Диас Валеев меч вестника – слово

Вид материала

Документы

Содержание Меч вестника, или Объяснение от первого лица Последнее слово

Подобный материал:

• За­пис­ки бодрст­ву­ю­ще­го. Очер­ки и исс­ле­до­ва­ния / Диас Валеев. Казань: Татар, 5923.8kb.
• Инструкция по подготовке и оформлению статей для "Вестника Сибгути", 98.94kb.
• I. Древнерусская литература, 155.49kb.
• Большая гостиная в квартире. Если там основательно прибрать, то квартира приобрела, 590.14kb.
• Вестник, 1723.59kb.
• Ч ё ртовакоробочк а, 450.58kb.
• Formika, 33.72kb.
• Берналь диас дель кастильо, 7502.98kb.
• Нан україни Павло Михед Слово художнє, слово сакральне, 2215.81kb.
• Что такое Логос? Обычно с греческого языка содержание этого понятия переводят как "Слово"., 108.12kb.

6


Пытаясь написать очерк о судьбе рода, которому принадлежу, о его прошлом и настоящем, я оставил за пределами описания множество веток, листочков, ростков, почек: невозможно написать о всех своих дядях и тетях, о двоюродных и троюродных сестрах и братьях. Упомяну лишь о своих племяннице и племяннике, детях старшего брата Радика: Инна Валеева стала врачом, Фарид – предпринимателем. Специализация рода шла не только по литературному направлению, род дал народу еще огромное количество врачей самых разных специальностей, от терапевтов до хирургов, но преимущественно почему-то зубных, и огромное количество учителей, тоже самых разнообразных специальностей, от физики до литературы, но в большинстве случаев почему-то преподававших английский язык. В целом же наш кутуевско-валеевско-яруллинско-юсуповский род, как оказалось, это род зачинателей деревень, религиозных приходов, основателей заводов, колхозов, совхозов и МТС, основателей и создателей крупных научных и художественных доктрин, вестников новой философской парадигмы мира и нового мирообъемлюшего религиозного вероучения… На начало XXI столетия, мы живем, помимо Казани, в Москве, Казахстане, на Украине, в США, Англии, в Объединенных Арабских Эмиратах, на Кипре. Где мы будем пребывать завтра, один Бог ведает.

Только в процессе написания этого очерка я многое осмыслил и понял сам. Я думаю, что таких родов, как мой, немало в татарском народе, и о них было бы интересно узнать. И не только интересно, но полезно и необходимо.

Прибавьте к 64 книгам Аделя Кутуя, Рустема Кутуя, Радика Валеева 30 моих книг, 4 монографии моей жени Дины Валеевой, 10 сборников дочери Майи Валеевой, 2 книги дочери Дины Хисамовой – это целая библиотека! На сегодняшний день – 110 книг: романы, повести, рассказы, пьесы, эссе по искусству, научные, религиозные и политические трактаты… Возникает вопрос: это богатство татарского народа или нет, и этим наследием можно пренебречь?

Не пустой похвальбы ради я отмечаю определенные результаты, достигнутые тем или иным членом рода или всеми нами вместе. Я в достаточной мере испытал и хулу, и хвалу, и к подобным вещам отношусь уже спокойно. Нет, я неторопливо подбираюсь еще к одной теме, полнующей меня – современному морально-этическому состоянию народа, к вопросу, кто мы, как нам быть и жить всем дальше? К такому вопросу, как отношения рода и народа.

Многое очевидно на примере нашей родовой общины. Адель Кутуй писал свои стихи, повести, драмы на татарском языке. Но вот уже его сын Рустем Кутуй – писатель «русского письма». Мой отец Назих Валеев писал свои статьи для московских газет «Игенчеляр» и «Эшче», естественно, на татарском языке, а я, его сын, пишу почему-то по-русски. По-русски писал свои труды выдающийся геолог-тектонист Радик Валеев, моя жена искусствовед Дина Валеева пишет на обоих языках, но свои книги-исследования о многовековой татарском искусстве написала и выпустила в свет на русском языке. И Майя Валеева – писатель-анималист «русской грамматики».

