Geum.ru

Как феномен культуры

Вид материалаКнига
Подобный материал:
1   ...   11   12   13   14   15   16   17   18   ...   27
Мировоззренческие системы


Мировоззрения Жакова и Сорокина складывались и развивались на протяжении значительных периодов их жизней. Многое в них менялось, о чем говорят сами авторы в автобиографиях, но к моменту их написания у обоих уже сложились оригинальные мировоззренческие системы, основное содержание которых они и передают в этих произведениях как итог жизни. Ни один из авторов не стал приверженцем материалистических и атеистических учений, или, во всяком случае, не задерживался в этом состоянии. Оба ученых показывают себя верующими людьми, но ни к одной из существующих до них религий они себя не относят. Жаков фактически считает себя основателем новой религии — эволюционной религии знания. Его богоискательские устремления лежат в русле духовных поисков европейской интеллектуальной элиты начала ХХ века, определенное влияние оказала на него русская религиозная философия. Бога Жаков обозначает как Начало, Единое, Благо — используя основные понятия неоплатонизма, но главным качеством Бога является то, что он есть возможность существования мира, он — Потенциал, который выражается через мир, но не исчерпывается им. Бог-Потенциал лишен у Жакова личностных характеристик, это своего рода мировой двигатель, сокровенная природа которого скрыта от человека, о нем можно судить только по проявлениям (С.С.Ж., с. 101, 119, 146). Сорокин не претендует на предание своему учению религиозного характера. Его отношения с Богом и религией развиваются непросто и неравномерно. Наиболее сильной он считает свою юношескую веру в Бога, к которой он отчасти возвращается в зрелом возрасте, считая себя «верующим в глубине души». Религию Сорокин стремится рассматривать объективно, как один из социокультурных процессов, уравнивая все существующие религии с научной точки зрения (Д.П., с.196, 206).

В рамках своей системы мировоззрения Жаков разрабатывает собственную теорию познания1. Возможность познания (очень важный принцип для писателя, из-за негативной формулировки которого он едва не покончил с собой в молодости) Жаков видит в гомологичности мышления законам мироздания. Сущность процесса познания он объясняет через введение двух важных для его теории понятий: переменного и предела. Системы знания перемены, но меняются они не беспорядочно, а прогрессивно, в направлении все большего приближении к пределу: сущностям вещей, общим принципам, законам (С.С.Ж., с. 106-107, 148). Интересно, что жаковское учение о пределе (по латинскому варианту этого понятия оно и получило название «лимитизм») является своего рода теоретическим обоснованием, философским обобщением тенденций развития науки и художественной культуры первой трети ХХ века. Ученые и художники этого периода, особенно 20-х годов, были заняты поисками предельного в культуре, обществе и человеке. Правда, в отличие от Жакова, большинство из них мыслило предел как некий набор первоэлементов, перестраивая систему которых можно изменить мир2. Сорокин никогда не выражал сомнения в возможности познания мира человеком, надорганические явления в его концепции автоматически предполагают наличие познавательных процессов, поскольку феномен надорганики тождественен сознанию. Человек по своей социокультурной природе причастен познанию и без него не может существовать как человек3. Соответственно, Сорокина занимали больше практические методы изучения мира человека, чем гносеологические теории.

Основой мировоззренческих систем обоих ученых является теория развития: у Жакова развития всего космоса, у Сорокина — надорганических суперсистем. Жаковская картина мира характеризуется бесконечностью, органичностью, кругообразностью, эсхатологичностью. Она принципиально природна: многообразие форм и систем находится в непрерывном движении, вселенные рождаются и погибают, утверждается «вечное блаженство смены феноменов», которое целенаправленно и циклично. Она прогрессивна: каждый следующий мир будет лучше предыдущего. «Великий мировой ритм» ориентирован на достижение заоблачных вершин, но его логика такова, что каждый взлет заканчивается очередным падением. В естественном чередовании жизни и смерти Жакову видится основное правило логики развития мира, восходящее к пралогике Потенциала, наличие которого обеспечивает движению цель и придает ему смысл. Природным законам подчинена и жизнь общества — Жакову представляются взлеты и падения народов, ему видится возвышение собственного народа на гребне грядущей волны (С.С.Ж., с. 102, 106, 236, 287). Сорокинская система развития также циклична, она предполагает последовательную смену друг другом трех социокультурных суперсистем. Веру в прогресс ученый рассматривает как увлечение своей революционной молодости и зло иронизирует по поводу теорий социальной и культурной эволюции. В сорокинской системе есть и элемент эсхатологизма: смена суперсистем сопровождается потрясениями, голодом, войнами и революциями. Ученый полагал, что в ХХ веке европейская культура как раз переживает такой переходный период, из которого может и не быть благополучного выхода в случае начала новой мировой войны (Д.П., с. 167, 212-213).

Лимитизм Жакова и интегрализм Сорокина сближает то, что они являются синтетическими учениями, в которых мир рассматривается как динамическая система взаимосвязи элементов, повинующихся в своем развитии достаточно определенным законам, доступным познанию. Жаков считал доминирующим органическое начало мира, а Сорокин — надорганическое, соответственно и законы бытия они трактовали различно.

Важнейшее место в мировоззренческих системах обоих ученых отводится человеку. Жаков считал человека бессмертным, но не в христианском смысле, он полагал, что каждым новым перерождением мира перерождается и человек. Новой жизни для себя он ждал на солнце, которое станет планетой. Жизнь отдельного человека, по Жакову, подчиняется тем же законам, что и жизнь мира. Человек включен в ритмы движения, он поднимается, падает и снова поднимается. Свои жизненные успехи и неудачи, творческие взлеты и бытовые провалы писатель тоже соотносит с мировым ритмом, видя в них проявления универсальных правил развития (С.С.Ж., с. 152, 157, 176-177).

