Рецензенты: доктор медицинских наук А. М. Иваницкий, доктор медицинских наук Р. И. Кругликов симонов П. В. и др
| Вид материала | Книга |
Содержание«Дом жизни» |
- Лицензированная медсестра, Эрик Ван Вийнгаерден, доктор медицинских наук, Херман Боббаерс,, 1773.58kb.
- «Дагестанская государственная медицинская академия Федерального агентства по здравоохранению, 546.66kb.
- В. О. Бернацкий доктор философских наук, профессор; > А. А. Головин доктор медицинских, 5903.36kb.
- «Российский научный центр восстановительной медицины и курортологии Росздрава», 372.3kb.
- Лазерная фотодинамическая терапия ожоговых ран (экспериментальное исследование) 14., 295.89kb.
- Демидчик Ю. Е. доктор медицинских наук, член-корр. Нанб, профессор, ректор Белмапо,, 970.61kb.
- Халиф Игорь Львович Доктор медицинских наук, профессор Бредихина Наталия Андреевна, 579.47kb.
- Рохлина Майя Леоновна доктор медицинских наук, профессор Игонин Андрей Леонидович доктор, 564.38kb.
- Sante Bureau Regional de l'Europe Всемирная Организация Здравоохранения Европейское, 677.15kb.
- «Слова о Полку Игореве», 3567.27kb.
«Дом жизни»
Из зала храма Хонсу-Тота мы перешли в то, что на языке церковной архитектуры можно назвать приделом.
Молчание сменилось многоголосием: сперва я услышал чей-то диктующий голос, затем – свист плетей и крики избиваемого, а где-то вдалеке звуки музыки. Между колонн я увидел группы людей: они сидели, как мы говорим, по-турецки, и большинство из них писали, положив на колени дощечки, а на дощечки папирусы. Люди были разных возрастов – от совсем еще подростков до весьма зрелых мужей.
– »Дом жизни», – стал объяснять мне Ка-Мериамун, – это и школа, и библиотека, и скрипторий. Писцы, сгруппировавшись по «хемуу», переписывают здесь тексты религиозного содержания, копируют магические папирусы и лекарские свитки. Они постоянно обмениваются между собой знаниями, а в этих обменах попутно обучается молодежь. То есть разница между обучением и собственно трудом здесь обнаруживается лишь в том, на каком папирусе пишешь: если на обороте уже использованного папируса – учебный материал, если на новом свитке – практическая работа.
Видимо, тот несчастный, которого сейчас бьют плетьми, с заданием не справился и испортил чистый свиток, который весьма дорогостоящ в этой стране. Вот его и «учат». В здешнем языке «наказывать» и «учить» – одно слово. Бьют здесь часто, и, если кому-нибудь удается избежать порки, это считается примечательным фактом биографии.
– Образование здесь, – продолжала тень юноши, – во-первых, универсальное; учат всему: грамоте, счету, за теми колоннами рисунку, а там вдалеке музыке. Во-вторых, обучение групповое; индивидуальное воспитание получает лишь наследник царского престола и изредка дети самых высокопоставленных чиновников.
Мы остановились возле одной из групп.
– Основа здешнего образования и здешнего знания – письменность, – пояснил Ка-Мериамун. – Писец – одна из почетнейших профессий. Даже влиятельные вельможи, перечисляя свои титулы, любят щегольнуть своим положением и умением «писца, искусного пальцами своими».
Тут юноша Тотхотеп велел одному из писцов:
– Прочти по новому списку папируса, чтобы мы слышали это.
– »День пятый месяца Паофи, – стал читать ученик. – Очень опасный день. Не выходи в этот день из дома. Не приближайся ни к какой женщине. В этот день свершилось в присутствии Бога. Величество Монту было удовлетворено...»
В этой стране только фараон может напрямую общаться с богами, – заглушил чтение голос Ка-Мериамуна. – Вместе с тем ежедневно и повсеместно в Обеих Землях требуется людское участие в поддержании Божественного Миропорядка. Гимнами и заклинаниями надо усилить Ре и ослаблять его врагов. В представлении здешних людей это не просто слова и заклинания, а реальный и действенный вклад в защиту Миропорядка. Когда они читают «Перечень имен Апопа, которые не должны существовать», они верят, что каждая формула уничтожает одно из проявлений и пребываний Апопа.
