Рецензенты: доктор медицинских наук А. М. Иваницкий, доктор медицинских наук Р. И. Кругликов симонов П. В. и др

Вид материала

Книга

Содержание Первое слово – «гнев» Второе слово – «богиня»

Подобный материал:

• Лицензированная медсестра, Эрик Ван Вийнгаерден, доктор медицинских наук, Херман Боббаерс,, 1773.58kb.
• «Дагестанская государственная медицинская академия Федерального агентства по здравоохранению, 546.66kb.
• В. О. Бернацкий доктор философских наук, профессор; > А. А. Головин доктор медицинских, 5903.36kb.
• «Российский научный центр восстановительной медицины и курортологии Росздрава», 372.3kb.
• Лазерная фотодинамическая терапия ожоговых ран (экспериментальное исследование) 14., 295.89kb.
• Демидчик Ю. Е. доктор медицинских наук, член-корр. Нанб, профессор, ректор Белмапо,, 970.61kb.
• Халиф Игорь Львович Доктор медицинских наук, профессор Бредихина Наталия Андреевна, 579.47kb.
• Рохлина Майя Леоновна доктор медицинских наук, профессор Игонин Андрей Леонидович доктор, 564.38kb.
• Sante Bureau Regional de l'Europe Всемирная Организация Здравоохранения Европейское, 677.15kb.
• «Слова о Полку Игореве», 3567.27kb.

^

Первое слово – «гнев»

I. «Гнев» не только первое слово в самой первой строке, но одновременно и сюжетный стержень всей «Илиады»: ее составные элементы гневом Ахилла организуются; действия людей и богов обращаются вокруг него, как светила вокруг Земли; а когда, утолившись, гнев иссякает, сюжетное движение умирает, поэма оканчивается.

Гнев Ахилла и в моем исследующем воображении учинил перестройку, явив новый ракурс мировосприятия. Если одним словом определить, чем это новое восприятие отличалось от предыдущих, то я бы сказал: чувствами! Вернее, выделением и воспеванием чувств человеческих и целых эмоциональных состояний.

Чувства яростно проявлялись в облике героев, преображая их иногда до неузнаваемости. Вот Ахилл: «Зубы его скрежетали от гнева; быстрые очи страшно, как пламень, светились»¹⁰¹¹⁰². И вот Гектор: «Словно Арей, сотрясатель копья, или огнь истребитель, если меж гор он свирепствует, в чащах глубокого леса: пена клубилась из уст, под бровями угрюмыми очи грозным светились огнем»¹⁰³.

Стрелы, копья и камни как бы оживали и пылали яростными желаниями: «многие в тело вонзились воинственных юношей красных, многие среди пути, не отведав цветущего тела, в землю вонзяся, дрожали, алкая насытиться телом»¹⁰⁴. В этом новом неистовом мире сама земля «смеялась» под блистанием меди великого множества воинов, «гром раздаваясь, железный к медному небу всходил по пустынным пространствам эфира»¹⁰⁵.

II. Так обозрев гомеровский мир, я заметил, что чувства и страсти не только безраздельно владеют его обитателями, но, яростно выдыхаемые вопящими ратями и как бы отраженные от «медного неба», словно сопряглись и воплотились в самостоятельные, мы бы сказали, эмоционально-психические сущности.

Меж ратями, пылая и возбуждая людей, летает Молва-Осса, «вестница Зевса»¹⁰⁶. Ей соучаствуют Атэ-Умопомрачение (Гнедич называет ее Обидой), «богиня могучая» и «дщерь громовержца»¹⁰⁷, «несытая бешенством» Вражда-Эрида, «мужегубца Арея сестра и подруга», сеющая «ярость меж ратей, рыща кругом по толпам, умирающих стон умножая»¹⁰⁸. В бой устремляются сыновья и возницы Арея, Ужас-Деймос и Страх-Фобос, «могучие, бесстрашные боги»¹⁰⁹. И наконец, предводит фалангами «человеков губитель», «бурный Арей, потрясая в деснице огромною пикой»¹¹⁰.

Телесность их вроде не вызывает сомнений. Про Атэ-Умопомрачение сообщается, что она «ногами быстра», у нее «пышно-блестящие кудри», за которые некогда схватил ее Зевс, свергая с Олимпа¹¹¹. Арей ударяет «по крутым себя бедрам дланями жилистых рук», его «в пах под живот» ранит Афина, направляя копье героя Диомеда¹¹².

Однако, внимательно приглядевшись к телесному Арею, я стал обнаруживать некоторые несообразности. Вот, скажем, «медный Арей Сарпедона смирил копием Менетида»¹¹³, хотя, с другой стороны, никак не мог он этого сделать, ибо в битве не участвовал, пребывая на Олимпе. За переводом Гнедича пожелав разглядеть оригинал, я увидел, что Ареем Гомер называет и весьма бестелесную «брань» и «свирепую жесточь»¹¹⁴, что Ужас не только телесно управляет колесницей бога войны, но окружает покров Афины¹¹⁵.

И тут я спросил себя: каковы же они, гомеровские боги, чем отличаются от ранее представленных человечеством богов, ну, скажем, от египетских?
^

Второе слово – «богиня»

III. Признаться, я надеялся, что в Греции соприкоснусь с пантеоном, более простым и систематизированным, чем в Древнем Египте. Не тут-то было!

Числом своим греческие боги не уступали египетским, и если последние весьма легко объединялись в центральные «божества-метафоры», то проделать в воображении подобную операцию с гомеровскими богами показалось мне делом намного более рискованным.

