Как феномен культуры

Вид материала

Содержание

Преемственность поколений: воспоминания Э. К. Стэнтон и Х. С. Блэтч как источник по истории женского движения в США XIX — нач. X
Титаны переходной эпохи: сравнительно-культурологический анализ автобиографий К. Ф. Жакова и П. А. Сорокина

Подобный материал:

1 ... 5 6 7 8 9 10 11 12 ... 27

Преемственность поколений: воспоминания Э. К. Стэнтон
и Х. С. Блэтч как источник по истории женского движения
в США XIX — нач. XX вв.

Девятнадцатый и двадцатый века оказались особенно щедрыми на обогащение культурно-исторического наследия «женским письмом». Писательницы, актрисы, социальные работницы, врачи, юристы, политические деятельницы, путешественницы, домохозяйки и тысячи других женщин, принадлежащих разным социальным и профессиональным кругам, разного возраста, расы, вероисповедания, широко известные и малознакомые, каждая по-своему, запечатлела свою жизнь в истории. Естественно, что женщины, стремясь отразить перипетии собственной судьбы, свои взгляды, эмоции, впечатления, свой жизненный опыт или влияние исторических событий использовали те же формы для самовыражения, что и мужчины- дневники, журнальные записи, письма, автобиографии, хотя с точки зрения «большой литературы» эти жанры относят к традиционно «женским»^¹.

В наши дни резко возросла популярность мемуарно-автобиографического жанра, изучение которого представляется достаточно перспективным направлением. Немалое внимание уделяется интерпретации женского опыта репрезентации в литературе и истории. Интерес исследователя к воспоминаниям Элизабет Кэди Стэнтон, стоявшей у истоков формирования женского движения в США в середине XIX в., и Хэрриот Стэнтон Блэтч, активной участницы суфражистского движения в начале XX в., обусловлен не только фактом их гендерной принадлежности и значимости в американской истории, но и «связкой» мать-дочь. Сходство в восприятии и идея преемственности поколений, с одной стороны, и различие в способе выражения собственного «я», с другой стороны, являются важными факторами для понимания этих двух памятников автобиографического характера.

Э.Стэнтон, посвящая свои воспоминания верной соратнице по женскому движению С.Энтони, пыталась добиться двоякой цели: признания у потомков личной неординарности, профессионального достижения и пропаганды идей суфражизма. Х.Блэтч с благодарностью посвящает свои мемуары (Memoirs) «всем членам Женского Политического Союза». Интересно, что если бы не настойчивые просьбы М.Бирд, историка и бывшей участницы суфражистского движения, эти воспоминания, скорее всего, так бы и не увидели свет^¹. По словам исследовательницы А.Латц, помогавшей Х.Блэтч завершить их написать, «эти мемуары не только проливают свет на характер и достижения одной из наших великих американок, но и являются источником по важному историческому периоду США»^². Парадоксальным кажется тот факт, что исследователей в большей степени привлекают жизнь и деятельность Э.Стэнтон. Ее дочь практически обделена исследовательского внимания, несмотря на существенную роль и весомый вклад в победу суфражистского движения в США в 1920 г.

Вопрос о классификации произведений, написанных от первого лица, до сих пор остается открытым. Исследователи, как правило, разграничивают понятия автобиография, мемуары, личный дневник. Принято считать, что в автобиографии автор раскрывает самые личные жизненные переживания, а в мемуарах основной акцент ставится на внешних событиях, свидетелем которых он являлся. Но, в целом, разница между жанрами практически не соблюдается^³. Существует и несколько другой подход к систематизации произведений автобиографического характера. Так, выделяют мемуары-автобиографии и мемуары — «современные истории». Если первый вид всего предназначен непосредственно потомкам, то второй — это «индивидуальная фиксация общественно-значимых событий с целью передать их в эволюционном целом»^⁴. В любом случае, в автобиографическом письме смешиваются воедино желание саморепрезентации автора, его размышления и ощущения, талант «формального» писателя.

