму спой, да про Колчака,
Да про кабак соседний. –
Снова гудит гитара. Стол и стаканы
Вытеснили воздух из комнаты. Стынет чай,
– Эх, шарабан мой, да шарабан,
А ты, мальчишка, да не скучай!
Засинели стёкла,
сыплет снег,
бело и тепло,
В передней кашляют, и стучат калоши,
Соседний фонарь мигает сквозь стекло,
Качается – к нему привязана лошадь.
На сегодня довольно. Пройдёмся, что ли,
Надень свою шубку беличью и улыбнись.
На крыльце сугробы, ветер на воле
Срывает с вяза последний лист.
Как в сказке: лежат сугробы, капает с крыши,
Чернеют наши следы за высоким крыльцом… –
Наташа, как весело здесь в затишье,
Как весело грустить и жить вдвоём.
28 окт. 1926
_____________
* Карл Маркс (1818–1883) – немецкий философ и экономист, создатель широко распространившихся в мире теорий научного коммунизма и диалектического и исторического материализма.
МАТЕРИАЛЫ
Дотронься рукой до низкого неба –
Сквозь голый орешник плывёт пустота.
Тепло и покойно.
«Краюха хлеба
Да крынка молока».
Ни листка, ни ласточки, ни лета.
Летят облака на север… Вдали, вдали
Огромное небо висит, разогрето,
Почти оторвавшись от серой земли.
Как скучно, мой друг, от нудного пенья
Комара, от пузырей на луже.
От земных снов одно есть спасенье –
Знать, что бывает и хуже.
Мне вспомнилась сказка: монах какой-то
Из воздуха лепил фигурки святых,
В комнате было темно, рябиновая настойка
Желтела на окне среди бутылей пустых,
В чёрный чердак сверху летели
Серые хлопья: не то облака, не то птицы,
Как будто сквозь сон еле-еле
Звенели вёдра у соседней криницы.
Богомаз рисовал Ленина старым письмом
Для местного клуба, крестясь и кряхтя,
Рябина синела за чёрным окном,
И в люльке кричало дитя.
Потом богомаз пил самогон,
Мотал головой и спорил до хрипоты,
Потом его тошнило, потом он
Рисовал бабочек и цветы.
Одна из бабочек походила на богомаза,
Только с крыльями.
Мухи слабели,
Слабела осень. – Такого ни разу
Никто не видел…
1 ноября 1926
____________
* Сравните: стихотворение В. Хлебникова:
«Мне мало надо!
Краюшку хлеба
И каплю молока…» (1912–1922)
^ НЕОБЫКНОВЕННЫЙ ВЕЧЕР
Ветер несёт потоки идей,
Потоки образов в твоё открытое окно.
Ты глядишь.
Холодный вечер среди чёрных ветвей
Висит как мокрое полотно.
Удивительный человек:
есть любовь, есть аппетит,
Но вот такого вечера никогда не было,
Такого холода, когда звезда висит
В оседающем на крыши небе.
Просторно, как звук трубы,
Отдалённый и повторяемый домами,
Отдалённый звук, последний – может быть –
Перекликается за холмами.
А если выйдешь на улицу: и легко, и страшно, –
Пролетают облака, столбики сора,
Пролетает сегодняшний, пролетает вчерашний
Листьев и образов ворох.
Вот погляди: по улочке идёт старик,
Вот он закрутился, растаял, точно не был, –
Осталось пустое пальто да воротник
Махать рукавами на красном небе.
Что делается осенью в твоём городке?
Шелуха от семечек говорит голосом торговок,
Чужая рука лежит в твоей руке
Как память друга или родного…
Совсем стемнело.
– Лампу, что ли зажечь?
Написать стихотворение, что ли?
Или, касаясь её покатых плеч,
Дрожать от холода и от боли?
– Всё это ни к чему. – Пожалуйста, прости,
Плечи не увидишь, стиха не напишешь,
А от лампы – духота, и как её перенести? –
Уж лучше звезда на соседней крыше.
А всё-таки – ветер занёс идею,
Даже не идею, а звук – тонкий и сухой,
Этот звук путает, путается, бледнеет,
Сыплет песком над твоей головой.
– Прости, пожалуйста.
Где комната? Где свечи?
Где лампа? Где любовь твоя?
– Спи. –
Тихо запевают печи,
В соседних комнатах мышья толчея.
