Диас Валеев меч вестника – слово

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 ... 5 6 7 8 9 10 11 12 ... 29

Дервиш русской поэзии

Передо мной, дорогой читатель, рукопись стихов прозрачного в своей чистоте русского лирика Юрия Макарова. О существовании такого поэта слышали, пожалуй, лишь считанные единицы, да и из слышавших мало кто, к сожалению, придает ему какое-то значение, но я уверен, в будущем вся читающая Россия признает его за тончайшего и талантливейшего выразителя своих внутренних чаяний.

Собственно, руководствуясь этой целью, я, наверное, и составлял его сборники. И выпускал их в свет. Не сделай я того, к чему подвигла меня моя душа, и стихи этого поэта рассеются, как дым, их просто уничтожит, сотрет в труху и пепел время. Они уже сегодня на грани исчезновения. Естественно, душа не терпит видеть, как гибнет художник и его творчество.

По-разному складываются судьбы людей, связавших свою жизнь с литературой, со словом. Часто эти судьбы необыкновенно трагичны. Причем малодаровитые люди, как правило, удачливы. У них и десятки книг, и власть, и деньги. Абсурдна и вне рамок судьба тех, кого Бог наградил талантом. И чем весомее тайный дар Бога, тем подчас отчаяннее, беспросветнее положение художника.

Такова судьба и русского поэта Юрия Макарова.

Вот на столе – груда разрозненных листков, общих тетрадей с его стихами. Все они написаны им в разные годы. Одни помечены еще пятидесятыми годами, другие – уже девяностыми. В глазах мельтешат строки, рябит от образов и рифм. Из всей этой кипы черновиков, подчас каких-то перемятых, заляпанных пятнами, потеками, разводами, чем-то пахнущих, я создавал книгу.

Юрий Макаров в течение тридцати пяти или сорока лет писал в стол, чувствуя свою полную отверженность. Что-то необратимое происходило с его душой. Он переставал верить в то, что контакт его, как поэта, с людьми, с читателями, вероятен в принципе. Он даже теоретически не допускал для себя уже такой возможности. Да и как ему было составлять и издавать сборники, если он так и не узнал, где нужно ставить запятые и точки, как извлекать бриллианты из навоза собственных черновиков, каким образом – движением к себе или от себя – открываются двери издательств? Да, по-моему – здесь верх трагикомизма, – даже и не желал этого знать.

Я пишу, пишу, пишу

и на ниточке вишу.

Придет мой участковый,

а он мужик толковый,

улыбочкой забрезжит

и ниточку обрежет.

И полетят по ветру

последние грехи –

на все четыре стороны

сиротами стихи.

Редкие публикации – в газетах, общих сборниках – конечно же, были. В 1961 году вышел сборник «Добрый огонек», там опубликовано одно его стихотворение. В 1968 году в сборнике «Радуга» – тринадцать стихотворений. В 1974 году в книге стихов «Приметы века» – три стихотворения. В 1984 году в сборнике «Горизонт» – четыре стихотворения и в сборнике «Ради жизни» – десять стихотворений. В 1991 году Юрий Макаров с десятью стихотворениями попал даже в сборник «Стихи казанских студентов», хотя студентом никогда не был. Все это книги Татарского книжного издательства, а в последнем случае издательства Казанского университета. Большие подборки – до двадцати стихотворений – выходили у него в 1990-е годы в журнале «Идель», в газетах «Комсомолец Татарии», «Вечерняя Казань». Но что любопытно, все эти публикации являлись делом рук не самого Юрия Макарова, а его друзей и знакомых. Они заносили его стихи в редакции. Они включали их в сборники, они их правили и редактировали, когда возникала в том нужда.

Помнится, не один раз я говорил ему:

– Давай, Юрий, соберем книгу. Через три дня приходи ко мне со всеми черновиками. Сядем за стол и будем разбираться.

Проходит три дня, Макарова нет как нет. Проходит месяц, нет, пропал. Встречаемся через три месяца или полгода.

– Ты что же, черт полосатый? Мы же договаривались! – меня уже зло берет.

Такие разговоры происходили не один раз. Да и жизнь такова: мало ли в ней своих дел?

– Да, конечно, извини, пожалуйста! – в глазах у Макарова чувство вины, искреннее раскаяние. – Впрочем, Бог с ней, с книжкой. Я тебе новые стихи принес! Послушай!

Поняв, что надеяться на него самого прока нет никакого, в первый раз я попытался собрать и издать сборник его стихов еще в семидесятых годах, когда обрел в литературных кругах Казани первую силу.

Тогда порядок выхода книг был такой. Вначале требовалась рекомендация русской секции Союза писателей Татарии. Имея ее на руках, можно было уже сдать рукопись в издательство. Здесь поэт или прозаик должен был заручиться положительным мнением рецензентов Татарского книжного издательства, а также рецензентов Государственного комитета по делам издательств и полиграфии в Москве. Через эту строгую систему цензурных фильтров необходимо было проскочить, нигде не споткнувшись, и только в этом случае несчастный автор – конечно, при благожелательном или в крайнем случае нейтральном отношении к нему заведующего редакцией издательства – получал желанное право на включение своей рукописи в тематический план издательства.

В случае с Макаровым система фильтров «срабатывала» почему-то уже в первом звене. Его стихи отличались чрезвычайной искренностью и вызывали законное и обязательное возражение многоопытных «зубров» секции. Снисходительно похлопав по плечу, его отпускали на все четыре стороны. Гуляй, пиши.

Что делать? В областном комитете партии в отделе агитации и пропаганды работал заведующим Николай Демидов, ставший позднее, в восьмидесятых годах, первым заместителем министра внутренних дел СССР. Я пошел к нему как к русскому человеку. Почему-то возникла у меня такая идея.

Так и так, живет, мол, в Казани поэт Юрий Макаров. Никакой крамолы, никакой политики. Чистая лирика. К сожалению, пьет. Но это гениальный русский поэт. Надо издать первую книжку. Помогите ему как русак русаку! Как вы, может быть, помогли бы Есенину или Рубцову. Обычный путь ведет в тупик. Надо подтолкнуть сборник плечом. Моих сил недостаточно.

Заведующий отделом внимательно выслушал мой взволнованный монолог, буркнул:

– Оставьте стихи. Посмотрю, посоветуюсь.

Посоветовался. Позвонил в Союз писателей Татарии, в русскую секцию. Там его проинформировали, что Макаров – алкоголик. При следующей встрече через неделю Николай Демидов укоризненно сказал мне:

– Хотел помочь. Стихи мне понравились. Но не могу. Оказывается, Макаров – пьяница.

– А разве я вам не сказал, что он пьет? Да, в конце концов, пьет, не пьет – какое нам дело? Суть в том, что это гениальный поэт.

– Нет, Диас Назихович, поддерживать пьяниц мы не имеем никакого морального права, будь это хоть сам Пушкин, – убежденно, с полным сознанием своей правоты и ответственности перед высоконравственным человечеством, сказал человек, собирающийся стать в будущем заместителем министра внутренних дел.

Что тут будешь делать? У человека своя правда. Помог бы Юрию Макарову, глядишь, оказался бы слабаком, не выбился бы в заместители министра – в генерал-лейтенанты или даже генерал-полковники.

Вторая попытка издания стихов Макарова была предпринята мной в восьмидесятых годах. Маленький, тощенький сборник стихов с грехом пополам удалось собрать и выпустить, когда поэту исполнилось пятьдесят четыре года.

Лермонтов в двадцать семь завершил свой путь человека и поэта. Та же судьба и у Тукая. Бег его пера также прервался в двадцать семь лет. У Макарова же первая книга вышла, когда уже не за горами обозначился дальний предел.

С выходом этой книги в свет тоже связан трагикомический сюжет.

