С. Е. Хрыкин Сайт «Ирпенская буквица»: Издание: авторская редакция составителя. Книга
| Вид материала | Книга |
- В. Х. Лобас «Культура Сходу» Сайт «Ирпенская буквица»: Издание: В. Х. Лобас «Українська, 815.26kb.
- Н. Д. Колбун «Заключение и литература» Сайт «Ирпенская буквица»: Издание: Н. И. Околитенко,, 284.53kb.
- Ирпенская буквица, 117.9kb.
- Ирпенская буквица, 1004.26kb.
- Ирпенская буквица, 853kb.
- А. Г. Шишов Медицинское изучение и предупреждение летных происшествий. Авторская редакция, 535.15kb.
- Рабочая программа уроков изобразительного искусства и трудового обучения в 1 классе, 173.25kb.
- И. В. Курчатов Сайт «Военная литература»: Издание: Головин И. Н. И. В. Курчатов. М.:, 1411.84kb.
- Книга уникальное издание. Это фактически «целительский», 3202.4kb.
- Е. П. Блаватской ~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~ (пер с англ. Л. Крутиковой, 5151.33kb.
Пошли
Одни направо, другие налево.
Бубновая королева
Лишилась слуг и земли.
__________
Она заснула, – таковы сверчки,
Бросают камешки под кровать.
Начинает светать.
– Ни тучки!
8 августа 1927
^ СЕНТИМЕНТАЛЬНАЯ ПОЭМА
(ЛУННАЯ СОНАТА)
За тополями, за облаками,
За вёрстами, где ты живёшь,
По саду лунными ночами
Легко серебряная дрожь
Плывёт в твою пустую комнату,
Где что ни вещь – воспоминанье,
Где, мучаясь, должна ты помнить
Мою жизнь, моё дыханье.
И ты выходишь на обрыв.
Широко, белыми холстами
Средь путаницы тощих ив
Бежит дорога в твою память,
Внезапно, так, чтоб захватило
Дыхание, что ты сама,
Спеша, вернулась через силу
К сегодняшнему, чтоб с ума,
Стерев границы настоящего,
Ты медленно сошла, чтоб чаще
Ты приходила бы одна.
Так выпукло твоё тело
Вдавлено в воздух синий!
Ты отвернуться не посмела –
Гляди на белую пустыню,
Гляди и думай: «Здесь когда-то
В любви была я виновата».
Но человеческое сердце
Всё вынесет и всё поймёт.
Луна – и некуда ей деться –
Томит, тревожит и поёт.
Как память, что сейчас мертва,
Встаёт слепая голова,
И вдруг, открыв глаза, с укором
Глядит сквозь осень и сквозь сад
Туда, где я дышу, в тот ад,
Где я живу ещё упорно,
Цепляясь за чужой уют –
За твой уют!..
– Её зовут.
Она, вздохнув, идёт обратно,
Ломая беглые пятна
Сухой серебряной воды,
Идёт всё дальше. Погоди,
Темно и душно впереди!
А я стою. Сад опрокинут
В ночное небо, в пустой зенит.
Озарена наполовину,
Чужая липа мне шумит.
Она шумит. Чадит свеча.
Пестро кругом, как её платье,
Спустившееся с плеча
В ту ночь…
^ 9 авг. 1927, Гавронщина
СОВРЕМЕННИК
Нет, ни Фауст и никто другой
Нас сочувствовать не приневолит.
Все идеи – точно вихрь сухой
Семечек летит по вольной воле.
Бесполезна детская забава:
Труп с лицом болвана захохочет,
Ручками всплеснёт – точь-в-точь,
Как в отчаянье когда-то Фауст.
10 авг. 1927
АНЧАР
Садовник (садовод многоучёный, у него
пятеро детей, после обеда он не спит, чтоб прокормить свою семью).
С находкой, с разновидностью цветка
Красный комочек колотится в руке –
сердечко
Красного цветка, и засыхает в тоске.
Над ним проходят облака.
Так вот что лирика – она изъела
Труды и бедную библиотеку,
Она погубит человека.
Дай, закопаю я её.
Пойдите, слуги-одуванчики,
И принесите мне лопату,
Не заблудитесь, и скажите,
Чтоб дети не ходили в сад.
Когда вернулись пешеходы,
Не осталось ничего
От легкомысленного садовода,
За исключеньем мёртвой лейки.
(садовод многоучёный, у него
пятеро детей, после обеда он не спит, чтоб сохранить свою семью).
И паутины
Стали скрипками.
11 августа 1927
УСИЛИЕ
Взбираясь по склону
С неподвижной суетливостью,
Задохнулись пешеходы-вязы.
Оглянись:
Внизу, осыпаясь с крутизны,
Держится на воздухе липа.
Какое изнеможение! –
Так напряглись
Их могучие мышцы,
Чтобы вынести на себе
Пушинку твоей подушки.
11 авг. 1927
МЕФИСТОФЕЛЬ
^ У МЕНЯ В ГОСТЯХ
Что ж, садитесь,
давайте сыграем в карты,
Только вот
ни души, ни денег нет.
Вы, мой друг, худы как игральная карта,
Мозг ваш сух, и смысла в вас нет.
Голос ваш, точно липа
шумит и волнуется.
Сельский Демон,
давайте скучать вдвоём.
А у нас недавно
была Революция
И, как видите,
мы по-иному живём.
Вся Россия резвится до одурения,
Все мы рады стараться теперь,
но увы,
Не найдёте вы Фауста,
и может статься,
Не найдёте
ни Гретхен,
ни любви.
Да и что любовь?
В нашей казарме
По команде книга,
по команде стих;
Мы теперь не Люди, а Красная Армия,
Даже думать должны мы
от сих и до сих.
Что ж, сдавайте,
сыграем покамест в карты
Только вот
ни души, ни денег нет.
Вы, мой друг, худы как игральная карта,
Мозг ваш скуден и смысла в вас нет.
11 августа 1927
^ КОЛОКОЛЬЧИК ГОВОРИТ
Труба – лиловый колокольчик,
Поёт всё утро, не даёт спать.
«Когда проснёшься, я окончу;
Покинь, покинь свою кровать.
Я тенью упаду на книгу
И затемню высокий смысл,
Я проползу зелёной ниткой
В твою растерянную мысль.
Мой горький запах в чёрном хлебе
Напомнит, может быть, тебе,
Что говорить нельзя о небе,
Пока не скажешь о земле».
12 августа 1927
ГАЛЬКА
1.