Надо также угождать богам, умиротворять их, благодарить за поддержку: праздничными жертвами, строительством и посвящением новых храмов, учреждением статуй и пьедесталов.
Надо озаботиться и ежедневным содержанием божественных пребываний: кормить божества, развлекать их пляской, игрой на флейтах и систрах. И эдак трижды в день и в сотнях резиденций, в тысячах статуй.
Понятно, что «единственный сын» – фараон не в силах справиться с этими многочисленными обязанностями. А посему нуждается в многочисленном и разветвленном аппарате. Вы называете его жречеством. Но это те же чиновники: фараон назначает их и смещает; большинство из них жреческие функции сочетают со светскими должностями; никаких привилегий божественного характера они не имеют, ибо в этой стране лишь «божий сын» воистину священнодействует, а религиозные оперуполномоченные ему только помогают, действуя от имени его и по поручению.
И прежде всего обслуживают его самого, вернее, его Царственное Ка, его Божественное Величество: церемониями «повторения рождений», воздвигая фараоновы статуи, сжигая на огне восковые фигурки враждебных правителей.
Тень замолчала, и я услышал, как продолжал читать юный писец:
– »...День семнадцатый месяца Тиби. Очень несчастливый день. Это день, когда Нун вышел из храма, в котором пребывали боги...»
– Ты понял? Некоторые дни считаются хорошими или плохими в зависимости от того, что произошло с богами в данный день, – пояснил Ка-Мериамун. – В несчастливый день они никогда не начнут сева, перенесут коронацию, посоветуют фараону, его семье и его приближенным, что делать, а от чего воздержаться...
Тотхотеп сделал мне знак перейти к следующей группе писцов.
– Вели прочесть то, что они пишут, дабы мы услышали это, – сказал мой экскурсовод пожилому писцу-учителю. Тот отдал распоряжения, ученик стал читать:
– »Не умеешь высчитывать ни количество кирпича, необходимого для постройки, ни количества продовольствия, нужного для прокормки команды строительных рабочих, ни тяжесть обелиска и необходимого числа людей для его перевозки...»
– Без счета никак не обойдешься, – заметила говорящая тень. – В стране живет несколько миллионов человек. Со всех надо взимать налоги. Поэтому писец должен быть и землемером, и счетоводом, и весовщиком, и оперуполномоченным чиновником, и судьей.
– В этой стране, – продолжала тень, – как ты понимаешь, один Владыка истины – фараон. Законодательства в вашем понимании нет. Есть, как говорят ваши исследователи, «многочисленность (если не бесконечность) реальных казусов, их вариантов»88. Эти казусы иногда рассматриваются как образцы для решения конкретных судебных дел, но чаще судья руководствуется некими не систематизированными предписаниями. Скорее их можно сравнить с древнекитайскими правилами «ли», чем с вашими уголовно-процессуальными нормами. А лучше всего назовем их «инструкциями», учитывая, что это слово хорошо знакомо твоему читателю.
Инструкций множество, но обращу твое внимание на три фундаментальные. Первая: воспринимай справедливость как некий раздел, в котором каждый должен получить свою долю. Недаром судью чаще всего сравнивают с весами: «Язык твой – стрелка весов, сердце твое – гирька, губы твои – их плечи». Инструкция вторая: «сын должен отвечать словами отца своего», то есть каждый писец-сановник, в том числе судья, должен быть ознакомлен с образцами мудрости, с советами знающих. Наконец, судить надо, как говорит Синухет, «по совету твоего собственного сердца».
Вот инструкция, так сказать, для сознательного суда. Но, если ты смел в предположениях, укажу на некоторые элементы, которые можно условно именовать инструкциями для суда интуитивного, или сверхсознательного.
Первая сформулирована Красноречивым Поселянином. В одной из своих речей к судье он говорит: «Разве ручные весы ошибаются? Разве стоячие весы фальшивят? Разве Тот попустительствует?.. Уподобься этой троице: если троица попустительствует, попустительствуй и ты!» Иными словами, чиня суд, чиновник должен мысленно уподобить себя богу Тоту. «Ты второй Тот, который вершит суд беспристрастно».
