Geum.ru

Диас Валеев меч вестника – слово

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   29

I


Тогда его, видимо, решили сбросить с поста ректора консерватории, свалить и уничтожить окончательно.

Десять лет назад, в 1977 году, на съезде Союза композиторов Татарии, его кандидатуру намеренно «провалили» на выборах нового состава правления и, следовательно, вытолкнули из кресла председателя Союза, который он когда-то создавал, а теперь, вероятно, таким же острым у этой же группы людей было желание выгнать его и из кабинета ректора консерватории, другого его детища.

Уничтожить такого человека было не просто: сильная неординарная личность, знаменитый композитор, лауреат Государственных премий, Герой Социалистического труда и пр., и пр. Такого сковырнешь не сразу. А сковырнуть, по-видимому, очень хотелось. Да и решение определенное, по всей видимости, где-то было принято. А коль есть решение, его требуется выполнять.

Вспомним (это был 1987 год): сначала 10 октября в газете «Советская культура» появилась статья музыковеда М.Нигмедзянова «Как выходить из тупика?». Я когда-то работал непосредственно в газете, да и косвенно связан с газетным миром давно, и не из вторых рук знаю: редакциями руководят обычно опытные, осторожные люди. Никогда газета не поднимет руку на крупную известную фигуру, если предварительно вопрос об этом человеке не будет «провентилирован» еще где-то. Это наблюдение полностью относится к журналистике 80-х годов и к работе центральных редакций, в частности. Значит, «добро» на отстрел композитора было где-то дано.

В статье музыковеда резко отрицательно оценивалась деятельность теоретико-композиторского факультета консерватории, которую возглавлял наш герой. Консерватория обвинялась в фабрикации композиторов-недоучек, в пренебрежении подготовкой национальных кадров. Едва эта статья вышла в Москве, как сразу, уже 21 октября, была перепечатана в Казани – и не в одной, а сразу в двух республиканских газетах, на русском и татарском языках. Чрезвычайно любопытные линии обнаруживаются при сличении дат отдельных событий. Не успела еще просохнуть типографская краска на газетных страницах, как в Союзе композиторов ТАССР оперативно было организовано обсуждение работы консерватории. Здесь тоже были подготовленные ораторы. Маховик обвинений раскручивался умело и планомерно. Не хватило одного собрания. Провели еще второе. Одновременно сильно засуетились тогда – интересны эти вроде бы случайные совпадения – и в идеологических отделах Татарского обкома и Казанского горкома КПСС. Примерно в эти же дни казанские партийные начетчики (к нынешнему дню они почти все проявили себя уже в роли патентованных «антисоветчиков» и дипломированных «демократов») выносят на очередное заседание бюро горкома вопрос «О работе ректората, партийного бюро Казанской консерватории по совершенствованию подготовки кадров в свете требований XXVII съезда КПСС». Нашего героя, как ученого жизнью, матерого, сильного медведя, обкладывают, как видим, в его берлоге-консерватории со всех сторон. Сейчас, по прошествии времени, я читаю все эти документы, повествующие об охоте на него, с чисто детективным интересом. Что же инкриминировалось нашему герою в грозном, партийном и справедливом доме? Мимоходом отметив, что «только за последние десять лет консерватории подготовила свыше пятисот высококвалифицированных композиторов, исполнителей, музыковедов», партийные святоши, в августе 1991 года поспешно побросавшие свои партбилеты в корзины для мусора, привычно трясли знаменитого композитора за воротник: «Вами не принимаются действенные меры к активному формированию у студентов марксистско-ленинского мировоззрения, долгие годы вы не проводите совместно с Союзом композиторов творческие дискуссии по актуальным проблемам музыки». Решение «завалить» композитора было где-то и кем-то принято, и оно неукоснительно выполнялось всеми: партийными бонзами и клерками, и жаждущей крови «общественностью».

В одной из республиканских газет 1 ноября того же 1987 года появляется статья трех педагогов, трех ветеранов войны и труда – С.Низмутдинова, Ф.Чанышевой, Н.Ишимовой. Название статьи почти библейское – «Очищение правдой». О какой же правде повествуют неугомонные стальные ветераны? Ну, конечно же, они распинают на кресте позора опять нашего героя. Оказывается, музыкальная жизнь Татарии находится в хроническом тупике, и лучше всего известно это, видимо, ветеранам-педагогам. Музыка как жанр поражена серьезной болезнью, и во всех неисчислимых бедах повинен один человек – наш герой. Рассказывая о невзгодах композитора Салиха Сайдашева, они дважды подчеркивают: Союз композиторов, когда его возглавлял персонаж этой повести, не волновала судьба Сайдашева. Уточняют: «Незадолго до смерти Сайдашев был отстранен от дирижерского пульта». Удивительно в унисон с усилиями других участников охоты на знаменитого композитора и одновременно с ними всезнающие, умудренные жизнью ветераны с чекистской настойчивостью по-существу разрабатывают, реанимируют известный, имеющий широкое хождение миф о «татарском варианте Моцарта и Сальери». В роли Сальери, конечно же, Жиганов, в роли Моцарта… (здесь может быть вставлено любое имя его современника). И в завершение заключительная крупная, тщательно продуманная акция – опять, конечно, совершенно случайное совпадение, – которая проводится в эти дни: выборы ректора консерватории. Как же, полным ходом идет горбачевская перестройка, впереди сплошной рай, сияющие высоты рынка и демократии, как же здесь обойтись без демократических выборов?