Похоже, в XX столетии татарская литература начинает пребывать уже в нескольких ипостасях – на татарском и русском языках, в татароязычном и русскоязычном вариантах. Волны первой масонской революции 1917 года разбросали многих татар по всему свету: они оказались в Турции, в Китае, Германии, Финляндии, Польше, других странах. И там можно найти теперь татарских писателей, писавших и пишущих на турецком, китайском, немецком, финском и польском языках. Или это уже не татарские писатели? Вот в Лондоне живет и работает поэт и прозаик Равиль Бухараев, он пишет на русском, татарском, английском и венгерском языках. Какой он писатель? Внучка знаменитого татарского прозаика Абсалямова Альбина Абсалямова сочиняет свои стихи по-русски. Дочка не менее известного Гарифа Ахунова Наиля – поэтесса русского письма. Сын поэта и драматурга Юзеева Салават Юзеев – писатель русского письма. Процесс набирает обороты. От десятилетия к десятилетию, медленно, но неуклонно. И с ускорением.

Волны второй масонской революции 1991 и 1993 годов разбросали татар по свету еще больше. Где только теперь не живут татары, они ныне – обитатели всех континентов. И всюду, очевидно, будут рождаться художники. Завтра они начнут создавать свои произведения на испанском, французском, итальянском, фламандском языках. Как нам к ним относиться? Считать своими или они уже изначально чужие? Я как-то составил список из имен прозаиков, пишущих на русском языке, многие из которых весьма широко известны в России. Набралось около тридцати человек. И около ста поэтов. А сколько будет таких прозаиков и поэтов завтра? Только наш кутуевско-валеевско-яруллинско-юсуповский род дал татарскому народу около ста десяти книг. А сколько книг дали мы, татарские писатели русского письма, все вместе? Все вместе мы создали десятки тысяч произведений в самых разных жанрах. Не все из опубликованного разумеется, относится к шедеврам, но есть и шедевры. Как к нам должен относиться татарский народ? Мы свои для него или чужие?

Более обобщенно вопрос может звучать так: правильно ли, что любая развитая национальная литература с ходом времени становится полиязычной? Или этот процесс ни в коем случае нельзя назвать положительным и нужны насильственные меры по его искоренению?

Мы живем в многоязычном полиэтническом мире, который постепенно все более сплавляется в нечто единое целое. Можно к этому по-разному относиться, но пора признать: таковы объективные реалии, факт, диктуемый развитием самой жизни.

Между тем по информационным пространствам, в быту все гуляет тема агрессивного нигилистического «патриотизма».

Читаю в одной из казанских газет: «Вот Диас Валеев… Не люблю я этого русскоязычного писателя…». Кто же меня не любит? Какой-то неизвестный автор из Ульяновска. Не стану приводить его фамилию. Она ни о чем не говорит. Мы никогда не слышали ее и никогда больше, вероятно, не услышим. Вот другой представитель народа из Нижнекамска уже в другой газете, также не замеченный прежде никогда ни в чем созидательном: «А чего стоит пропаганда новой религии новоявленным пророком Диасом Валеевым, считающим себя также татарским писателем?!» Тоже из кондовых «патриотов». Во всяком случае полагает, что имеет веское неоспоримое право поучать писателя. Да только ли меня учат? Третий автор из Казани, на этот раз литератор средней руки, столь же бесцеремонен и безапелляционен: «Узнал, что внучка Абсалямова получила престижную премию (всероссийскую молодежную премию “Триумф” – Д.В.), обрадовался за нее. Но если бы она писала на татарском языке – эта новость была бы еще радостнее. А так Альбина Абсалямова для меня – отломанный кусок».

Наша вина и беда в том, что мы не любим друг друга, что всегда в момент броска к высшей цели подставляем друг другу подножку. У каждой нации, все равно большой или малой, есть свои отбросы, охвостья. Эти охвостья должны четко знать свое место. И место это – в прихожей, у крыльца, во дворе – должен отводить этому охвостью народ. Великим народ становится только в том случае, когда предоставляет своим сыновьям и дочерям, поставившим перед собой великие цели, возможность осуществлять их.