Вторая инструкция – уподобься фараону, ибо, как говорит Синухет, «великий бог, подобие Ре, вразумляет того, кто служит ему по доброй воле». Один здешний сановник в своей надгробной надписи, до вас дошедшей, так велел начертать: «Преклоняйтесь перед царем Небмаатре, живущим вечно, и сообщайтесь с его Величеством сердцами вашими. Он познание в сердцах ваших, ибо глаза его отыскивают всякого». На мой взгляд, весьма четкая рекомендация: сообщайся своим сердцем с Ка фараона, и эта сверхсознательная сила поможет тебе распознать то, что твое собственное сознание-сердце распознать бессильно.
Наконец, творя суд, воспринимай свои действия как реальное и чуть ли не осязаемое содействие Маат-Миропорядку. Я уже говорил, как одухотворенно и вещественно они воспринимают то, что для вас лишь абстрактные понятия: правда, ложь, справедливость. Ну так во время суда их надо воспринимать еще живее и вещественнее.
Слушая Ка-Мериамуна, я не заметил, как вслед за моим экскурсоводом перешел к другой группе писцов, и тут Тотхотеп потребовал:
– Пусть нам прочтут Поучение. Прочтите его по новому свитку папируса.
– Вот это надо послушать, – сказала тень юноши. – В поучении, которое сейчас будут читать, содержатся не только инструкции, но, если угодно, своеобразный идеал писца. Многократно переписывая этот знаменитый свиток, будущие чиновники словно напитывают свое сердце и свою Ба мудрыми мыслями и чувствами.
Тут встал ученик и стал читать:
– »Если ты сановник...»
– Ах! Я забыл! – с досадой воскликнул Ка-Мериамун. – Это поучение не дошло до вас, и, следовательно, мы не можем его слушать....Но ты не огорчайся, – тут же успокоила меня тень юноши. – Я сейчас постараюсь привести в систему дошедшие до вас образцы. Ограничим же всю их совокупность здешней магической семеркой.
– Первый образец – предприимчивое послушание, – объявил Ка-Мериамун. – «Всегда веди себя соответственно твоему рангу», – учит Птаххотеп. Когда сидишь за столом у начальника, сохраняй скромное выражение лица, бери только то, что тебе предложат, смейся лишь тогда, когда смеется хозяин. Повинуйся не только действиями своими, но и словами. «Я говорил хорошее и повторял желаемое», – свидетельствует о себе Хархуф, правитель Элефантины.
Вместе с тем будь предприимчив, выделяйся трудолюбием и демонстрируй свою сообразительность. Вспомни библейского Иосифа. «Презренный азиат», проданный в рабство начальнику телохранителей фараона Потифару, он скоро стал главным управителем всех его имений, а в тридцать лет – чати самого фараона! Вот перед тобой юноша Тотхотеп. Еще недавно, как я говорил, он был сыном птицелова. Сейчас, на языке ваших обозначений, он возглавляет отдел в здешнем «Интуристе», а кончит свои дни верховным жрецом Амуна-Ре, начертав на своей гробнице: «Я был человеком низкого происхождения, но царь поставил меня на ноги. Он позволил мне выдвинуться, мне, который некогда, как нищий, должен был просить кусок хлеба».
Подобное явление вы называете «высокой социальной мобильностью». Причины ее вам ясны: для того чтобы держать в повиновении «номовую знать», фараону целесообразно окружать себя приближенными из «угнетенных слоев», которым он может больше доверять. Но пусть тебе станет ясным и другое: угнетены здесь именно слои, а отдельному человеку представляется весьма широкая возможность сделать себя в посюсторонней жизни деятельным и значительным. Недаром даже скульптуры в этой стране стараются подчеркнуть деятельную озабоченность обязанностями, эдакое послушническое рвение как самое яркое проявление «чиновной духовности».
– Будь рассудителен и внутренне упорядочен – второе здешнее правило, – продолжал Ка-Мериамун. – Они, разумеется, иначе его формулируют. Рассудительностью я называю их требование беспристрастности, умение самостоятельно отличать правого от виноватого. «...Чтобы ты знал правду в сердце своем, чтобы творил ты то, что правильно по мнению твоему»; «Да смотришь ты на того, кто близок тебе, так же как на того, кто далек...» – подобных рекомендаций здесь множество в папирусах и надписях.