«Возраст» и «национальность» божеств – для специалистов по греческой религии они, пожалуй, даже менее ясны, чем для египтологов. В представлениях гомеровских героев, например, Артемида – юное божество, но некоторые ее изображения в виде мумии с многочисленными грудями указывают на глубокую древность культа. Современная нам наука теряется в догадках, откуда произошли те или иные греческие боги. Ученые сходятся лишь в том, что Зевс, похоже, божество индоевропейское, а Аполлон, Артемида и Афродита, вероятно, со своими ранними культами прибыли в древнюю Элладу из Малой Азии или с Ближнего Востока.

К тому же в разных греческих городах одни и те же боги по-разному представлялись: Зевс на Крите весьма отличался от Зевса Олимпийского, греческая Артемида – от Артемиды Эфесской, и так чуть ли не со всеми олимпийскими богами. У Гомера они вроде бы единообразно представлены, но, скажем, Гермес «Илиады» не тождествен Гермесу «Одиссеи», а если взять солнечного бога Гелиоса, то его образов, по мнению некоторых исследователей¹¹⁶, в гомеровских поэмах целых три, при этом один из них почти полностью лишен солярности.

Неспроста, наверное, в современной науке не существует удовлетворительной классификации древнегреческого пантеона: ученые предпочитают высказывать частные соображения и тщательно оговоренные предположения по отдельно исследуемым культам.

В самой Древней Греции божественные мир был классифицирован поэтом Гесиодом, который в своей «Теогонии» распределил всех божеств по последовательным поколениям; может быть, их стоит принять за необходимые мне исторические слои в развитии духовных представлений. Но, во-первых, Гесиод жил позже Гомера. Во-вторых, некоторых богов Гомер и Гесиод помещают в разные поколения: скажем, Афродиту Гомер называет дочерью Зевса, а Гесиод – дочерью Урана, и за этим различным отнесением в дальнейшем развитии религиозного умозрения открываются два различных образа и чуть не два противопоставленных божества: Афродиты Всенародной и Афродиты Небесной.

Сам Гомер богов специально не классифицирует. Но подобно тому как за туманом, в котором я слушал вдохновенного аэда, угадывался большой и прекрасный солнечный мир, так и за гомеровскими упоминаниями о богах померещилась мне древняя как бы система, в детали которой поэт не входит либо потому, что она ему уже не ясна, либо, наоборот, всем известна и в пояснении не нуждается.

Так размыслив, я решил вооружить себя рабочей и весьма условной классификацией. При этом меня интересовали не реально-исторические «национальности» и «возраста» божеств, а то, какими они могли представляться Гомеру; и даже не ему, а тому человеку, который, покинув Древний Египет, знакомится с «внешней» и «внутренней» духовностью гомеровской эпохи. То есть, образно говоря, я взглянул на гомеровских богов глазами Ка-Мериамуна и увидел три поколения, вернее, три божественных сонма (или мифологических слоя).

IV. Первый вобрал в себя таких богов, как Океан, Ночь, Уран-Небо, Гея-Земля, а также Гелиос-Солнце, Эос-Заря и Луна-Селена. С египетской точки зрения их легко можно представить в виде последовательных поколений, но я объединил их в один сонм, чтобы, по крайней мере позиционно, соответствовать Гесиоду. В отношении Гелиоса и его сестер у меня возникли было сомнения, но, вспомнив, что по некоторым мифологическим вариантам они находятся в теснейшем родстве с Ночью, я отбросил сомнения.

Все эти боги прежде всего древние, стоящие как бы на пороге мифотворческого процесса. С Урана Гесиод начинает свою «Теогонию». Океан он, правда, относит ко второму поколению, но в «Илиаде» Гипнос-Сон определенно называет его «древней рекой Океаном, от коего всё родилося»¹¹⁷, как бы помещая его в один мифологический слой с египетским первозданным Нуном. Подобно Нуну, Океан не имеет облика, сливаясь с вечно текущей по кругу и обтекающей вкруг земли прареки; он не столько божество этих древних вод, сколько сами эти воды, и, видимо, поэтому не может явиться на совет божеств, куда приходят «все, и Потоки, и Реки»¹¹⁸. Похожей однозначной «проявленностью» обладают, судя по всему, Уран, Ночь и Гея.

Солярное семейство в этом отношении составляет исключение: и Эос и Гелиос телесно отличны, от представляемых ими светил; Эос даже делит ложе с прекрасным юношей Тифоном¹¹⁹. Однако в отличие от египетского Ре гомеровское Солнце выглядит довольно-таки обездоленным, словно померкшим в тумане исторического развития. Другие боги обращаются с ним по собственному произволу: Гера, желая прекратить невыгодную для ахейцев битву/повелевает Гелиосу «противу воли его» раньше обычного низойти в Океан¹²⁰; Афина, наоборот, запрещает Эос выводить свою колесницу, не только ее, но и Ночь удержав «на пределах небес»¹²¹; стало быть, и Ночь подвластна произволу Афины, опекающей Одиссея и Пенелопу.

Одновременно в некоторых местах «Илиады» содержатся как бы намеки на былое могущество первого божественного сонма: Агамемнон клянется не только Зевсом, но следом за ним Солнцем и Землей¹²²; Сон рассказывает, что, спасаясь от гнева Громовержца, он прибег к заступничеству Ночи, «бессмертных и смертных царицы», и Зевс «укротился, как ни был разгневан... священную Ночь оскорбить он страшился»¹²³.

Характерной чертой всех этих богов служит то, что они не вступают в противоборство с олимпийскими божествами, а солярное семейство весьма наглядно пребывает у них в услужении.

Вспомнив об этом, я вдруг подумал, что эти древние боги, напоминающие египетских, вполне возможно лишь были представлены древними, а в исторической действительности раньше их были воображены другие боги, похожие на божеств моего первого припоминания.