Возможно, я – человек какой-то иной неведомой крови, но за шестьдесят шесть лет жизни на земле Татарии, работы на ней, служения кровь эта вся насквозь пропиталась татарскими соками. Однако, все это может быть и не так, и мне все привиделось, приснилось. Приснилась лошадь, несущая на полном скаку татарский тарантас. Приснился крошечный мальчик, лежащий в соломе в ногах у будущей матери. Так это или не так, татарский, русский, испанский, украинский мотивы переплетены в моей душе в единый жгут. И я чувствую себя полномочным представителем татарского, русского, испанского, украинского народов. Мое слово звучало и на других наречиях – белорусском, узбекском, киргизском, туркменском, аварском, чешском, болгарском, – а значит, и вошло в ауру этих народов, осталось в ней навсегда, и я – и их посол в мире. И мне смешны нелепые резолюции каких-то нелепых съездов, их вердикты, отлучающие меня и мой род. Побойтесь Бога, милые! Этими вердиктами вы отлучаете самих себя от культуры и человечества.

Я говорил, что отношусь к хуле подобных нашим горе-деятелям людей спокойно. Нет, это неверно. Я отношусь к их спекуляциям с полубрезгливым неприятием. По сути дела они – разносчики злокачественной инфекции. Свой личный комплекс неполноценности, свое ощущение второсортности или третьесортности они пытаются распространить на всю нацию, обвиняя при этом все другие народы. Опасное занятие. Проклятья и кары могут пасть на их роды.

Мой кутуевско-валеевско-яруллинско-юсуповский род укоренен в прошлом, в его невероятных мистически-астральных глубинах. Он пророс в пространствах на нескольких континентах. Он пророс в настоящее и неуклонно прорастает в будущее. И его невозможно вырвать из телесной ткани жизни. Народ сразу же ощутит на своей груди огромную зияющую рану.

Этот очерк в несколько сокращенном варианте был уже дважды опубликован: в московской газете «Татарский мир» под названием «Ветвями прирастает дерево», в журнале «Казань» – «Золотой корень творчества». Оба раза никто не согласовывал со мной перемену названий. Сколько раз за всю жизнь литератора приходилось мне восстанавливать свои названия, свои тексты. Несть этому числа! Мое собственное название «Вышли мы все из народа…» более отвечает моему замыслу.

Мир жизни жесток, и чтобы выжить в нем, народ, нация должны быть духовно мобилизованными и конкурентоспособными. Не в ковырянии одних и тех же болячек, разумеется, и не в бесконечном нытье. В очевидных всем результатах в области культуры, науки, богоискания, духа, которые нация должна явить миру как необходимые ему, миру, образцы красоты и чистой истины. Дело не в том, на каком языке – татарском, русском, испанском или иных речениях земли – сочиняет свои стихи или повести современный творец. Вопрос в том, способен ли он своим словом уловить проявления высшей духовности в мироздании, приблизиться самому и приблизить всех нас к Богу? А, значит, и к лучшему в человеке.

Роды, укорененные в глубинах прошлого, добившиеся определенных результатов, весомых для всех, спокойно, с доброжелательным интересом относящиеся к достижениям других народов и других родов в них, завтра станут опорными точками развития нации.

2003-2004

Меч вестника, или Объяснение от первого лица


«Даже и Диас Валеев наш» (Из газет).

«Лишь одновременно с исканием идеального мира загорается звезда человека» (Из сов­ременных философов).

Да, тебе бросают милостыню, и ты, вероятно, должен быть счаст­лив. Даже и ты «наш» – так и быть. Простим тебе все твои невероят­ные грехи, Бог с тобой. Мы признаем – «даже тебя».

Я знал с избытком и хвалу, и хулу. Однако, милостыни сподобился первый раз.

Итак, перед нами древняя, как мир, проблема: творец и общество.

Общество часто предъявляет художнику претензии, оно любит это делать, но и художник, по-видимому, вправе бросить на стол свой счет? Наш, не наш – не все так просто. Для того, чтобы стать «чьим-то», очевидно, нужно прежде всего согласие самого художника? Если так, что ме­шает разобраться в наших отношениях? С трудом, скрипя зубами, вы признаете – даже и ты наш. Но вы – мои ли?

Я вспоминаю, как на пороге литературной юности, в самом начале шестидесятых годов, я принес в издательство рукопись своего первого сборника рассказов. Естественно, она попала в руки к вам, людям микрокруга. Что сделали с этим сборником вы? В течение года с лишним вы морочили мне голову, повторяя с улыбкой, что с рукописью все в порядке, что надо терпеливо ждать своего часа, а потом неожиданно заявили, что рукопись «зарезана» в обкоме партии. Позже оказалось: ру­копись никто не раскрывал, это была ложь из ряда многих лжеутверж­дений, что пришлось выслушать мне от вас позднее.