И вот – выборы. Однако, из 51 человека, участвовавшего в них, 49, несмотря на оголтелую кампанию травли и охоты на человека, проголосовало за то, чтобы шельмуемый художник остался ректором.

Да, Назиба Жиганова, известнейшего композитора, одного из крупнейших деятелей отечественной культуры ХХ века, тогда свалить не удалось. Его «завалили» через год. В Уфе, во время проведения Недели татарской литературы и искусства в Башкирии. Не просто он прожил последний свой год перед смертью. Была нелегкая работа над новой симфонией. Была драматическая борьба с организованным легионом шельмователей. Я рассказал далеко не обо всех эпизодах ее. Мелкие унижения, точно продуманные, вероятно, заранее спланированные, которым он подвергся от чиновных клерков из министерства культуры и обкома партии до поездки в Уфу и во время самой поездки, оказались последними каплями. В Уфе заныло, заболело сердце. Вызванная кардиологическая бригада сделала кардиограмму, инфаркта не было. Для «успокоения» ему ввели внутривенно седуксен. Он заснул и не проснулся. Вскрытие не производилось. Официальный диагноз – ишемическая болезнь. Мне известны эти подробности со слов его вдовы Н.И.Жигановой, бывшей тогда с ним рядом неотлучно. Позже другие врачи, анализируя кардиограмму и комментируя укол седуксена, говорили, что Жиганов был по существу усыплен. Случайная ошибка в передозировке. Таким было объяснение. Он умер в гостинице, вернувшись со своего концерта, завершившегося последним в жизни триумфом. Такого триумфа он никогда не переживал у себя в Казани. Когда он засыпал навсегда на чужой постели в чужом городе, в его тускнеющем мозгу еще звучала музыка его «Джалиля».

Я могу вообразить и такую ситуацию.

Имя человека, подлежащего по тем или иным причинам устранению, предположим, находится в компьютере. Если говорить о реалиях 1988 года, когда компьютеров в России, возможно, были лишь считанные единицы, – в некоем закрытом списке. От встревоженных близких этого человека в кризисный момент его жизни (гипертонический криз, большое недомогание, диабетическая кома) поступает вызов в «Скорую помощь». Фамилия и имя-отчество сверяются с особым списком, и к больному посылается соответствующая бригада. После осмотра медсестра по указанию врача делает больному укол. Ну, предположим, седуксена…

Разумеется, это – только предположения. Но если исходить из обстоятельств той жизни, в которой мы живем и которую каждодневно создаем, версия эта может быть вполне реальной.

Человек не хотел уходить с поста ректора, который занимал сорок три года кряду. Признаться откровенно, сам я этого не понимаю. Старик, неужели не надоело? Мне, например, мало кого охота видеть в Союзе писателей из своих коллег. Но это был Жиганов. И он не собирался никуда уходить. Такой характер. Что делать с таким человеком?

Страна все ближе подходила к черте глобального переворота. Надо было обновлять кадры. Я вполне допускаю существование неких незримых могущественных структур, которые в сущности решают все вопросы и, в частности, кадровые.

Но все это, повторяю, предположения и домыслы. Что же мы имеем в реальности?


II


Здесь в текст, написанный мной в 1994 году, я хочу вмонтировать интервью музыковеда Юлдуз Исанбет, данное ею в мае 2001 года в газете «Звезда Поволжья» журналистке Галине Зайнуллиной.

Весьма любопытной информацией поделилась Юлдуз Исанбет. Одиннадцатью годами раньше смерти или гибели великого татарского художника в Уфе, осенью 1977 года на IV съезде композиторов Татарстана после тридцати восьми лет руководства созданной им организацией, Назиб Жиганов был неожиданно для себя самого и для всех смещен с поста председателя Союза композиторов.

Интервью посвящено этому вопросу.

Вот оно в сжатом виде, я убрал из него все лишнее.

– В те времена кадровые вопросы, – рассказывала Ю.Исанбет, – решались, конечно, не на съездах или общих собраниях, а в обкомах КПСС. Результат выборов был, как правило, предрешен заранее. Это были по сути не выборы, а назначения, не избрания, а снятия.

– То есть вы хотите сказать, – уцепилась журналистка, – что смещение Жиганова тогда произошло по инициативе Татарского обкома, а члены Союза композиторов послушно выполнили его волю?

– Нет. Можно не сомневаться, в тот раз партийные органы были на стороне Жиганова. Его поражение означало и поражение обкома, его кадровой политики. Когда власть хотела кого-нибудь убрать, она как-то обосновывала это. Смещения с постов, подобные жигановскому, обычно готовились и были ожидаемы. Здесь же все было неожиданно. Конечно, время идиллической дружбы Жиганова с обкомовскими деятелями было позади. Его отношения с секретарем обкома партии по идеологии и заведующим отделом культуры были весьма напряженными. Но за годы работы в обкоме эти люди, кажется, постепенно привыкли к относительной независимости ректора консерватории и председателя Союза композиторов и вроде бы отказались от поползновений подмять его под себя.

