С. Е. Хрыкин Сайт «Ирпенская буквица»: Издание: авторская редакция составителя. Книга
| Вид материала | Книга |
- В. Х. Лобас «Культура Сходу» Сайт «Ирпенская буквица»: Издание: В. Х. Лобас «Українська, 815.26kb.
- Н. Д. Колбун «Заключение и литература» Сайт «Ирпенская буквица»: Издание: Н. И. Околитенко,, 284.53kb.
- Ирпенская буквица, 117.9kb.
- Ирпенская буквица, 1004.26kb.
- Ирпенская буквица, 853kb.
- А. Г. Шишов Медицинское изучение и предупреждение летных происшествий. Авторская редакция, 535.15kb.
- Рабочая программа уроков изобразительного искусства и трудового обучения в 1 классе, 173.25kb.
- И. В. Курчатов Сайт «Военная литература»: Издание: Головин И. Н. И. В. Курчатов. М.:, 1411.84kb.
- Книга уникальное издание. Это фактически «целительский», 3202.4kb.
- Е. П. Блаватской ~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~ (пер с англ. Л. Крутиковой, 5151.33kb.
ВЕТЕР*
Сквозняк, и тянет по ногам
Холодом сухим и резким,
Горбом вздуваются занавески –
Вся комната открыта ветрам.
И, несмотря на жёлтые лучи,
Что как вода переменяют форму
На лаковом полу – кричи –
Шумят деревья, летят лучи,
Такой пейзаж, что сдавливает горло.
Там дворничиха утром у ворот
Хватает веник, ещё спросонок,
Там все пылинки собраны в комок
Мерцать на воздухе зелёном.
В то утро рушился, звуча,
Весь горизонт над полем взрытым,
Ты зябла у окна открытого
В широком холоде.
С плеча
Упал платок. У люстр подвески
Звенели в комнате твоей.
Сквозняк порхал сухой и резкий
От занавесок до дверей.
Спросонья увидав весну
В таком объёме грандиозном,
Ты думала: рухнет воздух
На тополь,
рухнет – ну!
И ничего…
24 февр. 1927
________________________
Впервые опубликовано в сборнике: Игорь Юрков, «Стихотворения», Киев, АРП, 1929, Спустя десять дней, 6 марта, Юрков включит это стихотворение в небольшую поэму «Избавление» как начало второй её части.
^ СОЦИАЛЬНАЯ УТОПИЯ
За реками, за горами
Есть странный город – тот самый,
Где в равноправии живёт
Свободный и сытый народ.
Всё изумительно в стране этой:
Во-первых, люди одинаково одеты
И – сытые – в домике приятном
Спят под одеялом ватным,
Соседи в гости друг к другу ходят,
Спорят вроде и говорят вроде,
А по-настоящему – мирно и чинно
Гуляют по гостиной.
В этой стране мух не держали –
Они, извините, поумирали.
Облака и те, проходя,
Боялись пролить каплю дождя –
Так стройно над городом они стояли,
Пока девицы упражнялись на рояле,
И по очереди на север ушли,
Не замутив ни неба, ни земли.
А какой порядок в доме! –
Мебели и кроватей кроме,
Обои и цветочки растут на полу,
И вместо фруктов приносят халву.
Часы заведены на одно столетье,
Однако тикают уже третье.
Канарейка (механическое чудо)
Поёт и моет посуду.
Дети учатся безмолвно:
Крик – проступок уголовный,
Крик и невыученный урок
Лишают права на паёк.
Вы думаете, нет искусства?
Чтоб возбуждать, но умеренно, чувства –
Несколько ноктюрнов, несколько стихов:
Под сурдинку и для знатоков.
Для совершеннолетних жителей
Есть любовь с разрешеньем родителей.
На семью выдаётся радио одно,
Но им не пользуются всё равно:
Кому может быть интересно
Всё, что давно известно?
Вечером бьёт барабан,
Наблюдатель ходит по домам:
Все ли спать ложатся?
Какие именно сны снятся?
И не утаил ли кто случайно
Лишней мысли после чая? –
Но уже целые миллионы лет
Такого идиота нет.
Свет в домах тушат после восьми часов,
Спать разрешено до гудков,
Раздают паёк по ротам,
Потом ведут на работы,
Поработав часа два, три иногда,
Ты уже свободен навсегда.
Не жизнь, а одно удовольствие:
И одежда тебе, и довольствие, –
Казённая жизнь, казённый дом,
И чудеса техники притом.
А сознаться вам по секрету:
Слава Богу – такой страны нету!
24 февр. 1927
__________________________
* Впервые опубликовано (с сокращениями) в сборнике: Игорь Юрков, «Стихотворения», 2003, «Амфора/Геликон Плюс», Санкт-Петербург.
^ ВСЁ О СТАРОМ
Вновь цыганки, да карты,
И выметенный двор.
Пустота за сердце хватает,
Лампа чадит, лампа потухает,
Лают собаки на высокий забор.
Картонный мир романтичен и дряхл,
Отдаёт бутафорией вечер,
Даже комнаты прибраны у нерях.
Делать нечего, думать не о чем.
Пушкин приносит гостинцы: кому
Печатный пряник, кому гривну, –
И поёт цыганка о любви ему:
«На, лови, лови – ну!»
Типографщик потом набирает стишок
Буквы к буквам (кому это надо?).
Пой, цыганочка, пой, моя радость,
Нам столетье с тобой – не срок.
25 февр. 1927
* * *
Около дома, тополя около
Дышит глубоко облако.
Сухо падает лист, начинается осень.
Между прочим, воздух возмутительно пуст,
Он врывается в окна (его не просят!),
Приводит в беспорядок чувства… –
Маленький народец осени
Требует свободы.
2 марта 1927
__________________________
* Впервые опубликовано в сборнике: Игорь Юрков, «Стихотворения», 2003, «Амфора/Геликон Плюс», Санкт-Петербург.
В ГОСТЯХ
Честный мир швеи: нитки да хлеб.
Лучи – как глупые рыбы.
Где б ещё заработать? Где б
Вы отдохнуть смогли бы?
Не виноват циферблат,
Он кругл и настойчив очень,
Да и ты сама не виновата,
Что работаешь ночью.
Так в комнате прибрано, что страшно чихнуть:
Две пылинки, и те – в «исходящем».
Портрет, у которого болит грудь,
Немного комичен и страшен.
Портрет генерала до сих пор
Мужественно переживает,
Что двери и окна на запоре
И воздуха не хватает.
Честный мир швеи: игла и катушка…
И заплаканная подушка.
3 марта 1927
^ ОДИН ИЗ ВЕЧЕРОВ
Суровый пир тарелок. Сухой
И странный пир тарелок.
Покажется, что в комнате пустой
Всё от заката перегорело.
Где стол стоял – там чёрный уголь
Дымится тенью; дымит супом
Огнём охваченная туго
Столовая, как жёлтый труп.
Не грандиозен ли закат
В таком разрезе необычайном? –
Суровый пир тарелок, гремят
Блюдечки, пыхтит чайник.
На размалёванных блюдечках
Тускнеют слабые цветы,
На них глядят весёлые люди,
Чьи оловянные глаза пусты,
Без выражения.
Таким
Представился семейный ужин
Жильцу, который был нагружен
Общественной нудьгою, с ним
Пришёл его товарищ верный –
Весьма посредственный поэт,
Прыщавый и высокомерный
Парень тридцати лет.
Захлопнув дверь, они вошли
В большую комнату, в окне
Желтело небо и вдали
Качался горизонт в огне.
Нагруженные дома
Сдвигались вниз, торчали трубы,
И вечера шли на убыль.