Скошенным глазом поводит конь,
Казак у криницы воду пьёт,
Холодна вода, а жжёт что огонь,
А по селу черёмуха цветёт.
Плахта пестрее теней и цветов,
Смуглые руки легки во мгле…
Галька – бывает такая любовь,
Что жить нельзя на земле.
Коврик на лужах – нападали цветы.
Казак на коне – наговорило сердце.
Босой следок – это прошла ты,
А так вообще ничему не верится.
Так было когда-то, а теперь – другой,
Отцвели липы, и астры горят,
Другой день – синий и пустой,
И колокола звонят.
26 июля 1927
2.
«Мне отмщенье, и аз воздам».
Поёт, поёт и замирает в поле –
Натянут голос, как струна,
И по струне к соседней колокольне
Летит в цветах и красках тишина.
Ей жарко. Наклонившись над колодцем,
Она черпает тень и воду пьёт.
Потом, откинувшись назад, смеётся
И красной плахтой вытирает рот.
Пестрее плахты эта тень сквозная,
Где золотой загар горит во мгле,
Где ты стоишь и чувствуешь, какая
Бывает страсть и мука на земле,
Где все цветы, все звуки – отраженье
Борьбы за то, что грезится тебе,
Что в этой тишине есть напряженье
Последнего усилия в борьбе,
Что скоро всё засохнет и увянет,
Твой голос ослабеет навсегда,
И ты с пустой душой в себя заглянешь:
– Там от любви ни тени, ни следа.
Пой, Галька, пой, пока тебе поётся.
Гляди: цветы, что облако, летят.
От лип, от чёрной тени у колодца
Сердечки света по воде скользят.
Сердца людей и волн, должно быть, схожи:
Текучи, и меняются они,
Их отраженье называют ложью, –
Плывут сердца, и некого винить.
В воде заголубело, засветлело –
Там, в глубине, его глаза глядят.
Что ж, Галька, ты сама того хотела –
Теперь никто, никто не виноват.
Нет, лучше не гляди в прозрачный омут:
Зелёная тебе напомнит мгла
Ту ночь, как ты не ночевала дома,
А утром петь и плакать не могла.
3.
У нас цветы по вечерам,
Густые краски золотые,
У нас не спится по ночам –
Такие ночи лунные.
Как струны есть цветы. Другие –
Как пятна, как кружки, как линии,
Лиловые и голубые,
Красные и синие.
Среди цветов сухого жара,
Среди цветников как пожара,
Средь тёмных коридоров тени
Ни выхода нет, ни спасенья.
Цветок по линии воздушной
Взбирается, как по лестнице,
Подкрадывается и тушит
Прямые лучи месяца.
И панычу Галина снится,
Паныч может застрелиться.
Что было? – Лёгкий стон в траве,
Зрачки пустые – оскаленные зубы –
Слабость в лёгкой голове…
А луна шла на убыль…
Растерянный, жалкий взгляд,
Раскинутые ноги… –
И вот родные говорят:
– Он жил и видел много. –
А что я видел, чем я жил,
За что я буду отвечать?
За лихорадку тонких жил?
За всю мечту, за всю печаль? –
Физиология родов…
Он содрогнулся.
По аллее
Струя луны и запаха цветов
Неслась, мерцая и слабея.
Уехать? Обмануть её?
Спастись?
Он повернулся молча
И замер:
чу, она поёт
Про счастие, про полночь.
Он медленно взошёл на крыльцо.
Вдали, сквозь плоскости полей
Неслася песнь. Её лицо
Вставало лучше и живей,
Чем в самом деле. Не хотелось
Ни думать, ни решать, ни жить.
А что, если на самом деле?.. –
Холодное жерло… Нажим…
Судьба иначе распорядилась,
И через несколько часов
Подвода к станции спешила.
Паныч был грустен, но здоров.
12 авг. 1927
__________________________
* Впервые опубликовано (с сокращениями и ошибками) в сборнике: Игорь Юрков, «Стихотворения», 2003, «Амфора/Геликон Плюс», Санкт-Петербург.
СЕНТИМЕНТ
Захолустная учительница, отогнув мизинец,
Мне говорит интересные вещи,
Будто закат оттого и синий,
Что – безусловно – он зловещий.
И вдруг я понял: да это осень,
– И ничего нет вокруг меня.
Человеческое сердце бьётся и просит
Немного музыки и огня.
И даже жалость теперь неуместна,
И пусть подбородок её дрожит,
– Женщина! Будьте сегодня невестой! –
Без этого скучно и горько жить.
12 авг. 1927
^ РОМАНТИКА – ЧИТАТЕЛЮ
С лихорадкой в крови шарлатан и картёжник
Проиграл своё сердце и спутал масти.
– Молодой человек, нельзя ль осторожней
Обходиться с простой человеческой страстью.
Сердце пик, сердце черв обливается кровью,
«Ночь тиха и рыдает рояль»*.
Если вас не устраивает предисловье,
Давайте начнём про луну и печаль.
Итак, в эту ночь метались по стенке
Тени нетопырей, докторов, чертей,
Лампа так начадила, что представленье
Пришлось отложить на несколько дней.
С усмешкой безумца, пустой и важной,
Старый картёжник взял пистолет,
Пистолет из картофеля, но неважно,
Важен нам принцип на склоне лет.
Они уж мотались, метались, пели,
Хоры певуний над сердцем его.
Это комично: вы б посмотрели,
Как таяло сердце от ничего.
Вы назовёте сердце артиста
Лирикой; доктор – на что остряк –
В нём обнаружил гимназиста
У чахлой сирени и Байронов фрак.
Я без стесненья макаю в чернила –
В кровь шарлатана своё перо,
Мне б по традиции вскрыть себе жилы,
Маской раззявить трясущийся рот,
Чтобы соседки какого-то Гёте,
Всплеснув руками, сказали бы мне:
– «Вот так поэт, едва ль разберёте,
Как он напишет о нас, о луне».
Но всё субъективно, но всё очень скучно.
Проверив по сердцу свои часы,
Доктор уходит обиженно в тучи,
Молодцевато крутя усы.
Бледный безумец с лицом поэта
Сконфуженный шумом, утерев стыд,
Смылся задолго, ещё до рассвета,
Приняв энергичный и умный вид.
Что же о хорах, о птичках, о душках,
О разных романсах летучих мышей,
Они легко превратились в подушки,
Став украшеньем квартиры моей.