Тогда, в 1977 году, без санкции обкома лишить Жиганова должности председателя Союза было невозможно. Но он ее был лишен.

– Как же тогда все это произошло?

– Пожалуй, не по свободному волеизъявлению, а в результате тайного сговора…

Надо сказать, герой этого очерка – знаменитый человек, выдающийся композитор, основатель почти всех крупных начинаний музыкальной жизни Татарстана – был чуть ли не с молодости окольцован недоброжелателями и завистниками. Отрицательная энергия, накапливающаяся в обществе, почему-то всегда сосредотачивалась вокруг него, и ему приходилось противостоять ей. Противостояние темного и светлого начал присуще природе, но в случае с Жигановым – я вижу его, конечно, представителем светлого, творческого начала – это противостояние было особенно выразительно. Он был постоянным объектом атаки не то что со стороны людей, а словно неких демонических сил, стоящих за ними. Может, эти силы раздражало его упорство, его непреклонность? В самом деле, старик, другие сверстники уже сошли со сцены, а он все не желает признавать себя побежденным жизнью?

Здесь есть какая-то загадка.

Борьба Жиганова за право быть на земле именно таким, каким он сотворен Богом, это словно борьба с Дьяволом. Кто сильнее: Бог или Дьявол? Этот вопрос решался на примере его судьбы. Во всяком случае, такой сюжет я увидел в биографии татарского композитора. Поэтому и взялся его описывать.

Понятно, что события 1977 года – лишь короткий эпизод в его жизни. Но вот о каких подробностях этого эпизода поведала музыковед Юлдуз Исанбет в своем интервью:

– Одним из тайных авторов перевыборной кампании в Союзе композиторов 1977 года был, скорее всего, заместитель главного редактора издательства «Советский композитор», московский композитор Эдуард Хагагортян. В 1989 году вместе со многими участниками поездки на Эдинбургский фестиваль я остановилась в гостинице Союза композиторов в Москве. Туда на посиделки заглянула дочь Хагагортяна Нана, тоже композитор, и когда в общей беседе разговор как-то перекинулся на казанские дела, оказалось, что Нана Хагагортян в курсе многих наших событий. Из сказанного ей стало ясно, что в их доме довольно часто бывали гости из Казани, которые вечно обсуждали свои дела, строили далеко идущие планы, и в какие-то периоды их длительные заседания становились уже и обременительными. Эдуард Хагогортян помогал им выстроить линию поведения.

(А возможно, и курировал казанских композиторов, был посредником неких закамуфлированных незримых сил, желавших смещения Жиганова, передатчиком их воли еще тогда, в 1977 году – Д.В.).

– Чем же не устраивал Хагагортяна Жиганов? – спрашивала журналистка. – Какие у него могли быть к нему счеты?

– Трудно сказать... Я помню, как на одном из съездов носились по концертному залу «Россия» московские композиторы (вместе с ними бегал один шустрый казанец), сбивая на выборах антижигановскую группу. Значит, Жиганов мог быть чем-то неугоден и неказанцам. И в случае с Хагортяном не обязательно искать личный мотив…

(Последнее предположение – об отсутствии «личного мотива – хотя и весьма туманно, но, вероятно, близко к истине.

Давайте подумаем, зачем крупному чиновнику центрального музыкального издательства входить в тесные, близкие отношения с группой казанских композиторов? Устраивать у себя дома в Москве «длительные застолья» с целью обсуждения казанских вопросов? Настолько длительные, что они уже становились обременительными для домочадцев? Свидания с одним человеком можно объяснить чувством дружбы, личной симпатии. Но регулярные встречи со многими чем мотивировать? На кой черт москвичу, армянину, если он действительно армянин, композитору тратить время на какие-то казанские дела? Ну, не все ли равно мне, писателю, скажем, кто является председателем Союза писателей в Мордовии или Башкирии? Когда мне, казанскому писателю, в общем-то безразлично, кто возглавляет Союз писателей в самой Казани!

Но, оказывается, все эти тонкости были глубоко не безразличны некоему Эдуарду Хагагортяну – Д.В.).

Новый вопрос журналистки:

– А как конкретно была организована перевыборная кампания на съезде?

– Для вербовки необходимого для забаллотирования числа антижигановски настроенных членов Союза и для соблюдения при этом полной конспирации была использована структура, известная по истории подпольных организаций. Дабы возможный член коалиции не смог предать других ее членов, сообщить о них и готовящей акции руководству обкома, было необходимо держать в тайне их имена. Структура была выстроена таким образом, чтобы каждый ее член знал не более трех других членов: одного – завербовавшего его, и двух других – завербованных им. Сомнительные кандидатуры не привлекались. Каждый обговаривал вопрос голосования на съезде только с теми, кому он абсолютно доверял. На вершине пирамиды стояла тройка главарей. Даже им было известно только число членов, вовлеченных в коалицию, но не все имена.