В отличие от Жакова, Сорокин не считает, что жизнь человека подчиняется только биологическим законам. Соответственно он полагает иную схему развития. Человек, по Сорокину, проходит в жизни через ряд этапов, переходы между которыми имеют характер кризиса. Так в своей жизни он выделяет три основных периода. Первый из них характеризуется наличием целостного гармоничного идеалистического мировоззрения, которое было разрушено в период учебы и революции 1905 года. Второй период связан с развитием позитивистского мировоззрения, в котором вера в Бога была заменена «научной теорией эволюции» и «естественнонаучной философией». Это мировоззрение рухнуло во время революции 1917 года и сменилось интегрализмом, который Сорокин продолжал совершенствовать до конца жизни (Д.П., с. 35, 37, 167). Очевидно, что три периода жизни, выделенные мыслителем, соответствуют трем типам социокультурных систем. Жизнь человека и самого автора учения тесно сопряжена с законом общественного развития.

Общим для двух мыслителей является отрицательное отношение к мещанству, филистерству среднего человека, иррационализму человекоподобных животных (С.С.Ж., с. 281) (Д.П., с. 34, 167). Оба относят себя к мыслящему, созидающему меньшинству, которое склонно к «сосредоточенной жизни» и к «упорядочению и согласованию идей, ценностей и устремлений», чтобы «восстановить единство и целостность «я» или преодолеть «трагедию познания мечтою» (С.С.Ж., с. 110, 161) (Д.П., с. 51-52). Составив типологию альтруистов, Сорокин, по-видимому, соотносит себя со вторым типом — «потрясенным», приобретающим альтруистическое мировоззрение в результате серьезного кризиса (Д.П., с. 230).

Размышляя об устройстве внутреннего мира человека, Жаков, на собственном примере, считает главной его характеристикой двойственность и противоречивость. Он пишет о столкновении в себе ума и сердца, ученого и художника, внешнего и глубинного (С.С.Ж., с. 27, 34, 325). Сорокин полагает, что гармония внутреннего мира человека зависит от количества и взаимоотношений социокультурных «эго», которых у человека столько, во сколько социальных групп он входит. Если эти «я» согласуются между собой, то человек целостен, если нет — он лишается душевного равновесия и превращается в психоневротика (Д.П., с. 231-233). Жакова Сорокин, очевидно, отнес бы ко второму типу.

Учения Жакова и Сорокина представляют законченные системы, способные объяснить как всемирные закономерности, так и частные события в жизни конкретного человека. Они характеризуют обоих авторов как выдающихся мыслителей и оригинальных личностей. Очевидно, что учения тесно связаны с биографиями ученых и здесь можно говорить о многомерных взаимовлияниях. Отчетливо заметно влияние мировоззрений как на структуру и стиль автобиографий, так и на видение авторов своей жизни в целом.


Самоназвания и самооценки


Количество самооценок в двух автобиографиях различно — Жаков и здесь гораздо более речист, а Сорокин более сдержан, похвалы он предпочитает произносить чужими устами.

Одна из характерных самооценок, присущая обоим авторам — это претензия на первенство. Жаков считает себя первым ученым и поэтом, вышедшим из коми народа. Он выступает как представитель малых народов в «культурном» мире: «Я первая ласточка в проявлении себя новых народов» (С.С.Ж., с. 110). Сорокин претендует на первенство в социологии, во всяком случае, в создании двух социологических факультетов: в Петербурге и Гарварде (Д.П., с. 193).

Как представитель «молодого народа» Жаков противопоставляет себя «культуре», именуясь «лесным человеком», «дикарем», «первобытным человеком» (С.С.Ж., с. 107, 152, 197). Свое вхождение в российскую культуру он связывает, прежде всего, с преодолением языкового барьера, которое произошло во время учебы в учительской семинарии (С.С.Ж., с. 81). Сорокинская позиция более космополитична, хотя родные леса имеют для него определенное духовное значение: «часто уходил в лес для молитвы». Свое приобщение к «культурному» миру ученый связывает со сменой деревенского костюма на городской и соответствующей сменой манеры поведения, которые также произошли при поступлении в семинарию (Д.П., с. 35-36). Однако, сменив деревенскую и провинциальную культуру на городскую и столичную, оба мыслителя сохранили на всю жизнь нелюбовь и недоверие к большим городам. Оба считали себя чужими в мегаполисах и подвергали городскую жизнь резкой критике (С.С.Ж., с. 107; Д.П., с. 177). Соответственно, каждый хоть раз сравнивал себя с отшельником-аскетом, удалившимся от мира (С.С.Ж., с. 64; Д.П., c. 33).

Каждый из авторов автобиографий идентифицировал себя как представителя определенных профессий. У Жакова их список оказывается внушительным: поэт, математик, астроном, этнограф, философ, сказочник. Сравнивает он себя и с историческими представителями этих видов творчества, уподобляясь «северному Франклину», Ломоносову или воображая себя Гомером, Ньютоном и др. (С.С.Ж., c. 156, 272). Сорокин последовательно считает себя социологом, придавая большое значение своему статусу в рамках этой науки. Правда, он считал, что интегрализм включает в свою систему знания разных наук, в том числе естественных, но сам ими никогда не занимался. Сорокин практически не сравнивает себя с великими умами прошлого, за исключением двух случаев, но в обоих сравнения не прямые: чужими устами он уподобляет себя в молодости Руссо и косвенно сопоставляет свое научное творчество с произведениями Платона (Д.П., c. 62, 265).

Обычным приемом Жакова является отождествление себя с литературными героями: лишними людьми русской литературы, бродягами Горького, Робинзоном Крузо и Одиссеем. Иногда он уподобляет себя автору и герою сразу: Сервантесу и Дон Кихоту (С.С.Ж., c. 80, 148, 260, 266). Сорокин знаком с таким видом сравнений (так он пишет, что для многих американцев в двадцатые годы русская революция была все равно, что Дульсинея для Дон Кихота), но практически не применяет их к себе (Д.П., c. 171).