3 ноября 1926
* * *
Я слепну. Меня охватывает холод,
Образы потоком безмолвным, без тела
В осеннем реют воздухе. Пестреют
Лохмотья деревьев. Ломаные тени
Ложатся косо.
Не говори мне шёпотом. Погромче,
Погромче, мой друг,
Говори.
Твой острый подбородок нам указывает
На причудливость мысли,
низкий лоб – на жадность,
Подмигивая, ты громко хохочешь…
Под вечер грязными руками
Ты берёшь рюмку водки,
Оскалив гниющие зубы.
5 ноября 1926
* * *
Твой профиль памятен мне:
Как тень, он мягок, и остался в памяти, как тень.
Однажды ты странно посмотрела на меня,
Выражение лица напоминало женщину,
застигнутую у клозета
– Прости, я больше тебя не увижу.
5 ноября 1926
ВЫДУМКА
На маленьком дворике стоит рябина,
Круглое небо над ней плывёт, –
После обеда забудем, Нина,
О том, что ветер веет у ворот,
Он гонит по улице сор и ссоры
Из чужих дверей, рвёт твоё пальто,
Здесь под вечер проходят, горбясь, воры,
Чтоб не заметил их никто,
Наставив воротники, подхватив скрипки
Для правдоподобности, будто скрипачи,
Они идут мимо нашей калитки
Как тени, как шёпот в ночи.
Быть сегодня снегу: захолодало,
А ночью в теплоте закапает с крыши,
Потекут звёзды на серый, талый
Снег, на дворик, на затишье.
Лопнет струна в комнате, и ещё смутней
Там, дальше, зашелестит страница:
– Бело,
косой сугроб у дверей
Взаправду или снится?..
Ты учишься, Нина.
Сквозь закрытую дверь
Сбегает свет от лампы на половик.
Ответ в задаче, должно быть, не верен,
Ты бросаешь задачник и открываешь дневник,
Крупным почерком в черновой тетрадке
Ты пишешь о снеге, о себе и обо мне,
А за спиною комната лежит в беспорядке,
Шевелится платье твоё как во сне.
Нет, не я выдумал этот снег, эти плечи,
Комнату, где живёт каждый предмет,
Где дышать от выдумки совершенно нечем,
Где, быть может, и впрямь – я великий поэт.
11 ноября 1926
НАТАША
Быть сегодня снегу – захолодало,
А ночью в теплоте закапает с крыши,
Потекут звёзды на серый, талый
Снег, на дворик, на затишье.
Лопнет струна в комнате, и ещё смутней
Там дальше зашелестит страница:
– Бело…
– Косой сугроб у дверей
Взаправду или снится?
У тёплого овина падает снег,
Чернеют застрехи в сером небе,
За голой рябиной будто во сне
Тянет тёплым хлебом.
Выдь, Наташа, – село спит,
Ни огня, ни тени, ни вздоха,
Школа занесена, лампа не горит,
А учитель кашляет – ему плохо.
Ему не спится: от учеников, от уроков,
И правду сказать, от водки болит грудь.
Выдь, Наташа, в снегу бежит дорога,
А там сквозь облако Млечный Путь.
Уже разъяснилось, и капает с крыши,
Почти светло вокруг, почти тепло,
Как будто из печи ветер дышит
Тёплым паром на чёрное стекло.
А ты в комнате не спишь, и не читаешь,
Лопнула струна, и ещё смутней
Засинели окна, и в сенях ночная
Возня, или жизнь скребётся у дверей.
Скучно?
Нет, даже не скучно,
Просто, в двадцать лет нельзя же так:
Всё время открытки, тетрадки, подушки,
Да дешёвый, плохой табак.
Смешно?
Ты со скуки ешь хлеб с маслом,
Болит голова, на кухне потух ночник,
Да и лампа тухнет… Вот и погасла…
Царапает и давит воротник.
Ты плачешь, какая глупая…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
12 ноября 1926
______________________________
* Многоточия в конце стихотворения – авторские.
^ ЮМОР ПОД ВОСКРЕСЕНЬЕ
Здесь совсем по-иному – за чёрной веткой
Пусто небо, как круглый глаз
Над бульваром оно, над опереткой
Катится вниз за голый вяз.
Здесь над афишей такое безмолвие,
Такая пустота! –
кричи –
пустота,
Кричи –
не отзовётся,
словно
Улица водою налита.
