Диас Валеев меч вестника – слово

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 29

III

Сейчас мы подходим к самому интересному, самому загадочному и самому роковому вопросу: в чем причина всей этой бесконечной травли композитора Назиба Жиганова? Проходят годы, даже десятилетия, казалось, все должно утихнуть, покрыться зеленой травой забвенья и примиренья, но нет, вновь где-нибудь взметывается кверху черное пламя клеветы. Такое ощущение, словно действует какой-то тайный источник сплетен и лживых слухов. Реальной объективной основой, т.е. документами, неоспоримыми фактами, клеветники явно не располагают. Напротив, все имеющиеся документы и факты (и их довольно много, я привел далеко не все) характеризуют композитора Жиганова как человека и художника с самой светлой стороны. При написании этой документальной повести к встречался со многими. И, разумеется, не только с поклонниками композитора. Мне было любопытно встретиться и с его ярыми антагонистами. Откровенно говоря, я и сам первоначально думал: нет дыма без огня, на что-нибудь я набреду, уж если не бочка, то какая-нибудь ложка черного дегтя в жизни этого человека, как и во всякой человеческой жизни, обязательно обнаружится. Тем более, что есть столько людей, готовых с наслаждением и радостью обмазать его грязью с головы до пят. Уж они-то предоставят мне «криминал». Но оказалось: ничего нет, даже маленькой ложки дегтя. Ничего, кроме навязываемых кем-то пустых сплетен и слухов. И даже ярые антагонисты Жиганова, когда речь заходила о документах и реальных, т.е. доказуемых фактах его «сальеризма», становились вдруг весьма сдержанными и вынужденно скупыми на слово:

– Никаких документов нет, ничего нельзя сказать, – удивленно и с некоторым сожалением в голосе констатировали они.

Оснований для поношения и клеймления нет действительно никаких, я досконально проверил это сам, а клеветнический миф о казанском музыкальном монстре тем не менее жив и действует, и клеветники – из числа «простого народа», из числа «интеллигенции» – всегда налицо и, как пионеры, «всегда готовы» к расправе. Что это за странный парадокс?

Давайте в меру своих возможностей разберемся во всех слагаемых этой более чем удивительной загадки.

Чтобы убить по-настоящему опасного зверя, т.е. убить в данном случае клевету раз и навсегда, надо зверя этого не только поразить выстрелом, но и публично выпотрошить, подробно разобраться, так сказать, в его внутреннем механизме, а потроха, шкуру и кости вывесить на самый видный сук в качестве «учебного пособия» и «чучела устрашения» для всех клеветников.

Итак, из чего состоит «механизм» клеветы?

Для начала посмотрим, какие недостатки или особенности характера композитора могли использовать подручные «черного человека» при создании клеветнического мифа. Все отмечают жесткий характер композитора. И все признают (и друзья, и враги, и даже родственники): это был «крутой» человек. Студенты консерватории 50-х годов называли его «Обжигановым». Он обжигал даже взглядом. Какой бы громкий галдеж ни стоял в фойе консерватории, когда он появлялся, мгновенно повисала абсолютная тишина. Он был резок, прям, порой совершал ошибки. Поняв, что сделана ошибка, страшно переживал из-за этого, но раскаиваться не любил. Самобичеванием не занимался. На клеветнические выпады не отвечал, брезгливо их игнорировал. И никогда не оправдывался. Если выпускники музыкального училища ехали в Москву поступать в Московскую консерваторию, но там не проходили по конкурсу и стучались потом в дверь консерватории в Казани, таких к себе не принимал. Оскорблялся за Казанскую консерваторию. Носился с талантливыми людьми, будь это певцы, инструменталисты или композиторы, порой ошибался в их человеческих качествах.