Жаков часто именует себя безумным, сумасшедшим, простаком, ребенком — эта культурная поза восходит к архетипическому образу безумного пророка-мудреца (С.С.Ж., c.21, 64, 94, 248). В новоевропейской литературе этот образ создается северными гуманистами, изображавшими в своих произведениях «перевернутый мир». Тема безумия, как противопоставления нормальному миру, скучному и прагматичному, разрабатывалась в романтической и неоромантической культурной традиции. Не чужда она и авангардному искусству ХХ века — его метафизическим направлениям, опровергающим европейский рационализм.

Другой культурной маской, которую одевает Жаков, является образ странника. В автобиографии этот образ предстает в нескольких вариантах. Во-первых, он связан с мотивами изгнания — потери родины. Этот мотив восходит к античной культуре. Содержательно он там связан с пребыванием в чужом варварском мире (овидиевы элегии). У Жакова культурные оппозиции перевернуты: дикарь страдает, будучи разлучен с первобытной жизнью и ввергнут в мир культуры. Во-вторых, странничество обозначает у писателя пребывание «вне» и «между» — между профессиями, мирами, образами жизни. Временами он полагал, что оторвавшись от «простых людей», он так и не пристал к «культурным», что для «новых народов», он родился слишком рано, а для «старых» — слишком поздно. В-третьих, Жаков предстает в образе странствующего миссионера. Проповедуя свои идеи, он пресекает всю Россию и посещает страны Дальнего востока (С.С.Ж., c. 116, 152, 176, 182, 197, 299). Образ странника не чужд и Сорокину. Этот ученый тоже был знаком и с ролью изгнанника и с ролью миссионера (проповедника социалистического учения в молодости и собственных теорий в зрелом возрасте) (Д.П., c. 40, 51, 79, 15, 253).

Иногда Жаков представляет героя своей биографии как бунтаря, Каина, санкюлота — противника существующих норм поведения и взаимоотношений между людьми. В некоторых своих статьях писатель дает высокую оценку образам революционеров, видя в них изображение нового человека1. Однако в автобиографии нет сколько-нибудь последовательного изображения революционной политической деятельности. Сорокин не только представлял революционера, но и был им во время двух русских революций. Даже разочаровавшись в социалистическом мировоззрении, он не пытается осудить свое поведение в молодости и, похоже, гордится им как своего рода «героическими страницами» биографии. Впрочем, он не менее гордится и ярлыками, которые на него повесили коммунисты: «идеолог контрреволюции», «лидер самых непримиримых профессоров и интеллигентов» (Д.П., c.79, 147). Героизм Жакова отличается большей литературностью и отсутствием сколько-нибудь ярко выраженной практичности. Выражения типа «неудачливый герой великого Севера» (С.С.Ж., c. 119), совмещая высокий стиль речи с иронией, как нельзя лучше очерчивают его позицию.

Образ позднего Сорокина сближается с жаковским, это уже не герой-ниспровергатель, но одинокий мыслитель, пророк предупреждающий человечество о грядущей гибели, уважаемый, но не понимаемый (Д.П., c. 206, 264-265).

Многообразная система жаковских самоназваний имеет центром главный его псевдоним «Гараморт», которое можно перевести как «человек-веретено»2. Это имя отягощено конотатами национальности, мифологичности, движения, изменения, роста. Оно объединяет автора и героя, обозначая нечто среднее между ними. Не случайно, в последних частях своей автобиографии Жаков использует только это имя, соответствующее созданному им пространству между жизнью и искусством.

Социокультурные маски, которые надевают на себя авторы автобиографий, являются формой объективации их личностей, использующих этот жанр произведения с целью утверждения в истории и культуре. Написание автобиографий неизбежно создает сложную систему взаимоотношений между жизнью и культурой, игрой и реальностью, языком и текстом.


Игра: риторика и образ жизни


Для переходных периодов культуры Нового времени игра становится основным феноменом, очевидно проявленном в большинстве сфер культуры, запечатленным во множестве артефактов. Отчетливый отпечаток игровых форм заметен как в языке, речи, тексте, так и в образе жизни людей переходного времени1.

Причастность игровой риторике как непременной части переходной культуры, проявилось в автобиографиях обоих ученых. Жаков и Сорокин используют игровые метафоры для того, чтобы обозначить важные, «непроговариваемые» обычным языком смыслы, для того, чтобы описать неординарные события. Для Жакова характерно прямое уподобление жизни игре — в ницшеанском духе — причем человек выступает здесь и как игрок, и как игрушка. «Я все положил на карту и проиграл» или «нет выхода человеку, он игрушка в руках инстинктов, привычек, злых страстей». То же сравнение (достаточно банальное для того периода) писатель вкладывает в уста героев своего произведения: «Смотрю я на жизнь с недоверием. Люди для меня комедианты». Да и словосочетание «трагедия жизни» имеет у Жакова значение не только страдания, но и героической игры (С.С.Ж., c. 41, 102, 263, 272). Сорокин более скуп при использовании таких метафор, но и он, описывая столь важный для его понимания жизни мировоззренческий кризис, отмечает: «Мои ранние взгляды на жизнь рассыпались, как карточный домик» (Д.П., c. 52).

Оба мыслителя сравнивают с игрой некоторые сферы культуры. Жаков, интерпретируя теории Канта, говорит о науке как шахматной игре, или, оценивая сочинения современных философов, утверждает, что они играют словами (С.С.Ж., c. 146, 292). Сорокин уподобляет религию и церковь в культуре крестьян театру в культуре горожан, выявляя общий игровой элемент этих видов культуры (Д.П., c. 14).

Особое место в творчестве Жакова занимает музыкальная игра, его отношение к которой подробно рассматривается в другой статье2. У Сорокина, помимо описания его увлечения классической музыкой и нелюбви к современным видам музыкальной игры, начиная с джаза, есть только одно сравнение подобное жаковским: когда он пишет о «лесной симфонии», слагаемой из тысяч разнообразных звуков природы (Д.П., с. 125, 262).

Все игровые мотивы и метафоры соединяются в произведениях Жакова в образе мира, играющего лучами света, волнами моря, чувствами и мыслями человека (С.С.Ж., c. 57, 94, 308). Игра, в предельном своем выражении, равна вечному мировому ритму, пронизывающему вселенную во всех ее частях.