И вот в этой воде бредёшь по колена,
Наклоняясь, её хватаешь рукой,
Зовётся она закатом и неизменно
Каждый вечер плывёт над тобой.
Плывёт закат, деревья, будки,
Мимо тебя, и шагаешь ты
Неуклюжий, на руках у тебя малютка,
Всякие бабочки и цветы.
Малютка хитро подмигивает, шевелится,
Цепляется за твоё пальто,
И вдруг ты решаешь, что это снится,
Что закат и город – совсем не то.
Бабочки и цветы из бумаги пахнут
Слабым запахом клея и чернил,
Они осыпаются на пиджак, на рубаху,
Они лишают последних сил.
И в высоких окнах чудачество тоже:
Какие-то лица ждут луны,
Какие-то типы строят рожи,
В какую-то рожу влюблены.
Во всём недоуменье, и вечная глупость
Долбит уроки в каждой квартире,
И в каждой квартире висят юбки,
Твердя, что пятью пять – четыре.
Пять листиков падает с вяза,
Ещё пять с неба, а всего четыре
Листика, – такого ни разу
Не было в этом мире.
Малютка широко смеётся, и, торжествуя
Победу над врагом, вещает взгляд злодейский,
Его лошадка, снег почуя,*
Летит в клуб красноармейский.
Да, товарищи, довольно скучно
В глупом мире, который тем страшен,
Что есть женщины, есть подушки
И разогретый обед вчерашний.
Ты приносишь малютку к жене, жена встречает
Тебя в передней, – пахнет угаром,
Какая-то душка сидит за чаем
Не даром, товарищи, не даром.
16 ноября 1926
____________________________
* Прямая цитата из «Евгения Онегина» А. Пушкина (глава 5, II).
* * *
Пятно луны за чёрными ветвями.
– Последний лист сгорел, последний свет потух.
Просторно и легко,
вдали за облаками
Далёко на поле кричит петух.
Есть камень, есть понятие о пространстве,
Когда захватит дух от тёмной широты,
От сырости, от падающего неба,
Быть может, оттого, что далека и ты.
Кричу –
слова пусты,
зову –
а знаю: поздно,
За высохший бурьян закатится звезда,
Сгорает лист в руках, течёт холодный воздух,
Как будто движется стоячая вода.
23 ноября 1926
ХРАМ
Соседки беседуют о длинном обеде,
О всяких обидах, о бедных, о том,
Что ошеломляющий воздух ломится в переднюю
Прямо с улицы и пахнет снежком.
Однако снега нет, высокие рябины
Беспомощно висят между облаков.
День короток, вечер длинен
Для карт, бутылок и стариков.
Невесело им.
Железнодорожники
Режутся в «железку» и водку пьют.
Накурено так, что жёлтые рожи
Колеблются, вот-вот разольются и утекут.
Молодёжь над пряниками играет в фанты,
Выходит за надобностью в сад.
Словом, пир горой: кричат пьяные
Или, рассевшись в углу, молчат.
Если выйдешь в сад – темно и сыро,
На чёрные деревья падает туман,
Глухо вдали, на границе мира
Играет гармошка, гудит барабан.
За прудом, за церковью справляют сватанье,
В тесном кружке топочут сапогами.
Там мутная луна за клёнами горбатыми,
Там мутное пятно летит над домами.
Если выйдешь в сад, увидишь: огоньки
Еле-еле светят сквозь голые ветви,
Поют дружки от горькой тоски,
Оттого, что одни на белом свете.
И думается тебе: это песнь, бормотанье барабана –
Волны тленья, там умирает быт.
И ты стоишь одна, и глухо, из тумана,
Далёко чей-то голос плачет навзрыд.
26 ноября 1926
_______________________
* Храм – православный праздник в честь какого-либо персонажа или события, которым посвящены собор либо другое культовое сооружение в данной местности («Спас», «Троица», «Святой Николай», «Пречистая» и т.п.); обычно широко отмечаются в сёлах украинского Полесья.
ОТРЫВОК
…Спят гости по-разному: кто оскалив зубы,
Как будто смеётся, кто – зарывшись в одеяло –
Не дышит, кто плачет от жало-
сти-
снув зубы, кто кашляет.
Стоят стаканы с чаем, огромные окурки
Лежат, вытеснив всю мебель, окурок
Громаден.