Правды от вас я не слышал никогда.

Я вспоминаю и то, с какой наивной слепой доверчивостью я, моло­дой начинающий автор, приносил свои первые рассказы и повести в Со­юз писателей. В основном это были чистые рассказы о любви. Мог ли я предполагать тогда, что вы, мои вечные недоброжелатели немедленно отправляете их в грозное ведомство на Черном озере, и там, в здании, унаследованном от жандармского управлениям, в одном из кабинетов, в толстой пронумерованной папке постепенно накапливается почти все, что я пищу?

Весной 1969 года на допросах в КГБ ТАССР в связи с моим «стран­ным увлечением систематическим очернением действительности» вы – да это опять были вы, правда, в другом обличьи – словно хвастаясь, демонстрировали мне плоды своего неустанного усердия: толщина папки, где находилось, очевидно, мое досье, из которого вы торжественно извлекали мои рассказы и повести, уча меня при этом уму-разуму и грозя запря­тать в «психушку», равнялась приблизительно, на глаз, сантиметрам пят­надцати. Тогда вы угрожали мне и обыском. Вам очень хотелось «тща­тельно и досконально изучить все мое творчество». Правда, в тот мо­мент, когда вы собрались уже вместе со мной ехать ко мне домой, у вас не оказалось на руках ордера на обыск, а я не согласился на «добровольную выдачу» вам своих рукописей. В ночь после первых допросов я поспешно спрятал их от вас в двух мешках среди дров в сарае у ма­тери с отцом. Но вы были начеку, и через некоторое время ночью сарай был сожжен вами дотла. В пламени или в ваших руках навсегда исчез­ло почти все, что я успел написать за четырнадцать предыдущих лет.

Так складывались наши отношения в пору моей молодости. А потом?

В 70-80-х годах прошлого века, когда я уже стал известным, вошел в преддверие славы, вы попрежнему делали все возможное, чтобы остановить меня.

И вот в дни, когда я завершаю свою великую книгу «Уверенность в Невидимом» – великую, естественно, для меня, не для вас – вы бросили мне жалкую подачку: «Даже и Диас Валеев наш». Большего оскорбления, чем это, трудно придумать.

Что для вас художник, поэт, философ, вестник? Ничто.

Так было, к сожалению, во все века вашего существования. Вы всег­да до предела укорачивали жизнь творцам, не давали им до конца осу­ществить свою миссию на земле.

Помните, Тукай писал о вас:

Умереть не дадут! А умру – в тот же день прибегут

– гроб ногами пинать!..

Или еще:

Пусть в крови захлебнется душа, онемеет язык –

Бейте пуще, собаки!

Вы сократили жизнь Такташу. Вы заклеймили, а потом погребли под слоем умолчания его гениальную пьесу «Трагедия сынов земли». Вы да­же и теперь, спустя десятилетия, продолжаете упорно замалчивать ее.

В тридцатых годах XX века своими доносами вы отправили в застенок, на пыточные станки Карима Тинчурина, Галимжана Ибрагимова, Шамиля Усманова и других. Вы споили Салиха Сайдашева и всю жизнь с наслаждением, с непостижимой страстью травили Назиба Жиганова, сталкивая их лбами, и вы даже сегодня радуетесь, когда какие-то ничтожества из вас пинают последнего, уже посмертно.

Я вспоминаю, как в начале семидесятых вы разгромили мастерскую великого Баки Урманче, разбили его скульптуры. Сам Урманче рассказы­вал мне об этом. Разве не по вашим наветам он провел годы своей молодости под конвоем в Соловках?

Я упомянул только татарских художников и поэтов, и то далеко не всех. Но я мог бы предъявить список имен репрессированных вами художников и других национальностей – Заболоцкого, Клюева, Даниила Андреева…

Что для вас внутренняя трагедия истинного творца?

У вас разные имена, вы носите порой разные фамилии, вы приписа­ны к разному делу, разному времени, вы имеете разную национальную и религиозную принадлежность, но природа ваша всюду всегда одна и та же.

При любом режиме власти. Любом строе жизни.

