Geum.ru

Ж. Н. Маслова (зам отв секретаря)

Вид материалаДокументы

Содержание


В. С. Вахрушев Текст «Ярмарки тщеславия» У. Теккерея как художественное отображение английского менталитета
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10
^

В. С. Вахрушев

Текст «Ярмарки тщеславия» У. Теккерея
как художественное отображение английского менталитета


Исследователи до сих пор мало занимались изучением структуры текста знаменитого романа [10; 18; 2, с. 29—31, 118—12; 3 и др.]. А. А. Елистратова сказала о Теккерее: «Не занимает его здесь (в романе — В. В.) проблема национального характера» [4, с. 104], но мы не можем с ней согласиться. Английский национальный характер отражается уже в самом строе английского языка и получает специфические формы воплощения в языковой структуре романа.

Становление аналитического строя в английском языке сопровождалось укреплением в его составе роли кратких слов, хотя в то же время язык обогащался за счет более длинных слов латинского и французского происхождения. А такой тип лексики дает нам косвенное представление о людях, склонных к лаконизму мышления, деловитости. Д. Мак Найт обнаружил, что в английском разговорном языке есть сорок три односложных слова (такие, как «day, all, we, hear»), которые образуют почти 50 % состава обыденной речи англосаксов [16, с. 36—42]. М. Эпштейн пишет, что самое употребляемое слово в английском языке — это определенный артикль «the». Отсюда его гипотеза о «философии тэизма» (или the-изма), согласно которой этот артикль, возникший из указательного местоимения, оказывается «наиболее абстрактным элементом языка, придающим смысловую конкретность другим его элементам» [11, с. 228—249]. Эта британская конкретность мышления ощутима у Теккерея, как заметна и роль слов одно- и двусложных, хотя по нашим подсчетам артикль «the» занимает у него не первое место по частотности употребления — не 7 % от общего количества слов в тексте романа, а всего лишь 2 с небольшим процента.

В последнем легко убедиться, взяв первую фразу из первой главы романа: «While the present century was in its teens, and on one sunshiny morning in June, there drove up to the great iron gate of Miss Pinkerton’s academy for young ladies, on Chiswick Mall, a large family coach, with two fat horses in blazing harness, driven by a fat coachman in a three-cornered hat and wig, at the rate of four miles an hour». В этом развернутом сложно-подчиненном предложении, задающем неторопливый ритм всему романному нарративу, 63 слова, из которых 49 — односложные. Это служебные части речи (the, in, on, at, up) и «коренные» английские слова gate, coach, hat, hour и др. Так, уже в первой фразе романа автор демонстрирует британскую «основательность», тягу к конкретному мышлению. Но не только это. Первая часть фразы «while the present century was in its teens» представляет из себя метафору-олицетворение («век был зеленым юнцом» — а речь идет о XIX столетии), которая одновременно и «конкретна» (абстрактное понятие превращено в живой образ), и мифологична, что делает несколько «фантазийной» всю фактологию второй, описательной части фразы.

В целом тексте романа это преобладание кратких, «типично» англосаксонских слов сохраняется. Правда, мы проводили лишь выборочную проверку отдельных страниц из начала, середины и конца книги, но эти предварительные подсчеты дают с небольшими вариациями один и тот же результат: на 410—420 слов в одной странице текста количество односложных слов достигает 250—260, количество двусложных остается в пределах 60—70. Есть, конечно, и «длинные» слова, о чем ниже. В русском же переводе, сделанном М. Дьяконовым и М. Лорие, аналогичные подсчеты дают другой результат: на 440—450 слов в одной странице текста приходится всего 70—75 односложных слов — чуть ли не в четыре раза меньше, чем в английском варианте. Зато количество слов двусложных в русском переводе почти точно совпадает с оригиналом, их насчитывается 68—70 на страницу. Все это не может не сказываться на ритмике текста романа, что не входит в задачи данной статьи.