Заезжий в бурке
Спит Бога ради.
Страшен спящий мир, ещё страшней
Смутный лепет, кашель – им невмочь,
Будто кто-то виноват, будто гостей
Держат из милости ещё одну ночь.
Есть в названии «бессонница» сухой язык,
Понятный холостякам и хозяевам гостиниц,
Понятный человеку, поднявшему воротник,
Который сидит и курит в гостиной.
Кажется, будто тянутся руки усталых людей,
Хватая деньги, твоё здоровье и твою душу.
Всё человечество похоже на гостей,
Обиженных в комнате душной.
^ Ты – их ответчик, их язык,
ты сидишь в «Нарпите»
Полуголодный и сочиняешь стих… –
Таким их заступник, наверное, снится:
Он дорог им за то, что похож на них.
1 декабря 1926
__________________________
* Впервые опубликовано в сборнике: Игорь Юрков, «Стихотворения», 2003, «Амфора/Геликон Плюс», Санкт-Петербург.
* Выделенные курсивом строки зачёркнуты автором в рукописи (но цитируются Дмитрием Быковым в его статье о Юркове «Свет за дверью» в журнале «Огонёк», 2001, февраль 26).
СТИХОТВОРЕНИЕ
Ты устал. –
В чайнике пузатом
Почти уж нет воды, почти
Увяли красные цветы.
Морозит на дворе, закатом
Полна пустая улица.
– Пей чай, садись на стульце,
Столица дышит тяжело,
Синеет на морозе стекло.
Напротив конская голова,
Оскалив зубы, чай цедит,
Моргает весело, или едва-едва
С тобой об умном говорит:
О ценах, об очередях,
О морозном запахе навоза.
Ты слушаешь, – вянет роза
На блюдечке, вянут розы на чайниках.
Вот слобода, где вянут розы,
Где вместе с запахом бензина
Есть запах чая и церквей,
Где облака летят в гостиницу,
Где всё ещё не спится ей,
Она, закутавшись в платок,
Глядит на улочку пустую:
Обширный вечер так высок,
Метёт, лесной ветер дует.
19 декабря 1926
ПОЛУСТАНОК
За ёлками, да под низким небом
Проходят на север поезда.
Столбовая дорога от нас налево,
Направо – курятник в снегу и звезда.
Здесь зимуют цыгане, здесь конокрады,
Снимая башлыки, садятся за стол,
И слышно: идёт скорый мимо сада,
Так, что звенят стёкла и дрожит пол.
На миг фонари в летящих снежинках,
Два-три окна и жёлтый пар,
Да красный фонарик на самом последнем,
И снова снег, и деревянный тротуар,
Вот и всё.
– А много вздору,
Иногда чаёк, иногда поём,
Иногда так себе – меж разговору –
Кого-нибудь ножичком полоснём.
22 дек. 1926
НАЛЁТ
В уездном снегу стоят фонари,
Улица идёт мимо заборов,
На белый снег да на пустыри
Выходят, горбясь, воры.
Пузатый приказчик гремит болтами,
Жена ему светит, снег идёт.
Никуда не денешься здесь ночами,
Гуляет шпана у ворот.
Один говорит:
«Полоснуть – что за невидаль,
Войдёт до черенка,
Да только те глаза увидел я, –
Товарищи – тоска».
Хватает за душу тоска,
Стоит мильтон у кабака…
(22 декабря 1926?)
_________________________
* На этом тетрадь обрывается – последние листы её не сохранились. Утрачены последние семь строк (автором слева от стихотворения проставлены цифры – 22; так Юрков почти всегда отмечает количество написанных им строк каждого стихотворения). Дата под стихотворением поставлена ориентировочно (тематически оно близко к предыдущему, вполне возможно, что написаны они в один день).
1927 год
________________________________________________________
Стихотворения, созданные Игорем Юрковым в 1927 году, сохранились в двух дошедших до нас тетрадях: в четвёртой (авторская тетрадь 19; со 2 января по 31 августа 1927) и пятой (последней, авторская тетрадь 20; с 8 сентября и до конца года).
Последняя, пятая сохранившаяся тетрадь включает стихотворения 1927(сентябрь–декабрь), 1928 года (январь–октябрь) и 1929 года (январь–март) – последние стихотворения поэта… На титульном листе авторская надпись:
^ Игорь Юрков
СТИХОТВОРЕНИЯ
Тетрадь 20
Начата 8 IX 27 Кончена
Все стихотворения в этой тетради пронумерованы, причём, первое – «Розы» – имеет порядковый номер 1953.