План сработал. Утечки информации не произошло. Антижигановское большинство на съезде композиторов было обеспечено.

(Очень любопытная информация. Вот тебе и художники от Бога! И ловцы небесных звуков! «Законспирированные тройки», «вербовка», «главари» – слова-то какие? Из арсенала спецслужб.

Выходит, значительная часть членов Союза композиторов Татарии того времени, спокойно относилась к предстоящим перевыборам правления Союза. Обком компартии, курировавший кадровые вопросы, также пребывал в состоянии нирваны. Однако, какая-то часть членов Союза сорганизовалась и провела тайную вербовочную работу. Причем форма этой деятельности, энергия и страсть задавались извне – не из Казани. В кресло председателя Союза композиторов нужно было посадить «своего человека». Жиганов, по-видимому, был «чужой», «не свой». И его главная вина заключалась именно в этом – «не свой».

«Не свой», разумеется, не для какого-то Хагагортяна, не для его казанских единомышленников. «Не свой» – для неких таинственных темных сил, прячущихся за этой, во многом случайной, фигурой.

Я, как писатель, всегда был далек от подковерной игры, от вхождения в какие-то группировки, кланы, мафии, был бирюком, одиноким зверем, но, возможно, эта клановость и есть повседневная реальная жизнь многих людей в искусстве. Кто-то пробивается наверх силой таланта, подавляющее большинство – роевым напором, встраиванием в мафиозную составляющую. Всюду идет борьба живого вещества за свои «кормушки». Чем принципиально отличается, например, редакция какого-нибудь журнала или театра от корыта? Ничем. Ни туда, ни сюда чужаков стараются не подпускать. «Люди корыта» – солдаты армии, постоянно формируемых тайными орденами.

Можно предположить, что такая же селекция, как в Казани, проводилась и в других консерваторских городах и во всех городах, где существовали крупные отделения Союза композиторов России. Всюду – на постах ректоров, в креслах председателей Союзов – должны были находиться «свои люди». Не исключаю, что аналогичная кадровая «чистка» велась по всей огромной стране и по линии Союзов писателей, Союзов художников… Вероятней всего, осуществлялся незаметный, но искусно продуманный, поэтапный и планомерный захват влиятельных позиций в сфере культуры. И не только в ней. Всюду.

Краешек какой-то грандиозной мировой тайны приоткрывается внимательному наблюдателю в истории с Жигановым.

Но ему, возможно, все это не приходило и в голову.

Все это между тем очень интересно. Сюжет трагический. В самом деле, живет человек, творец, создает новые произведения и не подозревает, бедняга, что вокруг него уже давно плетутся сети прочной, но незримой паутины. И рядом эти пауки, и где-то в других городах и весях. И повсюду. Весь мир в паутине, и творец приговорен. – Д.В.).

– После поражения на выборах художник был очень одинок. В его окружении почти не осталось понимающих и доброжелательных людей... Его все бросили. Из музыкантов с искренней теплотой и поддержкой к нему относился только один человек – дирижер Фуат Мансуров. В эти годы он стал интерпретатором десяти новых симфоний Жиганова. В его постановках по-новому раскрылись красота и эмоциональная сила опер «Алтынчеч» и «Джалиль». Мансуров публично осуждал хулителей Жиганова, вызывая тем самым огонь и на себя. Но тогда, в 1977 году, я считала, что Жиганову действительно пора освободить себя от руководства Союзом композиторов. Тогда я еще не была членом Союза и потому не участвовала в голосовании. Тем не менее, результаты голосования на съезде меня не обрадовали. В них было нечто аморальное. Смутили два момента. О «тройках» я, разумеется, тогда ничего еще не знала. Но вот сокрытие общественной позиции голосовавших, отсутствие мотивировки голосования, не обнародованной хотя бы в самый последний момент… Все это настраивало против отвергшего Жиганова большинства. Люди молчали. Не выражали несогласия с Жигановым и не отстаивали собственные ценности. Просто трусливо вонзили нож в спину.

– Правда ли, что по этому случаю было написано музыкальное произведение под названием «Марш победителей"?

– Да. Его автор, композитор Алмаз Монасыпов никогда не скрывал этого факта.

Об этом марше ходят разные легенды. Говорят, например, что ежегодно, 14 ноября, члены тайной группы собираются на празднование очередной годовщины свержения Жиганова и устраивают торжественное шествие и вокруг пиршественного стола под звуки марша, символизирующего их успех. Будто бы разработан особый ритуал этого действа.

Скорее всего, это вымысел. Однако, не могу не рассказать об одной поразившей меня публичной сцене, связанной с «Маршем победителей». Осенью 1997 года на одном юбилейном банкете Алмаз Монасыпов вдруг материализовался в центре зала: «Да вы знаете, какой сегодня день? Да в этот день двадцать лет назад мы одержали победу над Жигановым! У нас есть марш, и я предлагаю сейчас…». Тут, испугавшись, что он сейчас заиграет марш, я грубо прервала говорившего, о чем сожалею. Надо было досмотреть этот балаган до конца.