Далеко не все знают: это был человек, полностью и всецело вылепивший себя сам, вышедший из страны невероятно-трагического детства. Ему исполнился всего год, когда ушел из жизни его отец. Ему было всего четыре года, когда на его глазах была тяжело ранена ножом его мать, вскоре тоже скончавшаяся. Затем на его же глазах произошла ужасная трагедия с его старшей сестрой и ее ребенком. Я не хочу даже писать об этом. Наконец, ему было всего десять лет, когда в 1921 году во время массового голода и холеры каждое утро во двор детдома, где он находился, въезжала телега, и на нее ежедневно погружали человек пять-шесть маленьких детдомовцев, его сверстников, застывших, оледеневших или даже еще живых, но находящихся при смерти. Их складывали как поленья один на другого и с растопыренными ногами и руками увозили куда-то во тьму дня, и десятилетний мальчик понимал: на следующее утро на страшную телегу с мертвецами могут положить и его.

Только в семнадцать лет этот человек узнал, что такое нотная грамота. Но через одиннадцать лет, окончив музыкальный техникум и всего за три года Московскую консерваторию, при этом, чтобы не околеть с голода, подрабатывая в нескольких местах, он стал уже автором первой татарской оперы и худруком оперного театра. Через двадцать лет после знакомства с нотной грамотой, т.е. к тридцати семи годам, он был уже автором шести опер, одного балета, нескольких произведений инструментально-симфонической музыки, основателем Союза композиторов, ректором консерватории. Неспроста профессура из Московской консерватории еще в годы его учебы пророчила ему блистательное будущее.

Невероятно крупный человек и художник – это мало кем понято еще и сейчас, – он, видимо, подходил и к другим с меркой своего таланта и роста.

Мог ли он кого-то обидеть при этом? Мог. И порой обижал. Он мог сказать актрисе, красавице: «Я вас отстраняю от работы в моей опере. Вы нечисто поете». И все – смертельная, не утоляемая ничем ненависть на всю жизнь. Он мог сказать композитору. «Сколько можно быть чужой тенью? Ты сам совсем не пишешь музыку». Достаточно, и композитор теперь уже среди разносчиков сплетен и слухов. Жиганов мог сказать в присутствии приглашенного балетмейстера на заседании худсовета: «На предстоящей декаде в Москве мы покажем первый татарский балет и немало танцевальных номеров. Но ленинградский балетмейстер, к сожалению, не проявил себя как талантливый человек». Все, и этого более чем довольно, пройдут годы, десятилетия, балетмейстер давно уже старик, давно на пенсии, все забыли о его существовании, но и он – среди вечных злопыхателей и разносчиков инфекции. Словом, ясно: Жиганов не владел искусством дипломатии и был далеко не сахар. А разве были похожи на сахар Шостакович или Прокофьев? И разве не вправе художник, тем более крупный, тем более занимающий административные должности худрука театра или ректора консерватории, или председателя Союза композиторов иметь каждый раз свои суждения? Почему он всегда должен снимать перед вами шляпу? И перед бездарностями, и перед лентяями, и перед ловкачами? И перед чиновными клерками из «домов власти»? Большие художники, между прочим, ни перед кем не снимают шляпу. Только перед женщинами и друг перед другом. Неужели это непонятно?

Но кому-то это действительно совершенно непонятно, и они почему-то не решают свои проблемы у психиатра, а клевещут на художника.

Но покопаемся в механизме клеветы еще с другой стороны.

Каких-то свойств характера самого Жиганова, или чьих-то обид для объяснения ее живучести, мне кажется, недостаточно. Что лежит в основе клеветнического мифа еще? Зависть? Сатанизм окружения, сатанизм толпы? Да, это серьезная материя. В 1938 году директор Московской консерватории А.Гольденвейзер, уговаривая Жиганова остаться в Москве в аспирантуре и получив твердый отказ, показал ему письмо-донос трех казанских деятелей культуры (их имена известны), которые писали в ректорат и партком консерватории, чтобы Жиганова не пускали в Казань, ибо «он едет погубить всю татарскую музыку». Жиганов, до двадцати восьми лет не имевший своего дома, крыши над головой, только мечтал еще обрести в Казани пристанище, служить там своему народу, а черная клевета, налитая трупным ядом, уже летела впереди него, предшествуя его возвращению на родину.