Один нетопырь, волосатый и хмурый,
Хотел быть писателем, не щадя затрат,
И оставил свою барабанную шкуру,
Чтобы по ней учить мышинят.
Только сердце бродяги у меня осталось,
Бьётся, покоя мне не даёт,
И его не берёт никакая усталость,
А даже как будто наоборот.
Гитарист-читатель, что же мне делать,
Куда мне деть сирень и луну?
Не хочешь ли ты от нечего делать
Их нацепить на свою струну?
12 августа 1927
_________________
* Фраза из популярного в своё время романса.
ЗДЕСЬ
Здесь пахнет шалфеем. Должно быть,
Так пахнет сама тишина.
Здесь в клетчатом платьице робость
Садится на стул у окна.
В тетрадках желтеют страницы.
Завечерело в саду.
И в комнате мне не сидится,
Хожу – и чего-то жду.
13 авг. 1927
ПРИГЛАШЕНИЕ
Шарлатаны в кукольном театре
Весело толкуют о чуме,
Ведь они – картонные – бессмертны,
Вот у них и шутки на уме.
Говорят, а я подозреваю,
Что чума содержит балаган,
Что её дубина ледяная
Бьёт перед началом в барабан.
Вот зачем не буду я в театре,
Да и вам советую не быть,
Лучше приходите – выпьем пива,
Чтобы нечисть всякую забыть.
13 авг. 1927
__________________________
* Впервые опубликовано (без двух последних строк) в сборнике: Игорь Юрков, «Стихотворения», 2003, «Амфора/Геликон Плюс», Санкт-Петербург.
* * *
Как будто из дерева выточен день,
И всё не поверишь, что он – настоящий,
И в память кладёшь, как в огромный ящик,
Каждую чёрточку, каждую тень.
О чём рассуждать и на что решаться? –
Мы призваны жить, чтоб творить, и жить
Чтоб истине даже такой удивляться,
Чтоб истине даже такой служить.
14 авг. 1927
^ ПОД ЖИМОЛОСТЬЮ
Вот и наша молодость проходит,
Как проходит день.
Встали мальвы сторожить у входа
Голубую тень.
Ум колеблется, а всё не знает,
Что конец всему.
Но зачем здесь тишина такая –
Сам я не пойму.
Только сердце наше не смирится –
Бьётся и болит,
Дочитав последнюю страницу
Роковых обид.
15 авг. 1927
__________________________
* Впервые опубликовано в сборнике: Игорь Юрков, «Стихотворения», 2003, «Амфора/Геликон Плюс», Санкт-Петербург.
^ МОНАХИНЯ – ДОН-ЖУАНУ
Дон-Жуан умер
в женском монастыре.
Предание.
Дон-Жуан, Дон-Жуан, погоди,
У меня колокольчик в груди.
Он звенит, он поёт – я сама
От восторга лишилась ума.
По отвесной стене, по цветам
Тишина пробирается к нам.
Вот замолк на хорах орган. –
Встань из ящика, Дон-Жуан,
Чтоб покинуть тот душный свод,
Где колокольчик мой не поёт.
15 авг. 1927
__________________________
* Впервые опубликовано (без последнего двустишия) в сборнике: Игорь Юрков, «Стихотворения», 2003, «Амфора/Геликон Плюс», Санкт-Петербург.
^ ЖАЛОБЫ ХУДОЖНИКА
Сад опрокинут в небо. Над бездной
Опять, как встарь, поднялась луна.
Он болен, художник, страшной болезнью –
Его душа дотла сожжена.
И вот, головёшкой пустой и чёрной
Он бродит как труп, ещё дыша,
И жалобно всё твердит, и упорно:
– «Куда девалась моя душа?
Её растащили, она по кусочкам
На шумном базаре была продана,
И вот я стою лицом к ночи,
Где вновь начинается весна.
И даже в кошельке моём пусто,
Мне не на что жить и нечем дышать…
Скажи мне, проклятое искусство:
Куда девалась моя душа?»
16 авг. 1927
^ ЛУННАЯ НОЧЬ
Светло горит серебряный пожар.
На этой пустоте просторной
Нетопырю луна – огромный шар,
Обугленный и чёрный.
А мне всё кажется, что мы с тобой вдвоём
Давно уж умерли, и вот – не понимаем,
Взаправду ли мы видим и живём,
Иль так сидим и засыпаем.
И вот безумие, открыв слюнявый рот,
То плача, то смеясь над нами,
И силится узнать, и нас не узнаёт,
И пусто смотрит в нашу память.
Такой отсюда кажется луна,
Так вот не спится, не сидится.
Захватывая дух, летит страна –
Моя последняя страница.
16 авг. 1927
__________________________
* Впервые опубликовано (без второй строфы) в сборнике: Игорь Юрков, «Стихотворения», 2003, «Амфора/Геликон Плюс», Санкт-Петербург.
^ РАЗГОВОР НА РАССВЕТЕ
Жест угловат и плосок. –
Во сне
Такой,
Покуривая папироску,
Явилась Дама Пик ко мне.
Рассвет как пар,
Он был её душой, –
Летящих карт
И капель мир пустой.
На плоских силуэтах,
Лишены
Объёма, воздуха и света,
Блуждают сны.
Они – как бледные понятия идей,
Давно знакомых
Кукол и гостей.
Все вещи, утеряв со мною связь,
Проходят, беспорядочно толпясь.
Их связывает
Пар,
Их связывает
Дождь,
Полёт карт,
На слепоту похож.
Рябит в глазах,
Подушка остывает.
Их красивый прах
Слепит и раздражает.
Я виноват:
Я вызвал к жизни
Маскарад
Идей и карт.
– Скажи мне, Дама Пик,
В чём смысл моей вины? –
И голосом как шелест лип
Она мне отвечает: «Сны».
Но мне не спится
Шуршат и падают открытые страницы
По желобам сбегают
Мутные дожди.
– Дама Пик, знаешь что?
Не уходи!
Нет, мне не спится.
Дрожащей ртутью
Озарены
Их лица.
Я тоже путник
В мире представлений,
Не знающий, что – отдых,
Что – забвенье.
Я тоже выдумка,
Как дождь, как серый фартук,
Как платье старое,
Как эти карты.
Как пар,
Что называется душою.
– Мне, сонному,
Невесело с тобою.
Через рассвет,
Расталкивая масти,
Проходит старая прислуга –
Счастье
И ставит молоко на подоконник,
И чёрных мух
С моей подушки гонит.
