К вопросу о сопоставительном изучении морфологических категорий русского и болгарского язьіков

Вид материала

Документы

Содержание Инфинитивные формы 1979 Лингвистический словарь 1990 Специальная негация с формальным показателем Нехаен – който не обръща достатъчно внимание, небрежен (нехайност, нехайник, нехайство) – отрицательная форма от глагола хаяти – Стечение обстоятельств,громадная невезуха. Новый подход к типологии единиц русской речи Дискурсивная информация Сигнальная «информация» Л. Алло! (1) (пауза) Алло! (2) М Леночка, Маринка Мы вас вчера не сильно утомили? Он что-то так на работе переутомляется Метапонятия языка и речи (к вопросу о поиске единиц описания живой речи)

Подобный материал:

• Пленарные доклады, 91.5kb.
• К вопросу о сравнительно-типологическом анализе средств выражения настоящего времени, 150.72kb.
• Ь студентов необходимыми умениями и навыками анализа морфологического строя языка,, 1412.71kb.
• Аналитический отчет, посвященный потребностям в изучении русского языка в зарубежных, 569.41kb.
• Анализ лингвокультурологического поля «эмоции» в сопоставительном аспекте (на материале, 568.11kb.
• А. А. К вопросу о роли российской тюркологической школы в изучении крыма в XIX веке, 518.13kb.
• Курс 1 apya 5301 Актуальные проблемы русского языкознания, 238.15kb.
• К вопросу об изучении материалов Февральской революции в курсе «Отечественной истории», 282.29kb.
• Работников образования кафедра литературы, русского и иностранного языков Электив, 654.02kb.
• Сакральная составляющая в лексических единицах русского языка (с привлечением единиц, 320.05kb.

Литература

Богданов 1980: В.В. Богданов. Семантико-грамматический статус инфинитива. Опыт типологического анализа. // Исследования по семантике. Лексическая и грамматическая семантика. Уфа, 1980

Валгина 1991: Н.С. Валгина Синтаксис современного русского языка. М.: Высшая школа, 1991

^ Инфинитивные формы 1979: Инфинитивные формы глагола. Сб. научных трудов (отв. ред. Черемисина М.И.). Новосибирск, 1979

Лекант, Диброва 2001: П.А. Лекант, Е.Н. Диброва. Современный русский язык. М. : ДРОФА, 2001

^ Лингвистический словарь 1990: Лингвистический энциклопедический словарь. М. : Советская энциклопедия, 1990

Рубинчик 2001: Ю.А. Рубинчик Грамматика современного персидского литературного языка. М.: Восточная литература: РАН, 2001

Шелякин 2006: М.А. Шелякин. Русский инфинитив(морфология и функции):учебное пособие. М.:Флинта: Наука, 2006

Ярцева 1976: В.Н. Ярцева. Глагольные категории в инфинитиве индоевропейских языков. // Иранское языкознание. М., 1976


^ СПЕЦИАЛЬНАЯ НЕГАЦИЯ С ФОРМАЛЬНЫМ ПОКАЗАТЕЛЕМ

ПРЕФИКС НЕ- В РУССКОМ ЯЗЫКЕ

(В ЗЕРКАЛЕ БОЛГАРСКОГО)

Милена Стойкова

Пловдивский университет им. Паисия Хилендарского, РБолгария

milenalub@abv.bg


Milena Stoykova

special negation, negator, semantical and pragmatical performance


The present article deals with one of the explicitely expressed variants of grammatical category negation, termed by Jespersen as special negation. The accent is put on the functioning of the formal marker not /не/ as derivating preffix and lexico-syntactical role of the particle not (нe) in special meaning. The main semantical and pragmatical performance of the analyzed special negator not (нe) is to express opposition, contrast, contraposition.


“Сама природа естественного языка такова (по А. Вежбицкой), что нельзя на естественном языке описать „мир как он есть”: язык изначально задает своим носителям определенную картину мира, причем каждый данный язык свою” (Вежбицкая 1992, с. 6).

Отрицание определяется Н. Д. Арутюновой как необходимый элемент вертикальной характеристики окружающего мира (Арутюнова 1999, с.......). Важность исследования отрицания вытекает из обязательности категории отрицания для любого языка.

В настоящей работе рассматриваются проявления одной из эксплицитно выраженных разновидностей грамматической категории отрицания, для которой используется термин О. Есперсен специальная негация (special negation). В качестве формального показателя (негатора) выявляется не в двух его функциях – словообразовательной и лексико-синтаксической. В первой выступает префикс не-, во второй – частица не в специальном значении. Со специальным значением частица не функционирует на синтаксическом уровне в принесказуемной позиции. Вслед за И. М. Богуславским „сейчас нам важно подчеркнуть, что у частицы и приставки имеется большое число общих свойств, позволяющих трактовать их как представителей одного и того же класса – класса отрицательных элементов” (Богуславский 1985, с. 26).

Основное, выявляемое семантико-прагматическое значение специального негатора – выражать противопоставление, контраст, противоположность.

На материале русского языка ученые обращают внимание на различия в степени и энергии отрицания (Виноградов 1972, с. 526; Кржижкова 1974, с. 127 - 139), выделяя отрицание, с одной стороны, и противопоставление, с другой (Ковалев 1941, с. 30). По этому признаку „различие в степени и энергии отрицания”. Мы объединяем приставку не- и частицу не в ее специальном употреблении, и в качестве их превалирующего значения выделяется противоположность.

Предлагаемая статья является лишь фрагментом более углубленного анализа рассматриваемой проблемы. О функционировании специального негатора в форме частицы не уже шла речь (см. подробнее Стойкова 2002; Стойкова 2003). В данной работе продолжим разговор о специальной негации, прослеживая реализацию специального негатора в форме приставки не-. Основным значением префикса не- следует выделить значение противоположности (Л. А. Новиков 1985, с. 16). „На основании утверждения противоположного посредством префикса не- в слово вносится значение полного отрицания того, что слово передает без не-. Следовательно „значение полного отрицания опосредовано, а не прямо присущее префиксу не-” (Казимянец 1987, с. 56).

Часто это значение противоположности сочетается с оттенком значения умеренности, ограничения признака, ограниченной меры качества, напр.: недлительность, немнохо, невредный.

По Богуславскому „здесь эта приставка действительно имеет идиоматичное значение. Рассмотрим слова, задающие шкалу некоторого квантифицируемого свойства, на которой данное слово обозначает один из посов (большой, маленький, много, мало, грустно и т.п.). Производное слово с приставкой не- обозначает не оставшийся участок шкалы, как это было бы в случае „обычного”, „логического” отрицания, а лишь область, близкую к противоположному полюсу, но несколько не достигающую его („противоположность с оттенком умеренности”, „неострый контраст” по терминологии Кржижковой) ... Таким образом, в словах указанного класса приставка не- передает идиоматичное значение, которое можно условно назвать значением неполной противоположности” (Богуславский 1985, с. 26 – 27).

Слова, обладающие противоположным значением, могут приобретать совершенно новое лексическое значение, соответствующее отдельному понятию, напр.: неаккуратный, несемейный, нелюбимый, непьющий, неудача // невъзможен, ненамеса, немощ, невяра.

Наиболее многочисленную группу составляют слова, антонимичные всем значениям слов без префикса не-, напр.: невежливый – вежливый // недоброжелателен – доброжелателен. Такие слова характеризуются одинаковой сферой лексической сочетаемости.

Наблюдаются и исключения из этого правила. Пара антонимов недалекий –далекий может одинаково сочетаться с большим кругом существительных, но со словом человек употребляется только недалекий. Вероятно, здесь сыграло роль переносное значение, которое синонимично слову неумный. Часто члены антонимичной пары могут иметь совсем разные значения (обычно переносные): чистый – нечистый, невероятен – вероятен.