V. Ядром их выступают Титаны; помимо Титанов, к этому второму Гесиодову поколению относятся Гиганты, «сторукие», киклопы и другие божества. Учитывая, что все они происходят от Урана, я бы назвал их Уранидами, если бы в отличие от Гесиода не хотелось мне причислить к ним других божеств, Ураном не порожденных. Назову этот сонм «репрессированным» и разделю на «заключенных» и «ссыльных».

Заключенными будут те божества, которые некогда восстали против учреждающейся власти Зевса и за это были заточены «под землю... под волны бесплодного моря»¹²⁴. Там оказались не только Титаны (Гомер поименно упоминает из них лишь двух: Крона и Япета¹²⁵, но и некоторые другие, например чудовище Тифей.

С ссыльными сложнее, ибо они крайне многочисленны и разнообразны по обликам своим и свойствам. Среди них обнаруживаются явные чудовища, совсем нечеловеческого (как Скилла и Харибда) или получеловеческого (как сирены) облика. О них можно подумать, что они «бессмертное зло», как Кирка называет Скиллу¹²⁶.

Другие – свирепые человекообразные исполины, наиболее отчетливо представленные в облике киклопов. Чьи они порождения? Гомер называет киклопа Полифема сыном Посейдона; некоторые мифологические варианты указывают на их связь с Солнцем. «У них еще нет образа, есть только характерный признак – один глаз. Поэтому они пока вне смысла»¹²⁷.

Хотя я вспомнил это утверждение, гомеровские киклопы представились мне все же с некоторым смыслом. Они, например, считают себя более древними, чем Олимпийцы, богами, что, кстати, противоречит происхождению Полифема от Посейдона, утверждаемому поэтом¹²⁸. Киклопы не соблюдают никаких законов: они дикие порождения и как воплощения социальной дикости воспринимаются Одиссеем¹²⁹. Наконец, они весьма ограниченны в своих умственных способностях (недаром Одиссей обманывает Полифема).

Среди ссыльных встречаются божества, весьма продвинутые в своей антропоморфной интеллектуальности: Кирка и Калипсо. Первая – дочь Гелиоса, вторая – титана Атланта. Несмотря на то что в «Одиссее» обе именуются «богинями богинь», живут они на большом удалении от центров божественной и человеческой жизни; к тому же про Калипсо Одиссей рассказывает, что «не водят общества с нею ни вечные боги, ни смертные люди»¹³⁰.

При всей непохожести друг на друга для всех ссыльных характерно то, что они – вот именно, сосланы за что-то, и если не обликом и нравом, то своим удаленным местопребыванием как бы призваны внушать людям опасения.

Подумалось мне, что до воцарения олимпийских богов в представлениях людей божества второго сонма выглядели не столь зверскими, дикими и злокозненными. Они вполне могли быть «богами высот», которых мы встречаем в древней Палестине и многих других местах. Тантал, как считают историки, первоначально был божеством горы Сипил¹³¹; титан Атлант был превращен в гору, которая до сих пор носит его имя (хребет Атлас в Северной Африке);

Полифем, по свидетельству Одиссея, «несходен был с человеком, вкушающим хлеб, и казался лесистой, дикой вершиной горы, над другими воздвигшейся грозно»¹³². Возможно, некогда этими богами высот верховодил самый «возвышенный» Крон, впоследствии ставший «преисподним».

Во всяком случае, репрессированные боги кажутся менее слабосильными, чем «древние». Титаны, видимо, не утратили прежней мощи, поэтому их заперли в «сумрачный Тартар», навалив на них горы, а не оставили жить на земле, подобно Кирке и Калипсо.

VI. Третий сонм – «мировластители» и «царственные отпрыски». Властители, произойдя от Крона и Реи, захватили власть, среди прежних богов произведя кардинальную перестройку: одних упрятали в Тартар, других понизили в должности, третьих удалили на окраины Ойкумены. Затем три властительных брата – Зевс, Посейдон, Аид – разделили весь мир на сферы влияния: Олимп и землю оставили общей, «Зевсу досталось меж туч и эфира пространное небо», Аиду – «подземные мраки», Посейдону – «волношумное море»¹³³. Поделив, занялись, так сказать, должностным замещением: Зевс у Крона отобрал власть (недаром так схожи в античном искусстве державные изображения Крона и Зевса), у Гелиоса, возможно, отнял способность испепелять врагов небесным огнем. Посейдон окончательно лишил Океан культа (если он вообще существовал).

Сложнее с богинями. Лишь Гера с полным основанием может быть названа властительницей. Ее сестра (по Гесиоду) Деметра, похоже, заместила Гею. Некоторые мифы считают Лето (мать Аполлона и Артемиды) богиней ночной темноты, а историки называют Диону (по Гомеру, мать Афродиты) древнейшим божеством, культ которой в историческое время почти полностью исчез.

Царственные отпрыски, как я понял, помогали своему родителю Зевсу: боролись с противниками олимпийской власти, замещали вакантные должности.

VII. Чем же эти новые боги отличаются от египетских? Прежде всего ярким человекоподобием.

Человекоподобие их представлено телесно: Аякс Оилеев узнает Посейдона по «голеням мощным»¹³⁴; Гефест представлен «хромоногим». Телесность богов изображается весомой и тяжко весомой: от шагов Посейдона дрожат дубравы и горы¹³⁵; когда Афина взошла в колесницу героя Диомеда, «ужасно дубовая ось застонала»¹³⁶.

Богини носят одежды. Хариты, искупав Афродиту и душистым маслом натерши «святое тело», облачают Киприду «одеждою прелести чудной»¹³⁷.