Сухой твой голос,
Твои высокие брови… –
Всё это назовут
Любовью.
Любовь? –
невнятно
И совсем неважно,
Она меня не беспокоит даже, –
Она мне не понятна,
Ведь всё, что ты сказать должна,
Я знаю:
Была одна –
Теперь не понимаю;
И всё, что ты мне скажешь,
Мне известно,
И у меня была
Лет пять невеста.
Сухой твой голос,
Твои высокие брови
Теперь и я
Не назову любовью.
Дама Пик бросает папиросу,
Летит дымок,
И остаётся
профиль плоский
И потолок.
И остаётся душный шелест,
Дышит дождь,
Как будто ты на самом деле
У нас живёшь.
Сжать эту руку, укусить до боли
Её плечо… –
Но пар есть пар,
И я как прежде болен
От ничего.
В последний раз шумят её одежды, –
Её тепло.
– Со мной бывало это прежде,
Теперь прошло.
Ты скажешь: «Вовсе неуместна
Такая печаль», –
Но в сердце слишком много места,
И мне тебя жаль.
17 августа 1927
__________________________
* Впервые опубликовано (с пропусками и искажениями) в сборнике: Игорь Юрков, «Стихотворения», 2003, «Амфора/Геликон Плюс», Санкт-Петербург.
^ НАШИ ПРЕДКИ
Ракушкам светит луна,
Их белый свет не тревожит.
В мире чисел она
Лишь хрупких ракушек множит.
Эта слизь, что была
Нашим когда-то телом,
Нынче легка и светла,
Гляди – как посветлела.
Предки, вам не страшны
Пустоты, лучи и дороги,
Вы видите странные сны
О правнуках двуногих.
Вас омывает вода
Таким же серебряным студнем.
– Подумайте: мы никогда
Так свободны не будем.
18 августа 1927
^ СЕНТИМЕНТАЛЬНАЯ ПОЭМА
Шарманка жива – её глухие звуки
Так хватают за сердце,
Так бельё висит, растопырив руки,
Будто некуда ему деться.
В нашей комнате, сдавленной домами,
Где напротив – больница и тюрьма,
Где висит потолок так низко над нами,
Однажды и ты сошла с ума:
А не целуйся, плача,
Не пой плача, они ничего не понимают,
Ведь у нас с тобой всё незадача –
Денег нет, и в долг не доверяют.
Шарманка жива. Ещё до рассвета
Сама мировая тупость
Сидит на сквере, читая газету
О всяких куклах и трупах.
Сырые листы шуршат печально,
– Их никто не читает! –
И горбоносый ещё нахальней
Всякую чушь сочиняет.
Но чушь успокаивает немного,
И ты не так уже плачешь,
Читая о том, что легка дорога
К луне, что луна есть мячик,
Что мы голодать уже больше не будем,
Затем, что можем без пищи
Прожить сорок дней, что это не чудо,
А лучший выход для нищих,
Что осенью люди любят топиться,
Весной стреляться, а летом
Может и то, и другое случиться,
Особенно перед рассветом.
Когда шелестят и летят бульвары
В прозрачный дым проспектов
И несут на базар продавать самовары
Небритые субъекты,
Когда льётся с неба благоуханье
Свежего сена и пристально
Глядит в воду жёлтое зданье,
Называемое пристанью.
Город наш омывают воды,
Где в зелёной тине нелепо
Тонет могучий царь природы
Вместе с трухой и щепками.
А мы всё не верим нашим обоям,
Нашим жалким дырам.
В этой квартире я с тобою,
Только в этой квартире.
Что же, ещё почитать газету?
Или уже довольно?
Или рассвет в начале лета,
И само по себе – больно…
Бедность есть бедность, но много хуже,
Что ты худа, как кляча,
Что в твоих глазах тоска и ужас,
Что по ночам ты плачешь…
Побольше б сюда света и солнца!
Впрочем, я слышал где-то,
Что чахотку лечат простым червонцем
Или золотой монетой.
19 августа 1927
^ СКРИПИЧНЫЙ КОНЦЕРТ*
Я приехал на дачу. Звучат,
Скучают в пыльных чехлах скрипки.
Осень готовит крепкий чай
Из золотого цвета липы.
– Валентина, – поют глупые скрипки, –
Мы тебя вышли встречать. –
Но поезд ушёл в облака, в поля,
И нет никого, кроме сверчков
Да начальника станции.
Высоко
О ней сетуют тополя.
– Кто Валентина? – думаю я, –
Облако?
Рельсы?
Или песок?.. –
Идут хозяйки. Их платья с розами,
С разводами, открывая ноги и плечи,
Говорят, что под кожей розовой
То же солнце и тот же вечер,
Что в крови их даже цена звёзд
Должна быть точно отмечена.
Закат.
Мускулистое тело на песке,
Да круги по воде, и невольно кажется,
Что моё сердце в её руке
Лежит, как простая ракушка.
Под лёгкой скорлупкой защиты нет,
Воздух жужжит в створках,
И слепит тяжёлый, бронзовый свет,
Благоуханный и горький.
Солнце в могучих звуках труб
Как некогда из Спарты ветер,
И ракушкой ты коснулась губ
Самых прекрасных на свете.
В Германии пел и шатался дуб,
Но Фауст тебя не встретил.
Сам я, как глупая скрипка, сейчас
Пою, томясь: – Валентина, –
И падает ракушка в чёрную грязь,
И в створки вбирается тина.
Вечер длинный, спокойный час.
– Валентина, Валентина.
Зачем же скрипки поют в саду
Под тихий дождь ваше имя?
Чего я хочу? Чего я жду?
Зачем я тоскую с ними?
Но голос, полный прохлады, в ответ:
– Ты приехал сюда по ошибке,
Ты меня не встретишь,
и меня нет,
Я – лишь пыльное тело скрипки.
20 авг. 1927
________________________
Впервые опубликовано в сборнике: Игорь Юрков, «Стихотворения», Киев, АРП, 1929,
^ ЖИЗНЬ АННЫ
(ПАТЕТИЧЕСКАЯ ПОЭМА)
Дети плетут из гибких веток
Большие корзины, – на дне корзин
День как рыба – огромный и синий,
Как плёс, как плеск света.
Но может ли встретить меня на дороге
Со свечой старуха, когда покой,
Когда, спеша домой в тревоге,
Я слышу запах резеды сухой.
Но вот отсюда – широкий плёс,
День и ветер дуют в платок,
Платок кумачовый, в розах весь,
Плещет, уже высок.