Свидетельствовал об этом тополь
Бесснежный, да фонарь висел,
Да с крыш текло, да голый локоть
В окне соседнем сиротел. –
Друзья зевали.
3 марта 1927
МАТЕРИАЛЫ
Соседи говорят о том,
Как пчёлы загорают в сухом пожаре,
О разных разностях, о сердце восковом,
Что продаётся на базаре.
Свечной завод высоким частоколом
Окружён (он – амбар пыли золотой),
Там листья лопастью тяжёлой
Вдавлены в воздух над тобой.
Продажа свечей целую неделю
В полотняном магазине, полном ветра,
Начинается в восемь, пока где-то
Идут возы восковых изделий.
Покрытые сухим холстом,
Совершают длинные наезды
Возы в северные уезды
Вдоль пыльной слободки гуськом.
Мне вспоминается свеча,
Зажжённая однажды у приятелей:
Как в воздухе жёлтая печать,
Она всю ночь запечатала.
На практике плохой паёк,
Ешь чай солдатский кротко,
Пыхтит рабфаковский чаёк
Наполовину с водкой,
Один выдавливал угри
При зеркале, другой зубрил
Полит… – и, чёрт его дери,
Заснул, лишившись сил… –
Причём же тут свечной завод,
Читатель бедный не поймёт.
5 марта 1927
^ ЧЕРЕЗ ДЕСЯТЬ ЛЕТ
Какое ты имеешь право
Держать моё сердце в руках? –
Сердце, которое, как динамо,
Освещает и греет весь мир.
5 марта 1927
^ НАВСТРЕЧУ НАМ
Тут нас охватывает ветер
Надувшимися полотнами,
Здесь мы с тобой одни на свете –
Как прежде, веселы и нищи.
Послушай: в раковине уха
Шуршит, полощась, вода,
И люди, лишённые духа –
И те её слышат всегда.
Так сразу толкает летящей
Стеной, одуряя светом
И музыкой, гремящей
Недалеко где-то.
6 марта 1927
ИЗБАВЛЕНИЕ
1.
Станция тополей
И клавишей деревянных.
Какое дело ей, скажи, какое дело ей
До поездов, до остановок постоянных?
В вагонных окнах вечера,
Качающиеся ветви,
Тот смутный запах дождя,
Тот, что и вчера,
Всегда единственный на свете.
А по утрам златые полосы
Полей, бегущих по этапам,
Их зелень резкая, их запах,
Сюда проникший –
аж пахнут волосы
Водой, и ветром, и горбушкой
Земли, и – оправляя причёску –
Ты семечки сухие струшиваешь
Мыслей, бессонницы и воску.
А ночью тихий горизонт,
Придавленный к земле, огни
Разъездов, у семафора газон,
Раскачиваются тополя лениво,
бормоча «засни».
Куда уж там! – ей всё равно,
Если мощной волной и влажной
Врывается запах сверчков и даже
Запах прошлого года, в окно.
Он светлым потоком течёт меж деревьев,
Мерцая, как будто он всё на закате,
Оставленном где-то в деревне.
Те смутные вздохи – души или ночи –
Как память доводят до головокруженья,
Как бессонница, которая хочет
Сама прочесть стихотворенье.
…Наконец, переезд на тарантасе
Уже к рассвету. Залп черёмухи
Из окон. Дом стоит в трансе
Как в молоке. В доме мухи. –
Тут она засыпает.
Между тем, внизу, в столовой
Назойливо стучит посуда.
Гудок далёкий, и оттуда
Стук колёс снова, и снова
Стук колёс.
(6 марта 1927)
2.
Сквозняк, и тянет по ногам*
Холодом сухим и резким,
Горбом вздуваются занавески –
Вся комната открыта ветрам.
И, несмотря на жёлтые лучи,
Что как вода переменяют форму
На лаковом полу – кричи –
Шумят деревья, летят лучи,
Такой пейзаж, что сдавливает горло.
Там дворничиха утром у ворот
Хватает веник, ещё спросонок,
Там все пылинки собраны в комок
Мерцать на воздухе зелёном.
В то утро рушился, звуча,
Весь горизонт над полем взрытым,
Ты зябла у окна открытого
В широком холоде.
С плеча
Упал платок. У люстр подвески
Звенели в комнате твоей.
Сквозняк порхал сухой и резкий
От занавесок до дверей.
Спросонья увидав весну
В таком объёме грандиозном,
Ты думала: рухнет воздух
На тополь,
рухнет – ну!
И ничего…*
(24 февр. 1927)
Часам к шести
По лестнице скрипучей она сходит.
Холодно. Хозяева на огороде,
Чайник дружелюбно блестит,
Настойчивая кисть, белея,
Торчит в стакане, дохнуть не смея,
Роняя капли едва-едва
На белый хлеб, и сладко веет
Закрытым ветерком
черёмухи растрёпанная голова.
Вообще – ей комната напоминает ящик
Стеклянный, где водились рыбы.
Как рыбы, лучи по-настоящему
Уплыть, похитив хлеб, могли бы,
Или раззявив рот как будильник,
Качая маятником у потолка,
Всплеснув, исчезнуть в столбе пыли,
Поющей как река.
А кресла – это ж только тени,
Они остались формой тела,
Которое на них сидело,
Наверное, под воскресенье.
Да, в этом мире можно будет
По-настоящему вздохнуть –
Пошире да поглубже; грудь,
Пожалуй, не вместит такого,
Пожалуй, позабудешь здесь
О том, что можно пить и есть
Не говоря ни слова.
А там ещё зима, во сне
Уныло комната болеет
Постыдной робостью, светлеет
Рассвет чахоточный в окне.
Какой тяжёлый воздух там! –
Как будто в сотый раз читают
Стихи, которые внушают
Пошлятину, да пошлякам
Нет – воздуху!
Открыв окно,
Она глядит на двор с усильем.
Теплеет. Освещено
Всё поле золотой пылью.
И вдруг она разрыдалась…
6 марта 1927
____________
* Отрывок «Сквозняк, и тянет по ногам…// На тополь, рухнет – ну! И ничего…» опубликован в сборнике «Стихотворения» (1929, Киев, «АРП») как самостоятельное стихотворение (написано 24 февраля 1927 г.).
^ ПЕРЕД РАССВЕТОМ
Здесь косят сено, что ли? –
Пахнет сверчками, сухими снами,
В потёмках на хутор тянутся тополи,
Шумя, спотыкаясь между стогами.
Хутор.
– Какой художник нелепый
Малюет хутор белым пятном? –
Идёшь наугад, спотыкаясь, слепо
То на забор, то на дом.
Уж если правда, что может яблоко
Ударить о землю срубленной головой,
Как ему, должно быть, пусто и слабо
Лежать в этом шуме, обжигаясь росой.
Нет, дождя не будет, разбухло
Небо, потухла звезда.
Бродяги имеют немного хлеба,
А сердца простого – никогда.
Что сердце? – комок темноты,
Человек, идущий – спеша и плача –
Через смородинные кусты
Чёрт его знает куда, наудачу.
Сердце – по-моему – капля росы,
Рухнет само, испугавшись грома;
Или висит и ждёт часы,
Чтобы спокойно упасть у дома
В тот самый момент, когда хозяин
Спросонья выходит на долгий шум,
И вдруг, обрадовавшись необычайно,
Идёт по лужам наобум.
Философия тоже.
Лежит сено,
Ломаясь сухо у плетней где-то.
Проходит скорый – обыкновенно
За час до рассвета.
Напоминают север белые пятна
Домиков, очертанья стволов,
Когда хозяин идёт обратно
Мимо шумящих садов.
Он камнем падает в темноту,
Разбрызгивая небо. Всё сходит с ума.