Остановимся на понятии «английский национальный характер». Специалисты по этнической психологии согласны в том, что типичный характер англосакса вырабатывался в ходе двух тысячелетий как конгломерат взаимовлияний по крайней мере пяти основных национально-этнических компонентов — «чисто» англосаксонского, римского, кельтского, «варяжского» (викинги-даны), французско-норманнского [7]. От англосаксов у современных англичан практичность, трезвость мышления, доля «твердолобости», упрямства, что зримо воплотилось в типе Джона Булля. Другим известным типом, воплощающим британский характер (упорство, «островная» самодостаточность, деловитость, «варяжская» тяга к морским приключениям), является Робинзон Крузо. А в третьей части романа Дефо представлены и «кельтские» черты его характера — мечтательность, визионерство.

Теккерей воплотил черты «джонбуллизма» в таких персонажах своего романа, как Осборн-старший, баронет Питт Кроули. Да и все герои книги — будь то слуги, фермеры, клерки, лорды — умеют считать деньги, хотя не всегда умело ими распоряжаются. К этой деловитости прибавляются такие качества, как замкнутость — коллективная (insularity, «островность») и индивидуальная — высокая самооценка, уравновешиваемая тягой к самоумалению, к understatement в высказываниях. Теккерей не уделяет много внимания деловой и хозяйственной стороне жизни своих героев, но из отдельных штрихов, намеков, небольших сценок складывается общее впечатление об англичанах как о людях по преимуществу практичных, знающих толк в биржевых операциях, в сельском хозяйстве, в разного рода профессиях.

Писатель боролся против засилья риторического стиля в художественной литературе, которое шло от образцов латинской словесности, от прозы Цицерона и поддерживалось в Англии такими авторитетами, как Сэмюэль Джонсон. Эту антириторическую установку Теккерей задает в первой главе романа, когда Бекки Шарп (недаром названная «хорошим лингвистом») с презрением бросает на землю экземпляр знаменитого джонсоновского «Словаря».
В этом жесте юной авантюристки ощутимо и желание писателя если не «бросить» Джонсона «с парохода современности», то хотя бы потеснить его влияние.

Что же касается британской философии, политики, эстетики, других сфер «высокого» мышления, то в них национальный британский менталитет проявился в устойчивых тенденциях к стихийному материализму, эмпиризму, скептицизму, склонности к компромиссу, тяге к реализму в искусстве, вообще к сглаживанию разного рода противоречий. В викторианскую эпоху обозначилось — пусть несколько условное — деление между «островной», британской (а следом и американской) и «континентальной» западноевропейской ветвями философии.

Теккерей в этом отношении был типичным англосаксом — он почти в равной мере принимал как основные положения христианской религии, так и взгляды эмпирика и скептика Дэвида Юма, позитивистов Кузена и Дж. Ст. Милля, критиковал крайности романтизма, но учился у романтиков искусству романтической иронии, разделял с ними интерес к тайнам мира. При этом писатель посмеивался над своими любимыми художниками и мыслителями, но не щадил и себя, зная собственные недостатки. И эта позиция «открытости» миру пронизывает весь текст его романа.

Относительно «римского» компонента в англосаксонском менталитете не выработано единого мнения, хотя зримые следы античной культуры в Великобритании налицо — они в руинах зданий, дорог, скульптурах, памятниках быта. И, главное, в роли латинского языка, который стал по сути дела первым языком древнеанглийской литературы и христианской религии в Англии и Ирландии и задавал, начиная со Средних веков, образцы риторического стиля. Недаром юный Уильям Доббин, как и другие школьники-персонажи «Ярмарки тщеславия», учит латинский, пусть и без большой охоты. Теккерей прибегает к латинским цитатам, которые придают его тексту культурно-историческую перспективу. Так, щегольство Джоса Седли, этого карикатурного дэнди, сравнивается с persicos apparatus (курсив автора — В. В.), то есть с одеяниями римских патрициев, взятыми из Персии и осмеянными в сатирах Горация. Язвительно звучит цитата из сатиры Ювенала, в которой римский поэт заклеймил развратницу императрицу Мессалину. Эта дама lassata nondum satiata recessit, уходила неудовлетворенной из публичного дома. Применительно же к леди О’Дауд, супруге британского полковника, неутомимой в танцах, слова Ювенала звучат двусмысленно — и просто неприлично для викторианских читателей. Важно и то, что в завершающем абзаце романа звучит выражение „Vanitas Vanitatum!”, взятое из латинской версии Библии и перекликающееся с заглавием книги, придавая последнему торжественное звучание.