Но вот отсюда – море осок,
Волнуясь, нагретое песком,
Где старый строит летний дом
Для отяжелевших ос.
Он, конечно, не смотрит. Она
Как загорела, как живёт,
Какая у ней кожа. Она смущена,
У ней чуть дрожит рот.
Она в зеркальце залива
Смотрит, заплетая косы,
Роняя свой образ торопливо,
А кругом гудят осы.
Образ плывёт к веткам ивы,
Мутнея и слабея.
Но вот отсюда ещё виднее
Слабое отраженье прежних дней:
Я вижу в комнате своей
Сухую осень, сухое крыло
Жучка, и там светлеет её лоб,
Склонённый над тетрадью,
Соломенная шляпа
Бросает искры теней на щёки,
На её воротник высокий, –
Донна Анна, звеня монистом,
Мою тетрадь перелистывает.
Но вот ограда – море веток
На шлемы зелёные плывёт,
Бежит винтом дорожка света,
Где потаённый ход
Открыл светящиеся щели:
Там хлам искусства страшной харей
Сквозь хоры смотрит, там созрели
Большие ягоды злодейств.
Толкаясь, падают колонны
Под красной молнией искусства,
И, грохоча, в моря зелёные
Плывут ладьи, и поют грустно
Пленённые цари воды.
Мальчишки из корзин глубоких
Нам вынимают сердце Анны,
Найденное в густой осоке
В часы, когда из-за тумана
Маячат молча рыболовы,
Высокомерны и суровы.
И это сердце пригодится
Лежать на блюдечке с водицей,
Напоминая незабудок,
Из глины сделанных болота,
Чуть отдающих, как посуда,
Благоговейной позолотой
Старинной, как сухая кровь
Молитвенников пожелтелых,
Слоновой кости её тела,
Поющей про любовь.
Оно как кружево першит
И, рассыпаясь под руками,
Войдёт в состав её души
Как обгоревший камень.
В мраморной ванне чиста вода,
На дно ведут ступени,
Там проплывают без следа
Наши ломаные тени.
И вот я вижу, как на экране,
Жуан склоняется к донне Анне.
Давай закинем лёгкую сеть
И выловим сердце влюблённой, –
Оно будет сохнуть, биться, петь
О бедной пленной донне,
Оно мантильей роковой,
Быть может, осенит усы
И шпагу старую, и твой
Платок стеклярусный.
Чтобы стеклярус так звенел,
Как ветер с моря, так звенел,
Как паруса в часы бесед,
Летающие за предел
Людских идей и лет,
Чтоб, размахнувшись в широте,
Ты молодость свою взяла,
Как глыбу мрамора в воде,
Чтоб каменных богов тела
В прохладных водоёмах жили,
Чтоб, жизнь твою благословив,
Они спокойные уплыли
За хлебной корочкой в залив.
Вот там, среди плакучих ив,
Герои строили ладью,
Собравшись добывать семье
Почёт и деньги, но во сне
Они забыли про семью
И не вернулись никогда.
Стеклярус лёгкий, как вода,
Образующая купола,
Под ними звон и плеск лучей,
Ладья в воде, героев тела,
Раскиданные средь сетей,
Быть может, нынче видят сны
О детях, о слезах жены,
Они шевелятся под теченьем,
Как будто тянутся за тенью,
За жалким чувством, за лучом
Заката, за лучом последним,
Но лица рыбами объедены
И шатается их дом.
Но ты смеёшься, будто роняешь
Монетки звонкие в кувшин.
Гляди: здесь небо осеняет
Седины голубых вершин.
Смешенье красок голубых
Слепит и мучит дон Жуана,
И он бросает мраморный стих
В могилу, как в зелёную ванну
Покоя и прямых теней.
– Пожалуйте ко мне на ужин,
Я буду там с женой твоей,
А ты для обстановки нужен. –
Но в ванне – тишина,
Но донна Анна – одна
С молитвенником, что похож
На сердце, бьющееся меж бёдер,
Она глядит в пустую воду
И шепчет: «Пусть приходит, что ж,
Такая всё отягчит ложь
В такую тёплую погоду».
Так думал я, стоя у обрыва,
Где полая вода текла
В двадцатый век, в синие заливы,
В затоны жёлтого тепла.
Там где-то в пульмановском вагоне,
Там где-то пыль косым дождём
Спадает в плющ зелёный
И лампочка глухим огнём
Библиотеку освещает.
– Она сидит, она читает
Мою поэму варварским стихом,
Эту бедную поэму,
Где время спуталось – «сейчас» и «потом»,
Где время стало теоремой,
Понимаемой с трудом.
И вот меня встречает тишина
Свечой, зажжённой о сердце Её.
А где же стеклярус? Где же она,
Донна, живёт и поёт?
Ничего нет, – мой тёмный дом
Через аллеи фасадом скошенным
Глядит по-старчески с трудом
На уплывающее прошлое,
На улыбающееся прошлое,
Поющее мраморным стихом.
Я ещё вижу её жест,
Поворот головы, её губы,
На гладком молитвеннике крест,
И звон крови, и звон бубна, –
Она ещё танцует.
21 августа 1927
^ ИГРА ВРЕМЕНИ
То же золото, тот же вечер,
И у нас в крови их пенье.
Волны тепла обдают твои плечи,
Как звучащие тени.
И время – художник: ещё холсты
Твой образ хранят меж нами,
И ничем на свете не смоешь ты
Так называемую память.
Примерив скрипку, через газон
Шагает высокий с маком в руке,
Вот, кажется, разломается он
Надвое, как тень на песке.
На что ему под крышей эти холсты?
Куда ему, длинному, деться?
Глядит он сквозь сумерки, сквозь цветы
Прямо в твоё детство.
И ты вспоминаешь: это же сон,
Такой же всё он, тот самый мак,
Так же пусть улыбается он,
Застёгивая свой пиджак.
Но, захлопнув крышку часов, – закрывает
Окно в звёзды отец
И шепчет: «Летучая мышь мешает
Союзу двух сердец.
Маки – я продолжаю – служат
Продуктом сумерек и спальни,
Они качаются, а ваша дружба
Переходит в трансцендентальное.
Я представляю себе их в бокале:
Их листики бумажные
Выделяют горький сок печали
И забвения даже».
Отец исчезает. Липы, лепеча,
Склоняются за пределы возможного,*
И в жаркой ночи трещит свеча,*
Золотая, как твоя кожа.*
__________________
* В тетради автор карандашом внёс вариант этих трёх строчек, не зачёркивая их:
^ Уходят вдаль, потухая.