Я составил достаточно большой сборник примерно в три с половиной тысячи строк, написал предисловие, благополучно провел рукопись через обсуждение в русской секции Союза писателей. На обсуждении Юрий Макаров не присутствовал, поскольку сосед по дому в тот день специально перед обсуждением напоил его и спустил с лестницы. Такой поворот вполне в наших обычаях и нравах. Но мало того, мне самому пришлось относить рукопись и в издательство. В тот день, как нарочно, Юрий Макаров снова попал в очередную катастрофу и поэтому не смог присутствовать и на этом торжественном акте. Как бы то ни было, рукопись была включена в план.

Но через год или через полтора – процесс издания занимал тогда длительное время – заведующий отделом художественной литературы вдруг говорит мне:

– Ты хлопотал о Макарове. Все нормально, но книжка, по всей видимости, не выйдет. Из книготорга на нее поступила заявка всего на шестьсот экземпляров. Как минимум нужна заявка на тысячу двести экземпляров. Только в этом случае типография примет заказ на печатание.

– Что же делать?

– Надо походить по книжным магазинам, уговорить товароведов. Пусть пошлют в книготорг заявку еще на шестьсот экземпляров.

Короче говоря, в самом большом и главном книжном магазине Казани мы с Юрием Макаровым подписали обязательство, что сразу же после поступления сборника в магазин шестьсот экземпляров книжки будет нами выкуплено.

– Получишь гонорар и на эти деньги выкупишь свой сборник. Понял? – говорил я Макарову. – Договорились?

– Нет, Диас Назихович, – наметанный глаз директрисы магазина был зорок, точен и прозревал будущее лучше, чем я. – Мы его не знаем. Мы знаем вас. Мы будем теребить вас, учтите это.

Сборник стихов вышел, и выкупать его пришлось действительно мне. На собственные деньги. Я был тогда на полных «нулях», и пришлось залезть в долг, поскольку телефонные звонки из книжного магазина следовали каждую неделю. Гонорар, полученный Юрием Макаровым в издательстве, был, конечно же, им сразу бесповоротно пропит. Но мало того, в сборнике «Круг» из трех с половиной тысяч строк редактор Марк Зарецкий оставил только тысячу четыреста строк. Остальные стихи были им выброшены. Было выброшено из книги и мое предисловие. В 1978 году, редактируя одну из моих книг, он по идеологически-практическим соображениям «зарубил» трагикомедию «Пророк и черт», чем он почему-то очень гордился, впоследствии, впрочем, поставленную и опубликованную. Случай с Макаровым – очередной его редакторский подвиг. Книга стихов, к тому же в каком-то случайном, халтурном оформлении, получилась совсем не такой, какой видел ее я. Намного хуже, чем могла бы быть.

– Что же ты, черт драный? – говорил я Макарову. – Почему не сказал мне, что сборник режут?! Я бы поднял скандал в издательстве! Мы бы спасли стихи! Мало того, что я вынужден был выкупать твою книжку, ты еще подвел меня и себя и здесь!

– Да не переживай! Бог с ней, книжкой! А насчет денег, сам пойми, как мне было удержаться? Да и половину денег у меня украли!

– Дурак ты. Блаженный! Знать тебя не хочу!

Я был зол и взбешен.

Прошло почти десять лет. Однажды я встретил на улице седого старика с авоськой и с трудом узнал в нем своего старого приятеля. Это был Юрий Макаров.

– Жив?

– Живой пока. Хожу вот по дворам, бутылки собираю. До пенсии надо дотянуть. Задерживают.

Передо мной стоял действительно блаженный.

– Пишешь?

– А куда деваться? Писание стихов для меня как болезнь. Раньше с радостью бежал к письменному столу. Мать удивлялась: чего, куда вскочил? Что-то, видно, назревало в душе. Одно сознание этого было уже счастьем. А теперь пишу их и бросаю.

– Почитай последнее стихотворение.

Мы стояли на грязной шумной улице, и старый поэт, похожий на бродягу или бомжа, читал свои стихи.

Цветет трава

в лугах. Луною тихой

и звездной грудью

дышат небеса.

Вползаю в детство

кроткою улиткой,

целуя рос

любимые глаза.

Вот и скамья, в сенях велосипед,

в пыли мои игрушки у порога…

– Выходит, пишешь и бросаешь?

– Да, пишу и бросаю.

– Ты, однако, как Сократ. Тот не зафиксировал ни одной своей строчки… – почему-то вдруг с раздражением сказал я. – Ладно, завтра приду к тебе. Жди.

И вот я в его «берлоге», затаившейся в одном из старых ветхих домов маленького Профессорского переулка, о существовании которого большинство казанцев даже и не подозревало, хотя находится переулок в центре города.

Старый человек со скрюченной рукой извлекает пачки стихов из какого-то темного угла и бросает их на пол перед горящей печкой. Пол заплеван, загажен окурками и черновиками стихов. В рамах нет стекол, окна забиты фанерой и досками, и в двух крошечных пятиметровых комнатках темно. Тусклый свет лампы да огонь от печки. В этом полусумраке мы старательно разбираем рукописи. Из какого-то полуразодранного чемодана появляется еще пачка стихов, потом откуда-то из-под кровати еще…

– Стихи я люблю, как цветы, – говорит Макаров. – Они сами растут в душе. Пишешь – экстаз какой-то. Как в горячке. Кажется, с пера не строчки бегут, а кровь. Жуковский вот в Бога верил. Думал, что Бог им пишет. И у меня… Кто это сказал? – я думаю, мол, что я свищу, а, оказывается, через меня кто-то свистит. То есть свисток-то думает, что он сам свистит, а это через него кто-то высший свистит.

– Ладно, давай тащи все сюда, на стол, – говорю я. – Клопов у тебя нет? Не натащу я себе домой клопов?

– Клопы у меня все вымерзли, – удовлетворенно говорит Макаров. – Зима холодная была.

– А ты как не вымерз?

– У меня кожа да кости. Чему мерзнуть? Да и водка в случае чего есть.

– Все пьешь? – любопытствую я без осуждения и без интереса.

– Когда есть на что выпить, пью. Чаще нет, поэтому трезвый.

Я мог бы не приводить этих подробностей, мог бы быть поскупее на «натуралистические детали», но мое слово – единственный источник информации о поэте. И в будущем люди будут руководствоваться в первую очередь этим свидетельством. Так стоит ли приукрашивать жизнь? Пусть будет все, как есть. Ведь не в каком-то мифическом замке из слоновой кости, возвышающемся посреди райского сада, а именно в этой «норе», в темной преисподней, являвшейся жилищем поэта, и рождались все его стихи, поражающие, в частности, меня своей божественной чистотой.

Щедрому таланту, данному Макарову поистине самим Богом, выпало тяжкое испытание бытом. По-существу это испытание на разрыв.

Сорок лет сочинительства не принесли ему ни славы, ни денег. Взяли же у него все. Литература чрезвычайно жестока по отношению к своим творцам, высасывая из них все внутренние силы. Она как бы мощным насосом вытягивает всю душу художника, надежды, время, не давая заниматься ничем другим. А что взамен? Что, в самом деле, взамен?

Я вспоминаю, как почти треть века назад я приходил к Макарову домой. Я был моложе его на шесть лет, но мы оба ходили в литературное объединение, работающее при музее Максима Горького, и дружить не дружили, но приятельствовали. И довольно близко. Что я видел тогда у него дома? Старую мать, старую икону в старой божнице в углу, старую пишущую машинку с зажатым под валиком листом бумаги и старую немудреную обстановку.

Помнится, тогда он первый раз попал в неврологическую больницу и после лечения привел оттуда жену-шизофреничку. Роман алкоголика с шизофреничкой – это было, конечно, в духе Достоевского. Этот трогательный роман продолжался на моих глазах лет шесть-семь. Где она, эта милая неизлечимо больная женщина с тонкой, доброй улыбкой, в любви с которой он жил тогда? Где ее страдающая душа? Сейчас, спустя треть века, в этом старом дряхлом доме, что стоит на косогоре (Казань, Профессорский переулок, дом 6), где давно уже не живут профессора, а перебивается только голь перекатная, нет уже матери, нет жены, нет в божнице старой иконы и нет на письменном столе даже старой пишущей машинки. Все почернело, все покрыто патиной разрушения. И это – цена. Это жестокая плата за бескорыстное служение слову.