Для обоих авторов автобиографий характерен интерес к такому виду игры, как состязание. Жаков подробно описывает три вида состязаний: телесные, интеллектуальные и душевные. Первые приходятся в основном на время его молодости. Писатель выделяет в них два основных момента: собственное удальство, граничащее с безрассудством, и постоянную опасность для жизни, которую ему удается сохранить только благодаря Провидению, которое оберегает его для других целей. Свою стихийную тягу к дракам и борьбе Жаков отчасти объясняет особенностями национального характера коми (С.С.Ж., c. 84, 96-97, 118). Второй вид состязаний представлен им в виде такой культурной формы как экзамен (реже — спор), который мыслитель всегда успешно сдает, начиная с первых самостоятельных шагов в жизни (С.С.Ж., c. 33, 43, 50, 63, 145, 153, 158, 165, 178-179, 196, 251-253, 256). Состязательность экзамена часто подчеркивается тем, что Жаков обычно был несогласен по многим вопросам с экзаменаторами и не пытался это несогласие сгладить. Возникающий конфликт усложнял сдачу экзамена, но и делал победу более ценной. Третий вид состязания — душевный агон, связан с раздвоением внутреннего мира писателя с характерным для многих интеллигентов самоборством (С.С.Ж., c. 27, 34, 119, 242). В этой борьбе нет победителя — если одна из сторон берет вверх, то проигрывает все равно целостный человек. Жаков видит в таком положении вещей вечный источник страдания и трагедии.

Для Сорокина даже мировоззренческий кризис есть нечто приходящее из вне, он не оценивает его как результат внутренних борений. Ученый выделяет две основные формы состязаний: политическую и научную. О первой он пишет много и с удовольствием. Ему явно нравилось представлять себя неуловимым агитатором, просветителем рабочих, политическим деятелем. Особенно тщательно Сорокин описывает свои удачные «ходы» в качестве «контрреволюционера», когда на кону стояла его жизнь. Рискуя ею, он дважды сам отдается в руки врагов и оба раза добивается успеха (Д.П., c. 79, 112, 127, 158). Сама жизнь революционера-контрреволюционера на грани провала и смерти, когда обман и притворство становятся неотъемлемой частью существования, является, по сути, специфической игрой1. Сорокин вспоминает как он менял маски, переходя на нелегальное положение «Для всего мира, а особенно для агентов правительства Сорокин исчез. Вместо него появился анонимный «товарищ Иван» (Д.П., c. 41). Интересно, что, в отличие от других главок, эта, где описывается нелегальная жизнь, написана не от первого, а от третьего лица. Перевоплощение в «товарища Ивана» явно было достаточно полным. Еще одним показательным эпизодом является рассказ о поездке Сорокина за границу с чужими документами, под видом курсанта Военно-медицинской академии (Д.П., c. 66). Очевидно, что игровая жилка у Сорокина была и революционная ситуация провоцировала его перевоплощения. Характерно, что сам ученый мог использовать игровую терминологию для описания других революционеров. Так о Троцком он пишет: «Этот театральный бандит — настоящий авантюрист» (Д.П., c. 100). Очевидно также, что Сорокин легко приспосабливался к меняющимся условиям жизни, его игра имеет прагматический характер, маски он надевает и снимает под воздействием обстоятельств, делая это легко и непринужденно, не рефлексируя по поводу их сущности, они никогда не срастаются с его лицом. Свои игры Сорокин воспринимает достаточно серьезно, проскальзывающая иногда ирония относится им скорее к курьезности события, чем к самому себе.

В жаковской автобиографии состязания описаны более представительно, чем у Сорокина. Для Жакова они скорее повод, чтобы репрезентировать свою личность, показать ее в разных ракурсах. Этой же цели служат много численные маски, которые, как показано в предыдущем разделе, он примеряет на себя. Не случайно Жаков откровенно сравнивает себя с артистом (С.С.Ж., c. 330). В то же время Жаков, гораздо более чем Сорокин, сращен со своими социокультурными ликами, переход от одного образа к другому представляется ему скорее превращением. Рассказывая сказку о превращении героя в разных существ, мыслитель пишет: «И мне нужно бы было, принимая разные виды, пройти шар земной, состязаясь с философами востока и запада, описывая жизнь первобытных народов» (С.С.Ж. С.206). Для жаковского творчества и жизни, которую он стремился представить произведением искусства — поэмой, характерен «гистрионизм» — стремление к постоянной смене обликов1. Обращаясь к деятелям прошлого, литературным героям, культурным образам, Жаков или уподобляет себя им, или находит в них свои черты. Интертекстуальность его автобиографии проявляет «интертекстуальность» его внутреннего мира. Как хороший актер, Жаков, представая во многих лицах, не имеет своего собственного. Не случайно он всегда «между»: культурами, дисциплинами, произведениями. Обилие «масок» не только репрезентирует ученого и поэта, но и скрывает от нашего взгляда настоящего Жакова, который не застывает в одном положении, но находится в постоянном движении от образа к образу, от состояния к состоянию. О чем «проговаривается» и он сам, утверждая, что кроме этой явной биографии, книги, есть и другое сокровенное произведение. «Но людям нет дела до этой в глубинах души находящейся великой книги внутренней жизни» (С.С.Ж., c. 206).


Характеры


Любая типология личностных проявлений человека, претендующая на то, чтобы предоставить индивидуальное как общее для определенной группы людей, является условной. Индивидуальность устойчиво противится систематизации, проскальзывая через самые частые сита классификационных схем. Тем не менее, верно и обратное: большинство субъектов склонно к тому, чтобы сравнивать себя с другими людьми, а этих других между собой. Жаков и Сорокин также неоднократно прибегают к этому приему, создавая свои типологии личностей, которые уже упоминались ранее. Характерологическая типологизация небесполезна в том случае, если она помогает понять закономерности проявления конкретной личности в окружающем мире, в обществе и культуре. Если психолог ищет в личностных проявлениях целостный образ психики человека, то культурологический подход ориентирует, прежде всего, на выявление устойчивых взаимосвязей внешнего и внутреннего, личность, культура и общество предстают в нем взаимодополняющими подсистемами, каждая из которых оказывает существенное влияние на формирование человека и его мира.