Но бумажные цветы у твоего плеча –
Только бумага сухая.
«Забвение» – слово, как тяжёлый груз,
Тебе ничего не говорит,
Ты можешь забыть на время, пусть,
Но совсем не можешь забыть.
Груз падает в воду, рождая круги:
Круг – воспоминание, круг – ложь…
Груз и вода меж собой враги,
А враги есть одно и то же.
Значит, забвенья вовсе нет,
Есть свеча, есть ночь, есть холсты,
Они белы как лунный свет
И для него пусты.
Но я возражаю – нет, нет,
Не смоешь свой образ ты.
Примерив скрипку, через газон
Идёт высокий с маком в руке. –
Вечер смеркается, навевая сон,
Комар поёт на его виске.
Она встаёт навстречу господину,
Шагает через свои двадцать лет.
Я выбегаю. –
Какой синий
День! Кругом никого нет.
Но как же это? – Я растерянно
Гляжу на почерк свой,
Ещё и сейчас не вполне уверен,
Что не виделся с тобой.
22 августа 1927
^ ПУТИ, С КОТОРЫХ ТРУДНО СОЙТИ
Набегают волны тишины,
Веет резедой, она сухая,
Точно тонкая кожа в молитвеннике панны,
Лихорадит и благоухает.
Здесь, в кропильнице каменной, глубокой,
С прозеленью на зернистом дне,
Будто врезан в камень день высокий,
Лёгкий и пустой в огне.
Унося твой дух, летят колонны,
Где винтом веет вышина.
Камень вытянулся до звона,
Входит в тень, во все времена,
И тебе, панна, ничего не нужно, –
В водоёмах прохлады голубых
Резеда веет, и кружит
Голубь, и гремит латинский стих.
Здесь, во ржи – запад с востоком,
Васильками и виньетками у возов,
Дыша полной грудью в широком
Просторе славянских хлебов,
Нам захватывает дух – так странно
Выступают буквы времён
То в морщинах старого пана,
То на грубом холсте икон.
История, канув в кропильницу
Тяжёлой слезой земледельца,
На тёплый камень выльется,
Превратившись в восковое сердце.*
_________________
* В рукописи автором удалены следующие здесь четыре строки:
^ А разве анатомию изучить
По этому сердцу можно, панна? –
По теории Эйнштейна лучи
Падают довольно странно.
Естественник – потомок Базарова –
Уже встречает её у костёла
С маргариткой в руке, варвар
Говорит о проблеме пола.
Они идут в тени стен,
Улыбаясь и хмурясь во мгле,
От куклы на деревянном кресте
До куклы восковой на столе.
Дальше нельзя идти,
Вбок нельзя повернуть,
Хотя можно на длинном пути
Побунтовать и отдохнуть.
И лёгкий запах резеды
Сопровождает их спор и смех,
Чтоб на дороге их следы
Были видны для всех.
23 августа 1927
^ НЕУДАВШЕЕСЯ ПОСЕЩЕНИЕ
Иконописец! Дощечки белы,
И вот ты фигурам даёшь движенье,
Как будто ветер чужой земли
Колеблет деревья, одежды и тени,
Как будто краски уходят вглубь,
В зеленоватый сумрак пещеры.
Но кисть, легко касаясь губ,
Оживляет облик
пустой и серый.
Жест на иконе сломан и пуст,
Но в этом жесте такая мука,
Что летит пушинка одна, без чувств,
На переломанные руки.
И убогий пейзаж – его душа:
Два дерева входят в состав печали.
Он хочет выйти
и подышать
Тем воздухом, что мы дышали.
Но огромен воздух наших полей
И наши краски буйны и остры,
И наших длинных, жарких дней
Жестоки весёлые пиры.
У нас что ни чувство – эхом вдали
Ему отзываются чувство других,
У нас ветер нашей земли
Создан для здоровых и молодых.
Впрочем,
входи, лепечи пустые
Слова об искусстве, о смерти, о том.
Что надо жить в вечера такие
Совсем иначе, чем мы живём.
Он входит.
С треском ломается икона –
И у наших ног бьётся в тоске,
Задыхается рыба ветхого закона,
Раздувая жабры на золотом песке.
24 авг. 1927
_______________________
* Впервые опубликовано в альманахе «День поэзии», 1968, М.
МЕТАФОРЫ-АМФОРЫ
Метафоры не идут на ум,
Они как пустые амфоры у колодца,
И только ветра жужжащий шум
В узких горлышках остаётся,
Линии их волнистой дугой
Легко взлетают и опадают,
Они точно женщины передо мной
Сбросили свои наряды.
Какую же взять для питьевой воды? –
Я пальцами перебираю
Выпуклых барельефов следы
И думаю: «Глина сырая –
Её обжигали гончары,
Сушило солнце Эллады….
Они богам услаждали пиры,
Сохраняя сок винограда. –
Сохрани, метафора, то, что я
Пою в этот век беспокойный,
Тогда станет поэма моя
Телом амфоры стройной».
24 августа 1927
^ КИТАЙСКИЕ ТЕНИ
На белом экране ломаясь, танцуя
Скользят китайские тени.
Таким же будет полёт их мгновенный,
Даже когда умру я.
Мелькают в бесшумном танце идеи –
Блок-нот летучей мыши
Все их движенья, все их затеи
Прилежнов книжке опишет.
Их будут учить глупые люди,
Станут за них умирать,
Но меня на земле уже не будет,
Чтоб «бросьте эту чушь» сказать.
25 августа 1927
У ЧУЖИХ
Возы въезжают в питомник вязов,
Где тучи сохнут, как холсты,
Где тушь теней накрыла вазы
Озёр, их зелёной темноты.
Пестро на пыльном их экране –
Края лучей переломив,
В прозрачный студень тумана
Летят листки плакучих ив.
Изгнанник, нацепив очки
На пёстрый нос, мотает удочку
И надевает башмаки.
И вот – идёт, напружив грудку,
Совсем, как настоящий сын
Природы.
Силён и умён,
Интеллигентные усы
Подкручивает бодро он.
Встречая женщин этой местности,
Он думает о своей известности.
А в комнате его любовницы
Ещё не убрано. Она сама
Встаёт, страдая малокровием.
От чёрного, тупого сна
Её измученное тело
Осело и пожелтело,
Растрёпанную грудь её
Бюстгальтер застегнул на пуговки, –
Такой постылая подруга
С постели нехотя встаёт.