Юрий Макаров родился в 1932 году в Казани действительно не под счастливой звездой. Ему не исполнилось и года, когда он остался без отца. Кажется, был арестован. Как-то Макаров говорил мне со смехом, что три класса он закончил до войны и четыре класса после войны. С двенадцати лет он уже работал, и всю жизнь – на грубой физической работе: рабочим типографии, матросом, электромонтером, грузчиком, разнорабочим, кочегаром в котельных. Тяжелый физический труд стал его уделом. Внешне его жизнь была бессобытийна и прошла в основном в Казани. Единственные окна – армейская служба в засекреченном стройбате в Аральске и на Байконуре, когда строительство космодрома еще только начиналось от первых колышков; работа взрывником на Дальнем Востоке, куда он завербовался и откуда сбежал, оставив там трудовую книжку; три года отсидки в два захода за колючей проволокой и за железной решеткой в лечебно-трудовом профилактории, куда его отправлял на лечение и муки участковый.

Посредством самообразования можно добиться многого. Придти к вершинам мысли, пробиться к нетленной тайне красоты. Днем – нелегкий труд грузчика или кочегара, а долгими одинокими вечерами – стихи, изучение Гегеля или Платона. Тяжелый физический труд и постоянный труд души, труд разума – между этими двумя полюсами протекли годы. И даже не годы. Десятилетия.

Я вспоминаю, как однажды он сказал мне:

– Устроился работать грузчиком, чтобы просто уставать как лошадь. Залегать потом на ночь в своем стойле и спать, спать, ни о чем не помышляя. Хотел убить в себе поэта. Не удается.

И то ли сожаление, то ли удивление прозвучало в его голосе. Да, и не удалось.

На пригорках, где были снега,

бьют фонтанчики ландышей спелых.

А на травах лежит синева

со следами зари недозрелой.

А вот еще:

Кусты-подростки у тропы

Сбежались дружною ватагой

И вслед кричат: «Куда же ты?

Останься кленом у оврага!»

Да, пора, пожалуй, сказать о Макарове несколько слов и как о поэте. Не знаю, но мне кажется, что строки, подобные приведенным мной – маленькие жемчужины. И сколько таких прекрасных жемчужинок попадается мне в его рукописях!

Зная Юрия Макарова много лет и постоянно наблюдая его, я часто приходил к ощущению, что он, подобно монаху-схимнику, безустанно искал какой-то Абсолют. Словно за чем-то обыденным, суетным, второстепенным хотел разглядеть основное, истинное, за явлением увидеть саму сущность, невидимую, непостижимую, бесконечную. Его религия, однако, не православие, не христианство, а, скорее, язычество. И свой Абсолют он ищет в древних корневых, еще дохристианских слоях славянской души.

В своих лучших стихах Макаров предстает совершенно блистательным мастером в передаче тонких состояний природы. Его пейзажная лирика просто изумительна. Причем, мы видим его здесь не натуралистом, не копиистом, а именно философом-язычником.

Особая глава в его стихах, мне кажется, – жанр поэтического портрета и автопортрета. Вот Кармен – чудесный портрет, полный жизни, непроизвольной легкости, движения. Вот Бетховен, а вот спящая девочка или водительница трамвая… Его мазки, как правило, легки, импрессионистичны, изящны. Макаров пишет человека, прибегая к полутонам, тонкой нюансировке. И здесь, в портретах, он будто тоже хочет доискаться до чего-то основного, раскрыть истинный смысл бытия человека на земле.

Я снова листаю его стихи, вчитываюсь в отдельные строки и вижу: человек Макарова – человек абсолютно внебытовой. Он живет среди необъятных полей, среди звезд и неба в бесконечном, полном тайн мире и пытается постичь равно как божественную красоту этого мира, так и его люциферическое зло. Читая стихи этого цикла, тоже все время будто видишь пульсирующую мысль поэта, его какую-то нервную заостренность на вопросе: что есть этот прекрасный мир, что есть эта печальная жизнь?

Опять же в памяти разговоры с поэтом. Сколько их было за эти годы!

– Главное – найти истину в самом себе. В каждом стихе содержатся относительные истины, но есть еще одна основная истина. Так вот, к этой истине я всю жизнь иду. Иду, потому что знаю: она где-то обязательно есть. Какая это истина? Чтобы человеку выжить. Человек жаждет жизни и хочет выжить! Основная истина, я чувствую это, должна быть направлена на идею выживания, допустим, большинства человечества!

Живу, всеми оплеванный,

А думаю о вселенной…

Эти две рядовые строчки из одного его четверостишия отражают существо его характера как поэта.

Тонким наблюдателем сложных человеческих чувств, своего рода философом предстает Юрий Макаров, на мой взгляд, и в другой сквозной теме, которая проходит через всю его книгу, – в его любовной лирике. Здесь читатель найдет немало драматических страниц, откровенно звучит порой и трагическая нота. Все это идет от его личной жизни, от пережитого самим поэтом. Читая стихи Макарова, я снова вхожу в отдельные фрагменты его любовного романа, изначально несшего в себе зерно неразрешимой трагедии: «Ты, женщина, ужом в меня вползла», «Это не день, если в глазах любимой навеки ночь», «Встреча с той, которая умерла…». Читатель сам узнает стихи этого удивительно целомудренного цикла. Их много.

Что-то «карамазовское», что-то от персонажей великого Достоевского есть в нашем поэте: гордыня неимоверная может легко соседствовать в нем с самоуничижением последней степени, глубокий талант его может быть по-детски беззащитным и совершенно неприспособленным к жизни. И какие чудовищные контрасты обнаруживаются в этой странной фигуре полуюродивого-полублаженного, вещающего правду. Его пропитое горло на самом деле, оказывается, – не горло, а волшебный инструмент. Из него исторгается дивная музыка бесконечно трогающих душу созвучий. И дело не в характеристике его как поэта: крупный, выдающийся. Он мне представляется порой неким органом, словно созданным самой природой для пронзительного выражения глубинного национального русского духа, великого и трагичного, безмерно талантливого и несчастного, порой даже беспомощного.

В своей жизни я был знаком с десятками поэтов. Многим из них – и когда работал в юности в молодежной газете, и когда позже руководил в городе «Литературной мастерской» – помог опубликовать первые стихотворения. Стихотворцы помельче – искусственники, компьютерщики, заумники андеграундисты, модернисты последнего разлива, – как правило, озабочены формой: диссонансы – ассонансы, глагольная рифма – неглагольная… Истинные поэты типа Макарова знать не знают подобных вещей: они ведомы лишь, как птицы во время перелета, внутренним наитием, безошибочным первичным инстинктом. Главная их задача – задеть какую-то тайную, глубоко запрятанную струну в человеческой душе, извлечь божественный звук. Их слово поэтому – и слово Макарова тоже – поражает прежде всего простой безыскусственностью, почти лишено украшений.

Как-то, это было в конце девяностых годов, поэт Юрий Макаров получил единственное в своей жизни письмо от неизвестной читательницы. Каким образом оно дошло до художника – особый сюжет.

Приведу этот удивительный документ почти полностью:

«Пишет Вам по какому-то совершенно внезапному порыву незнакомая Вам Елена Шовкова из маленького провинциального западноукраинского городка Червоноград. Представьте себе 12 марта. Чистый солнечный день. Впервые за всю долгую-долгую зиму поверилось, что весна все-таки придет: ею запахло в воздухе. Я ожидаю гостью – удивительную женщину по имени Надежда. Она очень больна и лежит сейчас в больнице. Под свою ответственность я уговорила врачей отпустить ее на полдня. Мой дом находится рядом с больницей, и сил дойти до меня у нее хватит. Мне очень-очень хочется создать, сотворить для нее праздник.