Теперь обратимся к кельтской составляющей в британском национальном характере. Она во многом противоположна как англосаксонскому, так и римскому началу, поскольку основа ее — это фантазирование, тяга к остроумию, переходящему иногда в хвастовство. Теккерей был первым в английской литературе, кто дал «в полный рост» образ типичного ирландца в романе «Карьера Барри Линдона» (1844) —темпераментного, безрассудного и склонного к авантюрам. В «Ярмарке тщеславия» лишь на периферии текста возникает данная в юмористическом ключе фигура уже упомянутой леди О’Дауд. Что касается кельтского компонента в британском характере, то, на наш взгляд, взаимодействие этих двух составляющих проявляется в том типе, который известен как «английский чудак». Вариации такового в английской литературе мы находим у Чосера, Шекспира, Стерна, Смоллетта, Скотта и других авторов. Чудаками, фантазерами, любителями разного рода игр переполнено художественное пространство «Ярмарки», да и само заглавие ее есть образ-символ жизни как специфической игры. Для англичан присуща тяга к «честной игре» (fair play), хотя в романе автор показывает, как часто этот принцип трансформируется у англосаксов в нечто иное.

Скандинавы-викинги, господствовавшие в Британии в VIII—IX веках, привнесли в английский характер боевое и авантюрное начало — тягу к морским путешествиям, захватам чужих территорий, самоуверенность. И связанную с освоением колоний тенденцию к «креолизации», к смешению наций, вступающую в противоречие с «островностью» (insularity) англичан. Теккерей, родившийся в Индии, в семье колониального чиновника, имевший сводную сестру-«полукровку» и стыдившийся ее [19], все-таки дал намеки на эту «неприличную» для викторианцев историю в своей повести-фарсе «Ужасающие приключения майора Гахагана» (1838). В «Ярмарке» большую роль играет сатирический образ Джоса Седли, «индо-англичанина», в лице которого писатель воплотил еще одну разновидность «вечного типа» Хвастливого Воина (Miles Gloriosus).

Наконец, французы-норманны, утвердившиеся в Британии с XI века, стали на долгие века носителями королевской власти в Британии, создателями многих аристократических родов. От них идет у англосаксов традиция рыцарства (chivalry), культ Прекрасной Дамы в поэзии. Теккерей-сатирик «снизил» весь этот пафос в образе Бекки Шарп, полуфранцуженки-полуангличанки, хотя нельзя сводить ее фигуру только лишь к обличительной тенденции.

Как же в целом решается вопрос с английским (или англосаксонским) менталитетом и с национальным характером? Точных формул тут нет. Можно лишь с долей вероятности утверждать, что англосаксонская прагматическая основа этого типа в различных комбинациях соединяется либо враждует в личностях сыновей и дочерей Альбиона с другими национальными «примесями» — с кельтским полетом фантазии, с «морским» авантюризмом викингов, с французской рыцарской галантностью. Что и продемонстрировано Теккереем в его романе — в сотнях персонажей книги — главных, второстепенных и эпизодических, реалистически обрисованных либо условно-кукольных.

Теперь обратимся к проблеме художественного текста, который будем обозначать ХТ. Само понятие «текст» пользуется в последние годы повышенным вниманием в гуманитарных науках, да и в точных тоже, поскольку сейчас резко возросла роль информации в мировом сообществе¸ множатся различные виды и формы ее, так что некоторые текстом готовы считать практически все, все виды материи и нематериальных образований.

М. М. Бахтин и Ю. М. Лотман подходят к ХТ как к высшему типу текста, в котором создается некое подобие живого организма, или, говоря иначе, особый метатекст, симбиоз различных языков, точек зрения, могущих противоречить друг другу (понятие Жака Деррида о деконструкции текста), но и друг друга дополняющих [1; 6]. В ХТ правила «обычной» речи могут нарушаться, они наделяются выразительной уникальностью, которая как раз в силу этого качества оказывается речью «универсальной», пригодной на все времена.