Отрицательность префикса не- сохраняется и в тех словах, в которых в настоящее время он как таковой не выделяется: невзирая, невпопад, негодяй, нечисть // несгода, несрета, немарлив, недей.

Невежда - необразованный, малосведущий человек, неуч – от стболг. вЂдити – „знать”

^ Нехаен – който не обръща достатъчно внимание, небрежен (нехайност, нехайник, нехайство) – отрицательная форма от глагола хаяти – „заботиться”.

Затемнение морфологического строения слова привело в ряде случаев к утрате словом отрицательной семантики, напр.: невпроворот, прост. 1) нареч. очень много, в изобилии; 2) безл. В знач. Сказ. – о чем-л. Имеющемся в большом количестве. К этой группе слов нужно добавить, на наш взгляд, и неопределительные местоимения, о которых пойдет речь дальше.

Префикс не-, как выразитель специальной негации, семантически сближается с префиксом без- (бес-), однако, проявления близости и расхождения в функционировании обеих приставок останутся за пределами настоящих наблюдений.

Валентность специального негатора префикса не- не одинакова с разными частями речи. Приставка не- чаще всего употребляется при производстве качественных прилагательных. Имена существительные, глаголы и числительные реже объединяются в антонимические пары с этим префиксом. В обоих языках наблюдается сочетаемость с именами существительными, имеющими отвлеченное, абстрактное значение: неблагодарность // неудовлетворение.

От некоторых семантических групп качественных имен прилагательных слова с префиксом не- / не- не образуются. Эти прилагательные обозначают качества предметов, воспринимаемые зрением: светлый, розовый // жълт, син; обонянием: зловонный, вонючий, смердючий.

Подобные отклонения в свойствах указанного класса Н. Д. Арутюнова объясняет так: „Если бы вдруг вырос не желтый лютик, то, сообщая об этом феномене, сказали бы, оранжевый (красноватый, белесый). Отрицание в этих условиях (особенно если выбор не двоичен) менее информативно, чем утвердительное высказывание (Арутюнова 1999, с.87).

Приставка не- активна и при образовании наречных лексем: недаром, некстати; для ряда других уже не- не воспринимается как префикс: непутем, невмочь // неглиже. При помощи префикса не- образуются еще и отрицательные и непоределительные местоимения, предлоги (несмотря, невзирая), частицы (неужто, небось), наречия в значении числительных (немного, немало).

Способ образования слов отрицательной семантики при помощи префикса не- / не- продуктивен в современном литературном языке, о чем свидетельствуют зафиксированные новообразования в „Толковом словаре русского языка конца ХХ века. Языковые изменения”. Часть этих слов характеризуется лишь семантическим сдвигом в уже знакомых лексемах, напр.: нелегал, - а – тот, кто находится на нелегальном положении; действует вне закона (о жильцах, напр.). В большинстве новообразованных слов негатор используется для создания новых терминов или слов различного употребления: неформал, нерыночный, неотовариваемый // ненасилие, ненамеса.

Из параллельного анализа словообразовательных моделей лексем с не- можно сделать вывод об одинаковой продуктивности суффиксального способа словообразования в русском и болгарском языках. Специфическим для каждого из них выступает компонентный состав определенного круга лексических единиц отрицательной семантики и неодинаковая частотность тождественных словообразовательных моделей, а также принадлежность к различным функциональным стилям речи.

Высказывание, являясь наименьшей коммуникативной единицей, рассматривается также как единица, способная реализовать прагматическую установку текста. В связи с этим рассмотрим проявление прагматического аспекта специального отрицания с показателем префикс не- и проследим за соотношением этого аспекта с семантическим в художественном тексте и разговорной речи.

Негатор не- коррелирует с морфемами, образующими слово, в состав которого он входит, и находится, следовательно, в опосредованной связи с другими словами и предложением (высказыванием) в целом, посредством тех слов, составной частью которых он является. Выявив в качестве основного значение противопоставления, противоположности префикса не-, мы будем наблюдать за его влиянием на общий, стилистический характер синтаксической конструкции.

На эту семантику накладываются оттенки прагматического значения: несогласие, возражение, отказ, опровержение, запрет, нежелание, неуверенность, сомнение, упрек, сожаление. Нередко слова с не- являются элементами строения стилистических приемов, таких как антитеза, ирония, семантическое нарастание, литота и др.

Если проследить за контекстной обусловленностью употребления образований с не- можно отметить, что не всегда возможна (даже в экспериментальном плане) их замена синонимичными коррелятами без не-: Она нарабатывает нехорошую инерцию. (В. Шукшин, „Вопросы самому себе”)

В этом примере на первый план выходит отрицание признака и поэтому здесь неуместно условное употребление синонима без не-.

Префиксальные образования с не- могут ограничивать или усиливать степень признака, свойства, качества, выраженного словом, с которым находятся в синтаксической связи: Может быть, что мы немножко виноваты... (В. Шукшин, там же) или выражать высшую степень качества или сверхмеры: Она была в непомерно узкой юбке. (В. Шукшин, Рассказы).

Наблюдения за употреблением в болгарском языке аналогичных проявлений показали, что очень редко употребляются не-образования. Как покажет и дальнейший анализ их функционирования, в болгарском языке употребление этих форм далеко не частотное и не обладает той экспрессивностью, стилистической маркированностью, как в русском. Это, конечно, является результатом семантической и валентностной характеристик болгарского префикса не-. Поэтому мы не считаем нужным всегда и везде искать и отмечать соответствия в болгарском языке, тем более, когда они не в форме префиксальных не- образований.

Крайняя мера противопоставления признаку, выражаемому словом с не-, обнаруживается при повторении акцентирующего слова: Очень и очень непросто пребывать и утверждать иные принципы. (В. Шукшин, „Вопросы самому себе)

Градация строится на уровне диалога в сочетании с повторением при поддержке приема нарастания: - Так он гоеорит: нехорошлй у тебя Исус. - Чем жа он нехороший? - Во! Он говорит, недобрый у тебя. (Шукшин, „Киноповести”)

Эффект семантического акцентирования постигается повторением префиксального не-образования, и кульминация нарастания отмечается при последнем употреблении, находящемся в эмфатической позиции: Когда один актер рассказывает о себе, другой, товарищ его, старается, если можно не присутствовать при этом – неловко. Неловко обоим (В. Шукшин, там же)

В целях достижения выразительности речи употребление слова с префиксом не- сопровождается часто семантическим заполнением в постпозиции: Гремят же на площадях в мире слова недобрые, фальшивые (Шукшин, там же)

В стилистическом приеме литота слово с не- не только указывает на отсутствие качеств, обозначенных при помощи других компонентов литоты, но и сигнализирует о присутствии положительных свойств у объекта оценки, однако степень категоричности утверждения наличия позитивных свойств слабее, чем в структурах без отрицания. Такое комбинирование служит определенной цели, подчеркиванию наличия противоположных качеств не прямым способом, а косвенным: И я думал, что это-то не останется незамеченным. (В. Шукшин, „Вопросы самому себе)

Так как, в принципе, стилистический прием „литота” постигается с помощью двойного отрицания, типично здесь употребление слов со сложной приставкой небез- / небес- (небесполезный, небезмысленный). Префикс не-, сохраняя свою семантику, послужил для образования сложной приставки недо-. Небез- и недо-, мы считаем, могут выступать в роли показателя специального отрицания. Билингвальный анализ эксцерпированного материала выявил разные семантические и функциональные характеристики соответствующих русских и болгарских сложных приставок. Однако, более углубленное наблюдение за их поведением будет предметом другой работы. Отметим только, что префикс не- (вместе с частицей не- в специальном значении) является центральным средством выражения специальной негации, а приставки недо- и небез- / небес- принадлежат к периферии реализации данной категории языка.