За ним разъясняется, деревья растут,
Кричат петухи, выходят дома.
8 марта 1927
^ ВЕСЁЛАЯ СКАЗОЧКА
Вот ещё цыганское искусство:
Пёстрый вечер выбег за ворота,
Такая тишина, что приводит в чувство
Соседнюю курицу кто-то.
Выйдем и мы подальше отсюда,
Резок свет, резок ветер,
– темнеет.
Что ж, неужели и это не чудо? –
Широко весенний ветер веет!
Семечки, разная труха сплетен
Собирается в столбик нам навстречу,
Двор опустел, чисто подметен,
Так же подметен и пуст вечер.
Хочешь, я знаю сказку такую –
Немного страшную, немного смешную,
Слушай:
– Хари знакомых висят на плетне
С прилипшими семечками ко лбу.
Дорога летит как будто во сне
К закрытому клубу.
Для пропойцы понедельник – несчастный день:
Сорабкоопы закрыты, всюду пусто.
Насмешливо падает навзничь тень:
Пестро российское искусство! –
Горбоносый шельмец от политграмоты одурел,
Он грамоты простой не знает,
Сидит бессмысленно во дворе
И газету, бедняга, читает.
Что в газете прописано – не говори,
Не спрашивай, ради Бога.
Газета – такой же кусочек зари,
Как мы, как эта дорога…
А за окнами тёти Сони сидят
Жёны партийцев, они раздобрели,
Попивают чаёк, рожают ребят
Чуть ли не через неделю.
Им граммофоны «слава» поют,
Им Карл Маркс улыбается…
Хватает за сердце этот уют
И «новым бытом» называется.
А рядом запасливые рабочие
Жарят в «очко», до водки охочие,
Дерутся с жёнами.
Багровея от водки,
Живёт комсомолец на иждивении у тётки.
Ты скажешь: «Скучна мне такая дичь», –
Но скука, мой друг, преступленье:
Предписано нам в рамках приличия
Резвиться до одурения.
– Но юноши эти, что пишут стихи,
Ужель не способны?
– Способны!
Им платят за строчку их чепухи,
Искусство их очень удобно:
Ни тебе хлопот, ни волненья ума,
Зеваешь – и ничего…
Бумага в хозяйстве, ты знаешь сама,
Удобна и для чего.
Уйдём и мы подальше отсюда.
Резок свет, резок ветер. Темнеет.
Что ж, неужели и это не чудо? –
Широко весенний ветер веет.
Что нам до сказок?
Пустоты
Не разрушить до основанья.
Да здравствует жизнь,
ветер
и ты,
И всё живое дыханье!
8 марта 1927
__________________________
* Впервые опубликовано в сборнике: Игорь Юрков, «Стихотворения», 2003, «Амфора/Геликон Плюс», Санкт-Петербург.
* Сравните с написанным в том же году стихотворением Н. Заболоцкого «Новый быт» (впервые опубликовано в сборнике «Столбцы» в 1929 году).
* В годы НЭПа – магазины «Советской рабочей кооперации».
ГОРОДОК
В какой земле, в каком повете
Черешен полные охапки
Расталкивает беглый ветер,
Срываючи с прохожих шапки? –
Как неискусна жизнь твоя
Проходит в домике зелёном,
Где скука может быть законом,
А почему – не знаю я.
Пестро на тесном рундуке,
Распродаётся дождь навынос.
– Здесь сердце остановилось,
Зажатое базаром в руке. –
И вот через уезды, мимо
Уездов, шляхов и столбов,
Раскинулся необозримо
Весёлый город чудаков.
Здесь привередливые рабочие
Расходятся по кабакам,
Пока дыханье влажной ночи
Рождает лужи там и сям… –
Скажи на милость, каково
Сознанье, что бессильна память,
Что не запомнишь ничего,
Здесь пережитого годами.
13 марта 1927
^ ОДНАЖДЫ В МАРТЕ
Разбирая буквы почерка вечером,
Будто в тетрадях наших современников,
Беглые заметки стариков,
Ты с отчаяньем замечаешь, что жить нечем,
Что жизнь от тебя ушла далеко.
Да где ж эта жизнь, схватить бы за горло
Эту жизнь – но улица безмолвна и пуста,
Как назло, от аптеки до милицейского поста
Течёт вода в уборные…
И, уже не замечая ничего от ярости,
Попадаешь рукой в соседний уют,
Где барышни хнычут, мужчины пьют
И высокомерно глупеет старость.
16 марта 1927
_____________
* Строки: «…жизнь от тебя ушла далеко…// …течёт вода в уборные» – своеобразный отклик на стихотворение А. Блока «Ночь, улица, фонарь, аптека, бессмысленный и тусклый свет. Живи ещё хоть четверть века…»
СТИШКИ
^ О ГРИШЕ И МАШЕ
Кушай, кушай, маменька,
Кондитерский пряник!
Мы с тобою, Машенька,
Порядочные дряни.
Нам по-настоящему
И говорить не стоит,
Нам лишь бы почаще
Распивать настойки.
С этими словами
Машенька ушилась.
А над домами
Луна появилась.
Ручейки весенние
Поют и бормочут.
Внизу тем не менее
Ходят обормоты,
Известные арапы, –
Им на дармовщину
Подавайте в лапы
Машеньку да Зинку! –
А какое дело им,
Чем девчонки сыты,
Чем их платье белое
Со вчера помыто.
Начинается в кино –
Оживает полотно:
По белому полотну
Вижу Машеньку одну,
Вижу розовенькую
И хорошенькую.
Что б ни делали герои,
Вижу образ дорогой, и
Что б ни делали героини –
Вижу образ моей милой.
Говорят, что целый час
Смотрится вторая часть.
Между прочим, в коридоре
Кавалеры – один шик,
Ходят парочкою двое
И шуршат как мураши,
Покупают лимонаду,
Выпивают в один раз.
Ах, берёт других досада
– Лимонад, в который раз!
Едят без конца ириски,
Пишут барышням записки,
Через мальчиков подают,
Наше общество . . . . . . . .
Между тем, звонит звонок,
В залу публика идёт,
Оступившись о порог
Наша Машенька идёт.
Неприятно в глубине
Гриша ей кивает,
Он подходит как во сне
И за бок щипает:
Здравствуй, Машенька моя!
Очень рад, конечно, я,
Рад я был бы более,
Когда бы на воле
Сидели рядом…
Вдруг –
Раз! –
Тухнет свет.
В зале
много
глаз,
Моих нет.
Мои глаза глядят на милочку,
На её прекрасное лицо, но
Свет бежит через дырочку
На полотно.
На полотне полно там
Интересных моментов:
Ходят по комнатам
Одни интеллигенты,
Инженер известный
Бегает по крыше,
А его невеста
Ещё выше.
Обезьян ребёнка
Колышет как мать.
Тучи идут сторонкой,
Чтоб не помешать.
Знаем уж заранее:
Встреча в жандармерии,
Свадьба, наконец.
Вдруг на экране:
Конец
I-й серии.
По улице тёмной
Гришка идёт
В тот дом огромный,
Где он живёт.
Жалко, что так скоро
Зажгли в зале свет.
Хорошо, не спорю,
Да чего-то нет.
Теперь бы напиться,
Теперь бы погулять,
Только не годится
Парню тосковать.
Всё может статься:
Не любит она меня,
Не хотела со мной остаться
До белого дня.
С этими словами
Он финку вынимает,
И со всего размаху
Себе грудь пронзает.
На его бедной могиле
Надпишите тогда:
Его страсти убили,
А девчонки – никогда.