Эта закономерность проявляется в тексте «Ярмарки», где все, казалось бы, построено на прихотливой авторской игре с читателем, разворачивающейся одновременно как внутри самого текста (и создающей метатекст), так и в смене авторских точек зрения, в масках повествователя, в «бликующих» фигурах читателя. Теккерей не ставил задачу показать британский «менталитет» (тогда и слова такого не было) или изобразить «британский характер», но его ХТ дает более живое впечатление о названных феноменах, чем десятки научных книг по данной теме.

Здесь одно только заглавие романа, вместе с его подзаголовком, заслуживают отдельного исследования. «Vanity Fair» — это емкий образ-символ, в котором есть и национальная английская специфика, и общечеловеческое содержание. На русский язык его перевели сначала как «базар житейской суеты», затем заменили на более удачное выражение «ярмарка тщеславия», причем оба эти значения, «суета» и «тщеславие», содержатся в английском слове «vanity». Кроме того, в его ивритском первоистоке «гэвел» (из книги Экклезиаста) есть и третий смысл — «языческий идол». А «fair» — это целых два слова-омонима, из которых первое восходит к древнегерманскому «fagraz» — красивый, но от него же возникло и «fake» — лживый, поддельный. Второе слово-омоним fair произошло от старофранцузского feire — праздник, ярмарка [12]. Все эти исходные значения «задействованы» в образе Ярмарки тщеславия. Сам же образ был создан английским религиозным писателем Джоном Бэньяном в его аллегорическом романе «Путь Паломника» [14], который вплоть до ХХ века был популярен в Англии и США. Бэньян приписывает создание Ярмарки Вельзевулу и другим прислужникам Сатаны. На этом торжище, долженствующем совращать христиан с пути истинного, «продаются дома, земли, должности, места, почести, привилегии, титулы, страны, королевства, похоть, удовольствия и такие разнообразные развлечения, как публичные женщины, сводни, жены, мужья, дети, хозяева, слуги, жизни, тела, души, серебро, золото и многое иное.

И сверх оного, на ярмарке той в любое время можно видеть кувыркание, обман, игры, фокусы, шутов, дураков, подлецов и мошенников всякого рода.

И можно увидеть здесь, совершенно бесплатно, воровство, убийство, соблазны…» [14, с. 153. Перевод наш — В. В.]. В образ-символ Ярмарки автор вкладывает три взаимосвязанных смысла: 1) сатанинский мирской соблазн, суетность всего земного, 2) образ города и всеобщей продажности, 3) воплощение балаганной театральности и иллюзорности земного бытия. Это смешение смешного (развлекательного и привлекательного) и страшного, рутинного и редкого в своей отвратительности еще и до Бэньяна варьировали и позже будут варьировать в своих образах художники и мыслители всего мира.

Британский торговый дух, царящий на этой Ярмарке Тщеславия, изображается Теккереем в романе, где большинство персонажей, людей богатых или бедных, занято финансовыми подсчетами, а целых две главы, 36-я и 37-я, иронически посвящены проблеме «как жить хорошо, не имея никакого годового дохода» (how to live well on nothing a year).

Теккерей, вслед за Бэньяном, не теряет из виду общемировое значение образа Ярмарки тщеславия, но вместе с тем он «энглизирует» его, ослабляя его христианско-проповеднический компонент и больше подчеркивая в нем аспекты мирские и игровые. В романе, например, во всю идет «торговля» людьми, особенно в сфере семейно-брачных отношений — за редкими исключениями теккереевские персонажи жаждут получить богатое наследство, не упустить свой шанс в лотерее жизни. Конторщик Буллок, будущий компаньон Осборна-отца, с радостью думает: «мисс Мария (дочь Осборна — В. В.) поднимется теперь в цене на 30 тысяч фунтов» (she might be worth thirty thousand pounds more). А в «игровом» плане особенно удалась автору глава 51-я, «где разыгрывается шарада, которая, быть может, поставит, а может и не поставит читателя в тупик». В этой главе автор иронически живописует «великий триумф» Бекки Шарп в высшем свете, когда она стала светской львицей, исполнив несколько театральных и музыкальных партий на вечере во дворце лорда Стейна. Вместе со своей героиней предается игре и автор-рассказчик, который ставит себя выше «Ярмарки», морализируя по поводу ее, но сам является активным ее участником, «шутом и дураком», а также Кукольником (the manager of the Performance), устроителем нарративных трюков и фокусов.
Начало главы — это две фантастические «картинки», два авторских мифа, словно импровизируемые на глазах у изумленных читателей-«зрителей».
В первом из них Бекки уподобляется «неразумной Семеле», сжигаемой блеском коллективного «Юпитера» — светского общества. Во второй фантазии рассказчик воображает комическое «загробное видение» в особняке английского премьер-министра «Великого Питта» (1759—1805) на Бейкер-стрит.