Использование разностилевых элементов при построении скрытой антитезы реализуется в иронии: ^ Стечение обстоятельств,громадная невезуха. (В. Шукшин, „Киноповести”)

В целях стилизации речи и экспрессии встречается актуализация слов-архаизмов с не-, элементов просторечного употребления, а также окказионализмов: Мы их не неволим: хочут: пусть идут куды знают. (В. Шукшин, там же)

Остановимся на случаях усиления или ослабления отрицания через использование интенсификаторов. Здесь сталкиваемся с чисто грамматической, традиционной проблемой. Грамматическая, потому что речь идет об именных формах глагола (причастиях) и их употреблении с не- в предложении (респективно в высказывании). Традиционная – потому что, в чисто традиционно-орфографическом плане не- отмечается частицей и на письме отделяется от своего положительного коррелята (преимущественно это встречается в „окружении пояснительных слов”) . Позволим себе не согласиться с правилами употребления причастий с „частицей не-”. Мы будем утверждать, что в этом случае имеем дело с приставкой, а не с частицей, потому что налицо ее словообразовательная, а не синтаксическая роль. В целях функциональных, стилистических на нее падает логическое, эмфатическое ударение, что в синтаксической конструкции отражается раздельным написанием:

Однажды я увидел на скамейке ... мордатого мужика с давно нестиранной рубахе, к которой, однако, был прицеплен синтетический галстук на резинке, давно уже не ронящий искру. (В. Астафьев, „Падение листа”)

В этом примере в первом употреблении акцентируется семантика слова с не- через употребление слова давно, а во втором – на первый план выводится значение”необладания признаком”, поэтому приставка отделена от слова.

Со значением неопределеннсти, отсутствия признака „известность субъекта, объекта” в речи участвуют представители грамматического класса неопределенных местоимений некто, нечто, некий, некогда (в значении когда-то), негде (в значении где-то). Семантику неопределенности в них привносит префикс не-, который уже не указывает на отрицание известного, определенного, как в более раннюю стадию развития языка, когда эти слова образовались: не + кто (не кто-то определенный), не + который (неизвестный, не указанный) и т. д.

С совсем иным значением функционируют т. наз. отрицательные местоимения и наречия с не- некого, некому, негде. Но это отрицание является следствием проявления другого значения – отсутствия субъекта, объекта, места, времени и т. д. Значение префикса не- в обеих рассмотренных группах слов акцентируется словным ударением.

В болгарском языке рассмотренные слова не находят своих формальных эквивалентов вследствие иного развития языка. Например, в болгарском слове някой (русс. некий) староболгарский префикс НЂ- под ударением и, слившись с местоимением, уже приобрел новую форму вследствие развития гласного звука Ђ (някъде, някога). Болгарские же соответствия отрицательным местоимениям с не- в русском языке являются сложными образованиями, состоящими из отрицательного слова няма и вопросительных местоимений: няма кога, няма къде, няма с кого и т. д.

Бесспорно регулярное употребление т. наз. приименного „двойного” отрицания. Здесь речь идет о другом проявлении специальной негации, выраженной местоименными словами отрицательной семантики и не-образованиями – об отрицании признака, выраженного словом без не-. Отметим еще раз, что это отрицание строится на подчеркнутом противопоставлении, что является характеристикой специальной негации: В тишине прозвучал отчетливый, никакой не заспанный голос Любы (В. Шукшин, „Киноповести”)

Имея в виду вышеизложенное, можно обобщить, что регулярное функционирование префиксальных не-образований связано с реализацией их семантического наполнения, а именно значения противоположности, противопоставления, необладания признаком или неполности его проявления. В речи (нами было рассмотрено на уровне высказывания) на указанную семантику накладываются дополнительные модальные оттенки – опровержение, нежелание, неуверенность, сомнение, упрек и т. д. Префиксальные не-образования участвуют в актуализации стилистических приемов, в строении фразеологических и синтаксически связанных словосочетаний (см. Стойкова 2002).

Анализ употребления слов с не- показал их неодинаковую реализацию в русском и болгарском языках при превалирующей частотности в русском. В болгарском языке предпочтительны соответствующие синонимы отрицательной семантики, не содержащие приставку не-.

Поэтому, наверное, несмотря на „провокационную близость славянских языков” по Реформатскому, некоторые компоненты национальной и индивидуальной образности остаются невосполненными при переводе.


Литература

Арутюнова 1999: Н. Д. Арутюнова. Язык и мир человека. М., 1999.

Богуславский 1985: И. М. Богуславский. Исследования по синтаксичес-кой семантике: сферы действия логических слов. М.: Наука, 1985.

Вежбицка 1992: А. Вежбицка. Семантика грамматики. М., 1992.

Виноградов 1972: В. В. Виноградов. Исследования по русской грамматике. Избранные труды. М.: Наука. 1975.

Казимянец 1987: Е. Г. Казимянец. Способы выражения отрицания в СРЯ (билингвальный анализ). Диссертация на соискание ученой степени к.ф.н. М., 1987.

Ковалев 1941: П. К. Ковалев. Категориальное и функциональное значение частицы НЕ // РЯШ, 1941, N 1, с. 30.

Кржижкова 1974: Е. Кржижкова. Количественная детерминация прилагательных в русском языке // В кн.: Синтаксис и норма. М., 1974, с. 127 – 139.

Львов 1985: М. Р. Львов. Словарь антономов русского языка. Под ред. Л. А. Новикова. М., 1985.

Новиков 1985: Л. А. Новиков. Вступительная статья к „Словарю антонимов русского языка” М.Р. Львова. М., 1985.

Стойкова 2002: М. Стойкова. Фразеологическая реализация специальной негации в русском языке (в зеркале болгарского) // Болгарская русистика, 2002, N 1, с. 18 – 24.

Стойкова 2003: М. Стойкова. О функционировании частицы не в роли специального негатора в русском языке (в зеркале болгарского) // В кн.: Русистика 2003. Язык, коммуникация, культура. Шумен, 2003, с. 251 – 256.

Толковый словарь 1998: Толковый словарь русского языка конца ХХ века. Языковые изменения // РАН // Институт лингвистических исследований. Санкт-Петербург, 1998.


^ НОВЫЙ ПОДХОД К ТИПОЛОГИИ ЕДИНИЦ РУССКОЙ РЕЧИ

(ПАРАДИГМАТИКО-СИНТАГМАТИЧЕСКИЙ АСПЕКТ)

С.В. Андреева

Пединститут Саратовского госуниверситета, Россия

svandreeva@rambler.ru


S.V. Andreeva

Syntactic units, oral speech, system of units, domains of usage,

functions, field structure


In the paper a new typology of Russian syntactic units used in oral speech is worked out on basis of their language and speech characteristics. A system of syntactic units is set up; the domains of their usage and functions are described. The new approach has given an opportunity to reveal the field structure of oral communication domains and their syntactic units.


Наши грамматические понятия в течение долгого времени складывались под влиянием письменной речи, и основной коммуникативной и синтаксической единицей считалось предложение-высказывание. Однако членение потока устной речи на предложения оказывается довольно затруднительным. Выделенные из этого потока единицы далеко не всегда обладают признаками грамматического предложения. На современном этапе развития науки о языке в результате активного изучения устно продуцируемой речи cделан важный вывод о том, что у устной речи, особенно в разговорной ее сфере, «своя грамматика». Эмпирические исследования речеведения приблизили этот вывод к общей грамматике речи, т.е. к тем законам, по которым строится речь, а в конечном счете – к лингвистике речи, раскрывающей закономерности как построения, так и функционирования речевых единиц.