Характерологические исследования связи психического склада человека с творчеством продолжались на протяжение всего двадцатого века. Особенно здесь следует отметить направление, имеющее основоположником Э. Кречмера, который выделял два основных типа характера: циклотимный и шизотимный; и соответственно делил все личности на две группы. Если исходить из этой классификации, то и Жаков и Сорокин имели шизотимный характер, поскольку им обладают поэты патетики и романтики, художники формы, исследователи точной логики, системы, со склонностью к метафизике1. Всех шизотимов Кречмер делил на четыре группы. Жаков и Сорокин опять-таки могут быть отнесены только к одной из них — «чуждым миру идеалистам». Кречмер описывает этот вид характера следующим образом: «Они погружаются в мир философских идей, они работают над созданием особенных излюбленных проектов, идеал их профессии связан с самопожертвованием. Они предпочитают абстрактное и одинокую природу. В скудном общении с людьми они застенчивы, неловки, неумелы; лишь с отдельными лицами, старыми знакомыми они доверчивы и могут развивать свои идеи с теплотой и внутренним участием. Их внутренняя установка колеблется между эксцентричным самомнением и чувством недостаточности, возникающим в реальной жизни. Презрение к роскоши и внешним удобствам жизни может достигнуть крайней воздержанности... Многие постоянно готовы открыто выступить со своими убеждениями, вербовать поклонников»2.

Как было показано выше, и Жаков и Сорокин могут быть представлены в виде людей самодостаточных, увлеченных своими идеями, создавших собственные интеллектуальные системы, чувствующих себя более или менее комфортно только в узком кругу единомышленников. В то же время, такая характеристика представляется чрезмерно общей, она может быть отнесена к широкому кругу мыслителей и мало что сообщает о различиях между ними. Конкретизировать психологические характеристики можно в двух направлениях: первое открывается благодаря связи шизотимного характера с аутистическим мышлением, второе — через теории деструктивного поведения. «Аутистичность (от греч. autos — сам) — это как бы первичное имманентное движение мысли, чувства в том смысле, что оно не связано цепко с фактами жизни»3. Она свойственна замкнуто-углубленным акцентированным личностям, которые склоны, отталкиваясь изредка от земных фактов, строить умозрительные схемы и, уверовав в них, подгонять под них факты жизни. Такие личности всегда «приподняты» над реальностью, воспринимают ее схематично-романтически, с некоторой отстраненностью и холодком. Всю жизнь они стремятся к своей гармоничной системе, черты которой способны открывать где угодно: в науке, в искусстве, в любых проявлениях окружающего мира. Они с ранних лет обретают оригинальный и глубокий взгляд на мир, им чужды стереотипы и трафареты мышления, это обычно очень самобытные люди1.

Среди шизотимов-аутистов выделяются две группы по отношению к окружающему миру. Первая характеризуется большей замкнутостью и абсолютной непрактичностью, представители второй существуют как бы в двух плоскостях: «одна — низшая, примитивная (наружная) в полной гармонии с реальными соотношениями, другая — высшая (внутренняя), с окружающей действительностью дисгармонирующая и ею не интересующаяся»2. Представителей первой группы психологи называют интравертами, а второй — экстравертами.

Жакова можно отнести к интуитивным интравертам-аутистам. Отношение к действительности, характерное для этого типа характера, отличается ориентацией на субъективные факторы. «Анализ ситуаций происходит с включением более глубоких уровней психической деятельности, имеет всегда очень сильный личностный оттенок»3. Интуитивный интраверт может испытывать сильное чувство одиночества, он отличается независимостью оценок и отсутствием конформизма. Он может «схватывать» архетипичные идеи и образы, склонен к художественному творчеству, его произведения несут в себе значительный энергетический потенциал4. Жаков был, безусловно, замкнуто-углубленной личностью, в его творчестве субъективные оценки действительности всегда преобладают над объективным анализом. Само творчество имеет ярко выраженный личностный характер, оно ориентировано на использование архетипических образов и символов, связано с настойчивым поиском мировой эстетической гармонии. В то же время характеру Жакова не хватает одной аутистической черты — целостности. Навязчивая идея о двойственности человека и мира, которую проводит сам писатель через всю автобиографию, не вымышлена им, но является воплощением расколотой мозаичной личности, аутизм в которой совмещается с психоастенией. Психастенический характер отличается въедливыми нравственно-этическими переживаниями по поводу своих поступков и желаний. Психастеник особенно склонен к рефлексии, он постоянно обдумывает свое состояние, его одолевают тревожные сомнения. «С карандашом и бумагой он раскладывает по полочкам обстоятельства своей жизни, отношения с людьми, пытаясь отчетливее выяснить в чем прав, в чем нет...»1. Сочетание черт двух характеров и создает раздвоенность Жакова как личности и как мыслителя: аутист более идеалист, а психастеник — реалист, первый схватывает интуитивно, а второй все осмысляет, первый создает систему, а второй сомневается насколько она действенна. В результате писатель ощущает жизнь как трагедию, что вызывает склонность к девиантному (отклоняющемуся) или деструктивному поведению, которое характерно для творческой элиты Европы двадцатого века (не случайно В.П. Руднев полагает, что мозаичные характеры присущи деятелям авангарда)2.