Мы садимся в кресла. И я говорю: «А сейчас мы будем читать стихи». С первого же стихотворения на нас пахнуло такой пронзительной чистотой и прозрачностью, такой невероятной обнаженностью сути и в такой простой – и потому особенно красивой – оболочке, что захватило дух. У моей гостьи широко и удивленно распахнулись глаза, и все исчезло.

Вашу тоненькую книжечку «Круг», каким-то чудом, залетевшую в наш городок, мы читали около трех часов. Плакали, смеялись, молчали. Перечитывали отдельные слова, строчки. И были счастливы.

Каждая из нас многое пережила, и еще больше, естественно, впереди. Но эти минуты подлинного счастья – мы вдвоем и Ваши стихи – останутся с нами навсегда. Это не метафора. Это правда. Мы все живем минутами полета. А это был полет – в душе пели скрипки.

Вы – гениальный поэт. И спасибо Вам за то, что Вы, по-моему, об этом сами даже и не догадываетесь. Спасибо за глубину простоты, за невероятную чуткость, объемность и свежесть Ваших слов. И за их подлинность. Чистая нить навсегда связала нас с Вами».

В самом деле, разве это не чудо? Какой-то неизвестный маленький далекий городок в чужом уже вроде бы государстве (во всяком случае, так говорят политики), но там тебя считают, оказывается, гениальным поэтом, твое слово по невероятному кружению человеческих судеб случайно попадает туда, укореняется, идет в рост в чьих-то чистых ясных душах… Кто знает, но не исключено, что эта весточка от неизвестной читательницы прилетела из Западной Украины не случайно. Возможно, она первое предвестие будущей славы Юрия Макарова.

Пройдут годы. Окончится земная жизнь поэта. Люди забудут, какой жизнью он жил. Они расцветят, украсят эту жизнь придуманными легендами и мифами. И останутся дивные строки его божественных стихов, их пронзительная, первичная первозданность, удивляющая нас, как и читательницу из Украины, той пронзительной безыскусной простотой, которую, кажется, мог бы высказать каждый из нас, да только не сумел.

Вряд ли я субъективен в своих пристрастиях. Мне думается, лирика Юрия Макарова – незаурядное явление в поэзии России. Он тяготеет к той чистой классической ветви в русской поэзии XX века, которая отмечена вершинными и поистине национальными по духу именами Блока, Есенина, Клюева, Васильева, Заболоцкого, Кедрина, Андреева, Рубцова. И в лучших своих стихах достойно несет подхваченную от них эстафету.

«Я – странник, котомку мою нагрузили любовью», – пишет поэт в одном из стихотворений.

В котомке поэта был до сего времени один тоненький сборник «Круг» (Татарское книжное издательство, 1986). Да несколько подборок стихов в коллективных сборниках. С выходом «Печального ангела» представления о поэте становятся более объемными, чем раньше. Думаю, что они кардинальным образом изменят ситуацию вокруг него.

Скажу прямо: отбор стихов для книги был жесткий. Я отобрал примерно пять тысяч строк. Это – лишь одна десятая из просмотренного мной. Девять десятых стихов были безжалостно выбракованы и отсеяны.

Я не сторонник того, чтобы представлять поэта слишком большим количеством строк в ущерб качеству. Скажем, Есенин, представленный в одном томе, это великий поэт. Но Есенин, изданный в пяти томах, во многом уже уступает самому же себе. Так же и Николай Рубцов. Представленный тоненькой книжечкой избранных стихов, Рубцов являет нам себя как тончайшего русского лирика, но, изданный большим томом, тут же теряет завоеванный статус. Юрий Макаров полностью повторяет достоинства и огрехи своих предшественников. И здесь он, как и они, слишком русский человек и слишком русский поэт. Высокий дар от Бога соседствует в нем одновременно с полнейшей расхристанностью, тончайшее живописное мастерство порой – с полнейшей небрежностью.

Но, так или иначе, первая часть забот была позади. Сборник составлен.

Но составить сборник еще мало. Век меркантильный, и надо еще отыскать деньги для издания. А это нелегко.

Звоню и встречаюсь с промышленником, руководителем крупной строительно-производственной фирмы, человеком острой деловой хватки Муратом Сиразиным. Так и так, неторопливо объясняю ему все, подробно все растолковываю. Гениальный русский поэт, находящийся на дне безвестности и социального положения. Мы – два татарина, я писатель, вы – предприниматель, бизнесмен. Давайте поможем русскому поэту. Надо обязательно издать его книгу. Если мы не поможем, этого не сделает никто. Нельзя допустить, чтобы его жизнь, всецело отданная поэзии, пошла вся насмарку, коту под хвост.

У Мурата Сиразина широкая душа, но он считает каждую копейку: «Сколько?». Откуда я знаю, сколько. Цены на бумагу, на типографские услуги подскакивают каждую неделю. Сколько нужно! Несколько миллионов! А может быть, десяток. Можете вы из собственного кармана вынуть этот десяток ради благого дела? Я, скажем, говорю прямо: не могу. Да у меня никогда и не будет этих денег! Сиразин смеется. Договариваемся: фирма «Сиразин и К^о» субсидирует издание. Но помимо проблемы денег, важно определить еще, где выйдет книга. Сиразин говорит, что вопрос надо решать сразу и до конца. До конца так до конца, звоню издателю Льву Могильнеру. Трехминутный разговор. Договариваемся, что завтра я приношу рукопись в издательство, а уже послезавтра Могильнер отдает ее в набор. Звоню своей ученице, поэтессе и художнице Татьяне Пашагиной. Непредвиденный случай. Сделаете обложку книги? Сделаю. Решен вопрос и с оформлением сборника.

Да, вот так выходят книги. Порой, подчиняясь лишь воле прихотливого случая. Что дальше? Дальше, думал я тогда, видимо, следующее. Книгу Юрия Макарова я пошлю В.Крупину, В. Распутину, Ст.Куняеву, К.Скворцо-ву, другим русским поэтам и прозаикам и скажу им: «Дорогие мои собратья! Возьмите, наконец, под свое крыло Юрия Макарова. Мы, два татарина, промышленник и писатель, сделали все, чтобы он не погиб как поэт. Больше мы ничего не можем. Наши возможности ограничены. Дальше все зависит от вас. Сделайте его лирику достоянием всей читающей России. Пусть его стихи станут, известны всякому человеку, имеющему русскую душу или разговаривающему в России на русском языке. Россия сейчас на распутье, русский народ потерял ориентиры, утратил веру в себя, и поэт, пробуждающий своим творчеством национальное самосознание, нужен народу и России как чистый целебный воздух. Если будет спасена и поднята к свету из мрака безвестности лирика тончайшего национального поэта, то поднимется к свету и будет спасена и сама Россия. Успеха вам. Мы сделали все, что могли. Теперь очередь за вами».

* * *

Однако, дальше пошла сплошняком какая-то трагикомическая полоса. Все-таки в жизни есть «везунчики» и есть явные «невезунчики». В очередной раз крупно не повезло Юрию Макарову. И не повезло мне. С меценатом.

Сборник «Печальный ангел» Макарова быстро прошел через типографские станки. Вскоре в одном из кабинетов полиграфическо-издательского комбината на улице Баумана я, как составитель и редактор издания, уже получил десять авторских экземпляров книги. Два экземпляра отдал благодетелю, а именно Мурату Сиразину, один – собственному корреспонденту «Известий» в Казани с просьбой что-нибудь написать о Макарове, один – художнице Татьяне Пашагиной, делавшей обложку книжки и иллюстрации к ней. По одному экземпляру досталось мне и Юрию Макарову. Остальные экземпляры тоже куда-то разбрелись. Кажется, отдал их издателям для Книжной палаты. Да и что было волноваться об экземплярах? Со дня на день мы с Муратом Сиразиным, владельцем тиража, должны были взять с типографских складов все книги и обрадовать ими старого поэта. Тираж, правда, был небольшой – всего тысяча экземпляров. Нужно было только сговориться о часе, подъехать к типографии, побросать в багажник машины пачки с книгами – и все дела. Расчет давно уже совершен. Полиграфический комбинат задолжал фирме Сиразина – за краски, еще за какие-то строительные материалы. Оплата шла бартером.