В самом деле, как простить человеку то обстоятельство, что он в 28 лет стал худруком оперного театра и что театр открылся с его опер «Качкын», «Ирек», «Алтынчеч», а Татарская государственная филармония – с исполнения его Первой симфонии? Как примириться с тем, что даже в старости – хотя это слово применительно к нему малоупотребимо – этот композитор заканчивал каждый год новую симфонию, а симфонический оркестр открывал ее исполнением каждый свой новый сезон? Другие не писали столько опер, а он писал! Другие не писали столько симфоний, а он писал! Может ли вытерпеть спокойно такое надругательство «над смыслом бытия» душа низкого человека? Да ни за что! Недавно один новоиспеченный доктор наук, улыбаясь, рассказывал мне:

– О предстоящей защите в Москве докторской диссертации знали в Казани всего три человека. Практически никто, кроме директора института, которому положено было знать по должности, не догадывался об этом и на работе. Приезжаю, спрашивают: «Чего ездил? Зачем?» Да вот, говорю, докторскую защищал. И гляжу, у всех лица непроизвольно вытягиваются. От огорчения. Очень я их всех огорчил.

Вот также постоянно огорчал свое окружение всю жизнь и Жиганов. Каждой своей новой премьерой в театре. Каждой новой симфонией в концертном зале. Каждой своей победой на административном поприще. Простить все это и примириться с этим было трудно, для некоторых – невозможно. Легче: мазать каждое его слово и дело грязью.

Сатанизм окружения и даже сатанизм толпы (в данном случае мы вправе ставить вопрос и в такой плоскости) это большая движущая сила в механизме клеветы и расправы над художником, но и это еще, я считаю, не все. Что было еще? В разговоре о любом крупном художнике не обойти тему «творца и власти». В разговоре о Жиганове это тоже более чем насущно. Здесь тоже вокруг его имени ходит множество лживых легенд и сплетен: дескать, это был «партийный художник», и власть, мол, его всегда «поддерживала и любила».

Давайте посмотрим на эту любовь с близкого расстояния.

Цитирую по тексту выступления Дж.Файзи на I Всесоюзном съезде советских композиторов в 1948 году:

«Не все написанное нами отвечает… тем требованиям, которые ставит перед нами ЦК ВКП(б). Идейные извращения в нашем творчестве привели к тому, что ряд крупных произведений снят с репертуара. Такая участь постигла оперы Н.Жиганова “Ирек”, “Тюляк”, “Поэт”. В этих произведениях искажалась действительность, порочными были их сюжеты".

А вот в моих руках еще один очень интересный документ, помеченный декабрем 1949 года, и в нем упоминается даже имя моей матери Зайнуль Кутуевой, тогда главного врача республиканского тубдиспансера и туберкулезной больницы. Это «объяснительная записка» лауреата Сталинской премии и ректора Казанской консерватории Назиба Жиганова, направленная им «секретарю Молотовского РК ВКП(б) тов.Калмыковой». Что же пытался объяснить в своей записке бедный ректор и провинившийся лауреат секретарю райкома, полномочному представителю «любившей его власти»?

Цитирую:

«Прокурор пишет о финансовых нарушениях. Что касается моего бюллетеня, я считаю себя в этой раздутой истории совершенно неповинным, и никаких, с моей стороны, злоупотреблений не было и не может быть. Бюллетень выдан главным врачом диспансера т.Кутуевой на основании акта санатория им Дзержинского № 4 в Крыму и подписан к оплате председателем месткома Казанской консерватории. Бюллетень выдается при наличии путевки. В Казани в тот момент, когда я должен был по состоянию своего здоровья выехать на лечение, путевок не было. И т.Кутуева мне объяснила: «Вы выедете в Москву, там купите путевку, а уже из санатория пришлете нам акт о вашей болезни». Это я и сделал. На основании присланного мной акта в диспансере мне оформили бюллетень. Причем для четырехмесячного курса лечения был использован и мой двухмесячный отпуск. Как вам известно, болея туберкулезом (с температурой), я имел право лечиться четыре месяца. В чем я виноват, какая тут незаконность?».

Моей матери ныне девяносто четыре с половиной года, но она полностью сохранила ясность ума и отлично помнит эту историю:

– Жиганов был моим больным. У него была открытая форма туберкулеза. Ему был необходим тогда крымский воздух. Возможно, эта поездка спасла его.