16 марта 1927
^ ОТРЫВОК ИЗ НАЧАТОЙ ПЬЕСЫ
1-й продавец:
Целлулоидовые воротнички
И прочие пустячки
У нас по случаю ликвидации,
Пример убытка, а не спекуляции.
^ 2-й продавец:
Чудо двадцатого века –
Хна изменяет человека,
Из рыжего делает чёрного,
Из скучного – проворного.
3-й продавец:
Деликатная тайна дам!
Сомневающимся не продам! –
Особенные подвязки
Прямо из Аляски.
^ 4-й продавец:
Удивительное событие,
Пожалуйста, извините,
Презервативы и открытки,
Молодым гражданам скидка.
Поэт:
Вот где романтика современности:
Эта тётя ходит по базарам
И покупает почти даром
Подвязки и прочие нелепости.
Мне кажется, я вижу её.
Вот её дородный стан.
Подойду поближе я
К романтике мещан.
^ 5-й продавец:
Прекрасные еврейки,
У нас, только у нас канарейки!
Поэт:
Вот именно.
Удивляйся такой малости –
Головой в грязное бельё.
Канарейки дохнут от усталости,
Чай
сам
льётся.
Не хватает гитар и пряников,
Именинника с ч1рными усами,
Да прыщавого племянника
С водкой и огурцами.
Глас с неба:
Вот она, дряблая идеология:
Гитары да пряники пожирнее.
На этом очень многие
Ломали себе шеи!
Прохожий:
Уставился, бормочет что-то,
Жулик, должно быть.
Дал бы по роже, да неохота
Трогать всякого жлоба.
^ Пьяница (поёт):
Влагою живительной
Наполнял знакомых я.
Чувствую себя отвратительно,
Точно насекомое.
Полагаю, что могу
Сделать то, что хочу.
И опять же – не хочу
Оттого, что не могу.
^ Поэт:
Вот тоже философия.
17 марта 1927
ВОСПОМИНАНИЯ
В той стране, где морковный суп
Служит лакомством для бродяг,
Где торчит тополь, прост и глуп,
У окна и ждёт дождя,
Где, когда цветёт сирень,
Плывёт облако и холодеет,
И падают капли целый день
На подоконник ротозея,
Там у дворни забота своя,
В кухне – томясь и скучая –
Сидит растрёпанная семья,
Осоловев от чая.
Когда зацветает сирень, внезапно
Холодеет на улице, пар
Ползёт на рамы, и всё накрапывает,
И в низких комнатах – угар.
Посмотри на азбуку, посмотри,
Что есть век настоящий:
Зябнут деревья до самой зари
Под дождём леденящим.
Хочется спать, читая «Ниву»*,
Там инженеры в вагоне
Едут в гости и тоскливо
Говорят о народе в повышенном тоне;
Их встречают девушки с веткой сирени,
Скучая – влюбляются в них,
Рыдает рояль, падают тени
И Фофанов* шепчет стих.
А на картине Александр Третий*,
Бледный как полотно,
Едет в Париж в открытой карете
С президентом мосье Карно*.
На другой странице танцовщица,
Обнажив грудь, в бубен бьёт,
Вокруг неё летают птицы
И толпится южный народ.
Потом стишок о больном поэте,
О мечте души своей…
– Скучно, господа, на этом свете,*
А в журналах ещё скучней. –
Оторвёшься от книги – текут ручейки,
Пахнет сиренью на целую волость,
Бегут по улице ученики
В церковно-приходскую школу.
Пахнет сирень и пухнет в саду
Целым облаком белых гвоздиков,
Как безумие, падает на беду
Пелена воды и воздуха.
17 марта 1927
___________________________
* «Нива» – популярный «толстый» литературно-художественный журнал в дореволюционной России (1870–1917).
* ^ Фофанов Константин Михайлович (1862–1911) – русский поэт-лирик.
* Александр III (1845–1894) – российский император (с 1881).
* Карно Мари Франсуа Сади (1837–1894) – французский политический деятель, президент Франции с 1887 года, способствовал заключению в 1891–1893 франко-русского союза; убит в Лионе итальянским анархистом.
* Чуть изменённая фраза, завершающая «Повесть о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» Н. В. Гоголя.
^ НЕОПИСУЕМОЕ УТРО
Поезд влетает в облака черёмухи,
Ломая тени на станции.
Сонные ползают в доме мухи,
У водокачки поют новобранцы,
Ёжась от холода, в лёгком бурнусе
Выходит барышня на перрон,
Ей навстречу спешат гуси,
Гогоча со всех сторон.
В этой тени, ключевой и влажной,
Где льётся черёмуха, где
Лучи несутся из зелёных скважин,
Мечтая о тине и воде, –
Из какого века и тысячелетья
Я среди вас, мои друзья? –
В этом поезде, в этом свете
Счастлив и вечно молод я.
Мне бы сейчас закричать от радости,
Держа этот шум и свет в руках,
И без оглядки бежать по радуге,
Чтобы ударить в небе трепака.
Ветка черёмухи пахнет и веет
Слабым ветром сквозь полотно… –
Утро такое, что я не умею
Сказать – какое же оно.
18 марта 1927
* * *
Пусты, пусты глаза святого –
Две разноцветные стекляшки.
Как чёрный хлеб его совесть
Нам представляется вчерашней.
Балкон открыт на север, стол
Нам попадается в пути.
Черёмухи гибкий ствол
Охвачен жадностью цвести.
Завечерело, издалека
Заголубели облака.
Летучей мышью у платка
Легла тень.
И чей-то голос прошептал:
«Не подходите, его здесь нет,
Святой отправился на вокзал».
23 марта 1927
ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ
Ещё в углах висков, в глазницах
Бессонница и жар томится,
Но веют листья под окном
Широким ветром старых лип,
Буфет, надутый ветерком,
Утомительно блестит.
Нет веса в вещах, нет привычек.
Каким-то потоком блестящим,
Какой-то музыкой птичьей
Начинается настоящее.
В графине вода бросается
На стенку – и переливается
В сером горлышке птицы,
В прохладе газетной страницы.
Ты рассуждаешь приблизительно так:
– Вчера, как песок, бессмысленно
Сушила инфлюэнца, числа
Осаждали твою кровать:
Восемью восемь – шестьдесят четыре,
Дважды два – четыре,
Четырежды четыре – четыре… –
Ушли хитрые цифири.
Что-то содрогалось, надувая портьеры.
Ночь вдвигалась в окно,
Как неимоверная тяжесть, выдавливая двери,
Прозрачная, как полотно.
От этой тяжести трещал дом,
Липы горбились и бросались,
По соседним крышам катился гром,
И доктора зябли на вокзале.
Им было скучно, им невмочь
Выслушивать дождь и курить до рассвета,
В тринадцать шагов им давала ночь
Дойти до мушиного буфета.
А где же буфетчик? Он спит
Рядом с мутными бутылями.
Здесь огромный запас сна висит,
Как мешок пыли.
Запасы сна не пойдут в прок,
Они распределены не поровну:
Одному ничего, другому кусок,
А целый мешок волокут воры.
Смешной вор в дождевом плаще
С традиционным фонариком,
Усатый вор, похитивший сон,
Заблудился в мокром парке.
А что же буфетчик? –
Его багровый нос,
Засиженный мухами, служит освещением
Мутному пропойце, который от лени
Никогда не брился, никогда не рос.
Итак, доктора не приедут сегодня
Ввиду дождя, и меня не спасут.
Ночь отодвинулась, и свободно
Повеял черёмухой Млечный Путь.
Подозрительно, что так легко.
– Вода
В стакане вдруг отвердела.
Вдруг оттуда прямо туда
С размаху бросилось тело.
Какое паденье! –
Захватывает дух:
– ааах!