Может возникнуть вопрос, были ли все-таки объективные причины для смены руководителя Союза композиторов? Что сказать? Одному и тому же факту или лицу можно дать диаметрально противоположные оценки, и обе оценки, в зависимости от угла зрения, могут оказаться правильными или неправильными.

Одна из любимых тем татарской интеллигенции – Жиганов и Сайдашев. Тут действительно есть о чем поговорить, но этим не должны заниматься фанаты типа околофутбольных маньяков, как это происходит до сих пор. Желая во что бы то ни стало доказать, что Жиганов обижал Сайдашева, нередко напоминают о том, что в одном из послевоенных выступлений Жиганов критиковал Сайдашева за то, что тот мало пишет. Но в чем здесь криминал? Сайдашев на самом деле писал в эти годы мало. А раз Жиганов его за это критиковал, значит, хотел, чтобы тот писал больше. Желал возродить Сайдашева к творческой жизни. Вот если бы Жиганов закрыл на это глаза, это бы означало, что он радуется молчанию Салиха Сайдашева, бывшего в мнении народа его конкурентом. По прошествии времени во многих вопросах правым кажется именно он. Во всяком случае, я, например, стала лучше теперь понимать его точку зрения, видеть в ней имевший право не существование иной подход к той или другой проблеме.


* * *


Врагов у художника было немало.

Если ты выбился из общего ряда, если создал что-то для вечной жизни на земле, ты – уже враг демоническим силам, а значит, и многим из рода людского, находящимся в их войске. Во всяком случае, многим из твоего окружения обязательно. И, что больнее всего, многим твоим ученикам, которым ты в свое время помог сделать первые шаги.

Никто из них не простит тебе твоей особости, твоей силы. Они будут завистливо преследовать тебя денно и нощно.

Удивительно, враги преследовали этого художника всю жизнь. Без передышки.

И вот уже он смещен с поста председателя Союза композиторов, который он создал. Вот уже освобождено его кресло ректора консерватории, которую он основал. Вот уже он вычеркнут из списка живых на земле.

Казалось бы, его недоброхотам можно успокоиться?

Нет, начинается охота на него, уже мертвого.

В ноябре 1988 года на заседании общества «Мемориал» в Национальном культурном центре (тогда еще ленинском музейном комплексе-«крематории») некий Е.Аронсон при немалом, надо сказать, стечении народа, стал вдруг опять громогласно трепать имя композитора:

– Нам надо разобраться не только со Сталиным, но и с теми, кто давил людей здесь, в Казани. С такими, как Жиганов! Я принесу документы! – кричал он.

Похоже, одно из первых заседаний общества «Мемориал» кто-то хотел превратить в открытый суд над Жигановым. По стечению обстоятельств (зашел случайно) в тот момент в зале находился и я. Здесь же была и вдова композитора. Возможно, ей кто-то сказал о готовящемся судилище и потому она пришла? Каково было слышать все эти обвинения ей, похоронившей мужа всего четыре-пять месяцев назад?

Фантастическая, сатанинская травля, продолжавшаяся в течение десятилетий при его жизни, набирала обороты и после его смерти или (скажу резче) после его гибели. Ну, хорошо, случайно в зале в эти минуты оказался я и выступил с резкой отповедью Е.Аронсону. А если бы меня там не было? Выступил, по-моему, в защиту погибшего композитора и историк Б.Султан-беков. А если бы и он не пришел? Намеченный сценарий был поломан. Мы отменили разносный суд над знаменитым татарским композитором. А ведь суд этот готовился.

Потом я провожал потрясенную вдову до ее дома. Рядом по ночной улице бежал Аронсон и что-то объяснял. Как-то я снова встретился с ним. Да, он тщательно готовился к выступлению, его не поняли и т.д. А кто готовил его? И кто такой Аронсон, может спросить читатель. А Бог его знает. Во время случайной встречи с ним, году в 90-м, был директором еврейской воскресной школы. В 1988 году – молодой человек с несколько повышенной экзальтацией, активист «Мемориала» и различных митинговых «тусовок»; позднее – эмигрировал в Израиль.

Я бы не стал сейчас все это вспоминать и не писал бы, возможно, этой «документальной повести», если бы черный сатанинский дым наветов и клеветы снова и снова не затмевал бы имя знаменитого казанского композитора. Удивительно, проходят годы, а клеветники словно передают палочку эстафеты друг другу. Одни имена клеветников заменяются другими; но словно во исполнение таинственного решения с тем же энтузиазмом и рвением уже неофиты разрабатывают запущенный кем-то в оборот миф о композиторе-монстре. Да, будем говорить прямо. В основе всех легенд, сплетен, вымыслов и домыслов о нашем знаменитом композиторе лежит словно запущенный в оборот самим Сатаной миф о нем как о злом демоне-монстре.