Образы Ярмарки тщеславия и автора-рассказчика неразрывно связаны друг с другом, так что повествователь тоже становится одним из носителей британского менталитета, типичных черт английского характера. В этом многоликом персонаже как раз и сконцентрированы многие противоречия, присущие типичному британцу, только они принимают специфическую окраску, определяемую ролью рассказчика. Он по-своему деловит — не забывает время от времени похвалить свой рассказ, обещает нам «потрясающие главы», гордится тем, что «его марионетки доставили удовольствие самому лучшему обществу нашего государства» и пр. Пусть вся эта рекламная часть текста окрашена легкой самоиронией, но последняя не отменяет «деловой» установки автора. В характере рассказчика много и «кельтской» игры воображения, которая то и дело прорывается на страницы романа, передается некоторым его персонажам, проявляется в игре различными компонентами текста. Немецкий исследователь Лунгвиц в свое время подсчитал, что Теккерей, бывший не только писателем, но и талантливым графиком, создал 187 иллюстраций к своей книге и игнорирование их в дальнейших изданиях «Ярмарки» значительно обедняет этот «креолизованный», вербально-визуальный текст [15].

Обратимся к общей характеристике юмора писателя, чтобы выделить в этом компоненте текста его «национальную» составляющую.

Это трудная задача, что эмпирически доказывается хотя бы тем, что не только произведения Теккерея, но и весь английский «юмористический роман» (термин М. Бахтина), то есть произведения Свифта, Смоллетта, Стерна, Диккенса, Хаксли, других авторов, а также британская поэзия и проза нонсенса (Льюис Кэрролл, Эдвард Лир) популярны во всем мире, хотя, естественно, не все такой юмор принимают и не вся его идиоматика переводима на другие языки. Нелегко отделить в таких ХТ общечеловеческое от «этноспецифического» (термин А. В. Карасика). Отсюда и ошибки в диссертации только что упомянутого автора, называемой «Лингвокультурные характеристики английского юмора» [5]. Это серьезная работа, в которой есть ценные наблюдения и выводы о таких отличительных чертах британского юмора, как «высокий эмоциональный самоконтроль» его носителей, повышенная «английская тактичность» и т. д. Но вряд ли можно согласиться с исследователем, когда он находит «специфическое английское отношение к нарушению здравого смысла» в такой ситуации, когда персонаж анекдота проявляет невозмутимость перед очевидно абсурдной ситуацией [5, с. 6]. Примеров аналогичной «невозмутимости» можно найти тысячи в арабских сказках «Тысяча и одна ночь», в философских повестях Вольтера, романах Гофмана.

Специфику национальную — а одновременно и сугубо индивидуальную, авторскую — надо искать в теккереевской «Ярмарке» в другом. Писатель здесь, как мы показываем в книге «Творчество Теккерея» [2], прежде всего опирается на богатейший опыт сатирико-юмористической литературы, на мифологию и фольклор народов мира. А типично британским в его юморе является, пожалуй, сочетание таких бинарных оппозиций, как «всеохватность иронии — ее самоограничение», «юмор бесшабашно-балаганный (условный) — тяга к психологизму, к правдоподобию». Недаром некоторые современники называли писателя «сентиментальным циником» — определение неточное, но схватывающее часть истины.