Боги вооружены. Афина даже в «Одиссее», где она ни разу ни с кем не сражается, ходит с «боевым копьем, заощренным медью»¹³⁸. «Меч долголезвенный, страшный... равный молнии пламенной», несет в своей длани Посейдон¹³⁹.

В «Илиаде» боги, похоже, предпочитают ездить на колесницах, запряженных чудесными конями¹⁴⁰. Гермес пользуется особой обувью – «плесницами златыми, вечными»; «бога они и над влажною носят водою, и над землей беспредельною, быстро, с дыханием ветра»¹⁴¹. В «Одиссее» этой же обувью начинает пользоваться Афина. Впрочем, и без «плесниц» Посейдон сделал четыре шага и из Фракии достиг «предела, Эги»¹⁴², Афина с Олимпа «в Итаку шагнула»¹⁴³.

Божества человекоподобны не только телесностью своей, но и эмоциональной жизнью. Они гневаются друг на друга¹⁴⁴, плачут¹⁴⁵, смеются¹⁴⁶, любят, обуреваемые внезапным вожделением, страстью-»эросом»¹⁴⁷, или испытывают «нежность» и «почтение»¹⁴⁸. Чувства их столь сильны, что иногда отражаются на окружающем природном пространстве. Например, «прогневалась мощная Гера, восколебалась на троне, и дрогнул Олимп многохолмный»¹⁴⁹.

Там они живут, «на снежном Олимпе». Правда, в «Одиссее» поэт уточняет, что на Олимпе «ветры не дуют... дождь не шумит хладоносный... не подъемлет метелей зима... безоблачный воздух легкой лазурью разлит и сладчайшим сияньем проникнут»¹⁵⁰. Воздух, может быть, безоблачный, но сидят под «златыми облаками»¹⁵¹. «Небожителю каждому Дом на холмистом Олимпе мудрый Гефест хромоногий по замыслам творческим создал»; в домах, когда «закатывается свет блистательный солнца», боги почивают на одрах, при Зевсе – «златотронная» Гера¹⁵².

Прислушиваясь к песням аэда, я подумал, что больше всего на свете боги любят сражения. В ожидании битвы Зевс усаживается на вершине Олимпа и предвкушает:

«Буду себя услаждать созерцанием»¹⁵³; Афина «с радостью в сердце» набрасывается на Афродиту¹⁵⁴; Арей устремляется на Афину, «изрыгая поносные речи»¹⁵⁵. Противостав Аполлону, Посейдон обращается к нему с такими словами: «Что, Аполлон, мы стоим в отдалении? Нам неприлично! Начали боги другие. Постыдно, когда мы без боя оба придем на Олимп, в медно-зданный дом Олимпийца!»¹⁵⁶.

Сперва я не понял, почему «постыдно». Но затем вспомнил: «свою доблесть, силу, храбрость, достоинство и добродетели эпические боги выявляют в «деяниях», «трудах», «подвигах»«¹⁵⁷. А посему не только «постыдно», но и «бесчестно».

VIII. «Честь» в гомеровском языке драгоценное слово, сверкающее гранями смыслов, замутненными в современном русском языке. Например, то, что Гнедич переводит «царство», в оригинале Гомера именуется «честью». Стало быть, три владычных божества – Зевс, Посейдон и Аид, бросив жребий, разделили поднебесную не на «царства», а на три «чести» или «удела» и в известной степени даже «участи», ибо эти «уделы» определяют образ жизни их властителей. («Кабы мне дождаться чести, на Путивле князем сести, я б не стал тужить, я бы знал, как жить», – вспоминалось мне ариозо князя Галицкого из оперы «Князь Игорь».)

На Олимпе Зевс «честнее» всех и чуть ли не всех разом досточтимее. «Слушайте слово мое... и никто от богинь, и никто от богов да не мыслит слово мое ниспровергнуть» – так он разговаривает с обладателями меньшей чести¹⁵⁸. И чуть что, принимается гневно угрожать. Грозит он либо низвержением в «сумрачный Тартар»¹⁵⁹, либо телесным наказанием: Гере с Афиной например, обещает: «коням я ноги сломлю под блестящею их колесницей; их с колесницы сражу и в прах сокрушу колесницу! И не в десять свершившихся лет круговратных богини язв не излечат глубоких, какие мой гром нанесет им»¹⁶⁰.

Зевсовы угрозы убедительно подкреплены воспоминаниями о былых карательных акциях Громовержца: помнится, прогневавшись за Геракла, Геру подвесил к небу, на ноги навязав ей две наковальни¹⁶¹, «всех по чертогу рассыпал бессмертных», хотел разделаться со Сном, но тот укрылся у Ночи¹⁶².

Неудивительно, что боги Зевса боятся: Сон, который готов усыпить любого бога, к Громовержцу не решается приступить, «доколе не сам повелит он»¹⁶³; «я не позволю себе против Зевса за смертных сражаться!» – объявляет Гера¹⁶⁴.

Гнев Зевса оборачивается для богов бесчестием, а милость – честью. Чтобы добиться чести, надо чествовать Мировластителя. Когда Фетида, с ранним туманом взойдя на Олимп, садится рядом с Зевсом, «быстро обнявши колена левой рукою, а правой подбрадия тихо касаясь», умоляет его отомстить за своего обесчещенного сына Ахилла (1/495-505), она вовсе не унижается в глазах других богов, а, напротив, взыскует честь, в результате чего «унижаются» все ахейские рати и вместе с ними Гера, Афина и Посейдон. Помимо того что «царство», «честь» еще и услуга, некогда оказанная Громовержцу. Намного уступая Афине и тем более Посейдону своей честью-участью, Фетида одновременно превосходит их честью-услугой, ибо некогда Афина и Посейдон дерзнули оковать Зевса, а Фетида, призвав на Олимп сторукого Бриарея, способствовала устрашению мятежников (1/399-406).