Вот, например, многословная статья Р.Низамиева «Огонь и песня», посвященная 80-летию Фарида Яруллина и опубликованная в № 1 журнала «Казан утлары» за 1994 год. Что пишет здесь о композиторе новый прокурор и судья? Приведу его обвинительные пассажи дословно:

«Судьба Фарида Яруллина, создателя первого татарского балета, окутана трагедией… Отправке его на фронт многие удивляются и спешат найти виновного. Относительно этого существуют несколько различных толкований. Но за какое из них ни возьмись, простая логика выводит тебя волей-неволей на тогдашнее руководство Союза композиторов Татарии. Известно, что на вершине руководящей пирамиды находился в то время композитор Назиб Жиганов. Что сделал глава композиторов для того, чтобы уберечь от войны своего собрата по профессии, какие предпринял шаги? Говоря откровенно, никаких документов, относящихся к этому эпизоду, нет. Ходят лишь различные домыслы… И все же я могу заявить вполне недвусмысленно: между двумя нашими композиторами разыгрывался вариант “Моцарта и Сальери”! Для таких выводов аргументов достаточно. Все же была, наверное, возможность уберечь автора балета “Шурале” от войны в самый канун постановки его сочинения на сцене?»

Вот так: документов никаких нет, есть только досужие домыслы, но аргументов для чудовищных обвинений у подобного рода судей, оказывается, вполне достаточно. И это говорит Р.Низамиев, не просто человек, написавший статью «Огонь и песня», а еще и автор книги «Фарид Яруллин», вышедшей в Татарском книжном издательстве в серии «Жизнь замечательных людей» на татарском и русском языках. Казалось бы, наверное, покопался в архивах, когда писал книгу? Наверно, нашел что-нибудь «такое-этакое» прежде, чем во всеуслышание, публично заявлять о «сальеризме» своего знаменитого соотечественника и сокровника? Встречался я недавно и с ним. Нет, ничего нет у человека, кроме четырех лживых и пасквильных строчек из письма бывшего ленинградского балетмейстера И.Гусева. В письме – та же сплетня, что и на кончике пера самого Р.Низамиева. Не только доказательств, но и аргументов никаких нет у суровых моралистов, годящихся порой Жиганову не только в сыновья, но даже и во внуки.

Но вновь и вновь будируют они одну и ту же сплетню. Будто Жиганов способствовал направлению Фарида Яруллина в училище для подготовки младшего командного состава, чтобы сделать невозможным отзыв назад. Будто имелась попытка оставить Яруллина музыкантом при оркестре военного училища, но для этого требовалось согласие Жиганова, которого тот не дал.

Никаких документов, подтверждающих эти предположения никто никогда не видел, никаких реальных свидетельств очевидцев, слышавших когда-либо об этом из первых уст, никем никогда не зафиксировано, однако сплетня жива и по сию пору. Вероятно, татарскому народу в лице подобных разносчиков злокачественной инфекции очень хочется, чтобы два выдающихся татарских художника ненавидели друг друга и чтобы один был повинен в гибели другого.

Давайте мысленно представим всю эту ситуацию: начало июля 1941 года, Советский Союз в начавшейся грандиозной войне уже терпит в это время на всех фронтах колоссальные поражения, а молодой композитор Фарид Яруллин получает повестку – завтра в пятнадцать ноль-ноль с ложкой, кружкой, парой белья прибыть в военкомат? И что ему теперь? Скрываться от мобилизации или бегать по каким-то инстанциям, слезно молить: «Не хочу на войну, хочу музыкантом в военное училище!»?

За кого подобная публика принимает творцов?

Им не приходит даже в голову, что у таких людей, как Муса Джалиль, Абдулла Алиш, Фарид Яруллин, Фатих Карим, Харис Якупов, мой дядя Адель Кутуй, была родина. У нас ее нет, мы родину продали и предали с потрохами, и предаем ее ежечасно и ежеминутно, а у них она еще была. Поэтому они безропотно, а подчас и добровольно уходили на фронт в дни, когда враг брал Минск, подступал к Ленинграду и бомбил Москву. Если бы пала Москва, пала бы и Казань. И для них родина стала ценнее не только собственной жизни, но даже и собственного творчества. Кстати, бронь выдавалась не в первые дни войны, об этом спохватились позже. Неужели это непонятно? И неужели непонятно, что в тот момент, когда почти треть европейской части СССР была уже под фашистским сапогом, когда уже гибли миллионы людей, никто бы не стал слушать тридцатилетнего композитора Жиганова, также военнообязанного, вздумай он где-то доказывать, что композитор Фарид Яруллин должен остаться в Казани, дабы участвовать в постановке балета «Шурале» на сцене театра, репетиции которого из-за войны были прекращены. А может, доказывал? Откуда мы знаем. Но кому было до этого дело? Кому в этом мире можно что-то доказать?

Кстати, в июле получил повестку Ф.Яруллин, а в сентябре 1941 года получил повестку, собрал вещички в рюкзак, попрощался с женой и дочкой и спокойно пошел на призывной пункт и Н.Жиганов. Но военком, к слову, русский, узнав, кто он такой, запер его в помещении: «Сиди и не рыпайся, на всех вас должна быть бронь». И целые сутки, несмотря на возражения Жиганова, продержал его под замком. Бронь пришла. Ладно, попался такой военком, а то и Жиганов, возможно, не вернулся бы. А если бы не попался? А если бы ему попался вдруг свой брат-патриот, как попался, наверное, Яруллину? Разве такому что-нибудь докажешь?