Теккерей смеялся над всем, в том числе и над самим собой, чему свидетельством являются хотя бы рисунки-автошаржи в первых изданиях романа, где автор изобразил себя в виде средневекового шута. Но эта универсальность юмора никогда не переходит в цинизм, в зубоскальство, она умеряется интонациями любования британским патриархальным уютом, восхищения смелостью и благородством его героев-военных. Другая сторона проблемы — прочная «вкорененность» Теккерея как британца в отрицательные (или кажущиеся нам таковыми) традиции английского менталитета. Писатель может сколько угодно смеяться над английскими воинами — покорителями Индии, но он не выступает против права Британии владеть этими странами. Он патриот своей родины, но его патриотизм связан и с британским шовинизмом. Более того, он выступает и как расист, правда, не афиширующий свое мнение о «неполноценности» темнокожих. Но в юмористических образах черного слуги Сэмбо, богатой и тупоголовой мулатки мисс Суорц, жалкого туземца-индуса Лола Джеваба, трясущегося от холода в Англии и пугающего своей физиономией британских девушек, мы можем почувствовать, какого мнения был Теккерей о всех этих «темных» народах. Да он и не всегда скрывал своего «колониального» презрения к ним, когда, например, в письме к матери от 13 февраля 1853 года говорил: «Негры отличаются от белых так же, как ослы от лошадей. У них разное устройство мозгов… Сэмбо — это не брат мой, даже вид его лица выдает его неполноценность (the very aspect of his face is grotesque and inferior) [21, с. 199].

К тому же ряду британских предрассудков (свойственных, к счастью, не всем англичанам) надо отнести и неприязнь Теккерея к России и русским, что заметно как по его отрицательным суждениям о нашей нации — в письмах и очерках, так и по умолчаниям в «Ярмарке»2. По роману создается такое впечатление, что только англичанам принадлежит заслуга в разгроме Наполеона, а о военных кампаниях в России в 1812 году, в Германии и Франции в 1813—1814 годах даже не упоминается. Вся «русская тема» сводится к комическому образу «мадам де Бородино», вдовы французского генерала, которую чуть было не разорила Бекки Шарп.

В типично британской шовинистической манере Теккерей не прочь был как бы мимоходом «поставить на место» и более просвещенные, по его мнению, народы. Так, он называет бельгийцев «нацией лавочников» (nation of shopkeepers), хотя сам же показывает, что англичане в смысле пристрастия к торговле куда активнее жителей Бельгии. Он смеется над трусостью последних и превозносит храбрость британских воинов. Но тут писательская объективность все-таки берет верх: ведь одна из самых ярких комических фигур в романе — это образ труса Джоса Седли, хвастуна, не уступающего в своих мнимых «подвигах» самому Фальстафу. С удовольствием высмеивая английский снобизм, Теккерей к своей «Книге снобов» (1847) прибавил откровенный подзаголовок: «написанная одним из них» (written by one of themselves). А поскольку снобизм является одним из пороков Ярмарки тщеславия, обличаемых автором, то можно сказать, что и сам Теккерей — в некотором отношении типичный «ярмаркотщеславец».

Манеру не щадить себя (неприятно поражавшую Диккенса, да и других знакомых писателя) Теккерей перенял из народного смехового искусства — из кукольного театра Панча, английской рождественской пантомимы, бродячего цирка [23; 13; 22]. Отсюда и противоречивость авторской позиции в романе — писатель-гуманист и моралист все время находится «выше» изображаемого им общества, но он же является «другом и братом» бичуемых им снобов, его сатира и юмор постоянно окрашиваются тонами сочувствия и сострадания к тем, кого он критикует и обличает.