Однако скоро только сказка сказывается… Три года прошло уже с лишним, как умер издатель Лев Могильнер, я основательно постарел, не знал даже, жив или нет сам Юрий Макаров (дом, в котором он жил в Профессорском переулке, за крайней ветхостью снесли, а его переселили на окраину города в неведомые мне Большие или Малые Клыки), а исстрадавшийся «Печальный ангел» все еще томился на складах типографии – в пыли, мраке и холоде. И сколько еще ему там оставалось лежать и одиноко горевать, мне было неведомо. Книга вроде вышла, обозначилась, и книги все это время – не было. Голый абсурд, но факт.

Сначала щедрый меценат (он помог мне в свое время издать книгу очерков «Охота убивать») оговаривал свое нежелание брать сборник стихов тем, что настала черная полоса, он не может платить зарплату своим рабочим, и они разорвут его в клочья, если станет известно об игре в благотворительность. Объяснения были резонные. Что делать? Подождем. Так прошел примерно год. Потом дела стали идти лучше, выплата зарплаты перестала задерживаться, и мы почти каждую неделю сговаривались с ним: вот поедем во вторник в два часа, вот в четверг в три… Но то вагон придет именно в это время из Челябинска, то груженая машина – из Чебоксар, то вдруг кто-то умрет у мецената из сотрудников и надо идти на похороны, а то случится какая-то авария… И еще минуло два с лишним года. Пустяковое дело – освобождение из абсурдного заточения сборника Юрия Макарова «Печальный ангел» – похоже, было уже неосуществимо. Оно, видимо, находилось вне бизнеса. Все происходившее с книгой Макарова находилось уже и вне моего понимания. Я только с ужасом выслушивал по телефону очередную новость, что прибыли два вагона с грузом из Сызрани…

Вот так у нас порой выходят новые книги. Или не выходят.

Не знаю до сих пор, что у нас за страна и что мы за народ? Сделать что-то великое здесь порой просто невозможно. Остановят, ударят по рукам, загадят, затопчут. Помочь кому-то толком тоже невероятно трудно. Лишь в зле мы свободны.

Тем не менее, надо было что-то делать. Может быть, тираж «Печального ангела», думал я, выкупит у полиграфического комбината Управление культуры казанской мэрии или Министерство культуры Республики Татарстан? Или сам комбинат проявит щедрость и, плюнув на убыток, отдаст весь тираж пылящейся на складах книги библиотекам, а часть автору? А возможно, найдется какой-нибудь настоящий предприниматель-татарин, который, приняв решение, держит слово и который восстановит порушенную честь нации? Или, напротив, предприниматель-русак, который захочет спасти сборник стихов талантливого русского поэта от поругания и гибели? Либо объявится какой-нибудь фарисей-космополит, имеющий деньги, да и оплатит понесенные типографией расходы?

Вся эта история мне, откровенно говоря, надоела. Я предельно устал. И я предпринял последнюю попытку вернуть труд бедного поэта людям. Буквально из последних сил – при давлении 180 на 100 – написал большую статью и отправил в газету «Республика Татарстан». Рассудил так: будь, что будет. Придет помощь со стороны общества – прекрасно. Не придет – стихи поэта рассеются, как дым, их уничтожит и сотрет в труху и пепел время. Это будет означать, что общество наше вышло на ту стадию деградационного существования, когда стихи и поэты ему не нужны уже в принципе.

Через два дня после публикации – крутой поворот. У меня дома раздался телефонный звонок. Звонила Любовь Овсиенко, заместитель председателя Госкомимущества Республики Татарстан. Оказывается, она уже переговорила с Адипом Мадияровым, директором полиграфическо-издательского комбината, и патовая ситуация, казавшаяся неразрешимой в течение трех с лишним лет, была решена за минуты. Затраты, которые понес комбинат, Мадияров оформил как спонсорскую помощь. Таким образом, вместо одного мецената, оказавшегося несостоятельным, появился другой меценат. Более реальный.

А на следующий день мы с Любовью Овсиенко уже ехали на машине к Макарову в маленькую одиннадцатиметровую квартирку в Малых Клыках. В багажнике «Волги» лежали пачки книг, а на заднем сиденье – кошелки с продуктами, посуда, мешок, набитый простынями, наволочками, покрывалами, занавесками. Все это за полтора дня спешно собрали сотрудники Госкомимущества. Не трудно, наверное, представить, как был ошарашен (и слава Богу, еще живой) Юрий Макаров, когда мы ввалились с пачками книг в руках в его прихожую.

– Стихи? Все-таки вышли?!

Лет пятнадцать-двадцать назад мне пришлось немного заниматься правозащитной деятельностью. Это была каторжная работа! Из сотен людей, обращавшихся ко мне за помощью, я сумел помочь – и то в результате неимоверных усилий – только трем. Не имевшие за собой вины, они вышли на свободу из колоний. Теперь из трехлетнего заключения были освобождены стихи. Моя радость была не меньшей.

Мне думалось: все закончено, и я навсегда уже освобожден от всех макаровских проблем. Слава Богу, появились другие «доброхоты». Макарову сделали ремонт в его квартирке. Купили и привезли японский телевизор. Он страдал без пишущей машинки, и сначала ему подарили электрическую машинку. Но в ней оказался какой-то дефект, так ему привезли сразу еще две машинки – электрическую и механическую. Были уплачены его долги за квартиру. Привезли мешок картошки, снабдили другими продуктами и деньгами. Обо всем этом постарались Любовь Овсиенко и заместитель редактора газеты «Республика Татарстан» Александр Латышев.

При встречах с Макаровым я смеялся:

– Ты как новорожденный.

Он и в самом деле ободрился.

– Пишу стихи каждый день! Сегодня в пять утра встал – и за машинку!

Жизнь как зебра – идет полосами. И, видимо, у Макарова пошла светлая полоса. И что любопытно, сам он, как всегда, пальцем о палец не бил. Как всю жизнь, писал только стихи и, подобно птице певчей, ни о чем не заботился.

Вдруг снова – телефонный звонок. Звонит Тамара Чернова, редактор газеты «Женщина». Она дала в своей газете подборку стихов Макарова и тоже стала его почитательницей.

– Слушай, я сегодня была по делам у Хайруллина, вице-премьера. Показала ему стихи Макарова, и он загорелся! Стали звонить тебе, но тебя не было дома. Давай быстренько звони ему! Он хочет помочь Макарову.

Созваниваюсь с вице-премьером правительства Республики Татарстан Ильгизом Хайруллиным, а назавтра, в субботний день, встречаюсь с ним в семь сорок пять утра в его кабинете. На широком столе среди множества книг, служебных бумаг, журналов – газета «Женщина» с подборкой стихов Макарова.

– Слушай, талантливый поэт, а? Как же мы его проглядели? Давай-ка к его семидесятилетию – ему в следующем году исполнится семьдесят – издадим большой хороший сборник стихов. Сдавайте с ним рукопись в издательство, а издание книги я беру на себя! Только надо все делать быстро. Не за горами выборы первого лица, и все правительство уходит в отставку. Кто будет занимать этот кабинет – неизвестно!

Желтое, синее, черное.

И нет тишины и звезд.

И вечность кружится вороном

над литыми зернами слез…

«Первая минута ужаса перед смертью» – одно из последних стихотворений Юрия Макарова. Снова у меня на столе – обвал из его листков, тетрадей, его рукописи. И вот сижу и размышляю: включать это стихотворение в сборник «Березовый рай» – так я решил его назвать – или не включать?

Недавно из Москвы вернулась моя ученица Татьяна Пашагина. В журнале «Молодая гвардия» заведующий отделом поэзии, а ныне уже главный редактор, Евгений Юшин, возвращая ей сборник стихов Юрия Макарова «Печальный ангел», сказал:

– У нас круг авторов давно сформирован. Выбор большой. В этот круг он не вписывается.