Возы въезжают в питомник вязов,
В воздушные галереи прохлады,
В тяжёлую тишину праздника
Молотьбы и звездопада.
По утрам – пыль и роса
У летящих дорог в небо,
Сетующие голоса
Высоких скирд хлеба.
Там на дорожке – я видел – лежал
Дачницы пёстрый платок,
Под ветром беспомощно дрожа,
Под ветром чужих дорог.
Там я видел её следы,
Там, где просыпана солома,
У самой высокой гряды,
У самого омута.
Когда она кричала – «Помоги!» –
Цепляясь за камыш зелёный,
Крестьяне сказали: «Вона тонэ.
Господы, помогы…»
25 авг. 1927
__________________________
* Впервые опубликовано в сборнике: Игорь Юрков, «Стихотворения», 2003, «Амфора/Геликон Плюс», Санкт-Петербург.
^ ИЗ ЧЕРНОВИКОВ
…Там в глубину и синь уходит площадь
Как в память, как в воду камень,
Там в кипарисовых гробах сухие мощи
Лежат под ноздреватыми крестами.
Такой она предстала на иконе,
Флоренция, где я ни разу не был,
Где медленно колонна за колонной
Купальщицами зябко входят в небо.
Мне этот воздух – розовый и знойный –
Напомнил о тебе, моё мученье,
О жизни молодой и беспокойной,
Мелькнувшей близ меня китайской тенью.
Тогда у нас желтела, осыпаясь,
Старинная листва, звенели сосны,
Слепила осень… Ты сама – слепая –
Вошла тогда в чужую жизнь без спросу.
Хозяйки на тебя наговорили:
Уж ты плохая – лгунья и лентяйка.
Но помнишь? – мы смеялись и дразнили
Зобатых, непричёсанных хозяек…
26 авг. 1927
___________________
* Впервые опубликовано в сборнике: Игорь Юрков, «Стихотворения», 2003, «Амфора/Геликон Плюс», Санкт-Петербург.
НАШИ СНЫ
Если идти по этой тропе,
Проложенной в сумерки, в красные маки,
В шуршанье огромных лиловых степей,
Ты будешь слышать, как лают собаки,
Как хоры поют, как, ломая стебли,
Веет ветер широкой дугой,
Как вечер, раскачивая небо,
Встречается на повороте с тобой.
Тогда, напрягая высокий лук,
Враг, хоронясь в табуне бреда,
Выпускает из ослабевших рук
Звучащую стрелу за тобой вслед.
Но, лишённая силы, она падает,
Разрыв красноватый чернозём,
Около тебя – в грудь болота,
Разбрызгивая лужицу кругом.
Ты её трогаешь – стрела из ваты,
Легко ломается, и на её месте
В спокойной луже, чуть зеленоватой,
Ты видишь белое лицо мести.
Лишённое сил, не может двигаться,
Оно моргает слепыми глазами,
И вот – расплываясь – дрогнет и выгнется,
Войдя навсегда в твою память.
Но всё продолжается поединок
Пустых усилий – будто гигант
Не может поднять с земли пушинку:
Он задыхается, скользит нога,
Жилы вздулись, огромные мускулы
Осели от тяжести, из-под ногтей
Сочится кровь, и видит он в тусклом
Тумане смеющихся друзей.
И за этой стрелой – уже последней –
Выбегает стрелок с перочинным ножом,
За ним толпятся врачи и соседи,
И милиционер свистит за окном.
28 авг. 1927
__________________________
* Впервые опубликовано в сборнике: Игорь Юрков, «Стихотворения», 2003, «Амфора/Геликон Плюс», Санкт-Петербург.
^ АЛИСА ВИДИТ СОН
1.
(ЛИХОРАДКА)*
Тёплый вечер будет,
Выйдем в жёлтый сад.
В комариной будочке
Яблоки лежат.
Поёт лихорадка
Нежно и сладко,
В тёплой водице,
В тёмной водице
Небо ей снится.
Открой окно –
Далеко… далёко
Над жёлтым песком
Плывёт облако
В счастливый край –
Давно пора,
Струна комара
Поёт: «Прощай!»
Так нудно
Бедной скрипице,
Так трудно
Остановиться.
От этих песен
Потом не спится
И воздух тесен.
Закрой окно:
Кругом темно,
Комарам любо,
Тепло и сыро,
Свистит малярия
Больным зубом.
28 авг. 1927
______________________
* Первоначальное название этого стихотворения, создававшегося как самостоятельное. Рядом, в рукописи, чуть позже рукой автора написано: (начало «Алиса видит сон»).
2.
Как вас зовут?
– Алиса!
Комар поёт: – Алиса? –
Бедный скрипач высох,
Болят его суставы
От ледяной отравы.
Стоит его скрипица,
Тепла его водица,
Болезнь из жёлтой склянки
Кропит грибы-поганки.
– Алиса, добрый вечер! –
Шумят с пригорка клёны…
Алиса изумлённо
Кивает: – Добрый вечер!
– Я скрипачу-бедняжке
Несу отвар ромашки.
Скажите, где больной? –
И клёны шепчут тихо:
– Вот дом его с трубой!
Вот вышла за водой
Худая комариха.
– Какой у вас длинный нос!
– Вы видите сон,
Уверяю вас…
– Какие у вас ноги,
Как дрожат!..
– Это вам снится,
Госпожа…
– А Л И С А ………. С А!
Лиса бежит в сад,
За ней слышны голоса
Ос:
– Какой нос!
– Какой листопад!
– Длинный… длинный… –
В прохладном овине
Поют осы
О твоём носе.
В тёмном овине
Длинный-длинный
Вечер лета…
В душном овсе
Голос чей-то
Поёт о лисе.
Алиса, Алиса,
В зелёном шуме
Комар высох
И умер.
Ничего не осталось,
Будто и не был…
Дымок как жалость
Летит на небо.
За каждым листом
Открытый дом,
Поминки и чай:
– Темно кругом.
– Вставай, вставай,
Ходит болотцем
Лихорадка
И поёт сладко:
– Он не вернётся!..
30 авг. 1927
3.
Безумный Шляпочник – шляпа полна черешен,
Цветов и трав, – по винтовой дорожке
Ты сходишь в сад, философ поспешный,
Где статуи сбирают хлебные крошки.
Они следят слепыми глазами
За всем, что делается на свете,
Они глядят каменными глазами
За наши маленькие столетья.