Но доносчики «из народа», подавшие «сигнал», ревизоры из прокуратуры и райкома партии, видимо, считали иначе. Они бдительно и придирчиво следили даже за выдачей больничных листов больному композитору Жиганову. Это что? Трогательная забота о нем, необыкновенная любовь?

И сколько таких (или подобных) документов неожиданно можно обнаружить в архивах! Течет время, сороковые годы сменяются пятидесятыми и шестидесятыми, затем приходит новое двадцатилетие, но природа человеческой подлости и природа власти в ее отношении к художнику остается неизменной и, как правило, крайне низменной. Родственники композитора рассказывают, как однажды Жиганов пришел домой потрясенным. Это было не так давно, году в 1985 или 1986.

В коридоре обкома, куда он пришел по делам, он встретил секретаря обкома по идеологии Раиса Беляева.

– Ты что это идешь? – недовольно морщась, с барской интонацией в голосе пробурчал тот. – Я тебя не вызывал!

Жиганов оглянулся. Может быть, кто-то другой идет сзади него? Но нет, в коридоре никого не было. Так, по-хамски, секретарь по идеологии обращался именно к нему, пожилому человеку, композитору, автору восьми опер, трех балетов, семнадцати симфонии, ректору консерватории, Герою Социалистического труда, народному артисту СССР, лауреату Государственных премий. На мгновенье мелькнуло в голове: выматерить этого артиста от политики, прочитать разносную лекцию о поведении, как не раз читал ее другим секретарям? Нет, нельзя, это моментально скажется на положении консерватории. Презрительно усмехнулся, подчеркнуто вежливо и сухо процедил, проходя мимо:

– Я не к вам!

Листаю дневники Н.Жиганова. Вот запись, помеченная июлем 1962 года:

«Секретари обкома. Сколько их было! Сколько горя из-за них пришлось терпеть. Накануне 800-летия Москвы в фойе академического театра им.Камала проходило совещание. Всего 70-80 человек. Председательствовал секретарь обкома по пропаганде Гафаров. Много было предложений, как отметить 800-летие Москвы. Я тоже несколько раз просил дать мне слово. Но Гафаров почему-то не предоставлял мне возможности высказать свои соображения. Наконец, когда он начал «закругляться», я спросил его:

– Почему, товарищ Гафаров, вы не дали мне слова?

Он грубо заявил:

– Вы, товарищ Жиганов, свои соображения можете высказать своей жене, когда придете домой.

Я возмутился, но сдержал себя и решил дать этому выскочке бой:

– Почему вы так со мной разговариваете? Кто предоставил вам на это право?

– Мы еще поговорим с вами в другом месте!

– Конечно, – сказал я. – Вы, как секретарь обкома, можете вызвать меня в любое время и поговорить один на один. И высказать свои суждения обо мне. Но здесь прилично ли вам, секретарю, так раздраженно вести себя?

Собрание затаило дыхание и с интересом наблюдало за нашей милой беседой. Гафаров начал на меня кричать и от злости даже побледнел. Конечно, наговорил при этом кучу глупостей. Я, наверное, тоже был хорош. Мне пришлось идти ва-банк.

– Вы на меня не кричите, и не оскорбляйте. На это у вас нет никаких прав. Учтите, сегодня вы секретарь и ездите на машине. Завтра вас могут снять, и вы будете ходить пешком. Я - композитор и хожу пешком всегда И вы ничего со мной не сделаете.

Он посмотрел на меня и не нашелся, что сказать. Тут же покинул театр. Все меня окружили и качали говорить, что теперь «ты пропал», «он тебя добьет».

А вот запись, помеченная 1967 годом:

«Вокруг моего имени снова начинается возня. Сейчас после “Тюляка и Су-слу”. Все естественно. Да еще секретарь обкома по идеологии попался такой, что больше ищет в моей работе промахи. Если их нет, он их выдумывает… Не везет нам. Опять придется с ним бороться. А в обкоме не любят, когда с ними не согласны. Я же не могу подымать лапки кверху перед невеждами».