Материалом нашего исследования послужила устно продуцируемая речь (магнитофонные и ручные записи разговорно-бытовых, массово-информационных и научных дискурсов производились автором в период с 1997 по 2006 гг.), а также опубликованные тексты устной речи. Сложность вычленения и классификации единиц устной коммуникации обусловлена недискретностью речевых фактов, нечеткостью границ между ними, наличием переходных явлений. Как известно, проблема языкового континуума, диалектики непрерывного и прерывного в языке–речи является одной из важнейших в лингвистике.

На основе проведенного анализа конкретных устных дискурсов и литературных данных нами установлены четыре вида информации, передаваемой единицами речевой коммуникации. Под фактуальной информацией понимается всё то, что пополняет интеллектуальный запас знаний человека или содержит сведения бытового характера, необходимые в данный момент.

Как установили исследователи, со стороны адресата коммуникация предполагает не только декодирование семантики языковых знаков, но и раскрытие использованных глубинных смыслов текста, пресуппозиций, авторских стратегий, учет фоновых знаний, ситуации общения и структуры дискурса. В рамках нашего исследования – это распознавание разнообразной коммуникативной и дискурсивной информации. К этим выводам близки теоретические положения О. Йокоямы о семи видах знания, в том числе метаинформационном, совершенно необходимом для успешного осуществления информационного дискурса [Йокояма 2005]. Для нас важно утверждение исследовательницы о том, что средства передачи метаинформационного знания (знания кода и дискурсивной ситуации) вырабатываются в каждом языке, следовательно, само это знание универсально для разных языковых систем и без него невозможен прием фактуальной информации. Коммуникативная информация отражает взаимодействие между автором речи и ее адресатом и, следовательно, направлена на организацию общения: информативность в контакто-регулирующем плане (поддержание контакта, оформление этапов интеракции); информативность в оценочно-интерпретационном плане речи/ситуации; информативность в плане интерперсональных отношений (интимизация общения, смягчение категоричности суждений и т.п.).

^ Дискурсивная информация направлена на организацию дискурса и ориентацию адресата в нем для оптимального восприятия как фактуальной, так и коммуникативной информации: информативность в плане струк­турирования дискурса, обозначения роли фрагмента в тексте, отношения к нему автора и т.д.

^ Сигнальная «информация» – это информативность непроизвольных речевых проявлений (в том числе табуированных восклицаний и их заменителей) – выражение психо-физиологического и эмоционально-чувственного состояния говорящего.

В результате исследования «многоликой» речевой реальности выделены два типа единиц: основные, составляющие «костяк» синтаксиса речи, и вспомогательные, используемые говорящим факультативно, т.к. их функционирование ограничено конкретными речеорганизующими задачами. Для обозначения основных единиц речевой коммуникации нами введен термин «конструктивно-синтаксические единицы» (КСЕ). Данный термин свидетельствует о том, что в фокусе внимания находятся не общепринятые синтаксические единицы (синтаксема, словосочетание, простое предложение, сложное предложение и т.д.), а строевые элементы дискурса, функционирующие самостоятельно или в составе более сложных единиц. Компонент конструктивно- указывает не на соединение неких элементов в составе единицы, а на их роль в организации, конструировании дискурса.

Поскольку речевое и языковое существуют в органическом единстве, можно говорить о двуплановости этих единиц: в них происходит соединение (слияние) конструктивно-синтаксических (это элементы синтаксического уровня языка) и коммуникативно-функциональных (это компоненты коммуникативного уровня речи) характеристик. Двуплановостью этих единиц обусловлен предпринятый нами двусторонний подход к возможности их анализа: конструктивно-синтаксический (парадигматический) и синтагматический (с учетом контекстуальных и речевых факторов).

Основные (конструктивно-синтаксические) единицы речевой коммуникации можно определить следующим образом: это наименьшие структурные единицы как предложенческого типа на основе свободного конструирования, характеризующиеся реальной, формальной или актуально-ситуативной предикативностью, так и клишированные единицы релятивного типа, не обладающие признаками грамматической моделируемости и предикативности, но отличающиеся семантической и интонационной завершенностью и вместе с предложенческими единицами образующие «костяк» («тело») дискурса, особенно в устной диалогической речи.

Непредложенческие единицы релятивного типа, выполняющие речерегулирующие функции, большинство ученых называют коммуникативами (А. Ну будешь/ хочешь в команду? – Б. А то!). Проведенный нами анализ дает возможность предположить наличие двух ядерных единиц синтаксического поля КСЕ: первая – предложенческого типа, формирующая коммуникативно-информативную зону устной коммуникации, вторая – непредложенческого типа, формирующая коммуникативно-регулятивную зону. Единицы в форме предложения функционируют в письменной и устной речи, но частотность их конкретных реализаций является различной в разных видах и той, и другой формы речи. Непредложенческие единицы присущи прежде всего устной речи и лишь частично отражены в письменной.

Остановимся на таком важном для классификации КСЕ признаке, как особенности реализации категории предикативности. Предложенческие структуры предикативны, поскольку в них выражается соотнесенность «высказанного содержания» с реальной действительностью. В случаях, когда категория предикативности реализуется в самой речевой единице посредством сегментных или суперсегментных средств выражения, считаем ее эксплицитной. Об имплицитной предикативности можно говорить тогда, когда речевая единица получает предикативный признак, «отраженный» от контекстного окружения: А. Кефирчик выпьешь? – Б. Кефирчик с удовольствием//. Предикативные характеристики, заданные контекстуально (вопросом А.), распространяются и на ответ Б. Кефирчик с удовольствием. В данном случае предикативность реализуется в контекстном окружении, а рассматриваемая единица получает ее в «отраженном» виде. Актуально-ситуативная предикативность возникает тогда, когда сама ситуация (запроса информации, просьбы) является неязыковым средством, позволяющим соотнести содержание предельно редуцированного высказывания с реальной действительностью, что позволяет говорить о распространении на речевую единицу предикативных характеристик, заданных ситуацией: (У прилавка магазина) Два пакета молока//; (В банке) Выписки 3726//.

Предикативность, реализующаяся через грамматические показатели, может оказаться только формальной: Слушай/ (1) ты не знаешь…; (Из речи радио- и телеведущих) Догоняйте нас на радиоволнах Ваших радиоприемников! (2); Не переключайтесь! (3) Оставайтесь с нами! (4). Предикативно оформленное определенно-личное предложение Слушай в (1) по своему коммуникативному назначению – инициальная фатическая реплика. Она лишена пропозитивного компонента, не является членом модальной парадигмы предложения, следовательно, ее предикативность формальна. Очевидно, что информативный компонент функционально угнетен и в случае (2): «призыв» радиоведущего Догоняйте нас на радиоволнах Ваших радиоприемников! обращен к тем, кто уже «поймал» волну данной радиостанции. В разной степе­ни семантически опустошены и другие фатические реплики.

Проведенный анализ позволил выделить пять типов конструктивно-синтаксических единиц. В основу классификации положены следующие ведущие дифференциальные признаки: наличие/отсутствие коммуникативной самодостаточности единицы, особенности реализации в ней категории предикативности, соотношение диктумной (пропозициональной) и модусной составляющих, соответствие грамматической модели, характер передаваемой информации, функциональная направленность.