Деструктивное поведение характеризуется неприятием индивидом норм и правил жизни, принятых в данном сообществе, получая массовое распространение, оно может быть признаком социокультурного кризиса, а может и свидетельствовать о рождении нового социального мышления, нового мировидения3. Жаковский аутизм, который, по мнению некоторых ученых, может развиться в форму деструктивного поведения, достаточно умерен — он только создавал проблемы при общении и мешал карьере писателя. Склонность к суициду Жаков преодолевает без посторонней помощи еще в молодые годы, хотя след от душевного кризиса, едва не приведшего к отказу от жизни, остался навсегда. Для полноты картины следует отметить наличие у писателя некоторых черт нарциссического поведения, которое характеризуется «грандиозным чувством собственной значимости»4, но они компенсируются психастеническим сомнением и присущей ему самоиронией. Еще одна склонность, которая могла бы развиться в деструктивное поведение, проявись она в характере обычного человека, — это гистрионизм. Гистрионизм характеризуется стремлением к постоянной смене социокультурных масок-образов, когда один человек стремится прожить множество жизней, побывать в «шкуре» различных людей, сыграть в жизни разные роли5. Все деструктивные склонности своего характера Жаков компенсирует художественным и научным творчеством, характерно, что он делает это осознанно, понимая, что только активная творческая жизнь спасает его от безумия и гибели.

Характер человека связан определенным образом и с его внешностью. Для шизотима-аутиста более характерно лептозомное «узкое» телосложение, часто они обладают большой физической силой и долго живут. Скорость телесных движений и их рисунок разнообразны: от вялой неуклюжести, до «геометрической вычерченности», готической манерности. По разному аутисты одеваются: гармонии их натуры могут отвечать и манерно-изысканный и «природно-неряшливый» костюмы (второй очевидно характерен для Жакова: несмотря на своеобразную претенциозность, его костюм часто не отличался опрятностью)1.

Сорокин, как и Жаков в молодости, был физически силен и энергичен. Его характер также не прост. Аутизм Сорокина сочетается с экстравертированностью. Аутистические фиксации скрываются за внешней практичностью. Сорокин больше, чем Жаков, зависит от фактов окружающего мира, с которыми он обычно связывает изменения в своем внутреннем мире. В научном творчестве, как и положенно экстраверту, он придает большое значение объективным ценностям. Сорокин легко приспосабливался к меняющимся обстоятельствам, принимая те правила игры, которые ему навязывала ситуация, но только до определенного придела — пока это не противоречило его жизненным принципам. В то же время он, как и сам это признавал, был склонен к систематизации идей и фактов, и именно эта внутренняя деятельность была для него главной.

О сложности его внутреннего мира свидетельствует и мощная перспективная интуиция, обращенная на выявление закономерностей развития внешнего мира, но опирающаяся на внутреннюю систему убеждений: Сорокин предвидел сближение Запада и России за несколько десятилетий до того, как это стало реальностью.

В отличие от Жакова Сорокин был целостной личностью, он не терзался сомнениями по поводу правильности своих идей и поступков. Если его мировоззрение «устаревало», не отвечало более гармонии внутреннего мира, то он его «отбрасывал», как ему представлялось, целиком и «создавал» новое. В каждый из трех периодов своей жизни, выделенных им в автобиографии, он предстает перед читателем как целостный человек. В отличие от Жакова, жизненный кризис которого имел перманентный характер, Сорокин переживал кризисы как сравнительно краткие переходы от одного мировоззрения к другому.

Оба ученых были динамичными личностями, но для Жакова характерен динамизм интравертивного плана, его интуиция «очень подвижна и перемещается от одного образа к другому, как бы выискивая новые возможности в подсознании». Сорокинский же динамизм экстравертивен, для него характерно неожиданно браться за новое дело, очень часто рискованное1. Так Сорокин, всегда неожиданно для окружающих, меняет темы своих ученых занятий, добиваясь, впрочем, в каждой из них значительных успехов.

Еще одной сближающей чертой характеров является увлечение обоих ученых математикой и музыкой, которое также свойственно шизотимам-аутистам, как устремленность к проявлениям чистой гармонии2. Жаков увлекался математикой в молодости и привнес математический метод в свои философские построения, Сорокин активно использует статистические вычисления при исследовании культуры. Жаков развивает тему музыкальной игры во множестве вариантов в разных произведениях, Сорокин не раз признается в автобиографии в любви к утонченной классической музыке.

Шизотимы-аутисты, как и психастеники, склоны составлять описание своей жизни, но эти произведения имеют совсем другой характер. Если жаковская биография пронизана тревожно-сбивчатым ритмом, напичкана повторами, противоречиями и сомнениями, то сорокинская отличается целостным и спокойным взглядом на жизнь, отстраненностью от мелочных фактов этой жизни. Сорокин представляет свою жизнь как гармонично выстроенное произведение, несколько схематичное, зато прозрачно и ясное. Все сомнения, разочарования и тревоги он оставляет себе, не желая взваливать этот груз на читателя, считая себя достаточно сильным, чтоб донести его до конца.

Склонности к деструктивному поведению явлены у Сорокина через факты его жизни, а не через описания переживаний этих фактов. Можно говорить о наличии в его характере предрасположенности к фанатизму и гистрионизму, проявившейся в его революционной деятельности, которая стала несомненным выражением его антиобщественной ориентации в молодости. Эти склонности были подавлены Сорокиным в ходе переживания им очередного мировоззренческого кризиса, связанного с революцией 1917 года, и в дальнейшем проявляются только в некоторых темах его научной работы — своеобразной сублимации деструктивной энергии его эго.

Творческая ориентация обоих ученых помогала им преодолевать деструктивные наклонности собственной психики, направляя их жизнь в конструктивное русло созидательной деятельности. В то же время нет оснований абсолютизировать психические предпосылки творчества и искать в характерах людей ответы на все вопросы связанные с их жизненным путем. Характерология позволяет выявить лишь некоторые предрасположенности, реализация которых зависит от конкретных установок и обстоятельств.


Инверсия и лиминалы


В последние годы в российской науке достаточно серьезно разрабатывается теория переходных периодов в истории социокультурной системы, предлагающая замену линейной модели развития инверсионной или цикличной1.