1927 год – год десятилетия Октябрьской революции и девяностолетия гибели Александра Пушкина. К обеим датам шла общесоюзная громко-активная общественная подготовка, и обе они отмечались на грани помпезности (правда, политический «юбилей» был «омрачён» прямым расколом в политическом руководстве страны). Игорь Юрков, невольно подхваченный общим возбуждением, возвращается памятью к собственным переживаниям, наблюдениям, выводам, связанным и с гражданской войной, и с судьбой Пушкина, и отливает свои мысли, чувства, настроения в стихах, абсолютно далёких от захлестнувшего отечественную литературу бодрого официоза.
Пушкин привлекает внимание Юркова не только своим творчеством, которое юный поэт постигал с каждым годом всё глубже и глубже, но и своей личностью, своей чисто человеческой судьбою, в которой Юрков находил и многое сходное с собственной судьбой. И увиденный им по-своему, Пушкин в стихах Юркова – «Всё о старом», «Татьяна, потуши свечу…», «Театральный разъезд», «Так лицо твоё измято», – приходит к читателю волнующе живой, естественный, непривычно очищенный от «глянца казённой классичности»…
И совершенно непохожи на заполнившие газетные полосы и книжные полки поэтические опусы советских поэтов стихи Игоря Юркова о гражданской войне, о её участниках, о её итогах. «Арабески-2», «Эмигрант», «В плену», «Краковяк», «Быль», «Так вот она, заря…», «Снежок запутался в буквах», «Ночь под Новый год», «Снег летит на землю…», «Отрывок меланхолический», – вводят нас в мир судеб и настроений, предельно далёких от барабанно-громкой, захлестнувшей всё вокруг «революционной романтики».
Столь же далека от печатно-поэтического официоза увиденная Юрковым и открываемая им читателю окружающая реальность. «Неудавшееся посещение», «В бутылочном озере…», «Весельчаки», «Меланхолическая поэма», «Чёрный человек», «Весёлая сказочка», «Жалобы художника», «Однажды в марте», «Социальная утопия», «Конец мира», «Станица, где стынет чай…» так и напрашиваются на вскоре ставший привычным для литературных критиков эпитет «антисоветчина»… Но это – тревожащие, язвящие каждую честную душу обыденные картины того быта, который вошёл в жизнь Советской России после 1917 года и безумия гражданской войны…
Но и «пушкинские темы», и воспоминания о доленосном для молодого поэта 1919 годе с неожиданной силой всколыхнули в глубинах памяти Юркова то дорогое, несбывшееся, что, несмотря на всю юношескую сумбурность текущей жизни, не заглохло в его душе, не умерло, как бы ему хотелось два-три года назад. Любовь, когда-то захватывающая и многообещающая, потом резко омрачённая разрывом, не хотела, оказывается, покидать его. И Юрков в этот год день изо дня всё чаще и глубже возвращается к пережитым радостям и болям своей всепоглощающей любви, воскрешая своё невозвратимое щемящее счастье в «Фуге-2», «У своей яблони», «Она», «Неописуемое утро», «Дай взойти мне на твой балкон…», «Из черновиков», «Алиса видит сон», «Высветлило, будто снег упал…».
Следует отметить, что элементы сюрреализма, уже и раньше нередко используемые Юрковым в творчестве («Происшествие за шахматами», «Судомойка и звёзды» и др.), в 1927 году привлекаются им всё чаще («Выздоровление», «Рисунок», «Пробуждение», «Лихорадка в дождливую ночь», «Сентиментальная поэма», «Светло горит серебряный пожар…», «Наши сны»), никогда, однако, не переходя грань, за которой – откровенный эпатаж.
К этому ряду относятся и оба варианта стихотворение «Встречи» (^ 20 сентября и 19 октября 1927), где Юрков делает попытку подойти к этой грани вплотную, введя в ткань стихотворения несколько шокирующий натурализм. Показательно, что к подобному, отвращающе жуткому натурализму в это же самое время, на другом конце Европы, приходит в своём творчестве и гениальный современник русского поэта, его почти ровесник, испанский художник Сальвадор Дали (1904–1989). Но если Дали в дальнейшем своём творчестве стал активно разрабатывать найденные темы и образы, доводя их до немыслимой крайности, то Юрков, почувствовав, что за этой гранью, всё-таки, уже лежит антигуманность, отказался от подобных опытов, уводящих слишком уж далеко от человечности.