Первый тип КСЕ – типичная предикативная единица – это автосемантичная/синсемантичная КСЕ с реальной эксплицитной или имплицитной предикативностью; сочетающая диктумные и модусные смыслы; реализующая инвариантную грамматическую модель (возможна системная или контекстуальная ее неполнота); несущая в основном фактуальную информацию, т.е. выполняющая информативную функцию, но иногда используемая для передачи коммуникативной информации и в этом случае имеющая речерегулирующую функциональную направленность: Я слышал/ (1) (что) завтра обещают дождь// (2); А. Когда мы встречаемся? (3) – Б. Только когда она приедет// (4); Как концерт? (5) = Какое впечатление произвел концерт?; Аня подарила сестренке/ сотовый/ (6) (а) сестренка ей/ ручку// (7); Оставайтесь с нами! (8). Приведенные примеры иллюстрируют: автосемантичность (3,5,6,8,), синсемантичность (1,2,4,7) типичных предикативных единиц; соответствие грамматическим моделям предложения: системно-языковая неполнота модели наблюдается в (5) и контекстуальная неполнота – в (7). Типичные предикативные единицы реализуют имплицитную (7) или эксплицитную предикативность (в остальных случаях). Приведенные единицы характеризуются сочетанием диктумных и модусных смыслов; представлением фактуальной информации и информативной функциональной направленностью в (1–7), или коммуникативной информации и речерегулирующей направленностью в (8).

Второй тип – структурно модифицированная предикативная единица. Это автосемантичная/синсемантичная КСЕ с реальной эксплицитной/имплицитной или актуально-ситуа­тивной предикативностью, сочетающая диктумные и модусные смыслы, базирующаяся на структурно модифицированной модели предложения (типизированный разговорный вариант модели, слабооформленное построение, ситуативно редуцированное и т.п.), несущая в основном фактуальную информацию, т.е. имеющая информативную функциональную направленность: Вот этот вот термин/ он введен мною// (1); Ну-у/ твоя тушь/ коне-е-чно… (2) = очень высокого качества/дорогая; (В аптеке) Панангин// (3). Приведены структурно модифицированные предикативные единицы: типизированные разговорные варианты моделей – конструкция с именительным темы (1), намеренно структурно незавершенное высказывание с обрывом синтагматической цепи (2); предельно редуцированное построение, в котором вербализован только предмет востребования, остальная часть конструкции семантизируется ситуационно (3). Все КСЕ предикативны, но характеризуются разными способами оформления предикативного значения: (1) – эксплицитной предикативностью, выраженной формально-грамма­тически; (2) – эксплицитной предикативностью, реализованной посредством суперсегментных средств; (3) – актуально-ситуативной предикативностью, поскольку ситуация приобретениия лекарственного препарата выступает неязыковым средством выражения предикативности. Все единицы характеризуются информативной направленностью, так как передают фактуальную информацию.

Третий тип – функционально-семантически модифицирован­ная предикативная единица (коммуникатив с формальной предикативностью) – это автосемантичная/синсемантичная КСЕ с эксплицитной, но всегда формальной, а не реальной предикативностью, с функционально активизированной модусной и угнетенной диктумной составляющей, реализующая грамматическую модель предложения, однако несущая коммуникативную информацию и соответственно имеющая только речерегулирующую направленность: (По телефону) А. До свидания дорогая! – Б. Целую тебя! (1); Так что вы думаете? (2) Этот альбом у нее сохранился!; (Обращаясь к входящему в комнату) Пришел? (3); Вообрази/ (4) идет она вчера по проспекту...; Она мне ничего не отдала/ представляешь? (5). КСЕ (1,3) функционируют как автосемантичные, (2,4,5) – синсемантичные (предваряют информативные высказывания или находятся внутри них в качестве сегментов, играющих роль фатических маркеров). Коммуникатив с формальной предикативностью реализует грамматическую модель предложения, однако это и не предложение, и не коммуникатив в их обычном понимании. У КСЕ этого типа, несмотря на их эксплицитную предикативность, информативный компонент и диктумная составляющая функционально угнетены: (1) приближается к статусу клишированных этикетных формул; (2,4) подготавливают собеседника к восприятию последующей информативной части высказывания, обеспечивая «активного слушателя»; (3) используется для установления контакта; (5) позволяет говорящему апеллировать не только к вниманию собеседника, но и к его чувствам.

Четвертый тип – предикативно-релятивная единица (гибридный коммуникатив) – это автосемантичная/синсемантичная КСЕ с реальной эксплицитной или имплицитной предикативностью, с доминирующей модусной и ослабленной диктумной составляющей, реализующая фразеологизированную грамматическую модель предложения, сочетающая фактуальную и коммуникативную информацию, поэтому характеризующаяся информативно-речерегулирующей функциональной направленностью: А. Как твои? (1) Привет им! (2) – Б. Спасибо//. В эллиптических вариантах предложений Как твои? (в полной форме: Как твои близкие поживают/чувствуют себя?) и Привет им! (Передавай им привет!) фатическая составляющая доминирует над информативной. Вопросительное высказывание (1) – это фактически не запрос информации о состоянии дел и здоровья, а этикетная формула выражения внимания, участия, о чем свидетельствуют как последующая реплика, так и реакция собеседника (Спасибо). Или: А. Пока! – Б. До завтра! (3) Информативное содержание гибридного информатива (3) сохраняется (Расстаемся до завтра – до определенного срока). Однако на самом деле это формула прощания, поэтому можно говорить о том, что фатическая составляющая усилена, а информативная ослаблена. Или: А. Тебе эта музыка не нравится? – Б. Почему не нравится? (4) – А. Ну ты как я включаю/ всё время на кухне торчишь//. Гибридный коммуникатив Почему не нравится? (4) осуществляет запрос информации (информативная составляющая), вместе с тем в позиции ответной реплики, так же как в частных вопросах, в нем ощутимо модальное значение. Из приведенных примеров видно, что гибридный коммуникатив может характеризоваться как автосемантичностью (1,2,3), так и синсемантичностью (4); как эксплицитной предикативностью (1,2,3), так и имплицитной (4); реализовывать фразеологизированную эллиптическую модель предложения в ее системно-неполном (1,2,3) или контекстуально неполном (4) варианте; сочетать информативную и речерегулирующую функциональную направленность.

Пятый тип – релятивная единица (собственно коммуникатив) – это синсемантичная непредикативная КСЕ, выражающая модусные смыслы, несущая прежде всего коммуникативную информацию, имеющая речерегулирующую направленность (ограниченным информативным потенциалом при отсутствии денотативного и сигнификативного значений отличаются только коммуникативы Да/Нет). Вследствие денотативной опустошенности коммуникатив не является членом предложения (элементом субъектно-предикатной структуры): А. Пока! (1) – Б. Ну давай! (2). В реактивных единицах (1,2), выполняющих функцию размыкания контакта, фатический компонент покрывает всё высказывание.

Вспомогательные единицы речевой коммуникации, не составляющие «костяк» синтаксиса речи, функционируют в устной речи наряду с основными единицами (выделенными пятью типами КСЕ). Это дискурсив, диалогический повтор и звуковой жест.

В последнее время дискурсивные слова и близкие к ним единицы стали объектом пристального внимания как в отечественной, так и в зарубежной лингвистике. В роли дискурсивно-структурирующих единиц выступают прежде всего предложно-падежные формы, служебные и полуслужебные лексемы, частицы, модальные слова, некоторые знаменательные слова, организующие дискурс (всего-навсего, по всей видимости, только, лишь, разумеется, скажем и др.), а также типичные предикативные единицы дискурсивной направленности (Вот это я говорила о законах дистрибуции// Следующий вопрос// – предикативные единицы ориентируют адресата в потоке речи: информируют об исчерпанности темы и переходе к новому тематическому фрагменту сообщения).