В феминисткой литературной критике подчеркиваются несколько критериев женской автобиографии. Во-первых, одним из главных мотивов такой автобиографии считается тема дома и семьи, поскольку семья — один из основных институтов конструирования гендерной идентичности. Женщины-авторы основной акцент делают на личную жизнь, а не профессиональные достижения или исторические события, что в большей степени характерно для «мужских» автобиографий. Во-вторых, женщине свойственно расценивать собственный опыт не как нечто особенное и индивидуальное, а как опыт, обусловленный принадлежностью конкретной гендерной группе. В-третьих, автор противопоставляет свое личное внутреннее пространство внешнему миру официальной истории^¹. Для произведений женского письма присуще также нарушение изложения в хронологическом порядке, эпизодичность, вставки различного характера — стихи, смешные рассказы, цитаты, письма. Более того, «гинокритика», как метод изучения «женской литературы», предполагает, что все, что написано женщиной, предопределено ее гендерной принадлежностью^².

Воспоминания (Reminiscences) Э.Стэнтон, личности, во многом опередившей своей время, с большой долей условности можно назвать автобиографией. С одной стороны, ее автобиография репрезентативна среди подобных работ других феминисток, бросивших вызов и сознательно противопоставивших себя официальной истории. С другой стороны, эти женщины старались представить гармоничную картину, чтобы убедить читателя в правильности своих действий. Жизнь Э.Стэнтон, как мы видим, охватывает практически весь XIX в. Общеизвестно, что «в автобиографических памятниках каждой культуры сквозит принадлежность к конкретной истории, обусловленность ею»^³ и, конечно же, многие исторические события нашли отражение в воспоминаниях. В ее работе четко прослеживается еще одна закономерность, традиционная для женского текста — личное акцентируется, но, как ни странно, не превалирует.

О замысле автора мы узнаем из предисловия: «история моей личной жизни в качестве жены…, полной энтузиазма домохозяйки, …и матери семи детей» может оказаться полезным и приятным чтением. Однако на самом деле автор уделяет незначительное внимание своей частной жизни, роль жены-матери-домохозяйки оказалась, видимо, для нее не столь привлекательной. Примечателен хотя бы тот факт, что Э.Стэнтон упоминает на страницах воспоминаний своего мужа всего несколько раз, очень коротко и незначительно, хотя их брак длился около полувека (муж умер в 1887 г.). Ведению домашнего хозяйства посвящено больше текста, но и это не является главной темой, так же как и материнство.

Э.Стэнтон преподносит себя обыкновенным человеком, с типичными семейными и домашними проблемами, и чтобы не отпугнуть читателя своими реформистскими идеями, она выдвигает на первый план личную жизнь, как бы маскируя истинную цель своих воспоминаний — рассказ о своей публичной деятельности и пропаганде идей суфражизма. Э.Стэнтон попыталась преодолеть противоречие между создавшимся в общественном сознании имидже блестящего оратора, суфражистки, неустанной деятельницы женского движения и саморепрезентации в воспоминаниях обычным человеком, не обладающим какими-либо выдающимися способностями.

Традиционная женская дилемма семья-карьера в ее работе оказалась успешно реализованной. Однако определенная доля лукавства и избирательный подход в изложении очевидны. Автор сознательно манипулировала своим повествованием, стремясь избежать показа не самых приятных воспоминаний. Так, незадолго до рождения шестого ребенка, она жаловалась в письме С.Энтони: «представь меня, день за днем присматривающей [за детьми], купающей [их], кормящей и гуляющей [с ними]^¹. Ее деятельная натура требовала ярких событий. Монотонная жизнь убивала ее, заставляя ощущать себя «словно загнанным в клетку львом». Э.Стэнтон, без сомнения, любила мужа и детей, но, попав в ловушку традиций, на самом деле не смогла полностью освободиться от их ограничений.

За маской успеха в тексте просматриваются и другие «неудобные» моменты, которые Э.Стэнтон хотела бы скрыть от читателя. Общеизвестно, что опыт, полученный в детстве, во многом детерминирует взрослую жизнь, а детские воспоминания имеют особое значение для человеческой жизни ^². Пытаясь убедить нас, что у нее было счастливое детство, мы невольно узнаем, что именно впечатления, полученные в детском возрасте, оказались предопределяющими для ее дальнейшей вовлеченности и активной деятельности в женском движении.