История культуры Нового времени достаточно четко делится на периоды, действующие лица каждого из которых отрицают предыдущий и отыскивают своих предшественников в более отдаленном прошлом. В масштабе макроисторического развития обеспечивается и движение культуры вперед и периодический возврат к основной структуре, обеспечивающей сохранность характерных черт данного типа культуры2. Те периоды, основным содержанием которых является отказ от господствующей в Новое время классической иерархии культуры, которые выражают неизбывное стремление новоевропейского человека к перестройке социокультурной системы, к созданию нового мира и нового человека, могут быть обозначены как «переходные». Переходность выражает не просто другую ориентацию культуры, это качественно иное ее состояние, характеризующиеся особым набором системных свойств выявленных В. Тэрнером на примере ритуалов традиционной культуры3. Характерно, что для Жаков и Сорокин в своих произведениях рассматривали (каждый для своего «главного» периода жизни) проблему специфики переходной культуры и разрабатывали нелинейные модели развития социокультурных образований и личности.

Две части первой трети ХХ века представляют собой два вида переходной культуры, каждый из которых имеет собственную доминирующую сферу творчества, обуславливающую характер преобразований1. Для Серебряного века такой доминантой является художественная культура, а для послереволюционных лет — политика, соответственно можно говорить о художественном и политическом переходных периодах, второй из которых продолжает и при этом одновременно отрицает первый. Деятели культуры каждого из этих периодов отрицают классическую культуру Нового времени, но по-разному. Деятели Серебряного века в большей степени ориентированы на иррациональные и мистические учения, а деятели революционной эпохи — на рациональные, прагматичные и наукообразные теории. Соответственно в каждый из этих периодов доминирует определенный вид переходного типа личности, определенный вид лиминалов2. Лиминал представляет собой тип личности, существующей между культурными системами. В отличие от маргинала, который вытесняется на границу культуры под влиянием внешних обстоятельств, лиминал противопоставляет себя существующей культуре сознательно, под влиянием своих убеждений. Уходя во внешнюю или внутреннюю эмиграцию, он предполагает вернуться, но непременным условием своего возвращения ставит преобразование всей культуры в соответствии с собственным мировидением. Характерными чертами всякого лиминала являются двойственность его положения, он всегда существует между: прошлым и будущим, центром и границей, собой и миром; амбивалентность его идей и представлений, содержащих противоположные элементы и устремления. Лиминал сочетает в себе разрушительные и творческие потенции, он представляется ниспровергателем старых миров и создателем новых, соединяя демонические и демиургические черты. Лиминал может предстать во множестве культурных обликов, но они лишь условные оболочки, под которыми скрывается изменчивое постоянство его сути. Профессия ученого является одним из характерных занятий для лиминала, который, однако, не бывает «правильным», нормативным ученым. Он нацелен на размывание границ научного знания, на качественный прорыв в той или иной дисциплине, на создание новой парадигмы. Жаков и Сорокин своими жизнями и своими биографиями это подтверждают. Каждый из них представляет не только себя, свои сочинения и теории, но и свой культурный период, который их «создал» и которому они принадлежат на протяжении всей своей жизни.

Как было показано выше, Жаков в большей степени ориентирован на сферу художественной культуры. Однако хотя он распространяет эстетический подход на все сферы своего творчества, искусству в полной мере он не принадлежит, находясь, как и положено лиминалу, между художественной, религиозной, мифологической, научной, философской областями культуры. Сорокин достаточно прочно связал свою жизнь с политикой, но профессиональным политиком он так и не стал, перейдя от революционного противостояния царскому режиму к контрреволюционному отрицанию режима большевистского, а затем к преимущественно научной деятельности.

Сорокинское мышление и мировидение, конечно, гораздо более рационально, чем жаковское. Жаков более тесно связан с направлениями символизма, интуитивизма, философии жизни, для которых характерен антисциентизм. И хотя на Сорокина эти направления общественной мысли также оказали определенное влияние, но его методы работы всегда были наукообразными, а результаты — логически и экспериментально выверенными. В то же время и Сорокин не был ортодоксальным ученым классического типа — уже вначале своей научной карьеры он выбирает путь идущий вразрез с установлениями академической науки. В науке он видит такое же средство преобразования мира, какое Жаков — в художественной мифологии. Как бы действовал и что бы писал Жаков, доживи он до следующего переходного периода — 50-60-х годов, мы не знаем. Лиминальная же сущность Сорокина не замедлила проявиться в это время, несмотря на его солидный возраст: он начинает заниматься проблемами альтруистической любви, темой, которая была чрезвычайно актуальна в тот период. Наряду с другими неклассическими учеными и писателями, Сорокин фактически становится идеологом неформальных молодежных движений этого времени, вновь предлагая перестроить мир на новых основаниях.

У художественных и политических лиминалов разное отношение к стабильным культурным системам: традиционной и классической. Для Жакова характерен интерес к мифологической и религиозной традициям (он даже сам хотел стать священником), он склонен идеализировать традиционную культуру коми, противопоставляя ее современной. Сорокин, напротив, первоначально склонялся к позитивизму (который яростно критикует Жаков) и в культуре коми отыскивал, прежде всего, «достижения», свидетельствующие об активном вхождении в современную социокультурную систему. Взгляды Сорокина меняются только после того, как он оказался за рубежом: он пересматривает свое отношение к религии, науке и склоняется к признанию определяющей роли культурной традиции.

По-разному в системах двух видов переходной культуры оценивается соотношение индивида и общества, части и целого, субъективного и объективного. Художественная переходная система выдвигает на первый план индивидуума с его демиургическими претензиями. Конечно, теории российских мыслителей Серебряного века декларировали новую общность людей гораздо более активно, чем в то же время на Западе. Но в реальности они были самодостаточными творцами, противопоставлявшими себя всему остальному миру. Жаков также декларировал свою принадлежность коми народу и в столицах выступал от его имени. Но на деле он всегда представлял самого себя. Все его творчество пронизано субъективным, личностным духом. Жаков создает свою личностную этнографию, описывая в большей степени свое видение культуры разных народов, чем ее саму. Он создает личностную мифологию, дописывая с ее позиций не только свою жизнь, но и недостающие, с его точки зрения эпос и мифы для коми народа, внося тем самым значительный вклад в неомифологическую систему культуры ХХ века. Свои видения будущего Вселенной Жаков включает в философскую систему, одним из оснований которой является его личностное переживание жизни.