– А как безобразно вел себя Табеев, – вспоминает дочь композитора Светлана Жиганова. – А с Валеевым доходило у них до того, что они иногда стучали друг на друга по столу кулаками. Фасееву, когда он был секретарем обкома, отец тоже давал бой публично. На конференции, при всех.

Так любила ли эта власть когда-либо Жиганова? Да нет, конечно. Она с трудом терпела его. Она вынуждена была считаться с ним как с известным композитором, крупным сильным человеком и руководителем. Скрипя зубами, считалась с ним, но порой и рассчитывалась за свое смирение, нанося внезапные жестокие удары. Если даже власть порой давала композитору какие-то звания и блага, то и тут делала это словно из-под неволи или из-под палки: подпирала ситуация, и какие-то звания просто нельзя было не давать. Слишком крупной фигурой был Жиганов, масштаб его выходил далеко за пределы республики, и принимать факт его существования как неизбежную данность властям волей-неволей, хочешь не хочешь приходилось. Так что ему могли сегодня дать Сталинскую премию, а завтра, как это мы видели, натравить на него прокурора и райком партии с проверками и ревизиями, сегодня давали звание Героя Социалистического труда, а завтра, сразу же после поздравлений, как-то унижали еще. В политике кнута и пряника содержался особый смак, и таилось особо тонкое наслаждение. И, конечно, клеветнические сплетни, слухи, дым черной славы были для властей хорошим и просто необходимым подспорьем. Если человек не управляем, над его виском всегда надо держать хорошо закаленный прочный кирпич. Или ведро с помоями. Люди, способные выплеснуть помои на человека или шарахнуть его кирпичом, всегда найдутся. И все-таки заказчиком клеветнического мифа о татарском Сальери, о жестоком монстре, безжалостно «поедавшем» своих коллег по музыке, властные органы республики (даже в их прежнем, всеми поносимом и, как говорят теперь, «тоталитарном обличии») я не назову. Нет, несмотря на всю сложность своих отношений с Жигановым, несмотря на естественное биологическое неприятие его как независимого человека, власти, как и толпа, как и «представители народа и интеллигенции», как и «ветераны труда и войны», были, пожалуй, не заказчиками акции по убиению художника, а тоже только исполнителями. Похоже, и они всего лишь послушно исполняли чей-то неведомый заказ и чей-то жестокий приговор. Но чей?

Здесь мы приближаемся вплотную к самому роковому вопросу: да, исполнители более или менее известны, одни «засветились», других можно «просчитать и вычислить», но кто был заказчиком убийства клеветой (а, возможно, не только клеветой) композитора Жиганова? Назвать его уход из жизни в Уфе естественной смертью трудно, скорее – это все-таки гибель. Знаменитый дирижер Ф.Мансуров, исполнявший в Уфе вместе с государственным симфоническим оркестром ТАССР в последний раз в присутствии автора его «Джалиля», сказал на гражданской панихиде четко и недвусмысленно: «Мы убили его». Через пять лет в интервью «Казанским ведомостям» (19 мая 1993 года) он повторил: «Наша партийная элита его просто затравила. Его убили. Я и сейчас от этих слов не отказываюсь». Да, исполнился давно утвержденный приговор, но, кто его подписывал, кто «заказывал» это убийство, в общем-то так и осталось до конца неясным, нераскрытым. Еще одна неведомая никому тайна