Как на качелях, свистит воздух,
Угол простыни горит в руках,
Держись,
держись,
– поздно!
В охапку комната, в охапку сам,
Несколько звуков, очерк шеи,
И чей-то голос шепчет: «Нам
Отсюда наблюдать виднее».
– Это, по-видимому, смерть соседа,
Смотрите, он белее снега!
Пульса нет… И вообще, ничего нет.
– А по-моему, это бред.
И вот ты очнулся – громче трубы
Гремят лучи (их не счесть).
Я жив,
я жив,
навсегда, должно быть!
Я хочу жить и есть!
29 марта 1927
_________________________
* Впервые опубликовано в сборнике: Игорь Юрков, «Стихотворения», 2003, «Амфора/Геликон Плюс», Санкт-Петербург.
^ КОМАРИНАЯ НОЧЬ
Комары осадили дом,
Долговязые скрипачи,
И на сотни вёрст кругом
Сонатина ночная звучит.
У лихорадки девять сестёр,
Нынче сёстры в отлучке.
Уезжая, оставили ворох вздора,
А с собой захватили получше.
Мне не спится…
Скрипица комара
Где-то близко наигрывает, так
Он будет наигрывать до утра,
Долговязый чудак.
Ноты в трубочку сложив
И прилежно выгладив фрак,
На вечеринку комар спешит
С фонариком по лужам.
Мелодию тянут
всегда
одну и ту же.
Мне не спится.
Выматывает душу,
Звенит, звенит, звенит скрипица.
3 апреля 1927
^ КОМАРИНАЯ НОЧЬ
Что приснилось мне этой ночью –
Будто царь комариный хочет
Выпить лужицу хоботком,
Выпить душу мою потом.
Я широко открыл окно,
Видно лужицы чёрное дно,
Тёплый воздух течёт из степи,
Далеко белеет рассвет,
И нудно поёт комар, и нет
Никого вокруг. –
Спи, спи,
Спи!
6 апр. 1927
__________________________
* Впервые опубликовано в сборнике: Игорь Юрков, «Стихотворения», 2003, «Амфора/Геликон Плюс», Санкт-Петербург.
РАССВЕТ
Какое утомление: тянись, тянись
За облаком, зябни в постели…
Итак – рассвет.
Ты веришь в самом деле,
Что завтра начинаешь жизнь?
В окне – Россия.
А выйдешь, так споткнёшься о плетень –
Какая маленькая для тебя Россия,
Какой огромный начинается день!
Да, здесь граница; полежи –
Ещё вставать немного рано,
Ещё поля из вишен и тумана
И капель дождевых во ржи.
Не разберёшься, тянешься во сне
За беловатым облачком, от сырости
Ёжишься. Выросли
Какие-то грибы на окне.
По-видимому, нужно спать так:
Не мудрствуя, не догадываясь,
Что гостья приехала, что от радости
Всё не заснёт никак.
Она бы открыла форточку,
Да туман ей мешает,
в тумане
Маячит яблоня, как в романе
Героиня на карточке.
Гостья украдкой смотрит в альбом,
Где стынет лето и улыбаешься ты,
Где широкие тени в плюще и дом
Как в воде дрожит от жары.
И это тебе ничего, ну так засни,
Спи – лежебок презренный,
Спи – животное самозабвенное,
И жизнь ни в чём не вини.
6 апр. 1927
^ КОНЕЦ МИРА
Бег туч захватывает дыханье,
Даже весельчакам не по себе:
Наступает конец мирозданья –
И скучно, и страшно тебе.
Огромные горы тают в воде
И распыляются ручейками,
Океан грохочет, пылает пламя,
Сухого места не найдёшь нигде.
Все собираются на веранде
И, попивая чаёк, думают вслух:
– Океан хлынул, свет потух…
– Теперь водки не найдёшь нигде.
8 апр. 1927
ЯБЛОНЯ
Звучащих тополей и лип
Огромные пространства.
Как медные
По вечерам стоят деревья.
Там сельские цари
Сидят у яблонь суковатых.
Что яблоня?
Огромный ствол в пчелиных тучах
С зелёным сердцем.
Зелёная рука
Протянута до неба
И покровительствует пастухам.
11 апр. 1927
ВОЙНА
Звучат дожди, звучат липы,
Весь мир звучит,
А в ночи
Беженцы небо увидеть могли бы
И чёрные лучи.
Страна, для которой готовят солдаты
Страницы горя и нужды,
В дожде бережёт свои закаты
И над кровлей блеск звезды.
Матерям царей снятся плуги –
Мирные орудия войны,
А молодым – чужеземные подруги,
Что будут плугом пленены.
28 апр. 1927
__________________________
* Впервые опубликовано в сборнике: Игорь Юрков, «Стихотворения», 2003, «Амфора/Геликон Плюс», Санкт-Петербург.
^ КОМАРИНАЯ НОЧЬ
Спорят и ссорятся комары
Как на оркестре музыканты:
– До свиданья, бездарность!
– Хорошей игры!
– Но не на скрипке, а в фанты!
Ехидный спор: о чём, о чём
Гудят и поют за плечом
Тоскливые октавы? –
Заморосил холодный дождь…
О мой философ худощавый,
Я сам на них сейчас похож.
28 апреля 1927
^ НЕМЕЦКОМУ УЧИТЕЛЮ
У него отбивают хлеб.
Посмотри на весёлого немца, –
Он задумался: пообедать где б?
Его музыка здесь не ценится.
Не поможешь ни Кантом, ни культурой, –
В России боятся идей,
За идею здесь платят собственной шкурой
Или головой своей.
В бедной Германии не хватает
Хлеба, чтоб всех прокормить.
– Учитель, что музыка пустая,
Коль не умеешь жить?
28 апреля 1927
ЭПИГРАММА
Много есть плохих романов, а
Худший изо всех – Романова.
Май 1927
ЛИПЫ
Цвет липы, выросшей в песке,
Чуть золотистый и деревянный,
Напоминает шляпы пансионерок
Сердечками сухих семян.
Набрав соломенную шляпу
Черешней спелой, до краёв,
Услышав горьковатый запах
Цветущей липы, про любовь
Она читала, заломив
Худые руки на колене.
Шёл дождь цветов, падали тени
На Райского, на обрыв…
Таков тот деревянный цвет:
Шурша и тихо осыпаясь,
Он сохранил на много лет
Дыхание читающей.
19-20 июня 1927
_____________
* Райский – герой романа И. А. Гончарова (1812–1891) «Обрыв».
* * *
Открыв окно – гляжу: за тополями
Несутся звёзды, падают тени без чувств,
Там отступает жизнь, шумя листами,
С ужасной скоростью. –
Сад пуст,
Он пуст до маленькой травинки, до соринки.
Привратница пьяна и, юбку нацепив,
Проходит на базар с пустой корзинкой –
В рассвет, как в шевелящийся нарыв.
1 июля 1927
^ Т. СМИРНОВА
Язык фарсидский ей знаком,
Да плохо с русским языком.
Июль 1927
НЕУДАЧНЫЙ ПОСЕВ
От вьюнков, от пахучих и жёстких
Коробочек липы, полных семян,
Как настойка – горчит и льётся воздух,
Я шатаясь иду,
мне смешно,
я пьян.
Сильный плуг завоёвывал эти рощи,
И за ним, тяжело дыша, в тоске
Точно тень проходил, прямой и тощий,
Прадед с горстью семян в тоске.
И на место высокой, прямой пшеницы
На пригорке липы взросли,
И высокому дереву нынче снится
Сон о плуге и комьях земли.
4 июля 1927
^ ЖАРКИЙ ДЕНЬ У ПАРНИКОВ
Фабрика цветов,
Где купол золотых цветов
Свешивается, сушит листочки, осыпая.