О том, как уберечь художников от напасти, от смерти, должны думать в первую очередь власти. Но думают ли они об этих материях когда-либо вообще? Сейчас, например, не война, а, говорят, мир, но целый ряд профессиональных писателей и композиторов поставлен нынешним режимом вне закона и жизни. Мы не имеем ни пенсии, ни зарплаты, ни пособия, ни больничных, мы живем только на жалкие литературные и музыкальные заработки, которые то ли есть, то ли нет, но кому до этого есть дело? Я дважды писал об этом в своих статьях в газетах, разговаривал по этому поводу с руководителями республики. Обещания, а потом – ни звука. Вот ходит по Казани в стоптанных башмаках пятидесятивосьмилетний композитор Ильдус Якубов, кстати, тоже автор балетов, опер, симфоний, живущий только на гонорары. Но кому, скажите, есть дело до вопроса, ел ли он сегодня и есть ли у него в кармане 200 рублей для проезда в трамвае? Не сомневаюсь, что через тридцать-сорок лет кто-то будет – и из ныне живущих – лицемерно рассуждать на страницах печати о том, что в гнилые годы перестройки (я не оговорился, именно – это слово) таким художникам надо было бы помогать. Но придет ли кому-нибудь в голову, что определенная политика, по-существу направленная на физическое «изживание художников», возможно, проводилась при полном безразличии народа все-таки не по тупому недосмотру, не из-за невероятно слепого равнодушия, а специально. И кто знает, но, возможно, также специально целыми косяками направлялись ранее в пекло войны поэты, композиторы, живописцы – Муса Джалиль, Ахмет Файзи, Адель Кутуй, Абдулла Алиш, Риза Ишмурат, Салих Баттал, Сибгат Хаким, Фатих Карим, Габдрахман Абсалямов, Аллагияр Валиуллин, Рахим Саттар, Мухамет Садри, Харис Якупов, Лотфулла Фаттахов, Нур Баян, Наби Даули, Рахман Ильяс, Абдулла Ахмат, Хуснула Валиуллин, Рустем Яхин, Фарид Яруллин… Сами художники были движимы чувством патриотизма, защиты отечества, их помыслы были святы и чисты, но чем руководствовались те, кто, возможно, хладнокровно использовал возникшую военную ситуацию и эти чувства и помыслы для того, чтобы в каждом народе – не только татарском – вырубить, снять производящий культуру и нравственные ценности слой людей-творцов? И кто были эти таинственные «те»? И с какой целью они это делали?

Нет, дорогие мои соотечественники и сокровники, здесь возникает другая страшная, роковая, вечная и необычная тема: о «сальеризме» властей, и слепом «сальеризме» народа. И, главное, о стоящих порой за этим явлением тайных силах. Кстати, эта тема и о вашем непосредственном «сальеризме», хотя мне и не хотелось бы употреблять этот термин, ибо в свое время и великий Сальери был, судя по всему, оболган и оклеветан неспроста. Будем говорить прямо: вы, господин народ, никогда ничего не делаете для того, чтобы сохранить жизнь своих художников в роковые моменты истории. И вы всегда готовы сложить с себя ответственность за это и переложить ее на кого-то другого, грязно оболгав и оплевав его.

Да, я говорю о вашем сознательном «сальеризме» вполне ответственно и убежденно. Это, к сожалению, не плод мгновенной импровизации, а опыт длительных наблюдений. Вот еще одна статья из этой вашей серии – об оркестре Лундстрема, опубликованная в № 30 газеты «Молодежь Татарстана» за 1994 год. Автор ее Н.Носов тоже считает своим долгом походя пнуть прах композитора Жиганова. Монстр есть монстр. Чего его жалеть и за что? Оказывается, этот монстр ставил подножку не только Сайдашеву и Яруллину, но еще и Олегу Лундстрему. Кому еще? Давайте сразу весь список! Доказательств никаких не надо, документов тоже. Зачем они нужны? Разве кто-нибудь в Татарстане возразит? Разве кто-то – народ ли, интеллигенция ли – возмутится очередными обвинениями со стороны какого-нибудь безвестного, ничем не проявившего себя в жизни автора по адресу создателя первых блистательных татарских опер?

Вот, скажем, как изгаляется над композитором журналистка О.Стрельникова («СТ», 2 февраля 1993 г.):

«Сегодня это имя напрочь сошло с концертных и театральных афиш. Почти не звучит его музыка по радио и телевидению… Теперь после ухода композитора в мир иной в “запасниках” осело едва ли не все творчество… Если вдуматься, такова участь если не всех, то очень многих художников, которым в сталинско-брежневские времена был дарован титул “живого классика”».

Если другие убивают нашего героя как человека, как личность, то О.Стрельникова, у которой за душой только несколько маловразумительных, всегда путаных, претенциозных статеек, замахивается на него уже как на творца, как на художника.