Но сколько таких непонятных, странных смертей уже было в истории мировой и отечественной культуры – таинственная смерть Моцарта и невероятная по степени своего изуверства и коварства, мучительная агония Сальери, осужденного умирать «заживо», точно спланированная гибель (от рук каких-то ничтожеств) Пушкина и Лермонтова, загадочная кончина Гоголя, арест и каторга Достоевского и Чернышевского, смертельный полет вниз по лестничному пролету Гаршина, смерть от рук подосланных наемных убийц Ильи Чавчавадзе, таинственные уходы из жизни Блока и Горького, расстрел Гумилева, тайные убийства Джека Лондона, Есенина, Маяковского, преподнесенные общественности как самоубийства, гибель на пыточных станках Бориса Пильняка, Шамиля Усманова, Карима Тинчурина и сотен других (список неисчислим), использование в качестве дешевого пушечного мяса писателей, художников, композиторов на полях мировых и гражданских войн (список огромен), смерть от мгновенного укола зонтом на лондонском мосту болгарского писателя Г.Маркова, самоубийство Марины Цветаевой, которое, возможно, не было, самоубийством, уличное убийство Дмитрия Кедрина, преподнесенное как случайное уголовное происшествие, гибель в воде А.Вампилова и на железнодорожном полотне К.Васильева, поданные как несчастные случаи, зверское избиение В.Распутина, трактованное как «уличный криминал», убийство Николая Рубцова, задушенного женщиной полотенцем или подушкой у себя в постели и подаваемое как любовная история с печальным исходом, убийство В.Шукшина, произошедшее во время киносъемок и преподнесенное как смерть от инсульта, публичный, безнаказанный, показательный, демонстрационный расстрел на глазах десятков людей уже в наши дни Игоря Талькова.

Я упомянул о гибели Пушкина и Лермонтова. Но что стоит за этими событиями, если расшифровать их? В 1841 году поэт Михаил Лермонтов был убит из того же дуэльного пистолета, что и поэт Александр Пушкин в 1837 году. Как выяснилось позже, полученный пистолет после дуэли Пушкина с Дантесом был якобы продан, попал в Польшу, а затем через несколько лет вновь вернулся в Россию, где и оказался вдруг в руках Мартынова. Того самого, что стрелялся с Лермонтовым и убил его. Этот факт удалось обнаружить сотрудникам Пушкинского музея.

Что это – игра немыслимой случайности? Скорее всего, нет. В некоторых тайных организациях масонского типа очень любят играть в символы. И дуэльный пистолет, посредством которого были убиты два русских гения, две мировых звезды, равных которым ни прежде их, ни после не порождала Земля, – ясный знак или метка присутствия темных сил в этих актах зашифрованной расправы.

В этом же трагическом ряду, который далеко не полон (мой список имен всех жертв не исчерпывает) находится, я считаю, и гибель Сайдашева, Жиганова и, вероятно, Яруллина. Похоже, уже давно планомерно осуществляется сатанинская программа уничтожения у каждого народа людей Света. В ход в зависимости от ситуации идет все – пуля, петля, лекарство, нож, речная вода, непомерная доза снотворного или наркотика, повестка на призывной пункт, скальпель хирурга, неправильный курс лечения, ордер на арест, колесо автомобиля или поезда, остракизм, клевета.

Для чего это делается, может спросить недоверчивый скептик-читатель, вместе с тем благодушно взирающий на все зло, процветающее в жизни? Ответ очевиден: уже, пожалуй, два века идет организованный процесс зомбирования населения планеты, его целенаправленной «сатанизации».

