Как феномен культуры

Вид материала

Книга

Содержание Историзм и мифологизм

Подобный материал:

• Реферат. По предмету: история Отечественной культуры. Тема: Русское юродство как феномен, 222.83kb.
• Гламур как феномен культуры постиндустриального общества: методология исследования, 200.38kb.
• Туризм как культурно-исторический феномен 24. 00. 01 теория и история культуры, 650.88kb.
• Медицина как феномен культуры: опыт гуманитарного исследования 24. 00. 01 теория, 752.03kb.
• Феномен человека перевод и примечания Н. А. Садовского, 3155.55kb.
• Пьер Тейяр де Шарден феномен человека, 3176.62kb.
• Салон как феномен культуры XIX века: традиции и современность, 638.75kb.
• Гульжан Абдезовны «Феномен образовательного знания в диспозитиве культуры», 280.46kb.
• Популярность личности как феномен культуры 24. 00. 01 теория и история культуры, 410.06kb.
• Теория культуры семинар №1 феномен культуры, 39.09kb.

^

Историзм и мифологизм

Важной составляющей мировоззрения этих мыслителей является оппозиция «миф-история», изучение которой может способствовать целостной реконструкции их творческих миров и жизненных позиций. Представляется, что эта оппозиция обозначает не только путь развития новоевропейского сознания, но и универсальный принцип организации психики человека, соотнесенный с космологической основой. В частных вариантах речь может идти о двух типах мышления, двух моделях познания⁴, воплощенных в логике и интуиции, рацио и воображении, науке и искусстве, дескрипции и метафоре, термине и символе. Автобиография как пограничный жанр, тяготеющий и к исторической науке и к художественной литературе, неизбежно сочетает оба элемента оппозиции в их очевидных проявлениях. Если пользоваться терминами П. Рикера, она является идеальным полем перекрестной референции (refernce croisee)¹, сочетающей историографическую нацеленность на эмпирию, с поэтической устремленностью к восстановлению полноты бытия.

На первый взгляд два автора соответствуют двум полюсам обозначенной оппозиции: в простой и удобной схеме «мифологичный» Жаков противостоит «историчному» Сорокину. Однако следует помнить, что в сознании каждого новоевропейского человека (соответственно в каждом произведении новоевропейской культуры) сосуществуют и противоборствуют два устремления: к истории, и к мифу². Несмотря на то, что в психике отдельных людей и социальных групп одно из них периодически доминирует, это не означает полного подавления второго. Следовательно, сторонники мифологизма всегда в определенной степени историчны, а сторонники историзма — мифологичны. Задача исследователя состоит как в определении пропорций данного соотношения, так и в обозначении формальных и содержательных элементов, представляющих его специфику. Для большей ясности исследовательской позиции отметим также, что мифологизму соответствует представление о повторяемости каждого социокультурного явления, за счет его возводимости к универсальному образцу, а историзму — об уникальности всех явлений. Миф предпочитает временности вечность, ориентируясь на циклическую модель развития, обеспечивающую постоянный возврат к первоначалу. История ориентирована на временные координаты бытия, утверждая уникальность каждого события, отдавая предпочтение линейной модели развития. Миф предполагает целостное представление космоса, опираясь в своем развертывании на образно-символические системы, а историческое построение в большей степени рационально и аналитично, оно требует создания терминологических семиотических систем, тяготеет к разбивке процесса бытия на стандартные единицы³.

В автобиографиях Жакова и Сорокина первенство в активности и многообразии использования понятий «миф» и «история» несомненно, принадлежит первому автору. Жаков не связывает себя обязательствами придерживаться какого-то одного значения этих терминов, применяя их для обозначения целого круга разнообразных явлений, который будет подробнее рассмотрен ниже. Декларируя свою приверженность мифологии, этот автор находит для слова «история» как негативные, так и позитивные контексты, демонстрируя его принципиальную многозначность (С.С.Ж., c. 33, 94, 157, 237, 287 и др.). Сорокин использует данные понятия гораздо реже и в строго определенных смыслах: «миф» — только как обозначение специфического элемента традиционной культуры, а «история» — как название научной дисциплины и синоним описания развития чего-либо (Д.П., c. 13, 60, 193, 197). Следует отметить, что подобное применение терминов является обычным для стиля обоих авторов, в соответствии с их способом творчества и изложения своих размышлений.

Рассмотрение преимущественного словоупотребления помогает выявить авторские позиции, дает приблизительное представление об отношении мыслителей к данным категориям, но, конечно, не открывает полностью влияние мифологизма и историзма на их мышление и произведения. Для самих авторов это влияние далеко не всегда могло быть очевидным, постоянным и значимым. Поэтому представляется, что далее уместнее рассматривать процессы мифологизации и историзации, которые, в той или иной степени проявились в разных частях исследуемых произведений.