Э.Стэнтон говорит о матери буквально только на первых страницах. Очевидно, что огромное влияние на формирование ее личности оказал отец, к которому она относилась «больше со страхом, чем с любовью»^³. Когда ей было 11 лет, умер ее единственный брат, на которого отец, судя по всему, возлагал большие надежды. Однажды он сказал ей: «Как бы я хотел, чтобы ты была мальчиком!», на что Э.Стэнтон ответила: «Я постараюсь быть всем, чем был для тебя мой брат»^¹. Она делала все, чтобы однажды услышать от него, что «девочка ничем не хуже, чем мальчик»^².

Невольно способствуя ее просвещению в вопросе незавидной женской участи — отец был известным адвокатом, и Элизабет часто слышала жалобы женщин, приходивших к нему с надеждой решить определенные проблемы, на несправедливость законов^³. Тем не менее, впоследствии он возражал против ее участия в женском движении, так как и ее муж.

Однако основная часть воспоминаний сконцентрирована на общественной карьере, реализуя основной замысел автора. Отвлекая внимание от значимости и противоречивости какой-нибудь проблемы, автор прибегает к помощи юмористических и стихотворных ставок, выдержек из статей и собственных речей. Практически замалчивая о своем семейном опыте, Э.Стэнтон активно продвигает идеи по волновавшим ее весьма неоднозначным и противоречивым вопросам, как, например, лживость Библии (именно поэтому появилась «Женская Библия»), упрощение процедуры развода для женщин, обеспечение их равных гражданских и политических прав с мужчинами. Такие взгляды, для того времени считавшиеся достаточно радикальными и неприемлемыми, вызывали нападки не только со стороны широкой общественности, но и соратниц по движению.

Таким образом, материнские заботы и бесконечные разъезды по всей стране с пропагандистскими лекциями, домашний уют и сложности, с которыми приходилось сталкиваться в ходе общественной деятельности — все это соседствует на страницах воспоминаний, но экскурсы в личное «теряются» в массиве «общественного».

Таким образом, в обществе, в котором женщина считалась вторичной по отношению к мужчине, в автобиографии Э.Стэнтон отчетливо проявилось некоторое осознание значимости своего пола: она одна из немногих представительниц «слабого пола» того времени поняла, что быть рожденной женщиной предопределило всю ее последующую жизнь.

Ее дочь, родившаяся в 1856 г., оказалась второй девочкой в семье. Появление очередного ребенка не было запланировано. Естественно, это мешало Э.Стэнтон возможности свободной реализации своих планов и участии в феминистском движении, хотя Х.Блэтч с гордостью пишет в самом начале своих мемуаров, что она «родилась в колыбели феминизма»^¹. Семейная атмосфера, непререкаемый авторитет матери оказали огромное воздействие на выбор ее жизненного пути. Если другие девушки следовали примеру своих матерей, посвящая себя кругу семейных обязанностей, то Х.Блэтч, предпочла продолжить дело матери, реализуя собственные возможности и амбиции на профессиональном поприще.

Влияние матери будет сказываться на протяжении значительной части жизни, но в мемуарах она не говорит почти ни слова, что для нее значило быть дочерью такой женщины. Умалчивание информации личного характера напоминает воспоминания Э.Стэнтон. Показательно, что об отце Х.Блэтч из мемуаров мы получим весьма скудную информацию.

Однако воспитание матери не могло не дать о себе знать. Независимость суждений и характер Хэрриот стала проявлять довольно рано. Она вспоминает, как однажды «закончила» школу. Ей было лет двенадцать. В школе, в которой она училась, были отдельные игровые площадки, для мальчиков и девочек, разделенные высоким забором, но дети все равно стали играть вместе. Тогда директор школы, собрал их в классе и сказал, что «те молодые люди, которые хотят играть с «юбками» должны завтра прийти в них на занятия». Раздраженная подобным заявлением и тем тоном, которым это все говорилось, Х.Блэтч собрала свои вещи и заявила, что она отправляется домой, где «не делаются различия между «юбками» и брюками».^²

Тем не менее Х.Блэтч очень коротко рассказывает о своем детстве и юности, о своей учебе в колледже. Значительная часть ее мемуаров, как и у матери, посвящена общественной деятельности. В начале XX в. она одной из первых ясно осознала, что ключевым моментом для победы требуется смены тактики суфражистского движения и необходимо формирование массовости в рядах суфражисток, с опорой не только на женщин-работниц, но и представительниц противоположного края социальной лестницы — обеспеченных леди из высшего общества. Ее целью было создать единство женщин разных социальных слоев, стремящихся к обретению права голоса.