Посылал стихи Валентину Чикину в «Советскую Россию» – нет ответа. Александру Проханову в «Завтра», Владимиру Бондаренко в «День литературы» – тоже ни ответного письма, ни публикации. Только Роман Солнцев напечатал подборку макаровских стихов в Красноярске в своем толстом литературном журнале «День и ночь».

Господи, я-то, наивный, полагал: пошлю стихи Макарова людям, и они обрадуются. А этим деятелям, играющим в русских патриотов, оказывается, надо еще что-то доказывать?! Да и русские ли они?

Но где же, черт подери, сам Макаров? Из пачки новых стихов, что в руках у меня, я нащелкал на пишущей машинке 77 стихотворений. Остальные – мусор. Для «Березового рая» нужны еще стихи! Где его искать в этой тьму-таракани, называемой Большими или Малыми Клыками?

Пишу ему письмо: срочно, немедленно неси все стихи, что у тебя есть. День проходит, два, три; не является, не несет. Беру у Любови Овсиенко служебную машину и еду на ней к нему сам. Поэт пьян вдребезину. Лыка не вяжет. С трудом осознает, кто перед ним.

– Ты получил мое письмо?

– Получил.

– Почему не явился? Где твои стихи?

– У меня запой. Уже целый месяц!

– Где стихи? Давай стихи!

– Какие стихи? У меня рука болит.

Ничто не меняется на белом свете. И японского телевизора что-то не видно на столе. Наверное, отдал его на пропой. На полу нахожу несколько листков со стихами, засовываю в сумку. Последние восемь стихотворений, напечатанные в «Березовом рае», – из них.

Дождь благодеяний чуть-чуть просыпался на поэта, но вскоре иссяк. И снова его окружают нищета, безысходность, мрак. И в этой беспросветности и мраке, как ни странно, еще рождаются удивительные стихи.

Не все в этой лирике равноценно, но встречаются поистине шедевры.

Луна светла, ночь, словно в белом платье.

Звезда серьгой у смутного лица.

И не поймешь: смеется или плачет

Речушка у притихшего леска.

А вот строки из стихотворения, найденного на грязном, заплеванном полу прихожей:

Давно ль в платке пуховом вьюга

Металась в поле без ума?

От предвесеннего недуга

Трясла деревья и дома.

Босой ходила по сугробам,

По крышам шастала, кружа…

Нет, не зря я ездил к нему и в этот раз. Ради спасения хотя бы этих строк игра стоила свеч!

* * *

Как-то моя жена (она у меня из сентиментальных «тургеневских барышень»), взяв в руки дореволюционное издание Федора Тютчева, от которого она без ума всю жизнь и не расстается со старым томиком поэта почти никогда, взялась вслух читать его стихи. А на письменном столе у меня лежала пачка только что отпечатанных для книги стихов Юрия Макарова. Я схватил их и вперемежку с женой, читавшей Тютчева, стал читать вслух Макарова.

Это было состязание равных по силе воздействия на душу поэтов.

Звучала классика.

Подчас это была даже суперклассика.

Таких поэтов, как Юрий Макаров, нет больше в Казани. Да и во всей современной России, пожалуй. Последним поэтом такого рода, истинно национальным, истинно всечеловечным, был Николай Рубцов. До этого были Блок, Есенин, Павел Васильев. Странна, загадочна и символична судьба каждого из них. Один умер в сорок лет от физической невозможности жить, другого убили – повесили на трубе под потолком в гостиничном номере, третьего – то ли сгноили в лагере, то ли расстреляли. Рубцова задушили подушкой в собственной постели.

Какая судьба ожидала Юрия Макарова?

Речь теперь – о последнем периоде его жизни.

Почему я снова – уже в четвертый раз – взялся за издание стихов русского поэта Макарова, на этот раз написанных им в последние месяцы? Вице-премьер Ильгиз Хайруллин ушел в отставку, и дело с изданием «Березового рая» несколько застопорилось. Надо отдать должное чиновникам старой советской школы. Дав слово, они обычно его выполняют. Вот и Ильгиз Хайруллин, даже уйдя на пенсию, не забыл о своем обещании. Два раза пришлось с ним разговаривать по этому поводу, и оба раза – теперь он работал уже в одном из банков – он охотно откликался и брал в руки телефонную трубку… Через советника по культуре премьер-министра республики Марселя Таишева и директора Татарского книжного издательства Дамира Шакирова «Березовый рай» удалось пробить. Сборник стихов вышел в свет, но на тот момент судьба его была еще неопределенной, и поэтому я взялся тогда одновременно и за издание новой макаровской книги, которую назвал «Огненным ангелом». Это было безгонорарное дешевое издание, цель которого была единственной – спасение стихов.

Жизнь на исходе – у обоих. Причем она может завершиться в любую минуту. Желающих реально помочь Макарову я не видел, сам он ничего сделать был органически не способен, и его стихи – а среди них часто встречались строки просто драгоценные – могли погибнуть. Они и гибли – даже у меня на глазах. Все было просто: не возьмусь за них я, и все строки, отмеченные даже печатью небесной чистоты, сгрызут мыши. Или они окажутся, в конечном счете, в мусорном баке во дворе дома.

Либо сегодня надо издать эти стихи, либо завтра их уже не будет. Так что причина моих хлопот была простой.

Конечно, сборник «Огненный ангел» – это исповедь души много пережившего человека, почти старика. Ностальгический мотив звучит в нем остро и пронзительно. Но читаешь его строчки подряд друг за другом и понимаешь: в старости у человека стареет только тело, но не душа. Душа, по-видимому, есть некая особая константа в человеке, которая не подвержена увяданию. Вы посмотрите на пейзажную лирику Макарова: какая тонкость и воздушность, какая красота! Многие ли молодые поэты смогут угнаться за ним в поиске наиболее точного определения? Оказывается, и любовная лирика, изумительная по своей нежности и целомудрию, – постоянная составляющая его внутреннего облика даже в старости.

Думается, вдумчивому читателю будет крайне интересна и философская лирика поэта. И здесь Макаров может конкурировать с лучшими русскими поэтами прежних времен и нынешних.

Меня изумляет, например, стихотворение «Ангел огненный».

Ангел огненный проплыл

мимо нас на паре крыл.

Был красив, суров, кудряв,

весь светился как заря.

Пролетел как в дивном сне,

освящая душу мне.

Огрубелый мой язык

онемел в миру и сник.

Народилось в вещей тьме

слово в бронзовом огне.

Согласитесь, это истинная поэзия, редкая по качеству.

В поэтических произведениях конца XX, начала XXI столетий, особенно у молодых, меня часто поражают какая-то странная слепота и глухота, их непонятное, абсурдное равнодушие к судьбам страны, в которой им суждено жить. В 90-х годах XX века в России произошла небывалая в мировой истории катастрофа (почище катастрофы 1917-1921 или катастрофы 1941-1945 годов), но молодые поэты ее как бы не заметили и не замечают до сих пор. Может быть, прав один мой недавний собеседник: нет ныне понятия Родины у людей, а есть лишь единственная ипостась – рынок. Но Юрий Макаров это поэт, у которого есть Родина, и стихи его – это видение Отчизны в пору ее трагического бытия.

Вот четверостишие «Россия. Современный пейзаж»:

Прячут птиц весенние деревья

в чудом сохранившемся саду.

И стоит, как нищенка, деревня

с окнами пустыми как в бреду.

Это – портрет современной крестьянской России. Социальное историческое зрение у старого поэта острее и пронзительней, чем у иных молодых.

Но дело, вероятно, не в возрасте. Главное – есть в тебе талант от Бога или нет его.