Рассудительность требует внутренней упорядоченности. Что это такое на здешнем языке? Во-первых, «вот ты думал о дурном, а не вспомнил о хорошем, обо всем том, что я делал для тебя», – упрекает Бата Анупу. Во-вторых, «не будь бурным потоком», как говорит Красноречивый Поселянин. Переведу: гнев ослепляет человека, помрачает рассудок. «Я выстирал грязное белье» – так оценивает одну из своих обличительных речей Поселянин. И сколь бы красноречивы ни были его гнев и досада – все равно «грязное белье». Поэтому «не гневайся – хорошо самообладание», ибо гневающийся «подобен городу без правителя, сборищу людей без руководителя, кораблю без капитана».
Третий образец предлагаю определить как правогласное красноречие. Не в Греции, как считают некоторые ваши ученые, а здесь, в этой стране, тысячелетием ранее люди восприняли красоту устного слова и осознали силу его воздействия. Недаром речами Красноречивого Поселянина заинтересовался сам фараон. Ибо, как говорится в одном из поучений, «язык – это меч; речь сильнее любого оружия».
Меч, но обоюдоострый. Поэтому Птаххотеп советует:
«Говори, когда ты осознал, что понимаешь. Говорящий в совете – это умелец. Труднее речь работы всякой». «Скрывай свои мысли; контролируй рот твой... Да скажешь ты нечто значительное, пусть скажут знатные, которые услышат: «Сколь прекрасно вышедшее из уст его!»
А посему, во-первых, «не произноси лжи», «не клевещи ни на кого, ни на большого, ни на малого»; во-вторых, не теряйся, когда надо говорить перед фараоном, ибо «уста человека спасают его, и его слово вызывает снисходительное отношение к нему». И наконец, раз уж тебе дано это оружие, «смотри, что касается чиновника, тогда сообщаешь воде и ветру о всем том, что он делает, смотри, невозможно, чтобы осталось неизвестным совершенное им...» То есть докладывай обо всем, что нездорово на вверенном тебе участке обожествленного государственного организма, препятствует живительному кровотоку Маат от сердца и к сердцу Владыки истины.
– Организм, который вовсе не чувствует боли, – продолжал Ка-Мериамун, – обречен на внутреннее разложение и внешнее уничтожение. Поэтому «внушай страх к себе, чтобы тебя боялись, чиновник – это человек, которого боятся». Однако чрезмерная боль, невротическое ожидание и переживание боли – другая крайность, вредящая организму.
Отсюда четвертое правило: не допускай бесполезного насилия, ненужной боли. Жрец Шеши провозглашает:
«Я рассуждал двух братьев, чтобы удовлетворить их. Я спасал несчастного от более сильного, чем он... Я давал хлеб голодному, одеяние раздетому... Я делал лодку не имеющему своей лодки».
Пятый образец – как у вас говорят, отличный семьянин. Ведь семья – та самая клеточка, из благосостояния которых складывается благополучие всего организма. «Я почитал отца моего, был нежен к матери моей. Я воспитал детей их», – с гордостью объявляет Шеши.
Шестой образец – богатство. Бедный человек, как мы уже говорили, не может считаться надежной опорой здешней общественной пирамиды.
Наконец, долголетие. Истинные мудрецы должны дожить до ста десяти лет. Иначе их мудрость не считается вполне проявленной. Даже библейский Иосиф, как ты помнишь, умрет здесь в возрасте ста десяти лет...
Тут не тень замолчала, а я перестал ее слушать. Меня давно одолевали сомнения, теперь же они сформулировались, и я подумал:
«Альтруизм как потребность «для других», бескорыстное познание, вдохновенное творчество – вот те три кита, преследуя которых мы договаривались изучать эволюцию науки, искусства и нравственных представлений. А эта тень либо ничего не говорит о том, что меня интересует, либо – ну вот, только что кратко перечислил явно альтруистические заповеди и тотчас перескочил на семейственность, богатство, долголетие».
Так я подумал, и Ка-Мериамун не без ехидства предложил:
– Раз мои пояснения тебя не удовлетворяют, спроси у юноши Тотхотепа.
Момент показался мне благоприятным. Чтение кончилось. Тотхотеп, демонстрируя послушную озабоченность обязанностями, красноречиво смотрел на меня.
– Только не сразу обо всем спрашивай, а начни с чего-нибудь одного. С «бескорыстного познания», например, – посоветовал мне Ка-Мериамун.
И я спросил. Я думал, Тотхотеп уклонится от ответа, но он стал отвечать, не заглядывая ни в какие папирусы.