Сорокин ни в реальном мире, ни в теоретических построениях не мыслит человека обособленным существом. До эмиграции он является членом революционной организации, слова «партийность», «коллективизм», «община» не были для него внешними, отчужденными понятиями. В свой зрелый, американский период жизни, будучи уже достаточно одиноким мыслителем, Сорокин придает большое значение личностному фактору социокультурного процесса, но и тогда он утверждает, что наше «эго» — это только множество «я», созданных теми социокультурными группами, в которые входит человек. Процесс познания мира имеет для Сорокина ценность только в своем отношении к объективной истине. Этот, несомненно, выдающийся ученый последовательно устраняет из своего методологического аппарата все то, что может свидетельствовать о субъективном подходе. Отсюда его пристрастие к статистике, таблицам, систематизирующим огромное количество фактов, заслоняющих собой личность исследователя.

В соответствии с принадлежностью к определенному виду переходной культуры Жаков и Сорокин выбирают для себя определенных учителей, концепции, способы творчества и образы жизни. Культурная ориентация предопределяет выбор ими тем для творчества и ключевых понятий для авторского словаря. От нее зависят и характеры тех социокультурных масок, которые лиминалы надевают на себя.

Отношение к игре у художественных и политических лиминалов различно1. Большинство деятелей Серебряного века, и в частности Жаков, склоны приравнивать игру к жизни. Жизнетворчество писателя и есть конкретное проявление этой универсальной игры, происходящей на границе первичной и вторичной реальности, стремящейся эту границу упразднить. Соответственно сама игра и ее субъект имеют в культуре Серебряного века очень высокий статус. Она воспринимается как в высшей степени серьезное деяние, имеющее личностный характер и выступающее чаще всего в виде представления своего «я», самодостаточного и безотносительного к точке зрения реципиента.

Отношение к игре политических лиминалов сложнее. Большинство из них не только не считают игру основой своей деятельности, но и вообще не выделяют игровых действий как особых культурных явлений. Игра (также как искусство) становится для них инструментом по преобразованию мира, полностью подчиняясь требованиям социокультурной жизни, организованной согласно научно-идеологическим схемам. Так Сорокин не считает игрой свои превращения в «бродячего миссионера революции» или в курсанта медицинской академии. Игровые формы используются политическими лиминалами, но не признаются таковыми. Игра становится для них средством моделирования «нового мира» и создания «нового человека», служа основой для образования квазиритуальных форм во всех сферах человеческого бытия, сакральность которых маскируется революционной демагогией, обоснованием социальной или эстетической необходимости2.

Другой особенностью позиции политических лиминалов является предпочтение ими игр агональных. В отличие от Жакова, который не раз пишет о своей усталости от конфликтов и неприспособленности к борьбе, Сорокин с удовольствием описывает свои столкновения с противниками, из которых он выходит победителем. Состязательная игра ориентирована на вовлечение зрителя, и Сорокин далеко не равнодушен к позиции читателя — со времен революционной молодости он сохраняет огонь агитатора, который так поражал слушавших его американцев, видевших в этом ученом скорее неистового проповедника.

Соотнесенность каждого из авторов автобиографий с определенным видом переходного типа личности позволяет под иным ракурсом увидеть эти произведения. Для Жакова автобиография — это преодоление жизнетворческой игры, ее кульминационный момент, позволяющий соединить воедино пространственно-временные и личностно-профессиональные нити, сплетая их в кружево, в котором практически невозможно отделить мифологию от философии, науку от искусства, все это от жизни героя, которого невозможно отличить от автора-демиурга, считающего свою жизнь частью вечного вселенского ритма.

Для Сорокина автобиография является аналитическим исследованием социокультурного процесса развития личности, в котором индивидуальное возводится до уровня всеобщего, жизнь равняется истории, а совершенная личность создает предпосылки для интегрального синтеза всех сфер человеческой деятельности в универсальную систему, которая по масштабу не уступает жаковской, опираясь к тому же на основательную фактографическую базу. Однако, как и у Жакова, система мира и система знания у Сорокина равны системе жизни.

Сравнение биографий двух выдающихся лиминалов позволяет представить процесс развития социокультурного континуума как соотношения динамичных переходов: исторических, общественных, идеологических, психических, получивших фиксацию и воплощение в тексте.

Лиминальный автобиографический текст также двойственен, как и сами его создатели. В нем проявляются противоположные тенденции отношения к жизни. В одном случае текст преодолевается жизнью, которая предстает как стихийный процесс, цепь неупорядоченных событий. Эта тенденция в большей степени свойственна жаковскому произведению, содержание которого противится «окультуриванию», а автор ищет разнообразные способы выйти за границы диктуемые ему законами культурной объективации, законами стиле- и жанрообразования. В другом случае жизнь подвергается упорядочиванию через текст. Эта тенденция ярче проявилась в сорокинской биографии, где жизненные события обретают значимость только будучи включенными в систему, универсальные законы бытия которой превращают жизнь в автобиографию. Амбивалентность автобиографического текста создает возможность инверсионного движения в системе «жизнь — письмо — произведение — чтение — жизнь». Попадание человека в эту систему благодаря преобразующему его существование творческому акту, продлевает его жизнь в культуре до тех пор, пока она сохраняет актуальность для новых поколений, пока текст не истлеет в недрах безжалостного времени.

Диалог читателя с деятелями переходных культур облегчается тем, что сами лиминалы не признают границ времени и пространства и создают в своих произведениях общечеловеческое культурное поле. Характерно, что именно переходные периоды Нового времени дали нашей культуре наибольшее количество знаменитых имен и произведений, которые, даже будучи преданными сознательному умолчанию и забвению, все равно возвращаются в культурный оборот. Очевидно, так будет продолжаться до тех пор, пока существует наш тип культуры, подверженный периодическим взлетам и падениям гребня инверсионной волны.