Каждый из этих процессов может быть изучен на разных уровнях или в рамках различных тем. Базовым уровнем для процесса мифологизации является пространственный, выявляющий приверженность автора определенным локусам, взаимосвязь которых создает целостный образ мира. Пространственный опыт, природный и культурный, визуальный и топологический во многом предопределяет соотношение между дескриптивным и метафорическим способами построения текста¹. Центральным мифологизируемым локусом для обоих авторов становится их родина: Коми край, наделяемый рядом устойчивых, прежде всего позитивных, качеств. Оба мыслителя создают устойчивый топохрон «детство-родина-природа», являющийся носителем сакральной целостности, «неиспорченности» мира, само формирование этого образа есть типичный мифологический акт «возведения к первоначалу» (С.С.Ж., c. 19-58; Д.П., c. 8-35). Выход за временные границы этого образования влечет за собой изменение качеств пространства, в результате чего Жаков начинает описывать беды его жителей, а Сорокин, который скрывался на родине от преследований большевиков в годы гражданской войны, характеризует данный локус как грозящий смертью (С.С.Ж., c. 151; Д.П., c. 123-126). Изначальный топохрон родины сохраняет свою целостность только в отрыве от большого мира. После того, как авторы отправляются на учебу за пределы родных мест, они разрывают органическую связь с Коми краем, с тем, чтобы попытаться восстановить ее через годы при помощи тех средств, которые дало им новоевропейское образование.

Типичным мотивом при характеристике изначального локуса является указание на особую сущность его жителей. Оба автора используют здесь рассказы и предания о колдунах-тунах, которые входили в круг их научных интересов¹. Указание на свое знакомство, а тем более, родовую связь, с колдуном (шаманом, знахарем и т.п.) представляет собой типичный неоромантический мотив, демонстрирующий причастность личности мистической традиции. С точки зрения некоторых современных ученых, именно в своих характеристиках колдовских обычаев коми народа Жаков сумел раскрыть сущность его культуры². Развивая в дальнейшем этот мотив, Жаков создает в своих рассказах целую неоромантическую галерею «сильных людей» (С.С.Ж., c.107)³, выстраивая даже те образы, которые представляются реалистическими, на мифологической основе. Например, один из героев жаковских рассказов обучается игре на гармони точно так, как это делает дух-банник в народных рассказах⁴. При помощи подобных приемов писатель пытался показать этнокультурную основу возникновения «сверхчеловека». Близкому природе миру традиционной культуры оба мыслителя противопоставляют «механистический мир города» (С.С.Ж., c. 111, 159-161; Д.П., c. 11, 30, 50). Для пространственной системы Жакова существенна также оппозиция «север-юг», которая во многом определяет его собственные передвижения в культурном пространстве России. Циклический характер этих перемещений демонстрирует стремление мыслителя вернуться в новом качестве на родину, которое было характерно для него до конца жизни⁵, и одновременную духовную (а затем и физическую) невозможность этого возврата.

Мифологизация зырян в этнологических очерках осуществляется Жаковым на основе не традиционных мотивов, а Сорокиным на основе мифологемы прогресса, при этом первый даже более историчен. Несмотря на то, что в своей автобиографии Жаков активно использует материалы этнологических работ, его отношение к зырянам становится здесь принципиально другим. Писатель характеризует их в рамках своей теории «юных народов», к которым он относят и коми, но здесь как раз проходит водораздел, заставляющий мыслителя противопоставлять мифологию истории, которой новые народы, по его мнению, лишены (С.С.Ж., c. 39, 68, 197). Им, в отличие от «старых народов», принадлежит не прошлое, а будущее. Негативное отношение, которое мыслитель демонстрирует к истории в частности, и к науке в целом связано, таким образом с осмыслением положения своего «первобытного» этноса, не имеющего ни того, ни другого. Особенностями культуры коми Жаков объясняет и свою неудовлетворенность научным творчеством, не способным создавать произведения доступные его одноплеменникам. Отсюда он отчасти выводит изменение направления творчества: «этнография моя превратилась в «художественные мифы» (С.С.Ж., с. 94).

Все реалии места и времени описываются в автобиографиях как элементы жизни писателей, становясь, в значительной мере, частью личностной мифологии. Создание этой системы неизбежно происходит игровым образом и связано с развертыванием ряда культурных аналогий, с примеркой неопределенного числа социокультурных масок, которые подробнее рассмотрены ниже, в специальном разделе. Уподобление себя определенному социокультурному типу личности, историческому или литературному персонажу является способом произвольной культурной самохарактеристики, производимой по принципу выявления сходства, который есть важнейший способ организации пространства мифа.