– Познание вознаграждается каждое, – сказал он. – Смотри, я научился счету, и меня поставили взимать подати со многих работ. Смотри, обучился письму, меня сделали писцом канцелярии. Научился формулам музыки – поставили начальником музыкантов. Я знаю, каких певиц посылать к сановникам: когда кудрявых, когда девственных, когда нежных. Писец получает три хара пшеницы и один хар ячменя. Начальник отряда – шесть харов пшеницы и два хара ячменя. Сколько должностей – столько раз получаешь.
– Но ведь не только за деньги ты работаешь, – настаивал я. – Ведь не ради раздач познаешь.
– Миллион раз истинно, что ты сказал, – ответил Тот-хотеп, и во взгляде его, помимо озабоченности обязанностями, появилось нечто похожее на вдохновение. – Смотри, помещу писание в сердце свое, и будет защищено тело мое от работ всяких, буду чиновником превосходным. Работа хемуу обременительна, а чиновнику засчитывается работа письмом. Буду пользоваться почетом и уважением. Будут хвалить меня сановники, обо мне будут упоминать во дворце. Услышит мое имя владыка – да будет он жив, невредим и благополучен, – позовет к себе. Буду каждый день созерцать его милостивое лицо. Даст мне его Величество – да будет он жив, невредим и благополучен – ладью с экипажем из всех красавиц внутренних покоев дворца, у которых красивое тело, красивые груди, волосы, заплетенные в косы и лоно которых еще не было открыто родами. Наденут на них сетки, после того как с них будут сняты одежды. Сердце мое будет освежаться, когда я буду любоваться, как они, не переставая, гребут туда и обратно.
– Ну, кажется, достаточно с «бескорыстным познанием», – шепнул мне Ка-Мериамун и язвительно предложил. – А теперь спроси об этом, как его, «вдохновенном творчестве».
Я спросил иначе:
– А как художник рисует? Как скульптор ваяет? Что руководит их творчеством?
Ка-Мериамун, – я услышал, как он усмехнулся, а юноша Тотхотеп пригласил меня за колонну. Там я увидел еще одну группу юношей. Сперва я принял их за писцов, но они оказались художниками. Тотхотеп взял у одного из учеников деревянную дощечку, покрытую слоем штукатурки. Дощечка была разлинована на квадраты, а в эту сетку квадратов помещено было изображение фараона, сидящего на троне. К фигуре царя с разных сторон примыкали семь человеческих рук, согнутых в локте.
– Вот правила для начальника ремесленников и рисовальщиков контуров, – стал объяснять Тотхотеп. – Я знаю способы работы глиной – правило одно. Я знаю правила цветов и красок. Белый – известняк, черный – сажа, зеленый – тертый малахит, синий – тертый лазурит; это другое правило. Я знаю изъятие и добавление, когда оно уходит прочь или входит так, что каждый член тела приходит на место свое. Я знаю правила движения – способ, чтобы было движение мужской фигуры, была фигура женская, положение мгновенное, скорчивание одного пленника и чтобы один глаз смотрел на другой. Правило правогласности...
Юноша Тотхотеп стал перечислять ранги сановников, для каждого ранга указывая соответствующие высоту и ширину изображений. Я нетерпеливо воскликнул:
– Правила – я понимаю! Но разве рисуя, ваяя, не стремитесь вы к большему, чем простое следование правилам? Красота – такое слово ведь известно?!
– Когда знаешь правила и способы, – невозмутимо отвечал юноша, – когда следуешь им искусными пальцами, тогда скажут: «хорошо сделано», скажут: «поистине полезно». Дадут золото и лазурит. Расскажут царю – да будет он жив, невредим и благополучен...
– Довольно! – перебил я юношу. – Я все понял. Я был удручен прагматизмом и ремесленничеством этой страны. Но юноша принял мое разочарование за подавленность величием.
– Следуй за мной на Запад! Я покажу тебе Великое Знание! – торжественно возгласил он.
Мы вышли во двор, и вновь я был ослеплен горячим светом. Блеск родил мглу, мир померк перед глазами, и во мраке голос Ка-Мериамуна словно смеялся надо мной:
– Ты ищешь деревья там, где растут лишь травы. Но папоротники, проросшие к солнцу, незаметно превращаются в папоротниковые деревья.