На толстых стенках пыльцей оседает
Ковёр мохнатых пестиков,
Тычинок. Как мозаика
Многоугольников и крестиков,
Как буквы у прозаика:
Помимо воли новые страницы
Он составляет, и страницы
Как листья заворачиваются на жаре.
В тот год солнце в январе
Снега смело, и в мае
Открыли парники.
Сырая
Теплынь хлынула к ним –
Цветам красным и голубым,
Розовым, лиловым, белым,
Синим, жёлтым и всех оттенков,
Вплоть до цветов человеческого тела,
До переходов от света к тени.
Их линии сумбурно путались,
То стройно порываясь вверх,
То низкою спиралью согнуты,
Шли ощупью, в отчаянье, почти бесцельно,
То линии воздушной перспективы,
Запутавшись, как музыка, вдруг
Срывались вниз скупым обрывом
Рассыпавшись на тысячи зелёных рук,
На члены гибкие, на коллективы
Огромных клеточек, которые
Воюя с воздухом и с ветром споря
Вновь расцветали уже за рамами,
Дичая, заползали в глушь садов
И там зелёными пожарами
Глушили стёкла парников.
И вот настал Июль, хозяин старый
В тени природной отдыхал
И в повести своей писал:
«Не сад – зелёные пожары
Альфреда охватили здесь,
Где Лиза, утеряв честь
И заломив худые руки,
Шопена извлекала звуки,
Меж тем как гость стоял в дверях,
Он падшей руку предложил,
Он был поэт и, пережив
Трагедию, упал без чувств,
Глаза ужасно закатив.
Как насекомое, на полу
Едва он шевелился,
А падшая позвала слуг,
И доктор удивился».
С досадой беллетрист маститый
Смотрел на луч, ползунками увитый,
Он падал наискось на тетрадь,
И листья свёртывались от жары,
И мошки весёлые пиры
На буквах задавали ради праздника.
Наверху через воздушный мост
Листов, ветвей и протоплазмы
Плюща продолжался быстрый рост
От вишен к высоким вязам.
В состав зелёный хлорофилла
Белковой массы солнца.
Тонкие жилы
Их разнесли по деревам,
По листьям, по цветам,
И на воздушной галерее
Среди ветвей начался вечер.
Ушёл хозяин, делать нечего
Ему.
Тень уже повсюду реет,
Заголубело издалека,
Завечерели облака.
7 июля 1927
РИСУНОК
…нам дороже
^ Нас возвышающий обман.
А. С. Пушкин
Художник тщательно нарисовал
Большое дерево и тени,
Меня, спешащего на вокзал,
С букетом крупной сирени.
Однако, это – ложь. В то утро,
Едва ворвавшись в сад пустой,
Где жизнь цвела и шевелилась,
Где тысячи существ дышали,
Как по команде, и плодились
Назло очкастым идеалистам, –
Я замер.
Я такой же, как и они:
Живой, мог двигаться, я так же
Мог заронить иную жизнь
И уничтожить тысячи жизней. –
Одним своим дыханьем
Я созидал и разрушал.
Мой жест очерченной кривой
Колеблясь, возникал на воздухе,
Чтоб разойтись вокруг волнами,
Покачивая семена растений.
С букетом – с колонией цветов –
Больших телец на узком стебле –
Я, помнится, спешил куда-то.
Тогда меня нарисовал художник.
9 июля 1927
РАССВЕТ
В беловатом воздушном омуте
Голова запрокинута, и без чувств
Глядишь, как светает – по комнате
Сыплется труха звёзд и туч.
Как свежо: распахнувшись сонатой ветра,
Звуча и роняя ноты, летит занавеска,
Тени же играют в дурачка на ленте,
Лопоча про меня самое лестное.
А что теперь делать в этом саду? –
Он сдвигается вбок декорацией ненужной,
И за ним, склоняясь, беседу ведут
Тополя, прорвавшиеся наружу.
13 июля 1927
У РЕКИ
Двигаясь к реке, широко
Омывает воздух холмы,
Сыплет песок, за песком песок
К воде.
Когда-то мы
Как на базар, в суетню теней
Сходили к реке, к блеску, к звукам,
Где полдень учился у тополей
Писать по-арабски буквы.
А нынче неподвижно течение,
Глядишь – всё тусклый свет, всё шорох,
Даже убого: лодка, две тени,
Да заборчик, да рассвет скоро.
И – нагибаясь у воды –
Вспоминаешь, черпая поток покатый,
Ту, которой нет, ту, чьи следы
Смыла река когда-то.
Есть сходство в линиях ветвей
С опущенной головой, с разорванной сорочкой,
С цепляющимися руками… –
Над ней
Навсегда ночь!
8 февр. – 14 июля 1927
^ У СВОЕЙ ЯБЛОНИ
А счастье было так возможно,
Так близко…
А. С. Пушкин
По нотам, где дни – органные фуги,
Где дни как дым летят,
Неповоротливы в жёлтой вьюге
Листов, закатов и пятен, –
Летят мощной волной звуки,
Перекатываясь издалека, –
А в общем: окно, облака,
И ветви протягивают зелёные руки
К окну, к облакам, ко сну.
Проснёшься: в сухом, отдалённом просторе
Хор голосов повторяет, повторяется,
Спорят музыканты, им тоже снятся
Ворохи нот, листьев ворохи.
Должно быть – так же с высоты стрижей
Земля им кажется, покачивается
Не то во сне, не то на ярмарке аллей
Птичьих полётов и акаций.
Музыканты – шмели и
Играют, играют по нотам в тени.
Ты у окна, где облак большой –
Дыша глубоко средь веток и яблок –
Глотает, обволакивая ватой твой
Дом, твою яблонь.
Это называется августом – звук
Глубокий, стук паденья или плеск,
Перекличка в саду, где мальчик влез
На верхушку твоей яблони.
И вот издалека лентяй, лежебок
Идёт от сторожки с большой ложкой
Есть кашу.
Вытянувшись, дорожка
Дрожит от солнца под твоей яблоней, –
Там, где дети твердят урок,
Где, раздеваясь в жаре у купален,
Жест, как паутина, тонок и печален,
Стыдлив, как разливы воды
У берегов с травой, с гниющей грушей
Качающейся. Тысячи глаз из слюды
Следят за купальщицей пусто и бездушно.
Путая толпу смеющихся теней,
Обрызгивая ступени,
Летит ветка с разбегу за ней,
Ломая зрачки и тени.
В блеске и в смене пятен и мглы
Ослепляет кинематограф сада
Широким лучом в разрезе лип,
Туда, где светить не надо.
Ты у окна. – Вдаль, вдаль
Облако за облаком, тень за тенью,
Будто наигрывает рояль
Самое обыкновенное,
Будто больна ты, но пройдёт…
И ночью зарницами и подсвечниками
Осветит бегущий на чёрный ход
От дождя и бури орешник.
Август.
Маршируют полки
Солдат, муравьёв и бессонниц.
Август. На чердаке чудаки
От молний тихо хоронятся.
Август слепит, отражая внизу
В гнили летящее небо,
Мгновенье, крылышко, стрекозу
И тени твоей яблони.
Так вот какова смерть, так вот! –
Довольно просто и пусто.
В спальню врывается водоворот
Листьев, все падают без чувств.
Смерть не жеманится. Шопен, прозрев
Тот самый жест, ту паутинку у купальни,
Хотел её остановить – и остановился сам,
Захлёбываясь кровью в спальне.
Канарейка сидела, стол стоял,
Всё было обыкновенно,
Кто-то поспешно доедал
В пустой столовой варенье.
Шли на манёвры облака.