К чему слепота к подобным процессам приводит на практике, показывает, например, странно-равнодушная реакция населения России в первой четверти XX века на уничтожение в стране монархии, православия, ислама, собственности, основ жизни, а в конце столетия аналогичная реакция населения СССР на распад и уничтожение соцсистемы и самого государства. Люди Света, люди стержневой энергии, аккумулирующие в себе национальный интеллект и волю в их общечеловеческой форме, могут, естественно, помешать процессу «сатанизации» и мешают его распространению, и потому они подлежат уничтожению в первую очередь. Так мы выходим в своем анализе на нечто запредельное. Какие силы – земного или, возможно, параллельного планов, но с использованием конкретных, уже подвергшихся «сатанизации» наций, государств, партий, имеющих «земную прописку» – осуществляют эту программу, нередко нашими же руками, сказать трудно. Эти силы чрезвычайно законспирированы, закрыты от человеческих глаз наглухо, они никогда не выступают на сцене явно и открыто, но результаты деятельности и методы работы их исполнителей, которые чаще всего, видимо, не знают даже, в какой роли их используют, внимательный наблюдатель в общем-то в состоянии проанализировать. Конечно, в этом загадочном вопросе многое могли бы пояснить оперативные материалы и данные агентурных наблюдений таких специализированных организаций, как КГБ, ЦРУ и т.д. Вероятно, о каждом заметном человеке, а, может быть, о каждом человеке на земле вообще у них собирается громадное количество информации. Но как вы доберетесь до этой информации? И главное, где гарантия, что подобные организации и их многочисленные дочерние образования давно уже не служат тем же сатанинским силам? Драматические события 80-90-х годов, произошедшие в бывшем СССР, продемонстрировали, что в сатанирующем социально-экономическом перевороте подобные организации с их бесчисленной агентурой, сросшиеся, вероятно, в мире в один организм, сыграли как раз роль первой скрипки. Роль, замалчиваемую ими и подшефными им средствами массовой информации исключительно из чисто профессиональной скромности. Поэтому совершенно не исключены их особые деликатные задачи в проведении «спецопераций» самого разного толка и против людей Света. В 1946 году об этом, впрочем, даже проговорился вслух, неизвестно по какой причине, директор ЦРУ А.Даллес. К такой «утечке информации», к таким «проговоркам» надо относиться очень серьезно. Я имею в виду его директиву, ставшую широко известной. Уже тогда в России планировалось через смуту подменить духовные и социальные ценности, разжечь национальную вражду, создать хаос и неуправляемость в хозяйственной жизни, насадить повсюду культ голого секса, садизма, насилия, предательства. «Все это мы будем, – говорил он, – ловко и незаметно культивировать. И лишь немногие, очень немногие будут догадываться или понимать, что происходит. Но таких людей мы поставим в беспомощное положение. Найдем способ их оболгать и объявить отбросами общества». Эти фразы порой цитируют, но никто не говорит, что это не просто фразы какого-то человека, а реальная программа «сатанизации», на осуществление которой потрачены сотни миллиардов долларов. Что людей, способных противостоять этому сатанизму, превращают на наших глазах не только в отбросы, но нередко и в трупы, и делается это чаще всего руками обыкновенных людей, подчас мнящих себя «патриотами». Таковы «шутки» закрытых организаций и их агентуры, проникшей во все поры жизни. Но опять же я вижу их не в роли «заказчиков музыки», а только в роли технических пианистов-исполнителей высокой квалификации. Что может знать, скажем, об этих материях рядовой «црушно-гебешный состав» сотрудников? Да, наверное, ничего. За пределами четко обозначенных функций, расписанного варианта действий им не позволено и думать.

Кто и когда узнает, какая «музыка» проигрывалась относительно Жиганова на открытых этажах власти явной и, самое главное, на закрытых этажах власти тайной? Никогда мы не узнаем этого. Мы можем только как начинающие механики, а, может быть, как любопытные недоростки-дети, покопаться лишь в исполнительском механизме, попытаться разобрать его на части, чтобы понять, как все «устроено внутри». Но где вероятность того, что это удастся нам до конца?

Тщательный анализ жигановской истории, моих собственных «неприятностей» или зажима кого-либо другого из писателей и художников показывает, что тайные силы, о которых я говорю, внеидеологичны, наднациональны и надгосударственны: они имеют не только казанскую, ньюйоркскую или, скажем, иркутскую прописку. Когда где-то и кем-то принимается решение о «закрытии» того или иного человека, это решение, по всей видимости, подлежит исполнению на всей территории огромной страны, хотя отдельные запреты и неприятности кажутся на первый взгляд случайными и не связанными друг с другом. Скажем, какая внешне связь прослеживалась между запретом к показу моего спектакля «Охота к умножению в Новосибирске и одновременно внезапным исчезновением из репертуарной афиши моих «Диалогов» в Москве? Как были взаимосвязаны с косой, безжалостно косившей мои работы в 70-80-х годах, акции по уничтожению моих спектаклей «Диалоги», «Сквозь поражение» (последний уничтожался дважды, один раз я настоял па восстановлении) в академическом театре им.Камала, «1887» в молодежном театре им.Ленкома, «День Икс» в театре им.Качалова в Казани? Однако, эта связь при тонком анализе улавливается. Если имя драматурга, прозаика, композитора, живописца всегда входит в статьях обзорного и теоретического характера в обязательный «поминальник ведущих деятелей культуры», то после принятия решения по нему оно, как правило, сразу же исчезает из всех «поминальников», где бы они ни печатались. Если известность человека выходит за пределы страны, как это было, например, с В.Распутиным, В.Бело-вым, Ю.Бондаревым, то «отстрел» производится уже и на всем мировом пространстве: в зарубежных издательствах перестают издаваться книги, внезапно иссякает желание у переводчиков следить за новыми работами писателя, да и критика, вчера еще безмерно льстившая властителю духа, вдруг дружно и словно по команде почему-то отворачивается от него, а то и начинает неожиданно кампанию очернения и клеветы.