«Не понимаю», – с досадой подумал я. А Ка-Мериамун продолжал:
– Немудрено для путешественника, который видит только то, что ему велели увидеть. Да, из всего привыкли извлекать пользу, которую ты называешь корыстью. Но разве искусство, разве наука движется вперед лишь благодаря людям, исповедующим принцип «ни корысти, ни славы»? Вспомни кладоискателя, Джованни Баттисту Бельцони, «одинокого шакала в египетских пустынях», «гиену в гробницах фараонов», как его называли египтологи. Без этого «мародера» ваша египтология лишилась бы множества ценнейших материалов, а Британский музей – лучших египетских экспонатов.
«Ты путаешь...» – начал думать я, но Ка-Мериамун прервал меня, сердито приказав:
– Нет, ты путаешь! И теперь я буду размышлять, а ты слушай.
– Как все человеческие потребности пославший тебя ученый условно разделяет на «биологические», «социальные» и «идеальные», – продолжал глухой голос, – так и потребности общества можно, отличая, назвать «материально-производственными», «социально-организационными» и «бескорыстно познавательными». Как у одного человека доминирует какая-то одна из потребностных групп, так и у целых цивилизаций. Вернее сказать, на определенном этапе исторического пути лучшие умы идущего человечества, хотят они того или не хотят, осознают или не осознают, работают на удовлетворение преимущественно этих доминирующих потребностей.
Так вот, ты пришел в страну, где над прочими потребностями властно возвысились потребности социально-организационные. Сложнейший механизм царских, храмовых и вельможных канцелярий – тысячи чиновников, писцов, учетчиков, самых различных порученцев, направленцев и контролеров. Величайшее достижение здешних мудрецов-чиновников и художников-правителей, которое ваши историки все признают, но часто ставят как бы на второй план, увлекаясь другими имперскими механизмами: вавилонским, ассирийским – мотыльками-однодневками по сравнению с египетским фениксом, самоистреблявшимся и вновь возрождавшимся в своей тысячелетней продуманности и отлаженности вопреки неоднократным внутренним распадам и внешним вторжениям! Недаром сюда приедут, внимательно изучат здешние социальные открытия и увезут для насаждения на своей демократической родине великий греческий законодатель Солон и Платон – вдохновенный гений мировой политической мысли.
Тысячелетиями люди будут восхищаться здешними пирамидами, и многие, пораженные их тяжеловесной грандиозностью, не захотят поверить, что они созданы руками человеческими. Но еще в четырнадцатом веке вашего летосчисления один арабский историк напишет: «...только благодаря высшей общественной организации и ремесленной сноровке построены эти гигантские памятники»89.
О том, как гениально – не побоюсь этого слова – были организованы их строители, у вас написаны десятки книг90. О другом скажу: эти социальные открытия наверняка не состоялись, если бы им не предшествовали и их не подкрепляли открытия научные. Прежде всего в области исчислений: от примитивного подсчета количества редьки, лука и чеснока, съеденного строительными рабочими, до сложных геометрических расчетов архитектурных объемов и геодезических чертежей, необходимых для восстановления разрушенных наводнениями каналов.
«Бескорыстных» наук ты здесь не обнаружишь: математики для самой себя и астрономии для самой себя – нет здесь такого. Не верь своим ученым-современникам, которые утверждают, что египтяне, дескать, знали об иррациональных числах91. Не знали, и до первых «бескорыстно познающих» греков никто их не узнает.
Но посмотри, как явственно из множества божественных духовностей выделилась «знающая сила» Тота, который хотя и вторичен по отношению к Амуну, Ре, Птаху, но в своей вторичности полновластно обособлен: ни с кем его не перепутаешь.
Знание в здешних представлениях всегда радостно, и, даже когда они сообщают своему начальству нечто печальное, они говорят: «Да будет мне позволено обрадовать твое сердце». Ибо Знание как новая осознанная в этой стране духовность сильнее печали, могущественнее смерти. В одном из папирусов, дошедших до вас, как высшее достижение восхваляется труд писцов, ибо «книга лучше расписного надгробья и прочной стены. Написанное в книге возводит дома и пирамиды в сердцах тех, кто повторяет имена писцов, чтобы на устах была истина».