Героиня сидела у окна,
Наблюдая жизнь издалека –
У своей яблони.
15 июля 1927
____________
Фридерик Шопен (1810 –1849) – польский композитор и пианист. Умер от туберкулёза.
НА ДАЧЕ
Облака лениво и пусто
Плывут к нашей пустыни,
Где верхушки вязов глядят в разливы,
Где во сне ползут на крыши вьюнки,
Лиловые трубы, листы и жуки,
И капает лень с плакучей ивы
Кружками тени на платье Офелии,
Чтоб она танцевала ещё лучше,
Что нашептали, что ей напели
У самой воды листья и тучи.
Лучи витой лесенкой декораций
Спускаются почти к самым ступеням,
Указывая время обеда, где тени
Умеют играть и притворяться.
Вся эта масса, шевелясь и мерцая,
Движется на дом, распустив знамёна,
С полководцами-муравьями у балкона
Воздушный флот стрекоз наступает.
Но самовар кипит, гелиотропом
Веет оттуда, и хозяева
Под кружком крыши, как под микроскопом,
Ведут мышиные дела.
И отхлынув, в ужасе трубят отступленье,
Армия в панике убегает прочь,
Взрывая мосты, наведённые тенью.
А после этого начинается ночь.
16 июля 1927
ИЗМЕНА
Узнать, что ты другого любишь,
Что тот как все тебя обманет,
Что могут быть другие губы,
Другие мысли и желанья.
Но руки тяготит тепло
Её пожатия, её дыхания.
Как лунным вечером светло!
Скажи мне, дедушка, что проще? –
Но старый охает и крестится.
За сенокосом, если в роще…
А впрочем, в сердце не поместится.
Не жалуйся и не вини.
Белеет платье её на сене.
Была – она, теперь – они.
– Всё это очень обыкновенно.
18 июля 1927
(август 1924 – июль 1927г.)
^ ПЕРЕД ГРОЗОЙ
Дай взойти мне на твой балкон.
Звёзды падают в сено кузнечиков.
В духоте наплывают свечи.
Тяжело – не явь и не сон.
Наяву ты живёшь иль в бреду? –
А вокруг, навалясь на крыши,
Кто-то двигается, кто-то дышит,
Зажигая спички в саду.
Вот осветит ледник, вот внизу
Стогов и кустов беседу.
И возы, громыхая, везут
Наше счастье, да всё не доедут…
18 июля 1927
_______________________
* Впервые опубликовано в журнале «Радуга» № 2, 1997 г., Киев
ФУГА-2
Август – как буря красок и звуков.
Тогда
Начинается осень, наступает тишина.
Один кузнечик поёт у окна
Симфонию сна, да течёт вода.
Маленький орган подсолнечников –
Что за звук! – он хватает за сердце,
И бродишь весь день, песнями полон,
И всё не спится, и всё не верится:
На каждой дорожке, летящей к солнцу,
Глубокая тень, прохлада и грусть.
Легко, как во сне, осыпаются листья,
И сломанные маки лежат без чувств.
Есть на иконах глаза сумасшедших:
Это – осень.
Впервые в году,
С оглядкой, готовы вот-вот исчезнуть,
Бродят святые в нашем саду.
– Благословите плоды и ульи!
Мы вас обедом угостим,
Мы вынесем стол и поставим стулья
Вам, как приличествует живым. –
Но у святых – глаза икон:
Тонкий смешок, отсутствие, осень.
Это не святые – это тени, сон
В полдень на сенокосе.
Иконописец сродни всему:
Те же краски, та же усталость,
И так же хочется любить ему,
Чтобы смерть веселей показалась.
Веселие смерти – кабак, вьюнки,
Горьковатый запах, добрые вести,
И пыльные с манёвров идут полки
В насторожившееся предместье.
Её изображают скрипачом,
Где пляшут немцы, где липы теснятся,
Где Фауст и Гёте знают о том,
Что жить – значит мыслить и притворяться.
Но как же нам жить: пестрота, теснота,
Какой-то художник (должно быть, спьяна)
Наляпал здесь красок:
– Какая теснота!
Какая тишина…
Я видел однажды – ты снимала платье
Так медленно.
Падали лучи
На твои плечи. Казалось, в вате
Вся комната:
ни звука, только пыль да лучи.
Линии тела. Их теплота и оттенок
Чуть золотистый, где свет дрожит…
Ведь ты – сама осень, необыкновенна,
Как безумие, как жизнь!
Цветник, крича всеми красками,
Фальшивя, как будто торопясь,
Врывался в небо и там, слепя,
Обрушивался над вязами.
Это – немая музыка тебе,
Твоей молодости, твоим мускулам,
Всей любви и всей борьбе,
Которой ты живёшь – эта музыка.
А там, где течёт вода, где следы
Святых и объедки обеда,
Шелуха огурцов, кувшин воды
И равнодушная беседа –
Никого нет. Высоко, вдаль,
Как мысли, рассеяны и послушны,
Плывут облака, будто им жаль,
Что они – облака, а не подушки.
Бедняки в такие часы,
Чувствуя тяжесть и нежность осени,
Ни о чём не думают, ничего не просят,
Слушая сверчков да звон косы.
Время обеда по длинной тени
Узнают соседи друг у друга,
И стоят рябины в сухом сене,
И, смеясь, на речку идут подруги.
О самой младшей, о самой весёлой,
О той, что всегда светла для меня,
О её полотенце поют пчёлы
У низких заборов, в нимбах огня.
Она оборачивается – сад уменьшается,
Пылит дорога, струится жара.
Сейчас подруги будут купаться…
Подумай: и это станет – вчера!..
Там, под водой, взмахнув руками,
Собравшись в дугу, она пробует плыть
Под плеск и крики, под буграми
Стеклянной воды, тайников и мглы.
И в этой воде – глаза иконы:
Недвижимый взгляд, усмешка, зрачок,
Да сомкнувшийся круг, да белый платок,
Плывущий вниз, к другому затону…
Но тянутся ивы. Всё это – сон.
Подруги, смеясь, идут обратно,
За ними – вода и круг заката,
Примятый песок, шелест и звон.
Однако – осень. Крутясь по спирали,
Падает лист на твоё плечо
Из иных миров, из иных далей,
Где солнце уже не так горячо.
Падает лист,
сверчит кузнечик,
струится вода…
Всё остаётся навсегда:
В воде – отраженье,
в кузнечике – пенье,
В тебе – моя жизнь и моё мученье.
21 июля 1927
___________________
* Впервые опубликовано в сборнике: Игорь Юрков, «Стихотворения», 2003, «Амфора/Геликон Плюс», Санкт-Петербург.
ОНА
На северной станции цветёт шиповник:
Как сердечки цветы, как колокола.
От пёстрых циновок, теней, от вагонов
Стоит зелёная мгла.
В то утро афиш и мокрых заборов
Приезжему кажется, что она
Спеша, задыхаясь ведёт разговоры
С хозяйкой в тени окна.
Она – все деревья, само здоровье
С парным молоком, с облаками в глубине,
Она – это шум бегущей крови,
Остановившееся сердце во сне.
21 июля 1927
ЗАСЫПАЕШЬ
В комнате холодно и темно,
Звёзды ушли вёрст за тридцать.
Спать. Спать… –
Да веет в окно,
Да вот кузнечик не угомонится.
Ты зажигаешь свечу. Течёт,
Цедится час за часом бессонница.
Кажется: комната вот-вот,
Скрипя, за звёздами тронется.