Другая, чисто эстетическая сторона противоречия в тексте романа — это «нестыковки» (не всегда замечаемые читателями и подчас не улавливаемые переводчиками книги) между условно-балаганной юмористической манерой нарратива и его реалистической направленностью, тягой к правдоподобию и, в частности, к углубленному психологизму. Первый образец такого юмористического алогизма мы видели в разобранном выше примере с первой фразой первой главы романа, где одновременно выступают и «конкретные» лошади, карета, кучер и «мальчишка»-XIX век как некое озорное мифическое существо. Основные персонажи романа представлены как типичные англичане и англичанки своего времени, но они и куклы, марионетки, танцующие на проволоке, фигуры, в которых соединяются комическая гиперболичность и забавная литота. Эмилия Седли и Ребекка Шарп — женщины «миниатюрные», небольшого роста, но им свойственны «великие деяния», балаганно утрированные. Эмилия «вторгается в Нидерланды» (название главы 28), она плачет, причем ее слезы сравниваются то с «открытыми шлюзами», то с работой версальских «больших фонтанов» (grandes eaux). Поэтика британской рождественской пантомимы ощутима в этих сравнениях.

Остановимся еще раз на центральной фигуре романа, на образе Бекки Шарп. Кто она — бездушная марионетка, «асексуальная кукла», как считают иные критики, или талантливая личность? Преступница или жертва окружающих обстоятельств? Преобладают ли в ней качества британские (она англичанка по отцу и по месту рождения) или французские (мать ее — французская циркачка)? И как к ней относится сам ее творец?

Во время поездки по США в 1855—1856 годах Теккерей признался, что он испытывает «тайную симпатию» к своей Ребекке Шарп. А к США писатель относился двойственно — ему были по душе американский размах, деловитость, но вызывали отвращение грубость нравов, засилье пошлости, безвкусицы как у нуворишей, так и среди низов [24]. Так что на этом фоне Беки выглядела почти аристократкой. В ее лице писатель, очевидно, хотел показать тот сплав англосаксонского и французского элементов в человеке, который его интересовал. У героини эти составляющие британского менталитета находятся в динамическом, меняющемся в зависимости от разных факторов соотношении.

Образ героини выстраивается на основе общеевропейской и мировой культуры, уходя корнями в мифологию и фольклор. Ее фигура обрастает сравнениями мифологического, басенного, зоологического, бытового, исторического характера. Она может обернуться «пауком», «змеей», «лисой», «волком в овечьей шкуре», сиреной-губительницей мужчин, ведьмой, древнегреческой царицей Клитемнестрой, арабом-кочевником, Клеопатрой, библейской Далилой, цыганкой, мадам де Ментенон, актрисой балагана, куклой. Текст романа выстроен так, что мы должны догадываться: душа Бекки «жила» во всех этих существах, воплощалась в них, она будет жить и дальше, принимая все новые обличья. Критик Эдвард Мюир заметил, что в образе Шарп воплотился «великий миф викторианской эпохи» [17, с. 182—192]. Но не только викторианской, а других эпох фаустовской цивилизации.

Обратим внимание на речевую ее характеристику. Уже в начале романа сказано, что она была одарена языковым чутьем (was a good linguist). Русский перевод «владела в совершенстве языками» нуждается в добавлении «языками отца и матери», поскольку Ребекка получила лишь очень скромное школьное образование и не знала ни греческий, ни латынь, а позднее усвоила лишь начатки немецкого. Но писатель наделяет ее таким талантом во владении английским и французским, что ее речь, устная и письменная, мало чем отличаются от дискурса автора-рассказчика. Вторым языком героиня пользуется либо в корыстных целях, либо для насмешки над туповатыми «Джонами Буллями», не знающими французского.

Таковы ее восклицания: Vive la France! Vive l’Empereur! Vive Bonaparte!
И это в 1813 или 1814-м году — недаром Эмилия Седли приходит в ужас: ведь «сказать такое в Англии в то время почти значило воскликнуть „Да здравствует Люцифер!”». Но это не значит, что у нее есть какая-то политическая программа, для Бекки все равно, кто победит — Наполеон или Веллингтон под Ватерлоо. Она сходна с французским императором лишь духовно — как были увлечены им миллионы людей в начале XIX века.