Мы вошли в пальмовую аллею, ведшую к солнечно-мглистой реке. А тень юноши, вновь представшая моим ослепленным глазам, продолжала рассуждения:
– Да, духовная жизнь в этой стране, казалось бы, жестко регламентирована старым знанием и образцами. Однако в их рамках постоянно и большей частью неосознанно ведется творческий поиск, совершается как бы саморазвитие духовных представлений, которое пославший тебя ученый некогда именовал «креатогенезом». Новое является здесь в виде неких духовных мутаций, которые, накапливаясь, словно подсвечивают старую картину мира новым, непривычным светом, от которого человеческие представления меняются до неузнаваемости.
Возьмем их религию. Некоторые ваши исследователи считают, что богословские системы, предлагающие различные версии сотворения мира, возникли в одно и то же время в нескольких крупнейших культовых центрах: Гелиополе, Гермополе, Мемфисе92. Другие, напротив, утверждают, что «творимые в различные времена людьми, находившимися на различных ступенях общественного развития, мифы не могли не отразить в себе все эти пройденные ступени»93. Первые заблуждаются, вторые – с ними нам по пути, так давай скажем.
Рассмотрим для сравнения четырех богов, четыре божества-метафоры. Первая – Атум. «Он взял свой член в руку свою, вызвав извержение семени, и так родились близнецы – Шу и Тефнут». Не очень-то пристойная, по вашим понятиям, версия сотворения. Но она господствовала до тех пор, пока в Гелиополе не воссуществовало новое божество-метафора – Ре. Тоже «сожительствовал со своей дланью», но семя уже «попало в рот». «И выплюнул Шу и изрыгнул Тефнут». Третья метафора – Тот, возникший в Гермополе. Творцом мира он не стал, но мир в месте его пребывания возникает уже из невидимого божественного яйца, плавающего в Нуне и «содержащего дыхание». И наконец, Птах, создавший мир мыслью и словом.
Да неужто одновременно человечество могло представить себе мир столь различным образом созданный?! То есть сейчас Атум, Ре, Тот и Птах благополучно уживаются рядом, но возникли они в представлениях людей конечно же в разное время, и сотни лет разделяют их. Не случайно в «Текстах пирамид» Тот выступает главным образом в скромной функции лунного божества, а Птах упоминается всего несколько раз, да и то вскользь. На той стадии «креатогенеза», которую вы называете Древним царством, Тот и Птах лишь единичные «мутации», а «отобраны» они будут веками позже, когда Атум и Ре с их картинами мира уже перестанут удовлетворять бескорыстно познавательные потребности человечества.
Многие ваши ученые полагают, что здешние религиозные представления отражали, дескать, «под привычной мифологической оболочкой борьбу политических течений»94. Разумеется, в процессе административного устройства и переустройства страны для жрецов-чиновников было крайне важно создать свои мифологические сюжеты вокруг локального культа, нужно было, как вы говорите, дать религиозно-мифологическое обоснование политического господства одних центров над другими. Когда столицей Обеих Земель стал Мемфис, жреческая мысль стала уделять особое внимание мемфисскому Птаху. Когда столица переместилась в Фивы, мифотворчество сконцентрировалось вокруг фигуры Амуна Фиванского.
Но вот, скажем, Гелиополь и Гермополь не играли такой политической роли, как Мемфис и Фивы, однако гелиопольский Ре и гермопольский Тот стали воистину общенациональными богами. И наоборот, почему-то не оказался отобранным столичный ит-тауитский бог Собек. Похоже, не только политическими потребностями обусловливался этот вековой отбор божественных мирообъясняющих метафор.
Предлагаю тебе другие и уже не политические направления отбора, – продолжал Ка-Мериамун. – Первое: чем далее, тем сильнее человеческое воображение для самообъяснения нуждалось в духовных, а не физических, психических, а не физиологических божествах-метафорах.
Второе направление: «мутанты» не истребляют своих духовно более слабых предшественников, а ассимилируют их, либо сливаясь с ними, как Амун с Ре, либо ставя их себе в услужение, как Птах Тота. Мемфисские жрецы, ты помнишь, всех великих гелиопольских богов объявили порождениями Птаха и частями его тела.