На этот раз – крутые запои, видимо, не сбивали его с ног – Юрий Макаров засыпал меня новыми стихами. Фотограф Юрий Увакин, у которого была машина, и врач «Скорой помощи» Сергей Молнин, живший в соседнем с Макаровым доме, то и дело привозили мне пачки его стихов. Часть этих бумаг я передал для редактирования своей старой приятельнице поэтессе Гортензии Никитиной. Стало легче. Хотя и сам каждый день стучал на пишущей машинке, редактируя на ходу стихи старинного приятеля. Татьяна Пашагина делала обложку для будущего сборника. Появилось несколько вариантов, и нужно было остановиться на лучшем. Первоначальное название сборника было «Разнотравье». Потом, когда она завершила работу, у меня вдруг возникла мысль дать сборнику другое название, а именно «Огненный ангел». Татьяна Пашагина снова взяла в руки перо, краски и бумагу.

Я называю своих бескорыстных помощников заговорщиками. Цель «заговора» – издание нового сборника стихов Макарова.

В резерве еще находились Любовь Овсиенко и Александр Латышев, а также редактор газеты «Звезда Поволжья» Рашит Ахметов. С ними я вел предварительные переговоры, чтобы они помогли мне в поиске возможных меценатов.

Как-то я искал меценатов для издания двух своих книг. Нашел последовательно, друг за другом, трех человек. Каждый из них, глядя мне в глаза, клятвенно уверял, мол, деньги – не проблема и завтра утром, самое позднее – послезавтра, нужная сумма будет автоматически перечислена на счет издательства. И что самое замечательное и любопытное – каждый из трех меня обманул. Но, быть может, для выхода в свет книги другого человека искать деньги будет легче?

Многое в жизни зависит от случая. В разговоре с дипломатом и журналистом Владимиром Медведевым, работавшим в торгпредстве России в Вене и родом казанце, еврее, выяснилось, что он – почитатель поэзии Макарова. Ну, если почитатель, то не станет ли тоже «заговорщиком» и не поможет ли издать Макарова? А почему бы не помочь? Такому поэту, как Юрий Макаров, обязательно нужно помочь. До отлета дипломата в Вену оставалось дня два-три, но он успел найти для Макарова мецената. Им оказался старый мой знакомый – ныне бизнесмен, а в прошлом журналист, заместитель главного редактора газеты «Вечерняя Казань» Султан Салимзянов. Однако свободных денег у мецената пока не было, они только должны были появиться в будущем. Пришлось ждать их три месяца. И деньги появились. На следующий день я уже отнес рукопись в издательство.

Не знаю, что труднее: написать книгу или издать ее? По-моему, напечатать книгу гораздо сложнее.

Разумеется, сам Юрий Макаров обо всех этих передрягах и думать не думал. Не знал он и о существовании своего благодетеля Султана Салимзянова.

Поэт жил в собственном мире.

Пенсия у Макарова маленькая, нищенская. Долги за квартплату снова выросли. Есть хочется. А особенно хочется, увы, и чего-нибудь выпить. И каждое утро старый поэт отправляется на свой «божий промысел» – собирать бутылки. Блуждая от дома к дому, он закрывает порой глаза и сочиняет стихи, а потом, придя домой, кое-как переломанными скрюченными пальцами записывает их.

Земля – цветок, где я пчелою

В ее цветенье копошусь.

Нектар поэзии душою

Я в соты слов переношу.

И лишь поэтому летаю,

И лишь поэтому дышу.

Не знаю, что мы действительно за народ, если позволяем прозябать выдающемуся поэту на самом последнем дне жизни? Да и сам поэт позволяет себе столь пренебрежительно относиться к дарованию, отпущенному природой?

Размышляя о трагических кончинах Блока, Есенина, Николая Клюева, Павла Васильева, Николая Рубцова и судьбе Юрия Макарова, я думаю иногда, что, возможно, его счастье, что он всегда находился за кругом нормального бытия и никогда ни на что не претендовал. Иначе был бы, возможно, давно уничтожен.

За свою жизнь я издал на сегодняшний день двадцать восемь собственных книг и двенадцать книг, принадлежащих перу других авторов. Сборник стихов Юрия Макарова «Огненный ангел» – тринадцатая такая книга по счету. Круг работы с ней (предварительная работа с текстом, переговоры с издателями, поиск меценатов, вычитка корректуры) завершается. В эти же дни, однако, я слышу, что в Татарском книжном издательстве началось и движение «Березового рая». Станет ли судьба этих книг и их автора счастливее?

Текст «Огненного ангела», включая и предисловие, был уже набран на компьютере в редакционно-издательском центре, как вдруг прозвучал сигнал тревоги. Первым забил в колокола Сергей Молнин.

Оказывается, за Юрием Макаровым и его одиннадцатиметровой квартиркой в Малых Клыках началась охота. Такие старики, как он, – находка для некоторых «фирм», специализирующихся на «заботе» об одиноких людях. Их берут «на учет», их «пасут». Потом их, правда, порой находят либо в канализационных колодцах, либо на дне реки или болота. Иные вообще исчезают бесследно. Да и кто станет выяснять, отчего умер пьющий человек? Приемы охоты на одинокого человека отработаны и обкатаны многократно. Принеси бутылку водки, насыпь клофелина…

Вот и к Юрию Макарову однажды в начале июля явились вдруг молодой парень и девушка. Якобы из редакции газеты. Якобы для того, чтобы позаботиться о поэте. Вежливо и деловито попросили поставить подпись на каком-то пустом бланке. Попросили паспорт. Завтра мы вам принесем деньги. Доверчивый поэт был обрадован. Но – ни денег, ни паспорта, никого. Через неделю-другую Макаров пришел к участковому. Тот стал убеждать поэта, чтобы он написал заявление, что паспорт просто потерян. Затем в сюжете внезапно возникают и другие действующие лица: некий капитан милиции, замещающий участкового, ушедшего в отпуск, который сводит поэта с неким инспектором из агентства недвижимости, положившим «глаз» на квартиру Макарова; некий человек в форме старшины милиции, о котором ничего, однако, не знают в Советском РОВД… И все, как, сговорившись, убеждают Макарова, чтобы он заявил, что паспорт не похищен, а утерян. Какие документы (дарственная на квартиру или завещание?) штампуются в это время с помощью паспорта и подписи на пустом бланке? – неизвестно.

А я в это время вычитываю гранки «Огненного ангела» Макарова, исправляю, как корректор, ошибки. Телефонный звонок Молнина застает меня в тот момент, когда я ловлю типографских блох в стихотворении поэта «Мое бытие теперь».

Это разве раздолье и жизнь?

Существуя в покоях своих,

между мертвых хожу и живых.

Даже хлеб не делю на двоих.

И вот-вот исполнитель придет,

скажет: «Ляг, успокойся, пора».

И закроет глаза мне и рот

на века, на века, на века.

Очень уж не хотелось и не хочется милиции искать «исполнителя». Тем более в своей собственной среде.

Черт возьми, думал я, мало мне хлопот с изданием книги, надо еще думать и что-то быстро предпринимать, чтобы спасти жизнь автору!

В «спасательную операцию» помимо меня включились заместитель министра образования Республики Татарстан Любовь Овсиенко (она перешла к тому времени на другую работу), редактор газеты «Женщина» Тамара Чернова. Сергей Молнин в газете «Новая Вечерка» опубликовал статью «Известный поэт может стать жертвой рэкета».

Ну, а что же наш поэт? Что он в это время делает? А он делает то, что делал и всегда – пишет стихи. Происшедшее для него – повод для нового стихотворения.

Я доживу до славы,

до денег – доживу!

Наперекор отравам

и прочему всему!..

Чего, чего – упрямства

душе не занимать.

Бунтует дух славянства,

япона-вашу мать!

Исчезла ли в результате наших контрдействий опасность? Думается, нет. Охота на поэта прекратилась, но на время. Ведь никто всерьез не ищет любителей дармовщины. Пишу письмо министру внутренних дел Республики Татарстан генерал-лейтенанту Асгату Сафарову, прошу его взять возможное криминальное покушение на поэта под свой личный контроль. Возьмет ли?

Мы живем в алчно-жестоком мире.

Нелегко быть поэтом на Земле в такие времена!