Мощь Зевса очевидна, и все же власть его заметно отличается от самодержавия египетского Амуна-Ре. Выясняется, что не только Титаны, но и брат, но и дочь Громовержца некогда покушались на Зевсову честь-удел. Его часто норовят обмануть и обманывают. Посейдон на него «страшно ропщет» (13/16); «лютый, всегда неправдивый» – так позволяет себе отзываться об отце Афина (8/361).

Я решил взглянуть с точки зрения чести на других греческих богов, начав с Посейдона. Величественный, неистово-бурный, властолюбивый бог, ревниво оберегающий свою честь. Ириде, прибывшей с угрозами от Зевса, он горделиво объявляет: «Силою рук он меня, как ничтожного, пусть не стращает! Дщерей своих и сынов для Зевса приличнее будет грозным глаголом обуздывать» (15/196-8). Однако «Зевса страшился и явно не смел побороть Посейдона» (13/356).

Почему? Ведь у Посейдона с Зевсом равные чести-уделы? Так я было задумался, но тут аэд продекламировал, а Гнедич помог перевести: «Оба они и единая кровь, и единое племя; Зевс лишь Кронион и прежде родился, и более ведал» (354-5).

Обратившись к Зевсовой жене Гере, я отметил ее особую вспыльчивость: «гнева в груди не сдержала», когда «Афина смолчала» (4/24, 22); «Гера, от коей и распря и брань меж богами пылает» (21/513). Про Геру часто говорится, что она особенно «искусна», «умела» в «дурном», «злом». Некогда она намеревалась погубить даже собственного сына Гефеста: «бесстыдная скрыть захотела сына хромого» (18/396-7).

Сам Зевс страдает от Гериного злого умения: «злотворная, вечно коварная Гера» (15/14)-так называет жену Громовержец и признается, что он ее «с трудом укрощает словами» (5/893), что она «непрестанно, пред сонмом бессмертных, со мною спорит и вопит» (1/520-1). Но именно ее, Геру, Громовержец взял себе в полноправные жены, чтит ее превыше других богинь.

Чем вызвана подобная честь? Так я спросил, и словно сама Гера ответила устами вдохновенного поэта, обращаясь, впрочем, не ко мне, а к Зевсу: «Я божество, как и ты, исхожу от единого рода; и, богиня старейшая, дщерь хитроумного Крона» (4/58-61). Стало быть, и в случае с Герой честь обусловливается первородством. Гера старше на поколение и Афины, и Аполлона, и Гефеста, и Арея, причем двое последних – ее собственные дети.

Сложнее обстоит дело с такими богинями, как Деметра и Лето, которые, по Гесиоду, Герины сестры. У Гомера Деметра лишь упоминается, никак не участвуя в событиях; Лето, хотя и участвует в битве богов, не демонстрирует свою честь так, чтобы ее можно было сопоставить с честью Геры. Диона, предположительно более древнее, чем Гера, божество, способна лишь утешать обесчещенную Афродиту, советуя ей ободриться, претерпеть, «как ни горестно сердцу» (5/382). Лишенная честолюбия, она ни в какое сравнение не идет с «владычицей Герой» и скорее напоминает женское дополнение Зевса на давней, «египетской», стадии (во временном, а не в национальном смысле), сопутствовавшее Громовержцу (как Амуннет Амуну) и происходившее от одного с ним корня, но теперь утратившее значение и вытесненное Герой.

Тут я заметил, что, сопоставляя божества одного поколения, я ввел иной параметр: некую индивидуальную характеристику, более всего похожую на «характер» или «темперамент». С этой новой меркой я и приступила царственным отпрыскам, начав с Афины.

IX. Эта богиня лишь по рангу уступает Гере, а в воинской доблести чуть ли не превосходит ее. Во всяком случае, когда Гера предлагает Зевсу «жестоким ударом» удалить из троянской брани Арея, Олимпиец ответствует:

«Шествуй, восставь на Арея богиню победы Палладу;

больше обыкла она повергать его в тяжкие скорби» (5/762-6).

Действительно, «обыкла»: ударом камня повергает Арея на землю, величаясь над распростертым богом войны: «Или доселе, безумный, не чувствовал, сколь пред тобою выше могуществом я, что со мною ты меряешь силы?» (21/409-11).

Хотя оба они, Арей и Афина, служат войне, между ними обнаруживаются заметные различия. Арей неистов во всех проявлениях – Афина способна обуздать свои чувства и укротить Арея, когда тот собирается нарушить Зев-сово повеление (15/110-42). Арей прежде всего «ненасытный войною», «запятнанный убийствами», «губящий людей», «сокрушитель стен», и как бы в противовес ему Афина в основном «заступница» «несокрушимая».

Несмотря на то что Зевс часто гневается на Афину, угрожает ей расправой, складывается впечатление, что из всех своих детей он особо выделяет Палладу, с ней чаще, чем с другими, желает быть милостивым и даже гордится ею. И если, по Геосиоду, Афина – первородная дочь Громовержца, то в декламации аэда я ни разу не встретил указания на это обстоятельство; более того, именно Афина, как я уже вспоминал, некогда намеревалась оковать Зевса, стало быть, ее преимущественная честь среди своего поколения обусловливается ее характером, темпераментом. А чем иным?