Ка-Мериамун замолчал и вновь заговорил словно с обидой:
– Один твой современник, человек мудрейший и прозорливейший, почему-то считает, что эта страна не внесла сколько-нибудь значительного вклада в философию, этику и мироощущение более поздних времен. Во всяком случае, добавляет он, «в каких-нибудь определенных областях, как то было с вавилонской наукой, древнееврейской теологией или греческим или китайским рационализмом»95. – Да как же так! Ведь здесь в виде продуктивных метафор, интуитивных образов, эмоциональных догадок как бы уже наметилось все дальнейшее духовное развитие человечества. Творческое сверхсознание в сознании здешних мудрецов еще не сумело отозваться философскими понятиями, но миропостигающими и мироорганизующими метафорами оно снабдило их с поразительной щедростью. Птах, мыслью и словом своими сотворивший мир, – разве это не программа дальнейшего развития религиозной мысли и богословия? Ре, слившийся с Птахом, чем не предтеча Гераклитова Огня-Логоса? И вся эта сложнейшая система сливающихся друг с другом божеств с их многообразными проявлениями и бесчисленными пребываниями – не кажется ли тебе, что здешний духовный мир, говоря словами платоновского Сократа, уже беременен диалектикой?
Мы вышли на берег реки. Дул южный, иссушающий ветер. Береговая кромка была покрыта бурыми трещинами и дымилась пахучей пылью.
У реки нас ждал перевозчик. Мы с юношей сели в лодку из связок папируса. А Ка-Мериамун продолжал обижаться на меня:
– Да, здешние мудрецы прежде всего чиновники, удовлетворяющие «социальную доминанту». Вместо бескорыстного познания ревностное служение фараону, вместо созерцания истины публичное чародейство для развлечения владыки. На одиноких, избегающих общественной суеты мыслителей здешние люди знания пока мало похожи. И все же некоторые ростки уже обозначились...
Вспомни Джеди из «Царя Хеопса»: живет уединенно, никому, похоже, не служит; во всяком случае, фараон не подозревает о его существовании и впервые знакомится с Джеди, когда тот достиг уже чудотворного возраста – ста десяти лет. Для общества, в котором удаление из социальной пирамиды воспринимается как личная катастрофа, в котором счастья и добродетели ищут лишь в приспособлении к объявленным нуждам государства, этот Джеди весьма неожиданная, редкая, а для нас с тобой знаменательная фигура.
Другой росток – признание известной независимости мудрости от социального ранга. Простолюдин Джеди ничуть не уступает в своем искусстве царевичу Джедефхору. «Сокрыто речение прекрасное более чем зеленый драгоценный камень, но находят его у рабынь при жерновах», – учит Птаххотеп. Иными словами, и рабыня может быть наделена «мудрой духовностью».
Наконец, при всем божественном авторитете старого знания некоторые мудрецы уже начали сомневаться в его истинности. Помнишь, царевич Джедефхор говорит царю Хуфу: «Ты слышал примеры того, что умели те, которые уже отошли. Не отличить в них правды от лжи».
Переправившись через Нил, мы пристали к противоположному берегу.
Широкая длинная дорога, обрамленная сфинксами, стеной и двумя рядами тамарисков, начавшись у самой воды, поднималась в гору и к дальним скалам. Там, возле скал, окруженные колоннадами, сверкали на солнце белые острия пирамид. К ним мы отправились: Тотхотеп впереди, я следом. Юноша молчал, но тень его продолжала рассуждать:
– »Вдохновенного творчества» ты здесь не обнаружишь. Вернее, творчество свое они воспринимают не как некую самостоятельно и заново создаваемую человеком духовность, а нечто божественное, воспроизводимое человеком посредством сознательного и трудоемкого копирования. Тем самым, не продвинувшись еще до осознания собственной творческой духовности, они полагают ее вовне и через божественное творчество Птаха как бы объясняют самих себя и свои действия: Птах замыслил – Тот изрек и записал – я переписываю, «давая воссуществовать». Ка человека, это древнеегипетское сверхсознание, в процессе творчества, если верить здешним текстам, не участвует.
И однако Красноречивый Поселянин, произнеся последнюю из своих речей, называет ее «вышедшей из уст самого Ре». А в «Книге мертвых», там, где рассказывается о Джедефхоре, нашедшем заклинания Тота, есть такие строки: «И пребывала с ним Сила, помогавшая ему понять это писание».
Дорогу нам неожиданно преградили вооруженные люди. Они так неожиданно и угрожающе возникли из-за сфинксов, что я вздрогнул. Но, увидев Тотхотепа, стражи расступились, и один из них предупредил:
– Не возвышайте голос! Вы идете к Владыке Безмолвия.
Миновав ворота, мы вступили на территорию некрополя.