Почему так происходит? Причина проста. И Е.Аронсон, и Н.Носов, и музыковед М.Нигмедзянов, и святая троица ветеранов С.Низмутдинов, Ф.Чанышева, Н.Ишимова, и литератор Р.Низамиев, и О.Стрельникова уверены: что бы они ни писали, как бы ни шельмовали и ни поносили Жиганова, общественное мнение республики, так сказать, ее народ будут на их стороне. Поэтому всякий, кому не лень, может изгаляться над памятью великого композитора совершенно свободно и безнаказанно. И как угодно, пользуясь любым, даже самым пустячным поводом. Глядишь, власти присвоят еще за такой подвиг мысли звание «заслуженного деятеля культуры». Сейчас подобные звания дают пачками, в каждом номере газеты – длинный список. Ведь присвоили же одному из активных шельмователей композитора М.Нигмедзянову звание лауреата Государственной премии республики.

Поэтому нечего в недоумении разводить руками, когда слышишь, что после похорон Жиганова у его могилы из-за боязни надругательства над ней девять дней дежурил милицейский пост. Опасения были вполне резонными: в опустевшем доме, из которого вынесли погибшего композитора, раздавались телефонные звонки с угрозами.

Поэтому что делать удивленное лицо, если слышишь, что могила Героя Социалистического труда, народного артиста СССР, бессменного – в течение 43 лет – ректора Казанской консерватории, знаменитого композитора больше шести лет после его ухода из жизни стояла голой, с какой-то старой полукрашеной железной будкой вместо надгробия.

Надгробие было давно уже – еще в 1991 году – вытесано из гранита и отлито из бронзы известным в стране скульптором, другом композитора М.Аникушиным, давно привезено в Казань, и плиты его вместе с ящиком с бронзовой головой лежали и пылились на консерваторском полу. Но солидные люди, занимающие определенные посты на ниве культуры, говорили:

– Мы поставим памятник Жиганову только после того, как будет поставлен памятник Сайдашеву.

– Но это же не памятник в городе, а надгробие над могилой на кладбище. Причем здесь Сайдашев? Речь идет о могиле Жиганова.

– Народ нас не поймет, – говорил в ответ непоколебимый чиновник.

И что удивляться тому, что когда надгробие в результате скандалов и требований все-таки начали устанавливать, оно первоначально было врыто и зацементировано не прямо над могилой композитора, а сдвинуто в сторону от нее, ближе к чужой могиле, дабы, возможно, намеренно вызвать определенного рода нарекания. Что поражаться в нашем абсурдном мире тому, что мемориальная доска, стараниями и хлопотами людей, ценивших Жиганова, повешенная на стену дома по ул.Малая Красная, где жил в последние два десятилетия композитор, была в одну из ночей разбита каким-то «представителем народа» и обрушена на землю? Что недоумевать на то, что чиновник из райотдела милиции заявил, что мраморную доску со стены «сдул ветер», а чиновник из министерства культуры, – что реставрация доски и новое водружение ее на стену не их дело? Что удивляться, если консерватория, основателем которой был этот человек, до сих пор не носит его имени? Что, наконец, приходить в недоумение и даже в шок от того, что после гибели композитора его вдову начали срочно выселять из квартиры, в которой она прожила двадцать лет, и она прошла через пять судов и что только личное вмешательство Президента Татарстана М.Шаймиева спасло ее от изгнания из республики, а архивы композитора – от гибели и поругания.

Приведу один поразительный документ:

«В Вахитовский районный народный суд г.Казани от Жигановой Нины Ильиничны, проживающей по ул.Малая Красная, д.14, кв. №…

Заявление

Согласно решению Вахитовского районного нарсуда г.Казани от31 мая 1991 года я подлежу выселению из квартиры №… дома № 14 по ул.Малой Красной. Прошу предоставить мне отсрочку в выполнении решения суда на 6 месяцев, так как нотный и эпистолярный архив, а также все другие вещи, связанные с жизнью и творчеством моего мужа композитора Назиба Гаязовича Жиганова я не смогу вывезти из Казани в более короткий срок. 2 июля 1991 года Н.Жиганова».

А вот и мнение «представителя народа» К.Мохтарова, заявленное газетой «Шахри Казан» («Кому квартира нужнее?», 1991, 23.08):

«Нарыв сейчас лопнул. Казанский филиал НИАТа судится с женой Н.Жиганова. Она говорит: “Будем открывать музей-квартиру Жиганова”. А институт хочет взять квартиру себе. И правильно, т.к. многие сотрудники нуждаются в квартирах».

Как видим: и «народный суд», и «суд народа» едины.

Так что же поражаться тому, что даже после вмешательства Президента и решения Совета министров республики об организации музея-квартиры композитора, в Казани нашлись люди, которые все-таки хотели выселить этот музей-квартиру из дома на улице Малая Красная, поскольку квартира приглянулась кому-то из высокопоставленных чиновных клерков?

Так татарский народ – пора уже говорить об этом прямо и жестко – почитает своих великих сыновей.