Подведем итоги. Роман «Ярмарка тщеславия» — это выдающееся произведение английской и мировой литературы, в котором дана во многом субъективная и в то же время правдивая картина Англии первой половины XIX столетия, а также отдельные эпизоды из жизни и быта других стран — Индии, Бельгии, Франции, Германии. Как раз это сочетание авторской пристрастности, сказавшейся и в его предрассудках, и в художнической проницательности, помогает воссоздать в тексте романа представление об английском национальном менталитете, носителях британского характера либо отдельных качеств такового. Эта художественно воплощенная картина мира во многом определяется специфической викторианской разновидностью британского менталитета, в котором сталкивались и взаимодействовали оптимизм и тревожность, консерватизм и тяга к прогрессу, религиозность и атеизм.

Список литературы
  1. Бахтин, М. М. Слово в романе. Из предыстории романного слова / М. М. Бахтин // Вопросы литературы и эстетики. М. : Худ. литература, 1975. С. 72—233, 407—446.
  2. Вахрушев, В. С. Творчество Теккерея / В. С. Вахрушев. Саратов : Изд-во Сарат. ун-та, 1984.
  3. Вахрушев, В. С. О ритме романа Теккерея «Ярмарка тщеславия / В. С. Вахрушев // Ритм и стиль : сб. науч. тр. Вып. 2. Балашов : Изд-во «Арья», 2000. С. 14—24.
  4. Елистратова, А. А. Гоголь и проблемы западноевропейского романа / А. А. Елистратова. М. : Художественная литература, 1972.
  5. Карасик, А. В. Лингвокультурологические характеристики английского юмора : автореф. дис. … канд. филол. наук / А. В. Карасик. Волгоград, 2001.
  6. Лотман, Ю. М. Структура художественного текста / Ю. М. Лотман. М. : Искусство, 1970.
  7. Овчинников, В. В. Сакура и дуб: Впечатления и размышления о японцах и англичанах / В. В. Овчинников. М. : Лимбус пресс, 2003.
  8. Теккерей, У. М. Ярмарка тщеславия / У. М. Теккерей. Собр. соч. : в 12 т. Т. 4, пер. Дьяконова. М., 1976.
  9. Тургенев в воспоминаниях современников : в 2 т. // Колбасин, Я. Е. Тургенев в Англии. Т. 2. / Я. Е. Колбасин. М. : Художественная литература, 1983. С. 21—22.
  10. Цмыг, И. Н. Языковые средства сатиры и юмора в романе Теккерея «Ярмарка тщеславия» : автореф. дис. … канд. филол. наук / И. Н. Цмыг. Л., 1961;
  11. Эпштейн, М. Н. Частотный словарь и философская картина мира / М. Эпштейн // Знак — пробела. О будущем гуманитарных наук. — М. : Академический проект, 2004. — С. 228—249.
  12. Ayto, J. Dictionary of Word Origins / J. Ayto. Indianapolis : Indianapolis Univ. Press, 1994.
  13. Broadbent, R. D. A History of Pantomime / R. D. Broadbent. N. Y. : Double Day Press, 1965.
  14. Bunyan, J. The Pilgrim’s Progress / J. Bunyan. L. : John Hicks, 1828.
  15. Lungwitz, W. Wortschilderung und Zeichenbild in Thackerays «Vanity Fair» /
    W. Lungwitz. Leipzig : Tauchnitz, 1917.
  16. McNight, G. English Words and their Background / G. McNight. N. Y. ; L. : Harper, 1923.
  17. Muir, Ed. Essays on Literature and Society. — Cambridge (Massachusetts): University Press, 1965. P. 182—192.
  18. Phillips, K. C. The Language of Thackeray / K. C. Phillips. L. : Macmillan, 1976.
  19. Ray, Gordon R. Thackeray. The Uses of Adversity / Gordon R. Ray. N. Y., Toronto, L., 1955.
  20. Thackeray, W. Vanity Fair / W. Thackeray. N. Y. ; Toronto ; L., 1962.
  21. The Letters and Private Papers of W. M. Thackeray, ed. by G. N. Ray. Vol. III. L. : Mc-Graw Hill, 1964.
  22. Timbs, J. English Eccentrics and Eccentricities / J. Timbs. L., 1875.
  23. Wilson, A. E. Christmas Pantomime / A. E. Wilson. L. : Allen and Unwin, 1934.
  24. Wilson, J. G. Thackeray in the United States. 2 vol / J. G. Wilson. L. : Huskell House press, 1904.