О.Стрельникова ядовито пишет: «Сегодня имя Жиганова напрочь сошло с концертных и театральных афиш. Его произведения целиком в “запасниках”». Во-первых, это ложь. Еще не все дошло до «запасников». А во-вторых, такой вариант возможен. Если татарский народ полностью примет к исполнению «директиву» О.Стрельниковой и подобных ей людей. В случае с Жигановым интересно то, что ожесточенная травля его не прекратилась, не сошла на нет и после его смерти.

Любопытно также: с течением лет порой полностью менялся кадровый состав в идеологическо-культурных звеньях, например, в обкомах, министерствах культуры, в театрах, в издательствах, в редакциях газет, но принятая однажды линия на уничтожение или дискредитацию человека сохранялась.

Чтобы понять до конца механизм травли и охоты на человека, можно рассмотреть кампанию по моей дискредитации, которая разыгрывалась во время выборной кампании 1989 года, или кампанию по моему очернению, которая проводилась в течение четырех лет в начале 90-х годов в газетах «Суверенитет» и «Казанский телеграф», неизвестно кем финансируемых, и которая завершилась в результате моих судебных исков к этим газетам.

Что необходимо отметить здесь? Совершенно циничный, чисто технический подход к решению задачи. Тебя, скажем, могут обвинить в забвении национальной культуры, в предательстве татарского народа, в космополитизме и тут же, одновременно, как говорится «не отходя от кассы», – в том, что ты же, предположим, «фанатик-мусульманин, проповедуешь многоженство» и хочешь «выселить всех русских куда-то за пределы республики». Стрельба веером. Авось какая-нибудь из отравленных пуль и поразит цель. Далее: может полностью меняться общественно-политическая ситуация в стране, оборачиваться совершенно наизнанку идеологические и нравственные ориентиры, но объект охоты остается неизменным. Интересно также то, что непосредственные исполнители могут придерживаться радикально-националистических взглядов или, напротив, радикально-либералистских, они могут совершенно не знать друг друга или даже внешне враждовать между собой, но, ведомые установками своих невидимых хозяев, ведомые «общественным мнением», одинаково ревностно исполняют свои партии или даже сольные номера в кампании по дискредитации. И четвертое, что мы с любопытством наблюдаем здесь – это полное равнодушие и абсолютную немоту «народа». Тебя, известного человека, могут превратить в тряпку для вытирания ног бомжами, обгадить, оболгать и оплевать с головы до пят, превратить в постоянную мишень для дешевых упражнений в бездарном злословии, – никогда не рассчитывай на чью-то поддержку. Только лишь улюлюканье и хохот раздадутся со стороны зомбированного «родного народа».

Вот под этот улюлюкающий свист родного народа пал на землю и последний из «тройки» художников, составляющих ядро татарской музыки XX века – Жиганов. Ранее пали Яруллин, Сайдашев. Теперь пришла очередь и ему.

Фариду Яруллину повезло, пожалуй, больше всех. Он пал на взлете совсем молодым, еще не познав всей неимоверной подлости человеческого мира. Салих Сайдашев прошел две трети круга жизни и вкусил из чаши сатанинского яда в полной мере. Назиб Жиганов завершил полностью весь круг, борясь всю жизнь, вплоть до своего последнего вздоха, с сатанизмом, и его добивают, возможно, за это уже мертвого.

Blog

Диас Валеев меч вестника – слово