Если личностная мифология представляется довольно фрагментарной и спонтанной, то этого нельзя сказать об уровне глобальной мифологизации, на котором авторские теории воплощаются в виде грандиозных космологий, изображающих развитие человечества (у Сорокина) и Вселенной (у Жакова). Конечно, сорокинский интегрализм и жаковский лимитизм создаются в разных системах социокультурных координат и разными способами. Общими для обоих авторов является неудовлетворенность наличествующими теоретическими объяснениями мирового развития, стремление объединить разные сферы социокультурной жизни в единое построение. В своих демиургических претензиях Жаков идет дальше, синтезируя религию и искусство, провидения и точные науки (С.С.Ж., с. 157, 231, 289-290). Сорокин формально остается в границах науки социологии, но их он стремится определять самостоятельно (Д.П., С.167, 206, 210, 224-236).

Историческое мироотношение обоих авторов характеризуется, прежде всего, самим фактом создания автобиографий, особенностями их организации. При этом Жаков не скрывает своего намерения превратить историю своей жизни в художественное произведение, в поэму, а Сорокин ориентирован скорее на создание научного очерка, последовательно подчеркивая объективированный характер повествования. Соответственно, первый активно деструктурирует свое жизнеописание отступлениями, возвратами, повторами, а второй следует достаточно строгой схеме: разбив свою жизнь на несколько этапов, он каждому предпосылает теоретическое введение, и из каждого делает определенный вывод. В то же время, несмотря на постоянные изменения направления, повествование Жакова последовательно развивается, характеризуя основные этапы его жизни, а Сорокин вынужден периодически возвращаться от более поздних событий биографии к более ранним, нарушая линейность рассказа.

Авторы неодинаково соотносят истории разного уровня. Для Жакова характерно различение и нередкое противопоставление нескольких типов процессов развития сущего. Наиболее масштабной предстает эволюция Вселенной, выражающая мировой закон движения, затем следует история человечества, включающая истории народов и отдельных людей (С.С.Ж., с. 157, 181, 119, 193). Мыслитель неоднократно подвергает критике «культурную историю старых народов», которым противопоставляются «молодые народы», соотносимые скорее с доисторическим, первобытным образом существования, который постепенно уходит в прошлое (С.С.Ж., с. 39, 41, 68, 253, 265). С «новыми народами» Жаков связывает и свои прогнозы о будущем человечества: «И первобытные народы узнают силу свою и противопоставят книжной учености тех, кто сидит над бумагами, не ими исписанными, живую мудрость и знание природы, и, повинуясь только нравственному закону и не теряя здоровья своей девственной натуры, поднимутся дальше по пути совершенствования и уничтожат аристократизм культурных народов…» (С.С.Ж. С.285). Воспринимая себя как посредника между народами, Жаков находит в себе и старые и новые черты, представляя, что в его лице «молодые народы» прошли за короткое время весь путь культурной истории: «Да, но я, человек некультурный, к вам пришел господа, переболев всеми вашими болезнями, поднимался по всем ступеням великой лестницы истории, узнал все мысли ваши и грустные чувства…» (С.С.Ж., с. 33). Соотнося свою жизнь с первобытным и современным существованием народов, прозревая в ее движении закономерности космического ритма, писатель делает ее историю центральной по отношению ко всем другим, придавая ей сверхисторическое значение. В изображении Сорокина история предстает менее дифференцированной и более обезличенной. Периодически описывая себя как субъекта социальных отношений, ученый встраивает отдельные истории своей жизни в конструкцию общественного развития, придавая им частей вид законченного целого (Д.П., с. 23, 60, 84, 197).

Различно отношение мыслителей к историческим событиям, свидетелями которых они были. Жаков в автобиографии таковыми полагает преимущественно события своей внутренней жизни. Сорокин, напротив, видит себя в событийной истории, подробно описывая свое участие в русской революции или в создании социологического факультета в Гарварде (Д.П., с. 82-121,197-200). Если события, выделенные Жаковым, выглядят относительно однородными, то в произведении Сорокина центральное место занимает изображение революции, очевидно сыгравшей главную роль и в жизни автора, и в его концепции социокультурной истории.

Для обоих авторов характерно соотнесение истории своей жизни с собственной теорией развития мира. Жаков соотносит свои жизненные взлеты и падения с волновыми колебаниями космического ритма, высказывает уверенность в обретении новой жизни в новом мире (С.С.Ж., с. 44, 106, 236). Сорокин делит свою жизнь на три этапа с такими же характеристиками, какими он наделяет три типа социокультурных суперсистем, сменяющих друг друга в истории человечества: идеациональный, идеалистический и чувственный¹. Первому типу соответствуют детские годы, третьему — период революционной деятельности, второму — период зрелости и создания интегральной теории. Этапы жизни, как и эпохи истории, отделены у него друг от друга мировоззренческими кризисами, обеспечивающими возможность перехода (Д.П., с. 37, 166-167). Обоим мыслителям присуще осознание собственной избранности, обретения особого жизненного пути, целью которого может быть и творение истории, и преодоление неудачных последствий ее поворотов.