Афродита. Она предстала мне богиней чувственной страсти, то «сладостно-томной», то «пламенно-быстрой», как танец Харит (018/193, 194). Она самая пленяющая из всех греческих богинь, самая «золотая» из них. Страсть-»эрос», которой она владеет, «покоряет сердца и бессмертных и смертных», при этом она заключена не в самой Афродите (как победная «могучесть» в Афине и бранная «исступленность» в Арее), а в узорчатом поясе, который Киприда носит «на персях»: «В нем и любовь, и желания, шепот любви, изъясненья; льстивые речи, не раз уловлявшие ум и разумных» (14/216-7). Достаточно Гере завладеть поясом Афродиты, чтобы началось чародейство: «увидел ее громовержец, только увидел, – и страсть обхватила могучую душу» (293-4).

Но в битве Афродита чуть ли не самая слабая из соревнующих людям богов. Показалось мне, что боги пренебрегают Афродитой. Афина, например, запрещает герою Диомеду ополчаться на любых богов, а на Афродиту пожалуйста: «рази Афродиту острою медью» (5/130-2). Афродита «не от мощных богинь» (331)- вот в чем дело.

Стало быть, воинская мощь – наиболее ценное свойство божественного характера, проявлять ее необходимо, дабы преуспеть в олимпийском социуме. Но с умом, памятуя о различной чести поколений. Недаром Аполлон, после Афины, пожалуй, самый могущественный, предусмотрительно отказывается от единоборства с Посейдоном. В бой рвется Артемида и тотчас за это бесчестится: рассерженная Гера «руки богини своею рукою левой хватает, а правою, лук за плечами сорвавши, луком, с усмешкою горькою, бьет вкруг ушей Артемиду» (21/489-91).

Итак, о божественных проявлениях сказано, теперь надо сказать об их «пребываниях».

X. «...Симпатия, проявляемая Аполлоном и Афродитой к защитникам Трои, объясняется малоазийским происхождением этих божеств»¹⁶⁵, – вспомнил я. Что касается симпатий некоторых гомеровских божеств, то они действительно весьма определенно выражены. Трем богам, по крайней мере Посейдону, Гере, и Афине, троянцы несимпатичны до ненависти к ним, причем Гера и Паллада «тысячу крат перед всеми бессмертными клятвой клялися Трои сынов никогда не спасать от грозящей напасти» (20/314-5). Зато Аполлон «беспредельно любит» троянцев (16/94), и Зевс утверждает, что сердцем его «наиболее чтима священная Троя» (4/46). Боги не только заявляют о своих симпатиях или антипатиях, но доказывают их в битве богов. Силы распределяются так: Зевс остается созерцать на Олимпе, за ахейцев выходят сражаться Посейдон, Афина, Гера, Гермес и Гефест, а за троянцев – Аполлон, Арей, Артемида, Лето (20/67-74). Чуть ранее указывается, что на троянской стороне выступила и Афродита.

И все же симпатии показались мне не безусловным индикатором происхождения божеств. Зевс, например, симпатизирует троянцам, но ведь, по всеобщему научному убеждению, бог он не малоазийский.

Я решил проследить божественные симпатии не к людям, а к местностям. Все интересующие меня боги, за исключением Посейдона, живут и спят на Олимпе, но вне Олимпа воображение поэта отводит им как бы излюбленные местности, которые совпадают либо с одним из древних культовых центров божества, либо с его местом рождения, наиболее часто упоминаемом в мифологических традициях. Так взглянув на Троянскую битву, я увидел следующую картину:

Из пяти проахейских богов (Афины, Геры, Посейдона, Гефеста и Гермеса) наиболее эллинскими по местопредпочтению оказываются те, которые непримиримее других ненавидят троянцев: Афина и Гера. Само имя первой богини связывает ее с великим греческим городом. Геру Гомер именует Аргивской (например, 5/907), к тому же богиня объявляет Зевсу: «Три для меня наипаче любезны ахейские града: Аргос, холмистая Спарта и град многолюдный Микена» (4/51-2). Эти же города являются древнейшими центрами Гериного культа.

Вроде безусловно пелопоннесским выглядит Посейдон. Возле Эги, как сообщил мне аэд, у Посейдона «в заливе глубоком обитель, дом золотой, лучезарно сияющий, вечно нетленный. Там он, притекший, запряг в колесницу коней медноногих» (13/21-3). Эга, подсказал мне комментатор, город на севере Пелопоннеса, а рядом город Гелика, по имени которого Посейдон был прозван Геликийским богом¹⁶⁶.

Но тут мне вдруг подумалось: странный путь проделывает разгневанный и спешащий па поле боя Посейдон! Из «Фракии горной», то есть действительно «в четырех шагах» от Трои, он зачем-то отправляется в южную Грецию, да еще так неудобно – в Коринфский залив, откуда ему, хоть и на божественной колеснице, нестись вокруг всего Пелопоннеса и потом через все Эгейское море. Неужто нельзя было выбрать более короткий путь?

Я поискал в памяти и вспомнил, что некоторые комментаторы располагали Посейдонову Эгу не на севере Пелопоннеса, а на берегу Эвбеи и даже на побережье Эолиды, против Митилены, откуда к Трое божеству, можно сказать, рукой подать. И тут мне подумалось: если дворец Посейдона находится на дне моря близ побережья Малой Азии, то не этим ли объясняется менее последовательная ненависть Посейдона к троянским обитателям, чем у Геры и Афины (например, спас Энея, когда Гера и Афина отказались)? Оно, конечно, «Геликийский бог», но ведь храмы Посейдону воздвигались едва ли не во всех приморских городах Ойкумены.

Проследив за излюбленным местопребыванием другого, еще менее трояноненавидящего бога, Гефеста, я увидел Лемнос, «всех боле других городов на земле им любимый» (08/284), ибо там его, сброшенного Зевсом, ласково приняли; там, по некоторым мифам, находилась его главная кузница. Но Лемнос тоже географически близок Трое!