Х.С.Блэтч считала, что материально обеспеченные женщины не только смогут финансировать деятельность суфражистских организаций, но и будут примером для всех тех женщин, которые еще сомневались в правильности подобного шага. Ее замысел был верен. Суфражизм, влачивший ранее жалкое существование на небольшие пожертвования и членские взносы, теперь располагал достаточно внушительными суммами. Финансовая независимость означала для организации расширение возможностей для ведения агитационно-пропагандистской работы — аренда зданий для проведения собраний, выпуск собственных периодических изданий и листовок и эффективное лоббирование своих интересов в органах законодательной власти.

Так же, как и Э.Стэнтон, она использует в мемуарах вставки из писем, газетных статей, но они несут совершенно другую смысловую нагрузку. Ей нет необходимости маскировать свои идеи и взгляды, чтобы понравиться читателю, как это приходилось делать ее матери. Она может открыто выражать свои мысли, зная, что внесла существенный вклад в победу американского суфражизма. Репрезентация ее «я» осуществляется через призму достижений в профессиональной сфере. Возможно, это было вызвано желанием дистанцироваться от матери, показать самостоятельную работу и значимость собственной деятельности.

Эти две автобиографические работы являются прекрасными источниками по женскому движению США XIX-XX вв. Написанные двумя представительницами разных поколений одной семьи, они частично подтверждают представленные выше критерии оценки произведений «женского письма». Однако оба автора не противопоставляют, а сознательно вписывают себя в мир официальной истории, не желая мириться с маргинальным положением. Разумеется, сделать это в XX в. было гораздо легче. Тема дома и семьи у обеих не являются превалирующими. Если Э.Стэнтон приходилось маскировать под предлогом рассказа о личной жизни свои настоящие намерения, то ее дочь практически не считает нужным уделять этому особое внимание, у обеих общественное превалирует над личным. Тем не менее, именно их гендерная принадлежность оказалась важным фактором появления самих воспоминаний.

А. Ю. Котылев^{^}
^

Титаны переходной эпохи:

сравнительно-культурологический анализ автобиографий

К. Ф. Жакова и П. А. Сорокина

Жанр автобиографии занимает особое место в системе новоевропейской культуры, являясь ее квинтэссенцией. В самоописании наиболее ярко и выпукло представляется процесс утверждения рефлексирующего индивида, организующего окружающий мир вокруг себя, придавая ему форму согласно собственным взглядам и убеждениям. Автобиография наиболее явно воплощает пространственно-временной опыт творческой личности, испытывающей потребность в упорядочивании хаотических воспоминаний фрагментов собственного бытия, выстраивающей их в последовательности рассказа. Данный процесс требует выделения персонажей и связанных с ними событий, вступающих в причино-следственные отношения. Персонажами при этом становятся не только люди, но любые природные и социокультурные элементы, соотнесенные друг с другом синтезирующим творческим актом^¹. Конечно, новоевропейский автор, о чем бы он не писал, всегда пишет о себе, но в отличие от других жанров культуры, автобиография не скрывает своего центрального персонажа, но напротив, постоянно подчеркивает его доминирующую роль в происходящих событиях. Будучи средством закрепления индивидуального существования в социокультурном пространстве, автобиография всегда представляет его как длительность, как процесс становления творца, начатый в прошлом и ведущий в будущее.

Развитие жанра автобиографии тесно связано с процессом формирования исторического сознания, в рамках которого индивид открывает свою причастность уникальным моментам времени. При этом неизбежно происходит соотношение времени жизни отдельного человека с периодами развития социокультурной реальности, устанавливается связь между фактами индивидуального бытия и событиями глобального масштаба. Благодаря этому возникает возможность «нисходящего» или «восходящего» движения в тексте биографии^¹, усиливающего или ослабляющего обособленность индивида, повышающего или понижающего значение его бытия. Принципиальная незавершенность текста автобиографии, следующая из незаконченности жизни автора, репрезентирует невозможность осуществления поставленной в этом виде произведений задачи изложения своей истории. Определенные сомнения всегда возникают по поводу достоверности изложения автором исторических событий. Автобиография требует продолжения, добавления к себе ряда иных текстов, создания параллельных повествований, комментариев и интерпретаций. Таким образом, она стимулирует возникновение целого ряда разножанровых сочинений, которые, вместе с другими произведениями данного автора, обозначают его место в социокультурной системе.