Наши наблюдения над дискурсивами (включая метатекстовые конструкции, средства речевой рефлексии) показали, что они имеют самую разнообразную структурную организацию и предикативное оформление. Это может быть 1) предикативно оформленная единица: так теперь его называю; как вы удачно выразились; это слово трудно заменить; 2) полупредикативная единица: выражаясь современным языком; уже ставшее привычным понятие; попросту/условно говоря; 3) инфинитивная единица непредикативного характера: проще/точнее сказать; лучше говорить; 4) частично десемантизированные глаголы: скажем, глядишь; 5) сочетания словоформ: по словам декана; дело в том.

Второй вспомогательной единицей речевой коммуникации является диалогический повтор, выступающий как вторая реплика диалога, т.е. речевая реакция одного коммуниканта на высказывание другого. Такой повтор – широко распространенное речевое явление, обусловленное диалогическим видом общения, поскольку «непринужденный разговор почти всегда включает в себя повторы как конструктивный элемент диалога» [Шведова 1956: 70]. Как считают исследователи, использование в речи слушающего слов говорящего («чужого материала») является процессом естественным и практически неизбежным.

Исследования последних лет показали, что диалогический повтор не только явление русской диалогической речи, но и общеречевая универсалия, о чем свидетельствуют работы, выполненные на материале других языков.

Диалогический повтор (ДП) рассматривался учеными в основном с точки зрения его структуры и роли в организации диалогического единства. Этот речевой феномен нуждается в изучении в качестве средства, осуществляющего технологию речевого воздействия в диалоге. ДП исследован далеко не во всех аспектах, в частности, не определены его коммуникативные функции в устно продуцируемой речи. Попытка такой типологии предпринята в одной из наших работ [см.: Андреева, Плотникова 2004]. Так, ДП в качестве «маркера несоответствия» указывает на несоответствие сообщения представлениям слушающего о предмете речи: А. Между вторым и третьим этажом/ лежит переноска черная// – Б. Между вторым и третьим? (В доме только два этажа) – А. Ой! Между первым и вторым//. «Эхо-повторам», напротив, свойственны автоматизм и информативная опустошеность, что не способствует реализации определенных стратегий и тактик: А. Сколько тебе сарделек/ одну/ две? – Б. Две// – А. Две //.

Не решены лингвистами и вопросы о статусе ДП, его месте в системе единиц устной коммуникации. Можно дать следующее рабочее определение диалогического повтора: это реактивные реплики диалогического единства, опирающиеся на лексико-граммати­ческие составы реплик-стимулов («чужой материал») и поэтому формально синсемантичные; выражающие модусные и в какой-то степени диктумные смыслы, «отраженные» от реплик-стимулов, имеющие коммуникативно-регулятивную и дискурсивно-структурирующую направленность [Андреева, Плотникова 2004].

В отличие от коммуникатива, который как конструктивно-синтаксическая единица характеризуется совокупностью структурно-семантических и функциональных признаков, дискурсивы и диалогические повторы не образуют единого функционального класса единиц, поскольку не имеют четких границ и собственных дифференциальных структурно-семантических признаков. Данные единицы не приобретают самостоятельного значения в дискурсе, а только организуют его (могут находиться в составе других единиц); они факультативны, хотя и очень важны. Следовательно, они являются не основными, а вспомогательными единицами дискурса и речевой коммуникации в целом.

К вспомогательным единицам речевой коммуникации мы относим и звуковые жесты – непроизвольные восклицания, выполняющие только сигнальную функцию: сигналы психо-физиологического и эмоционально-чувственного состояния говорящего.

Безусловно-рефлекторные речевые проявления – это первичная система непроизвольных восклицаний, связанная с подсознанием и сближающая человека с животным миром. Речевые проявления такого рода, когда звучание опережает осмысление эмоций, мы условно называем «докоммуникативными» знаками: Ой-ёченьки (1) (вставая)/ ну ладно/ пойду// [Борисова 2001: 105]; (Сморщившись) О-ох! (2) Что-то опять колет!; (Автомобиль «подрезала» другая машина. Водитель, вспыхнув) У-ух! Блин! (3). Безусловно-рефлекторные речевые реакции (1,2,3), непроизвольно возникают в ответ на неожиданное явление, ощущение.

Как показывают наблюдения, «докоммуникативные» знаки отличаются спаянностью с конкретной ситуацией. Эти непредикативные речения Фу! (ощущение отталкивающего запаха) Ай! Ой! Фу ты! Ха-ха! и т.п. характеризуются отсутствием диктумной части (пропозиционального содержания). «Докоммуникативный» знак в отличие от коммуникативного не направлен на речевое взаимодействие собеседников. Таким образом, звуковой жест – это самостоятельная непредикативная нечленимая междо­метная речевая единица, имеющая сигнальную функцию (часто это сигнал о неблагоприятном психо-физиологичес­ком или эмоционально-чувственном состоянии говорящего).

В основе проведенного анализа – функциональная направленность единицы (информативная, фатическая, регулятивная, дискурсивно-струк­турирующая или их сочетание), разграничивающая составные части высказывания и не позволяющая объединять их в единое элементарное синтаксическое целое. Поэтому члены предложения в качестве самостоятельных речевых единиц нами не вычленялись, а речевые жесты, разные виды дискурсивов вычленялись в качестве особых вспомогательных речевых единиц, поскольку они не входят в диктум предложения, а следовательно, не видоизменяют фактуальную информацию, привнося информацию другого вида. При вычленении вспомогательных единиц речевой коммуникации учитывались также следующие моменты: 1) коммуникативное, интонационное их выделение и образование ими особой синтагмы, 2) возможность при определенных условиях быть самостоятельной единицей.

Таким образом, при анализе КСЕ мы опирались как на дедуктивный подход (шли от гипотезы, что они информативны и соответствуют установленным нами дифференциальным признакам), так и на индуктивный (отсутствие или наличие дополнительной к фактуальной информации). При анализе вспомогательных единиц речевой коммуникации применялся чисто индуктивный подход. Как показал индуктивный путь, в речи возможно ослабление информативности единиц, вплоть до полной ее утраты.

Приведем фрагмент телефонного разговора (текст И.Н. Борисо­вой [2001: 352–353]) и последующего анализа всех единиц речевой коммуникации (каждая единица сопровождена порядковым номером в круглых скобках). Ситуативный контекст: Л. и М. – подруги, накануне М. с мужем были в гостях у Л. Сергей – муж Л.

^ Л. Алло! (1) (пауза) Алло! (2) М. Леночка/ (3) привет! (4) Л. Ой/ (5) Маринка/ (6) привет! (7) М. Мы вас вчера не сильно утомили? (8) Л. Да ты что/ (9) я так рада была (10) что вы пришли// (11) М. А то мне показалось/ (12) что Сережка засыпал совсем// (13) Л. Нет/ (14) ты знаешь/ (15) он что-то так на работе переутомляется/ (16)…

Коммуникативы Алло! (1,2) демонстрируют готовность к контакту, управляют партнером коммуникации, приглашая к реализации речевой инициативы. Звуковой жест Ой (5) можно квалифицировать в данном случае как коммуникатив, характеризующийся двойственной ролью: сигнальной (опознавание собеседницы) и регулятивной (радость по поводу контакта). Привет! (4,7) квалифицируем как собственно коммуникативы, осуществляющие «социальное поглаживание» (Н.И. Формановская) собеседницы при установлении контакта.