На троянской стороне картина повторилась. Афродита, не участвовавшая в битве богов и заботная только о сыне Энее и своем любимчике Парисе, оказалась предпочтительной киприоткой. А Кипр весьма далек от Троады. Фракия к ней значительно ближе, и именно оттуда совершает свои набеги Арей (13/299-302), туда же и удаляется (08/362). Наконец, самый ревностный защитник Трои, Аполлон, в ней чаще всего и пребывает: либо «на возвышенной башне» (16/700), либо в «собственном храме своем, на вершине святого Пергама» (5/446).

Да, на Пергамских высотах находится храм и разгневанной на троянцев Афины (6/74-99), а в эллинском «Пифосе, утесами грозном», существует храм Аполлона (9/405). Но ведь речь идет не о культах богов, а об их топографических склонностях и пребываниях в воображении поэта. С этой точки зрения в моей картине ничего не меняется: Афина, упрашиваемая в Трое, «молитву отвергла» (6/311), о пребывании Аполлона в Пифосе я ничего не слышал – в Трое он постоянно и даже в Ликию (второе место пребывание Аполлона) с телом Сарпедона не сам отправляется, а посылает Танатоса-Смерть и Гипноса-Сон.

XI. Так размышляя, я вдруг заметил, что забыл о Ксанфе или Скамандре, последнем из протроянских божеств. Этот Скамандр одновременно и река, протекающая близ Трои, и божество этой реки; в честь Скамандра Гектор назвал своего сына; у реки есть свой священник, Долпион. Аналогичное речное божество обнаружил я и на ахейской стороне – Сперхия. Чем дальше, тем больше я вспоминал речных божеств, чуть ли не в каждой местности покровительствующих населявшим ее племенам и народам.

Во-первых, я заметил, что в представлении гомеровских героев речные боги соседствуют с божествами источников, а также морскими нимфами, хозяйками «рощ прекрасных», «злачноцветущих долин», «душистых, влажных лугов» и даже «гор крутоглавых»; так тесно с ними соприкасаются, что иногда невозможно бывает определить, где кончается одно царство и начинается другое (см., напр.:20/4-9, 06/123-4). Во-вторых, этот сонм (водный по крайней мере) так же затруднительно рассортировать по божественным поколениям, как воды озерные по принесшим их рекам и ручейкам: они и от Зевса «ниспали» (16/174), и одновременно род их чуть ли не весь восходит к «древнейшему» Океану.

Человекоподобие их менее выражено, чем у олимпийских богов. Скамандр, например, хотя и «в образе смертного... возгласил из глубокой пучины» (21/213), однако в бой с Ахиллом вступил в форме натуральной реки (248-9, 256). Даже в облике Фетиды угадывается нечто влажно-нечеловеческое: она сравнивается с «легким облаком» (1/359), «с ранним туманом» восходит на Олимп (497), проявляет характерную для других водяных божеств способность обращаться то в огонь, то в воду, то во льва, то в змею.

Водяные божества слабее олимпийцев: Фетида несравненно слабее в воинском отношении Афины, Скамандр проигрывает Гефесту (см. 21/356-8). Им и жертвы другие приносят: Скамандру в волны бросали «коней звуконогих» (131-2), фессалийскому Сперхию Ахилл собирался посвятить «русые кудри, – волосы, кои Сперхию с младости нежной растил он» (23/147, 141-2).

Наконец, речные боги явственно территориальны. Многие ахейцы молятся «троянскому» Аполлону, многие троянцы – «ахейской» Афине; Скамандру же никто из ахейцев не молится – видимо, бесполезно молиться богу той территории, которую опустошаешь.

Показалось мне, что эти боги самые древние, и подумалось: когда-то каждое племя поклонялось своей реке, своему озеру, своему источнику. Затем, когда религиозное мировосприятие доросло до некоего всеобщего Океана, он подчинил себе этих «территориальных» богов, еще позже уступив их Зевсу и Посейдону. По своей же эволюционной древности они, возможно, ничуть не уступают египетскому Хапи.

Впрочем, не настаиваю, а лучше, подводя итог гомеровской «внешней духовности», сравню ее с древнеегипетской.

XII. «Ни у одного народа образы мифологии, – вспомнил я, – не отличаются такой конкретностью, и самый смысл этих образов – такою осязаемой телесностью во всех его вариациях и нюансах, как у древних эллинов»¹⁶⁷. Действительно, в отличие от египетских божеств-метафор, имеющих множество проявлений, главенствующие гомеровские боги единообразно проявляются и в этом материальном, трехмерном проявлении, едят, пьют, вступают в половые сношения, рождаются и прочее.

Как правило, одно у них и пребывание. Главк представляет Аполлона либо в «царстве ликийском», либо в Троаде (16/514-5): в двух местах одновременно «царь сребролукий» не может присутствовать.

Эдакая материализация внешней духовности сперва представилась мне шагом назад. Но, приглядевшись к гомеровским божествам, я обнаружил в них следы развития. Во-первых, материализовалось, очевидно, духовное: для египтянина пребыванием бога были статуи, у Гомера же боги могли пребывать лишь в человеческом воображении, в облике людей и изредка животных. При этом именно человекоподобие мыслилось для них нормальным: Зевс похитил Европу, обернувшись быком, Леду прельстил, приняв вид лебедя, к Данае сошел в виде золотого дождя, Алкмене явился мужем ее – Амфитрионом и т. п., но сам по себе он был не дождем, не быком, не Амфитрионом, а Зевсом в своем божественном человекоподобии.

Во-вторых, как я заметил в самом начале, в представлениях древних греков появились боги-эмоции (Ужас, Страх, Вражда и т. п.), боги психические (и даже психофизиологические) состояния (Атэ-Умопомрачение, Сон, Смерть).