Содержание моего письма к министру было согласовано с Макаровым. Макаров пришел ко мне, и мы сообща решили, что он прекращает всякие отношения со странным доброхотом, который начал виться вокруг него. Договорились, что не примет больше никаких подачек.

– «Березовый рай» уже пошел! Ты получишь гонорар. Тебе не надо никаких опекунов! – убеждал его я. – У тебя будут деньги. Ты сам сможешь расплатиться по долгам за квартплату. На тебя началась охота!

– Да-да, – согласно кивал головой Макаров.

Через полмесяца мне позвонили из Управления внутренних дел Казани, попросили придти на беседу. Я отказался, сославшись на неважное самочувствие. На следующий день оперативник отдела по борьбе с экономическими преступлениями УВД Казани Роман Нигметзянов явился ко мне сам. Разговор был пустой формальностью. По ходу его я понял, что милиция не заинтересована глубоко копать историю с Макаровым, тем более, что сам Макаров заявил, что никаких претензий ни к кому не имеет и моих опасений за его жизнь не подтверждает.

«Вот это да!» – думал я, слушая оперативника.

Встретившись через день с Юрием Макаровым, я уже от него услышал панегирики по поводу его молодого друга.

– Отличный парень! Поэзию любит! Мои долги уплатил, каждый день еду мне приносит… И лекарства…

– И водку?

– Да, и водку… Не каждый день… Когда я попрошу!..

Я молча, с каким-то тусклым холодным разочарованием, смотрел на Макарова, вдруг четко осознав в эту минуту, что он обречен и ни я уже, ни кто-то иной не смогут ни в чем помочь ему. Конечно, его можно было понять: как устоять алкоголику перед стаканом водки, который поставлен на стол? Как ему устоять перед человеком, который может принести бутылку с водкой и завтра, и послезавтра? Похоже, им по-настоящему занялись серьезные ребята? Среди них, вероятно, и работники жилищного управления, и сотрудники милиции, и врачи, и просто «исполнители», которые «увлекаются» даже поэзией? Зачем применять грубые способы? Можно списать человека согласно медицинскому акту…

– Ну, чего ты? Говорю, отличный парень! Вчера у меня в боку закололо, так он сразу участкового врача вызвал!

– То ли еще будет… Вера с тобой? Она тебя не оставляет?

Вера была одинокой безмужней женщиной, бывшей гардеробщицей Казанского горкома партии, теперь пенсионеркой, жившей с детьми, но часто приходившей к Юрию Макарову. Их связывали близкие отношения в течение лет тридцати-сорока.

– Последнее время она жила у меня, но сейчас мы поссорились…

Дела обстояли очень серьезно, но что я мог поделать? По существу, он подставил и меня. На кой черт, спрашивается, я писал послание министру?

Через несколько дней я вытащил из почтового ящика коротенькое письмо из УВД Казани:

«Уведомляем Вас, что по Вашему заявлению (вх. № … от 13. 09.2002) вынесено постановление об отказе в возбуждении уголовного дела в связи с отсутствием признаков состава преступления. Начальник УВД г.Казани полковник милиции Давлетшин Е.З.»

Помню, первоначально я с каким-то недоумением рассматривал это письмо. Какое заявление? Какое уголовное дело? В письме министру я не просил о возбуждении уголовного дела и не делал никакого заявления. Я просил только взять тончайшего русского лирика Юрия Макарова под защиту. Всего лишь надо было дать понять людям, начавшим вокруг него какую-то игру, что его нельзя трогать, что нужно оставить его в покое. Отписка полковника милиции была по существу индульгенцией для «исполнителей».

29 декабря 2002 года в редакционно-издательском центре «Школа» вышел сборник стихов «Огненный ангел», 17 января 2003 года в Татарском книжном издательстве – книга стихов «Березовый рай». Последний сборник я, как и все макаровские сборники, составлял, редактировал, к тому же написал к нему предисловие… Но когда я открыл книгу, то увидел, что составителем числится Рустем Сабиров, мой бывший ученик, ходивший когда-то в «Литературную мастерскую», которую я вел в 80-е годы. Оказывается, ему было поручено сократить в книге количество стихотворений, и он стал составителем. Моя работа была просто украдена. Я был обозначен в книге только как автор предисловия. Последнее было тоже нещадно сокращено. Но я уже привык к тому, что если ты связался с Макаровым, обязательно что-то случится. То придется выкупать за собственные деньги в магазине сотни его книг, то весь тираж будет «арестован» на целых три года и станет гнить в типографских складах, то, наконец, у всех на глазах у тебя украдут твой труд по составлению его сборника.

Дальше события развивались следующим образом. Поскольку у Макарова не было еще идентификационного номера (он не успел принять участия в обязательной всемирной номерации населения) и страхового свидетельства, которым он тоже не смог обзавестись, ему не выдавали в бухгалтерии издательства гонорар. Два с половиной месяца Сергей Молнин добывал эти номера. Добыл, получил по доверенности деньги – грандиозную для Макарова сумму в 21 тысячу с лишним рублей – и в апреле принес их старому поэту. Поэт между тем все более жаловался на нездоровье. Лучший друг часто вызывал на дом участкового врача, Веры в доме не было. В эти же мартовско-апрельские дни я и еще двое-трое из русской секции Союза писателей Татарстана пытались выдвинуть кандидатуру Макарова на соискание премии имени Гавриила Державина, но большинство секции во главе с председателем Владимиром Корчагиным яростно-агрессивно воспротивились этому, придравшись к тому, что он не член Союза писателей Республики Татарстан, хотя в положении о премии это обстоятельство совершенно не оговаривалось (Юрий Макаров был членом Союза российских писателей). Его имя даже не внесли в список для голосования. Для державинской премии намечалась другая кандидатура. Поскольку скандал выплеснулся на страницы газет, поэта дней за десять до смерти решили все же принять в татарстанский Союз. Сам поэт отнесся к этой новости с полным равнодушием. Я тоже не пошел на заседание секции – зачем ломать комедию? В эти последние дни я раза два разговаривал с Макаровым по телефону. У него появился мобильник, который ему купил на его гонорар Сергей Молнин.

4 мая 2003 года его увезли в больницу – так было сказано. Там, куда поэта увезли, его открыли, закрыли и с зашитым животом привезли 6 мая снова домой – умирать. Поэт был без сознания. 7 мая он умер. Вроде бы от рака простаты. В морг не возили, вскрытия не делали.

Член Союза писателей, доктор медицинских наук Нияз Ахмеров, видевший по работе несчетное количество мертвецов, в том числе онкологического плана, наблюдая Макарова в гробу, сказал, что на ракового больного он не похож: нет землистого цвета лица, нет худобы… Да и так быстро от рака люди не умирают.

Последняя трагикомическая подробность: свою одиннадцатиметровую квартирку русский лирик отписал по завещанию своему молодому благодетелю. Ему же он вынужден был отдать и 21 тысячу рублей, свой гонорар за «Березовый рай», которым так и не успел воспользоваться. Этому же «исполнителю» отошел и мобильный телефон, единственная ценная вещь в доме Макарова.

На предыдущих страницах я писал, что если бы поэт претендовал на что-то в жизни, он был бы давно уничтожен. Беднягу поэта переселили в Малые Клыки. Он претендовал на квартиру в одиннадцать метров на шестом этаже. Это много для поэта. Кто-то подсчитал, хватит и двух метров. Под землей.

Я помню, как во время окончательного «переселения» после гражданской панихиды, проходившей у подъезда, в котором жил поэт, несколько молодых крепких парней из русской «братвы», в черных кожанках, накачанных, сноровисто и деловито подняли гроб с телом Макарова и быстро понесли его к машине. Поминки после похорон «исполнители» почему-то не устраивали…

Пятый сборник Юрия Макарова «Лирика» (и первый посмертный), самый полный и строгий по отбору, своего рода избранное, сейчас на пути к читателю… Зачем я, предельно уставший, старый человек, снова взял на себя эту докуку, я не знаю…

1996-2003

Blog

Диас Валеев меч вестника – слово

Содержание