Обращения ^ Леночка, Маринка (3,6), хотя и не служат сред­ством привлечения внимания кого-то, имеют контактоустанавливающую направленность. Они не являются модифицированными предикативными единицами (ср.: Это ты/ Леночка), поскольку интенция говорящего заключается не в идентификации. Это положительная реакция узнавания, радости, приятного удивления и т.п. Фатическая функция установления контакта расширяется за счет настраивания собеседницы на непринужденную тональность общения. На этом основании квалифицируем обращения как собственно коммуникативы.

Вопросительная реплика ^ Мы вас вчера не сильно утомили? (8) представляет собой типичную предикативную единицу информативно-регулятивной направленности, так как нацелена не столько на запрос фактуальной информации, сколько на развитие контакта. Вчерашняя гостья М. стремится отдать дань вежливости принимавшим их накануне хозяевам и убедиться, что визит не был причиной не совсем праздничного настроения мужа Л. – Сергея (А то мне показалось что Сережка засыпал совсем//). Фатическая составляющая рассматриваемой реплики очевидна. Понимая это, хозяйка Л. использует в качестве ответа собственно коммуникатив со значением отрицания категорического характера Да ты что (9). Следующие четыре КСЕ я так рада была (10) что вы пришли (11) а то мне показалось (12) что Сережка засыпал совсем (13) являются типичными предикативными единицами, функционирующими в составе сложных единиц. Они передают разную фактуальную информацию.

Нет (14) собственно коммуникатив, выражающий прагматическое значение несогласия, так как используется Л. для оценки мнения собеседницы как несоответствующего действительности. Ты знаешь (15) – коммуникатив с формальной предикативностью, выполняющий функцию контактного стимула.

^ Он что-то так на работе переутомляется (16) – типичная предикативная единица в роли информатива, раскрывающего истинные причины «утомленности» мужа.

Таким образом, в континууме коммуникации выделяются три зоны речевых единиц: коммуникативно-информативная зона (передают фактуальную информацию), коммуникативно-регулятивная (передают коммуникативную информацию), дискурсивно-структурирующая (передают дискурсивную информацию). Кроме того, в континууме речевой коммуникации существует, хотя и стоит особняком и реализуется далеко не во всех типах устного дискурса, зона безусловно-рефлекторных проявлений («докоммуникативных» знаков). В результате взаимодействия выделенных зон образуются пространства их наложения. Комплекс зон имеет признаки полевой системности (подробнее см. [Андреева 2006]).

Наряду с многофункциональной типичной предикативной единицей, используемой в большинстве зон речевой коммуникации, в языке–речи определенные функции формируют специализированные единицы зон. Особый интерес представляют синкретичные единицы, которые еще не были в сфере внимания исследователей: гибридный коммуникатив, типичные предикативные единицы информативно-регулятив­ной или регулятивно-дискурсивной направленности, дискурсив и диалогический повтор регулятивно-дискурсивной направленности. Например, типичные предикативные единицы могут синкретично контаминировать фактуальную и коммуникативную информацию. В речи телеведущих они используются в качестве приветствия (коммуникативный регулятор) и одновременно представления программы или ведущего (информатив): Встречайте утро/ в прямом эфире на канале «Россия»!, Доброго утра вам желает вся наша бригада/ и я/ Михаил Ситин//. Выявленные синкретичные единицы относятся к разным звеньям шкалы переходности (пространствам наложения зон речевой коммуникации), демонстрируют дискретно-континуальную природу языка–речи. Диффузность зон определяет и диффузность функций данных единиц.

Процесс формирования коммуникативов продолжается. На пути «коммуникативизации» и «дискурсивизации» замечены единицы с разной степенью утраты номинативного содержания и свернутости структуры. В связи с ускорением темпа жизни наблюдается активизация коммуникативных процессов: 1) функциональной конвенциализации типичных предикативных единиц, приводящей к угасанию в них информативной функции, 2) формирования коммуникативов как собственно речевого, так и языкового уровней. Названные процессы так и хочется обозначить емкой формулой В.Г. Костомарова – «Наш язык в действии».

Предложенная типология единиц речевой коммуникации (детализация существующей классификации) позволила описать наименьшие структурные единицы устной речи, определить их системное взаимодействие и коммуникативный потенциал, тем самым способствуя решению актуальной для русистики проблемы. Эта типология речевых единиц, разработанная на основе комплексного рассмотрения их языковой природы и речевых характеристик, служит опознаванию «неопознанных синтаксических объектов» реальной устной речи. Совокупность полученных результатов создает фундамент нового направления синтаксиса – изучения не только отдельных синтаксических единиц, а всей реальной коммуникации как динамично меняющегося полевого устройства. Предпринятый нами двусторонний парадигматико-синтагматический подход к изучению речевых единиц приводит к выводу о продуктивности его применения для изучения континуума коммуникации, поскольку позволяет выявить закономерности функционирования языковой системы в разных речевых сферах, а также осознать «гибкую стабильность» (В. Матезиус) двусущностного единства язык–речь, динамичность полевой структуры зон коммуникации.


Литература

Андреева 2004: С.В. Андреева. Типология конструктивно-синтаксических единиц в русской речи // Вопросы языкознания, 2004, №5, с. 32-45.

Андреева 2006: С.В. Андреева. Речевые единицы русской речи: Система, зоны употребления, функции. Изд. 2-е, испр. М., 2006.

Андреева, Плотникова 2004: С.В. Андреева, А.В. Плотникова. Дискурсивный повтор в системе средств устной коммуникации // Русский язык и славистика в наши дни. М., 2004, с. 352-358.

Борисова 2001: И.Н. Борисова. Русский разговорный диалог: структура и динамика. Екатеринбург, 2001.

Йокояма 2005: О. Йокояма. Когнитивная модель дискурса и русский порядок слов. М., 2005.

Шведова 1956: Н.Ю. Шведова. К изучению русской диалогической речи. Реплики-повторы // Вопросы языкознания, 1956, № 2, с. 67-83.


^ МЕТАПОНЯТИЯ ЯЗЫКА И РЕЧИ (К ВОПРОСУ О ПОИСКЕ ЕДИНИЦ ОПИСАНИЯ ЖИВОЙ РЕЧИ)

Наталья Богданова

Санкт-Петербургский государственный университет; Россия

bogdan@NB1066.spb.edu; nvbogdanova_2005@mail.ru


Natalia Bogdanova

speech, spontaneous speech, grammar of speech, phoneme, morpheme, word, sentence, metanotions of speech and language.


Some problems connected to the speech grammar construction are being discussed in this article; first of all we pay attention to the units of speech. As speech grammar is not exactly the language grammar, so their basic units do differ either.


Идея о существовании, наряду с грамматикой языка, своеобразной грамматики речи, обладающей своими собственными единицами и специфическими правилами их функционирования и сочетания (своей парадигматикой и синтагматикой), в лингвистике отнюдь не нова и в течение последнего столетия высказывалась неоднократно. Так, еще Ф. де Соссюр писал, что «лингвист должен также рассматривать взаимоотношения книжного языка и обиходного языка (по сути, взаимоотношения языка и живой повседневной речи – Н. Б.); ибо развитие всякого литературного языка, продукта культуры, приводит к размежеванию его сферы со сферой разговорного языка» (Соссюр 1933, с. 44). Подобную мысль находим и в трудах Л. В. Щербы, ср.: «нужно прежде всего различать у русских, т. е. у говорящих и пишущих на общерусском литературном языке, два языка: один слышимый и произносимый (снова, по-видимому, имеется в виду живая речь – Н. Б.), а другой написанный, которые находятся один к другому в известных отношениях, но не тождественны – элементы одного не совпадают с элементами другого» (Щерба 1957, с. 11 12). И далее автор пишет, что «если надо различать эти два языка, то надо, очевидно, различать и их грамматики» (Там же, с. 12). Ср. также утверждение А. Мартине: «Речь и язык обладают независимыми организациями, в связи с чем можно <…> предположить существование лингвистики речи наряду с лингвистикой языка» (Мартине 1963, с. 389).