И будто едут возы на юг
Мимо костров и лужиц,
Мимо кладбищ. И шепчет друг:
«Со мною бывало похуже…»
25 июля 1927
^ ЛЕТНИЙ ДЕНЬ
Возы заезжают в широкий двор,
Где душно от вязов и лета,
Где повилика штурмует забор
Лиловым и белым цветом,
Где скупость, вдыхая их горький дух,
Проносит в фартуке вишни,
Где падает небо, кричит петух
И тень покрывает крыши.
Зачем притворяться сегодня с тобой? –
Всё просто, всё нарочно:
Цыганский день голубой и сухой,
Пёстрый как тень и безоблачный…
От смуглых рук, от синей мглы,
От глаз, подведённых тенью,
От душного запаха старых лип –
Слабость и сердцебиенье.
У флигеля – косы и огурцы,
Окно широко открыто,
И спорят, и ссорятся косцы… –
И всё это будет забыто.
29-30 июля 1927
NOCTURNE
Колокольня – хранилище теней –
Сторожит сады, огороды, дома,
Живых и мёртвых. Все для ней
Равны, и она сама
Одной стороной уходит в прошлое,
Как в наступивший вечер,
Как в цветник, как в встречи пчёл,
Как в свет, что горестней и плоше;
Другой стороной она сейчас
Вместе с твоей душой и телом
Готова спросить: который час?
Жива ли она? Похудела ль? –
В воздушных пролётах – крылья и сны,
Вниз,
вниз
падает
стриж,
Где воздухом красным озарены
Верхушки деревьев и крыш,
Где небо легко рушится в сад
И по дорожкам течёт,
Где вечер такой, что о нём говорят:
Это сумерки ульев и сот.
Вниз, вниз падает стриж,
Дрожит пламя свечи,
Вниз, вниз падает стриж –
В тень, в сон, в лучи.
Удлините тень – тогда звенит
Ведро и плещет вода,
Глядишь – розовый тополь поник,
Завечерела звезда.
Значит, и вправду вечер теперь,
Ледник окружён звёздами,
Прямо на небо открыта дверь,
И не хватает воздуха.
Линии деревьев легко взнесены,
Спадают вниз, превращаясь в тысячи теней,
В шорох, в те самые сны,
Что снились когда-то ей.
Прости,
я не знал, что так легко,
Так просто мы умираем,
Что небо над нами так высоко,
Что мы ничего не знаем.
31 июля 1927
ПРОБУЖДЕНИЕ
В сумерки пчёл, когда слепцы
Среди натянутых нитей тени
Входят, улыбаясь, в твоё сновиденье
Пить молоко и есть огурцы,
Проходят воздушной дорогой птицы
Короткую жизнь звуков и света, –
Пусть и тебе их жизнь приснится
В длинный вечер жаркого лета.
Спи: на закате, считая яблоки,
Ходит болотцем лихорадка
Там, где во мгле комары – от слабости
Умирая – поют нежно и сладко.
Спи: у колодца, гремя и плеская,
Проходят люди, как воспоминанья
Живых людей, не оставляя
Даже следа, даже дыханья.
Но слепцы не угомонятся, всё спорят,
Всё тянутся слабыми руками
Прямо в душу со своим горем,
Своими радостями и мечтами.
И ты просыпаешься: пестро и шумно
Мелькают деревья, лучи и птицы.
Всё, что поёт, что шевелится,
Самим Богом нарочно придумано!..
Остаток сна: фигуры слепцов
Входят в золотой воздух и тают.
В окне – огромная, пустая
Раковина неба – убежище снов.
1 авг. 1927, Киев
ОФЕЛИЯ
7.
Сады тревожат купола
Глубоких омутов и тени.
Вода – прохладна и светла –
Охватывает твои колени.
Как знать: чего хотела ты?
Чего ждала, чего боялась?
И нам оставила цветы
Как жалобу или как жалость?
^ 6 авг. 1927, Гавронщина
________________________
3 Впервые опубликовано (под № 5) в сборнике: Игорь Юрков, «Стихотворения», 2003, Санкт-Петербург, «Амфора/Геликон Плюс».
^ ОТРЫВОК МЕЛАНХОЛИЧЕСКИЙ
Сверчки забрасывают дом
Сухими камешками. Свечи
Чадят, – мы всё-таки живём,
Хотя нам жить давно уж нечем.
Всё бред – без смысла, без конца
Пустая болтовня сверчков.
Гляди: спускаются с крыльца
Столбы теней и снов.
Давай сыграем в «дурачки»,
Ведь мы с тобою дурачки,
Ведь наша масть давным-давно
Выброшена за окно.
^ 7 августа, Гавронщина
ВОДА
Уплывают подобно гитарам заливы –
Звуча, натянув струны теченья.
На повороте – стук топора, падают ивы
Под зелёный мост головокруженья.
Там сваи глубоко засели
В голубоватые кисели,
Там тени рыб еле-еле
Проплыть меж тростников могли;
Где плавает солома, сома
Ловят рыбаки. И она сама
Глядит с моста – кружит солома,
Можно сойти с моста и с ума.
Корова, что хочет напиться,
Лакает чистую водицу
У песочка, у бережка,
Где река неглубока.
Хватаюсь за лозняк – течёт лозняк,
Хватаюсь за воду – бежит она,
Плыву – и тянет за кушак
Скользкая глубина.
В последний раз услышав звон косы,
Хватаюсь за крыло осы –
Выносит. –
Рядом, у срубленной ивы,
Плывут мысли, тени, заливы.
7 авг. 1927
БЫЛЬ
Она следит издалека
За быстрым ходом челнока,
Бессильно руки опустив
В большое облако, в залив,
Прислушиваясь к шуму крови,
К невнятным голосам любви.
Здесь прародительница тела,
Фигурой каменной склонясь,
С воздушной лёгкостью летела
Навстречу челноку, смеясь.
Что ж, князь – с огромным лбом Сократа,
С печальным восковым лицом –
Глядел, мигая виновато,
Как ты носилась с животом.
Здесь дедовские тополя,
Скрипя, ломались, осыпая
Листы и гнёзда на поляну.
Роженица, уже слепая
От боли, видела едва ли,
Как господина расстреляли.
8 авг. 1927
* * *
Вдвигаюсь в настоящее – навстречу
Прокуренная комната встаёт.
Да, всё по-прежнему: широкий вечер,
И столбиками тени у ворот,
На исполинском полотне заката
Косые полотнища тополей… –
И настоящее по-старому богато
Моим существованьем на земле.
8 авг. 1927
^ ЛИХОРАДКА В ДОЖДЛИВУЮ НОЧЬ
Скрипя, мотались тополя –
Цари садов.
Цифры часов
Под лампой оживали,
Время по каплям лилось.
От мглы подушек и волос
Ей не хотелось спать. Упали
Воздушные дороги снов,
Подобно теням у столов,
Едва качаясь.
Подняв бровь,
Она, вздохнув, опять легла
На смятую постель ничком.
Её дыхание с трудом,
С протяжным хрипом вырывалось.
Она страдала, ей казалось
Что болен лихорадкой дом.
Но чиркнет спичкой
– Чирик, –
Сверчок:
– вокруг черным черно.
Нацелил тополь в окно,
Гремит и плещет водосток
Так, значит, дождь.
Дрожи…
Дожить бы…
Как бы дожить до рассвета,
Чтоб видеть пёструю ветошь
Листьев, луж и ржи.
И зубы колотят о край стакана
– КОТОРЫЙ ЧАС, МАДАМА?
Она разговаривает вслух.
Почти почтительно ночной Дух,
Помотав головой, садится рядом,
Всплеснув ватными рукавами.
Он:
Вы слышите?
К-а-к-о-й ветерок!
Вы же понимаете значение
(По секрету, кто до смерти недалёк,
Такому немножко светопредставленья)
Она:
Вы пошл