«Здесь сказывается стремление здравого смысла сделать наше понимание, «смыслообраз» чувственным подобием вещественно существующего»¹⁶⁸, – вспомнил я и подумал: «смыслообраз»? Не рано ли для гомеровской внешней духовности? Я пока не слышал от аэда, чтобы Афина называлась богиней мудрости и рождалась из головы Зевса. Гермес в «Илиаде» даже не посланник Зевса (должность советника-посланника занимает Ирида), а скорее референт-переводчик. Аполлон, этот, пожалуй, самый духовный, самый «многосмысловой» из греческих божеств, грядущими своими «смыслами» только начал наполняться, лишь на донышке его образа проглядывают классические оттенки.

Мне показалось удобнее назвать эти божества «чувствообразами», или характерами, или «склонностями» в значении греческого слова «аретэ», то есть склонности, требующей своего проявления и в этом проявлении обнаруживающей свой смысл. Рассудительно-победительная Афина, неистово-безрассудный Арей, буйно-честолюбивый Посейдон. Едва ли в Египте мне б удалось сопоставить характер Амуна с характерами Ре, или Птаха, или Тота.

А тут сразу у нескольких богов можно наметить характер, словно у детей, предугадывая, во что преобразятся проявляемые им склонности и каким будущим жизненным смыслом наполнятся.

XIII. Наконец, сопоставляя греческих богов с египетскими, я заметил, как в радуге духовности еще незаметнее стала граница между спектром «божество» и «человек».

В Египте боги наносили друг другу увечия лишь в «до-человеческие» времена. У Гомера они продолжают заниматься членовредительством: Афина ранит Арея, Гера бьет Артемиду, Зевс обещает Гере «избичевать» ее молниями (15/17). Мало того, люди калечат богов. Геракл некогда ранил Геру и подземного бога Аида (5/392-3, 395); не когда-то в прошлом, а на глазах у слушателей Диомед ранит Афродиту (336-7).

Исиде отрывали голову – она, кажется, даже не возмущалась. Гомеровские боги тяжко страдают. Раненая Афродита громко кричит (343), «во мраке чувств от страданий; померкло прекрасное тело» (354); когда Геракл ранил Геру, «лютая боль безотрадная Геру богиню терзала!» (394), На Олимпе на случай ранений имеется даже врач, Пеан (401-2).

В Египте боги участвовали в рождении лишь фараонов. У Гомера Зевс именуется «отцом человеков». Отпрыски его тоже, как правило, цари. Но, во-первых, благодаря любвеобильности Громовержца они весьма многочисленны. Во-вторых, Зевс производит их во всех концах Ойкумены и в самых различных поколениях: так, на Троянском поле сражаются и сын (Сарпедон), и правнуки (Ахилл, Аякс Теламонид), и прапрапрапраправнуки (Гектор, Эней) Олимпийца. В-третьих, не только Зевс, но чуть ли не все божества, как бы по примеру Зевса, пополняют человечество божественными чадами. Афина, будучи девой, никого вроде не рожала, однако воспитала афинского царя Эрехтея, в древние времена рожденного самой «матерью землей» (2/546-50). Таким образом, божественная кровь оказывается чуть ли не во всех людях, по крайней мере в тех, которые заслуживают упоминания поэта.

Боги всеведущи. Но только я так подумал, аэд продекламировал, а Гнедич перевел: «Долго не ведал еще громозвучный Арей истребитель, что воинственный сын его пал на сражении бурном» (13/521-2). Сам Громовержец, вспомнил я, не подозревает, что Гера, явившаяся ему в вожделенно женском великолепии, целью имеет «обольстить... божественный разум царя Эгиоха» (14/160).

Боги, конечно Же, превосходят людей мощью, мудростью, красотой и, пожалуй, всеми положительными качествами. Но превосходство это носит главным образом количественный характер. Зевс «много мудрее», скажем, Агамемнона, но чувства и мысли их однотипны, структурно и качественно единообразны. Афина красноречивее Одиссея, но изъясняется теми же словами. «Уже само сравнение двух величин с некоей третьей указывает на их внутреннюю идентичность: и человек и божество по своей сути однородны»¹⁶⁹, – вспомнил я и тут же попытался возразить.

Ну а бессмертие, разве не качественное отличие? Да, все герои Троянской войны смертны, причем их смертности может быть дано физиологическое объяснение. У людей по телу течет кровь, у богов – некий качественно отличный состав, именуемый «ихор», (5/339). В сцене ранения Афродиты поэт прямо указывает, почему «ихор», а не кровь: «Ибо ни брашн не ядят, ни от гроздий вина не вкушают; тем и бескровны они, и бессмертными их нарицают» (341-2). Хотя у Гомера нигде прямо не говорится, что бессмертие богам сообщают питающие их амброзия и нектар, однако именно ими Фетида предохраняет тело убитого Патрокла от тления (19/38-9); эти же вещества способны восстановить силы живому человеку (19/347-8).

Итак, бессмертие – исключительно божественное свойство, решил я. Но тут припомнилась мне спасшая Одиссея морская богиня Левкотея: некогда она была смертной девушкой Ино, но – «после богиня, бессмертия честь восприявшая в море» (05/334-5). На память пришли мне и «смертнорожденные» у Гомера Кастор и Полидевк: «оба землею они жизнедарною взяты живые;...вседневно братом сменяется брат; и вседневно, когда умирает тот, воскресает другой; и к бессмертным причислены оба» (011/299-304). С другой стороны, вспомнилось мне, как Эфиальт и Отос оковали Арея и, если бы не Гермес, «там и погибнул Арей, ненасытимый бранью» (5/388).

Я решил покончить с богами и заняться людьми, ибо