Автобиография в историографии выступает одновременно в двух ролях: исторического источника (с точки мнения многих исследователей весьма сомнительного по своим достоинствам, но часто незаменимого) и исторического сочинения, исследования человеком фактов собственного существования, более или менее основательного и объктивизированного.

Данная работа является подведением итога ряда исследований, основанных на сравнении автобиографий^² двух уроженцев земли коми-зырян^³. В ней поставлена задача организации диалога между выдающимися мыслителями как способа изучения специфики их культурного сознания, творческих методов, социокультурных ролей. Типичное и индивидуальное здесь в равной степени рассматриваются как элементы творческой личности, помогающие понять особенности ее жизненного пути.

К сравнительному методу предъявляются достаточно строгие требования, определяющие корректность его применения, которые давно сформулированы в научной литературе^¹. Исторические и литературные биографии Жакова и Сорокина почти идеально подходят для применения к ним компаративистских методик. Они сопряжены во времени и пространстве, но принадлежат людям разных поколений и культурных периодов, которые имели одинаковый профессиональный и социальный статус. Жаков и Сорокин не настолько похожи друг на друга, чтобы стать неразличимыми и не настолько различны, чтобы стать несравнимыми. Каждый из них достаточно четко представляет не только свою личность, но и определенный культурный тип, характерные черты которого и поможет выявить сравнение. Дефиниции, по которым проведено сравнение, не являются случайными. Их выбор подсказан специфическим характером культуры ХХ века, временем и основными событиями жизни героев исследования, сферой их творческих интересов. Факты жизни мыслителей выстроены в статье в основном не в хронологическом порядке, кроме тех случаев, когда такой порядок диктуется логикой размышления. Ссылки на одни и те же места произведений часто даются по несколько раз, по мере выявления их различных значений.

Происхождение. Детство

Сходство раннего этапа биографий двух наиболее видных мыслителей — выходцев из земли коми давно привлекло внимание исследователей. Первым это заметил сам Сорокин, а затем его биографы^². Оба ученых произошли из сельской местности, с территории заселенной преимущественно коми-зырянами. Отцы у обоих были ремесленниками, хотя официально один считался крестьянином, а второй мещанином. Ремесло отцов было связано с оформлением церквей: Жаков-старший больше занимался резьбой по дереву, делал иконостасы (С.С.Ж., c. 49-50), а Сорокин-старший специализировался на покрасочных работах (к ним относилось и обновление икон), работал по металлу (чеканил оклады) и делал все, что придется (Д.П., c. 15). Жаков-сын был чистокровным коми, воспитывался в традиционной коми семье и, до своего поступления в семинарию, существовал преимущественно в среде народной культуры коми. Сорокин-сын был «полукровка», наполовину коми (по матери), наполовину русский. Он изначально знал два языка и воспитывался сразу в русле двух культурных традиций. Обе семьи выделялись из своего культурного окружения, что, до известной степени, объясняет стремление обоих молодых людей выйти за его пределы. Особое положение не в последнюю очередь связано с профессией глав семейств, особенно это явно для Жаковых: ремесло отрывало отца от крестьянской жизни, частые разъезды не позволяли участвовать в деятельности общины, устойчивые заработки вызывали зависть односельчан и интерес со стороны «власть имущих» (С.С.Ж., c. 50). Благодаря профессиям отцов будущие ученые имели возможность близко познакомиться с христианской художественной культурой и проявить свои творческие наклонности. Оба мальчика рано продемонстрировали свой характер и способность к самостоятельной жизни: у Жакова они проявились в настойчивом стремлении к учебе, а Сорокин, помимо этого, уже с десяти лет сам зарабатывал на хлеб, ведя вместе с братом жизнь бродячего ремесленника (Д.П., c.16).