Особый интерес представляют собой имманентно присущие жанру автобиографии «антиисторические» места, связанные с забываниями, искажениями, умолчаниями, то есть с намеренными или случайными исправлениями фактов, которые может доказать современный историк. Такие места обозначают, как правило, болевые точки в жизни автора, указывая на те события, ход которых он хотел бы изменить, на те, которые он хотел бы забыть, а также на те, которым он не желает придавать существенного значения. В автобиографии Жакова обращает на себя внимание утверждение, что он «в партии не входил» (С.С.Ж., с. 319), а также отсутствие воспоминаний о какой-либо политической деятельности. В то же время современные историки указывают на его активное участие в создании в 1905 году партии Демократический союз конституционалистов, в которой он даже занимал какое-то время пост председателя¹. Нежелание вспоминать об этой странице биографии указывает, очевидно, на изменившееся отношение автора к политике как способу изменения существующего порядка вещей. В автобиографии Сорокина есть как минимум два доказанных случая намеренного искажения изложения событий. Первый связан с научным статусом автора, а второй — с его пребыванием в большевистских застенках и освобождением оттуда. Выдавая себя в США за доктора наук, Сорокин в автобиографии описывает защиту магистерской диссертации в России, как защиту докторской, для чего неверно цитирует заметку в газете (Д.П., с. 75-76.)². Этот шаг был связан, по-видимому, с нежеланием давать своим научным противникам повод для формальных упреков. В истории с арестом бывший эсер стремился замаскировать свой компромисс с большевиками, наличие которого противоречило образу лидера антибольшевистской оппозиции, созданного в автобиографии (Д.П., с. 138-140)³. В своем стремлении к исторической точности Сорокин нередко допускает неточности в приведенных датах⁴. Все эти «субъективности» выявляют стремление авторов произведений распоряжаться событиями своей жизни, исправлять их, доводить до идеального состояния, что вполне нормально для людей независимых, целенаправленно создавших себя, а, следовательно, имевших в сознании свой идеальный образ.

В личных историях оба автора уделяют очень мало места описанию бытовых подробностей, считая их малозначимыми, за исключением тех случаев, когда бытовизмы способны охарактеризовать образ жизни героя (у Жакова), или передать специфику послереволюционного существования (у Сорокина). Очень скупо оба автора освещают и свои отношения с женщинами, семейную жизнь. В отличие от Сорокина, который, начиная с послереволюционного периода, постоянно использует местоимение «мы», говоря о семье, и даже иногда сообщает о профессиональных успехах жены (Д.П., с. 177-178), Жаков упоминает о семейной жизни только косвенно, в связи с собственными научными занятиями (С.С.Ж., с. 254-255). В описания жизненных перипетий Сорокин иногда вставляет социокультурную оценку отдельных женщин, будь то Александра Коллонтай или неизвестная дама с парохода, критикуя их за слишком вольные нравы, что сочетается с его научной характеристикой сексуальной революции (Д.П., с. 100, 166, 240-241). Жаков более часто, но и более кратко проговаривается о своем отношении к женщине, оценивая ее прагматическую направленность, прозревая в ней мистическую тайну, отмечая невозможность достижения взаимопонимания (С.С.Ж., с. 265, 312, 328). В одной из своих статей Жаков, в духе идей Серебряного века, высказывает надежду на скорое перерождение женщины, утверждая, что герой: «смешивал женщину нашего времени с женщиной грядущего, которая, очистившись в горниле страданий, кроткая и твердая, чуткая к истине, должна прийти на смену капризным, нервным, мечущимся в разные стороны дочерям современности; она должна явиться в грядущем, если только моральная одичание человечества на почве безверия в мудрость бытия, в ценность жизни, в безсмертие «психического», не остановит этого шествия»¹. Отсутствие идеального партнера обрекает сильную личность на одиночество: «Ему нет места в жизни, нет радости, у него нет семьи. Как Ницше, сильный человек должен сказать: «Моя невеста — бесконечность, на ней женюсь я»².

Мировоззрение обоих авторов биографий исторично, но этот историзм специфичен. В наибольшей степени он развит на личностном и глобальном уровнях (история жизни и история миропорядка, соотнесенные друг с другом и с мифом). В стремлении найти иной путь развития мира мыслители обращаются к мифологическим схемам, хотя делают это каждый по-своему.