СТАНИЦА
^ Долго ль мне гулять на свете
То в кибитке, то верхом…*
А. С. Пушкин
Станица, где стынет чай на блюдце,
Где проезжий глядит на снег и дремлет,
Где в старых газетах ещё революция,
Ещё воюют моря и земли.
Как сонная муха под часами
Жужжит ревизия; как сонная муха
Ходит председатель, машет руками,
Да кашляет ревизор зло и глухо.
Снег, снег, что ты значишь?
Что ты, нищая страна, знаешь? –
Немного водки в чайной чашке,
И – ничего не понимаешь.
2 янв. 1927
_____________
* Сохранился отдельный лист из другой тетради с этим же стихотворением и со стихотворением «^ Снег крутит…».
* В эпиграфе неточная цитата из стихотворения А. С. Пушкина «Дорожные жалобы» (1830); у Пушкина:
«Долго ль мне гулять на свете
То в коляске, то верхом,
^ То в кибитке, то в карете…»
* * *
Снег крутит, в поле вьюга,
Долгий вечер наступил,
Лампа коптит, самовар шумит,
Сухой снег в окно стучит.
Вот тебе и святки, вот и веселье! –
Наше счастье в поле замело…
«Очи страстные, очи прекрасные»* –
Между прочим, просто глаза.
4 янв. 1927
___________
* См. – «цыганский романс» на слова Е. Гребенки:
^ Очи чёрные, очи страстные,
Очи жгучие и прекрасные…
ОТРЫВОК
Сегодня луна как луна –
ничуть не хуже,
Чем всегда.
Ты, зевая, пошёл прочь,
За тобою остались печальные лужи,
Пустые комнаты да ночь.
Если б в мутном воздухе падал листок,
Так
похоже на усмешечку –
просто до боли,
Что бы ты сказал тогда, дружок? –
Ты вряд ли луной остался б доволен.
Или, предположим:
от света объём вещей,
Их форма тебя удивила,
Ты пришёл бы к невесте,
ты не целовался б с ней,
Ты молчал бы как пень, мой милый верзила,
Ты не пел бы романсы о милой луне,
О жалобной фиалке, –
ты б, раззявив рот свой,
Завопил тяжело, не слыша,
как во сне,
Самому себе: – «Противоборствуй!» –
Ну и слава Богу, что луна как луна,
Её не съешь,
не ущипнёшь,
не положишь,
К ней даже рифма:
она
тишина.
– Всё в порядке.
23 июня 1926 – 6 янв. 1927
СВЯТКИ*
На святках – орехи,
Да застрехи в снегу,
Да за шляхом любопытствуют звёзды,
Визжат полозья.
Здесь гость подобен врагу,
И синей глыбе подобен воздух.
Он тяжело наваливается на тулуп,
Или там метелицей кружится,
И летит морозное облачко с губ –
Не метель, не бунт –
а революция.
А в затишье, за крышей,
за белой пеленой,
Где смеркается спозаранку,
От санок до верстовых столбов
Другие лошади,
дыхание,
другие санки.
На бороде сосульки.
Выезжаешь –
широко
Охвачен мир порхающим снегом и ночью.
Зима –
уж действительно зима,
Если только водки или чаю хочешь.
Впрочем – у каждого своё,
Сколько домов, столько обычаев:
Где водка, где орехи,
а где и ничего,
Кроме забот, в доме не сыщешь.
У детей, например:
домовой на кухне
Сопит и ворочает горшки,
Или хозяйственно в мешки с сахаром
Сыплет соль, когда лампа тухнет.
Этой ерунде взрослые не верят,
Даже собаки не верят, зато
Все говорят, что ночью хлопают двери
И подбоченясь ходит пальто.
Это называется спиритизмом,*
не тот, что горит
В примусе – тот денатурат,*
А тот спиритист, который на пари
Ночью выйдет в сад.
Вот это спиритист, так спиритист,
Ему даже от матери не попадёт,
Ему даже брат (а он гимназист)
Честную руку пожмёт.
И когда засыпает такой – в окне
Он видит дорогу и любопытные звёзды,
И далеко, далеко – уже во сне –
С