Тогда, сжав подушку с кислородом,
Больной глядит на купальню,
Где ты бросаешься в зелёную воду,
Висит простыня, стоят сандалии.
– Что ж это? – он шепчет. – Я умираю,
А мне так хочется купаться,
Так хочется есть, и я знаю,
Меня б спасла операция. –
И он умирает…
Шляпочник входит в дряхлую кумирню.
Жужжит ветер мокрый.
Идол глядит на него обширно,
Будто сквозь него смотрит…
И нельзя понять величавую глупость –
Быть может, она вернее
Всего на свете, потому что думать –
Значит, заблуждаться ещё сильней.
Жить – это лишать жизни других
Или отдавать жизнь другим.
Потому идол прост и тих,
И века равны перед ним.
Но ты не можешь не дышать,
И, грустно вздохнув, уходишь ты,
И вновь – задыхаясь и спеша –
Бежишь, роняя цветы.
Дальше, где силуэты теней,
Карты стерегут пчелиные кельи.
Прислонив алебарды под навес ветвей,
Они отдыхают от безделья.
Тяжёл их отдых: плывут облачка,
Их нужно все пересчитать,
И это не удаётся никак –
Как будто три, а вот пять,
И пока сложишь пять и три,
Выплывут ещё целых два…
– Ужасный отдых! Хоть умри,
Так затекает голова.
Три, да пять, да два – глядишь,
Ещё плывёт целая сотня,
А над ними уходит всё выше и выше –
Не облака – а так себе что-то.
Валеты устали и легли спать –
Цветы их лучшая кровать.
Чтоб ничего не сделалось с цветами,
Они спят с открытыми глазами.
Безумный Шляпочник, увидев стражу,
Бросает наземь черешни:
«Они подумают, что я вор, и даже
Арестуют меня, конечно». –
И вдруг он видит: перед ним
Сидит Алиса, и некуда деться ему,
В её глазах – зелёный дым
Его собственного детства.
Так вот каковы сны: «сон,
нос».
– Скажи мне, малютка, причём здесь нос? –
Говорит Шляпочник издалека. Он
Уже высокий – тополь перерос.
В глазах Алисы всё спуталось. Осы
Гудят Алисе, шумят сосны,
Она просыпается на сенокосе:
– Какой я странный видела сон,
Будто мне – снова семь лет!..
27 авг. 1927
_________________________
1 Алиса и Шляпочник – см. Льюис Кэрролл: «Приключения Алисы».
^ ОСЕННИЕ ВСТРЕЧИ
Меня лихорадит.
Звенит оса.
На листопаде
Паруса и голоса.
От всех живущих
Скользя вдали,
Улетают поющие
Журавли.
Легко, как в берёзах
Утренний ветер,
Свистит воздух
Других столетий.
Полной грудью
Вдыхая ветер,
Тех, что будут,
Сегодня я встретил.
Они летят,
Как листья с ветвей,
По жёлтым путям
Осенних лучей.
30 авг. 1927
^ В ТИХОМ КРАЮ
Астры стоят без движенья.
В небе сочится закат.
Длинные пыльные тени
Вдоль по дороге лежат. –
Будто в памяти нашей
Встаёт иная страна,
Где отцветает кашка
И звенит тишина.
Ты, говорят, устала,
Унялся твой гордый пыл,
Только такая жалость –
Адрес я твой забыл!
Скупость молча проносит
Яблоки и цветы
В открытую дверь, сквозь осень –
Туда уходишь ты.
31 авг. 1927
* * *
Астра, звезда, утомленье,*
Поздний рассеянный час,
Лунная ночь – как мученье –
Светом осыпала нас.
Что нам приснилось такое?
Ходим, чего то ждём.
В душных парах левкоя
Месяц встаёт за окном.
Тронь на гитаре струны,
Как трогала сердце моё.
Жить в этом холоде лунном
Будем, мученье моё.
(31 августа 1927?)
__________________________
* Впервые опубликовано в сборнике: Игорь Юрков, «Стихотворения», 2003, «Амфора/Геликон Плюс», Санкт-Петербург.
Стихотворение отсутствует в сохранившихся тетрадях, однако, оно есть в машинописном сборнике Ольги Владимировны, хотя и без точной даты. Возможно, оно было написано Иг. Юрковым в тот же день, что и стихотворение «В тихом краю» (как два варианта стихотворения «Сирень» 24 января 1928года).
^ МЕЛАНХОЛИЧЕСКАЯ ПОЭМА
На заре сумасшедших
В большие дома
Входят чёрные люди
И сводят с ума.
Точно маска – раззявив
Огромный рот,
Радиорупор с утра орёт.
На пёстрой афише
Растрёпанной тенью
Висит летучая мышь.
Она слепа как привиденье,
Её от тени не отличишь.
– Здравствуйте, доктор!
Который час?
У меня начинается мигрень… –
В стеклянной коробке
Шуршит газ,
Пусто и робко
Танцует тень.
Бывает иначе
И много хуже:
Кричит и плачет
В передней ужас.
Глядят соседи:
– Простая тряпка!
Висит в передней
Чья-то шапка.
В соседней квартире
Плачет ребёнок едва-едва.
Он учит: четыре
Есть дважды два. –
Не верю! А впрочем,
Во что же верить?
Коль страшно очень –
Заприте двери…
Когда обидят,
Сядь в сторонке:
Никто не видит,
Никто не тронет.
Когда ж обиду
Нельзя снести,
Тихо выйди
И перекрестись…
Таких, как эти,
Очень много. –
Наше столетье
Судит строго.
В нашем веке
Сужденье простое:
Говорят о человеке –
Он столько-то стоит.
«Абрам Львович гонит монету,
Его уважают через это.
Чего вы хотите? – Это же ясно:
Он себе имеет на хлеб с маслом!» –
Молчите, проклятые газеты!
Я кричу в одеяло.
Наше столетье
Стоит мало!
Мне нечего делать
В веке этом –
Иным поколениям
Я поэт!
…Слишком поздно
Узнали здесь,
Что его болезнь –
Mania grandiose…
31 авг. 1927
__________________________
* Впервые опубликовано в сборнике: Игорь Юрков, «Стихотворения», 2003, «Амфора/Геликон Плюс», Санкт-Петербург.
Этим стихотворением заканчивается четвёртая (авторская «тетрадь 19») из пяти сохранившихся тетрадей.
РОЗЫ*
1953
Розы чайн