Современные исследователи подошли к созданию грамматики речи уже очень близко (см. многочисленные наблюдения над живой, спонтанной, в первую очередь разговорной, речью в работах О. Б. Сиротининой, О. А. Лаптевой, Е. А. Земской и др.). Спонтанным при этом признается любой неподготовленный текст, порождаемый в обстановке неофициального и непринужденного общения.

По количеству участников коммуникативного акта выделяют разные типы таких текстов (речевых произведений). Прежде всего это диалог – ядро коммуникации: два участника общения, идеальный вариант речевого контакта. Существуют также две его крайних разновидности: монолог - явное, вплоть до абсолютного, преобладание одного говорящего над другим (другими), который в этом случае, осуществив функцию стимулятора, превращается в молчаливого слушателя; и полилог - количество участников коммуникации возрастает от трех до неограниченного количества, цепочки реплик-стимулов и реплик-реакций разрастаются, пересекаются, переплетаются, так что не всегда возможно однозначно выделить в таком общении тематические блоки и определить роли каждого коммуниканта. При всем том что интерес для исследования представляют все три формы живой речи, объектом внимания в настоящей работе является только спонтанный монолог.

С точки зрения функциональной принадлежности можно говорить о монологах (равно как диалогах и полилогах, хотя мы и оставили их «за бортом» нашего внимания) различного характера. Чаще всего исследователи обращают свой взор на устную публичную речь – общественно-политическую, деловую или научную. В противоположность этому нас интересует только бытовой спонтанный монолог, характеризующийся, как уже отмечалось, неподготовленностью, непринужденностью, неофициальностью и необязательным участием говорящего в акте коммуникации (роль второго участника такого акта сводится к минимуму, хотя, безусловно, никогда не исчезает полностью)¹.

Устная спонтанная речь (СР) стала в последнее время одним из объектов самого пристального внимания ученых разных направлений - традиционной лингвистики, психо- и социолингвистики, в целом коллоквиалистики и даже корпусной лингвистики, целью которой является создание национальных языковых (и речевых) корпусов, представляющих «данный язык на определенном этапе (или этапах) его существования и во всем многообразии жанров, стилей, территориальных и социальных вариантов и т. п.» (Корпус). Однако, дав богатейший материал для наблюдений, исследований и выводов, СР одновременно породила множество проблем, с которыми сталкивается ее описание и которые ставят преграды на пути создания грамматики речи.

Одним из первых встает вопрос об инвентаре тех единиц, которые должны стать стержнем любой грамматики, в том числе и грамматики речи. Уже первые наблюдения над спонтанным материалом показали, что на нем преломляются все исходные языковые метапонятия, на которых строится обычно его анализ. Привычные понятия фонемы, морфемы, слова и предложения оказываются неприложимыми или плохо приложимыми к СР. Фактически на этом материале все традиционные метапонятия языка (единицы его описания) так или иначе разрушаются, на их месте создается нечто новое, что не всегда легко поддается определению и описанию¹.

Так, фонема (в щербовском ее понимании) в спонтанной речи зачастую теряет присущие ей системные признаки: звонкие согласные реализуются как глухие, глухие – как звонкие; на месте твердых согласных выступают мягкие, и наоборот; смычные утрачивают смычку; увеличивается количество нулевых реализаций фонем, особенно в наиболее слабой – заударной – позиции в слове². Да и все прочие модификации фонем в СР настолько асистемны и при этом настолько регулярны (ср. 70 % аффрицированных реализаций взрывных /t’/ и /d’/ или 48,7 % реализаций /č/ с ослабленной или нулевой смычкой¹), что уместно говорить о каких-то особых правилах их функционирования на этом материале, может быть, о фонеме в каком-то новом ее понимании или даже просто о другой единице описания.

Что касается морфемы, то на материале СР зачастую представляется сомнительным уже само членение слова на привычные морфемы: здесь не только стираются морфемные швы и алломорфы как бы сливаются и взаимно проникают друг в друга, но и алломорфное варьирование морфемы значительно расширяется (что связано, конечно, с усилением фонетической вариативности), и установить границы этого расширения весьма сложно (ср. нормальные для устной речи реализации слов [toka] - только, [skoka] - сколько, [naš:’] - значит, [š:’as] - сейчас, [gr’it] – говорит и т. п.). Подобные усеченные формы слов (как правило, очень употребительных, фактически сверхчастотных), А. А. Реформатский назвал «allegro-выми остатками», своеобразным «минимумом разговорной речи» (Реформатский 1966, с. 100) и отнес их к явлениям «неканоничной», или «экстранормальной»² фонетики³.

Понятие слова в СР также претерпевает существенные изменения. Подобно тому как основной единицей описания текста в языке является слово в определенной форме (словоформа, лексико-морфологическая единица), единицей описания устного текста должно быть признано фонетическое слово (ФС), включающее, помимо собственно ударного (основного) слова, еще разного рода клитики. В отличие от кодифицированного литературного языка, ФС в устной речи часто строится по иным законам – с ударным произнесением предлогов (по железной, до свидания: распадение привычного ФС), безударным произнесением полнозначных слов (чуть поменьше, после войны: перераспределение акцентов в рамках ФС) или без полнозначного слова вообще (а для, ну а: изменение собственно сути ФС).

Аналогичным образом требует пересмотра и понятие предложения, вычленение которого в спонтанном тексте также оказывается весьма затруднительным. Это подтвердил следующий простой эксперимент по пунктированию. Испытуемым (экспертам-филологам) предлагались расшифровки спонтанных текстов без пауз и знаков препинания и давалось задание определить границы предложений (поставить точку). Опираться при этом они могли только на синтаксическую структуру текста, на связи между словами и предикативными центрами, насколько они явствуют из такого представления материала. Результат оказался поразительным: от 2 до 48 точек на один и тот же текст, что явно свидетельствует об отсутствии в СР четких границ предложения как языковой единицы. К тому же метод пунктирования выявил множество проблем членения, преодолеть которые он оказался не в силах (дифференциация независимых простых «предложений» и простых единиц в составе сложных и ряд других; подробнее об этом см. Богданова 2006).

Подход к поиску границ предложений через интонационное членение спонтанных текстов также не дал удовлетворительных результатов, т.к. интонационное и синтаксическое членение устной речи соответствуют друг другу, как показало проведенное исследование, не более чем в 54 % случаев (см. Степихов 2005). Столь же малоэффективным – 50 на 50 – оказался поиск (методами инструментального и слухового видов анализа) в звучащих текстах и границы синтагм, которые тоже могли бы стать единицей синтаксического описания СР (см. Вольская, Степанова 2005).

Одной из последних попыток поиска такой единицы стала идея о структурно-синтаксическом единстве (ССЕ), под которым понимается предикативный центр с зависимыми словоформами (см. Филиппова 2006). Вычленение в СР таких связанных комплексов (смысловых отрезков), в отличие от вычленения предложений, сложностей обычно не вызывает. Однако при всем том, что это весьма удачный способ обойти основные трудности синтаксического членения спонтанного текста и удобная единица описания его синтаксической структуры, многих трудностей, связанных с интерпретацией конкретных фрагментов звучащих монологов и продиктованных именно их спонтанным характером, такой поход тоже не снимает.

Видно, что на пути создания грамматики речи вопросов, стоящих перед исследователями, пока еще значительно больше, чем ответов. Поиск единиц описания СР (метапонятий речи) должен быть продолжен.