Если вы думаете, что мое последнее объяснение в этой книге посвящено разоблачению вашей истинной сути, часто довольно неприглядной, то ошибаетесь. Одновременно это и апология в ваш адрес. Знаете ли вы, вечные мои противники, что я вам весьма благодарен? Именно вы закалили меня во многих водах и огнях, как закаливают дамасскую сталь, и имен­но благодаря вам я вырос и стал настоящим писателем и философом. Моя книга о Сверхбоге и новой универсалистской планетарной религии во многом родилась из принципиального, вечного противостояния вам – вашим стандартным верованьям, вашим установкам, вашей идеологии.

Я прошел серьезную закалку. Вспомним, в семидесятых-восьмидеся-тых годах прошлого века вы физически уничтожали один за другим мои спектакли в театрах Казани. Шесть загубленных спектаклей, поставленных по моим пьесам в казанских театрах, на вашей совести. Испугавшись громкого успеха, вы тут же свернули голову моему первому детищу в Татарском Академическом театре – «Охоте к умножению». Спектакль мог идти в театре десяток сезонов, но, поняв свою оплошность, поняв, что я – «не ваш», вы задушили его сразу же. Аналогичная судьба пос­тигла «Диалоги», «Сквозь поражение», поставленные в этом же театре. Вы губили их тут же, после первых премьерных показов. Два года с лишним ушло у меня на борьбу за восстановление на сцене «Сквозь поражения». Я заставил вас восстановить его, но вы четко знали свое ремесло палача. Возрожденный к жизни спектакль был снова немедленно отдан вами под топор, под секиру. Такого не знает, пожалуй, вся ис­тория мирового театра: два последних спектакля ставились вами толь­ко для того, чтобы тут же погубить их, «списать» и пустить слух, не­смотря на аншлаги, что народ не любит мои пьесы.

На этой плахе, где истекала тогда кровью моя душа, на этом лобном месте, где вы с наслаждением много лет палачествовали, и протекало мое становление как художника.

Содрав к 1978 году мое имя окончательно с афиш татарских теат­ров республики, вы не успокоились на этом. Вы стали делать все возможное, чтобы преградить мне путь в русские театры. После первого премьерного спектакля «1887» в казанском молодежном театре им.Ленкома вы тут же остановили спектакль более чем на полгода. Вы заставили администрацию театра полностью менять декорации спектакля, его основных исполнителей, стараясь и здесь вынуть из спектакля ду­шу. В эти же годы в русской редакции казанского телевидения возникло намерение поставить телеспектакль по моей пьесе «Вернувшиеся». Спектакль вышел на экран, но ценой какой крови, каких жертв, каких потерь и каких скандалов!

Но истинных высот профессионализма в деле убиения художника вы достигли в 1986 году, когда в дни 80-летнего юбилея Джалиля вы гильотинировали и сожгли в огне в казанском русском БДТ им.Качалова мой «День Икс», посвященный его подвигу. Этой акцией, тщательно спланированной и срежессированной, вы показали: для вас нет абсолютно ничего святого.

Отныне в истории мировой культуры навсегда останется отмеченным факт того, что великий татарский поэт, обезглавленный нацизмом, под­вергся надругательству и был по-существу вторично гильотинирован вами в дни его 80-летия у себя на родине. В своем безумном жела­нии физически уничтожить мой спектакль вы не нашли более удобного момента, чем тот, что подвернулся вам тогда. Вы испытали, должно быть, чрезвычайно большое наслаждение, сжигая декорации «Дня Икс» во дво­ре театра именно в те дни.

Но знайте: выходя из этих пепелищ, я становился всякий раз еще сильнее. Я лишался последнего страха и обретал ту невероятную, совершенно недоступную вам степень свободы, которой был лишен прежде. И я поистине благодарен вам за эти безжалостные и бесценные уроки. Без них мне не создать бы и «Пути к Сверхбогу», и своего «Небожите­ля», «Мыслей о Едином» и романа «Я», и «Записок бодрствующего», и книги «Меч вестника».

В семидесятые годы XX столетия были запрещены, приостановлены еще два моих спектакля («Диалоги» и «Охота к умножению») – один в Москве, другой в Новосибирске. И здесь, возможно, обошлось не без вашей наводки и «сигналов». Этими «сигналами», в частности, вы буквально засыпали Ко­митет по премиям, когда меня дважды выдвигали на Государственную премию России.

Такая же драматическая судьба, благодаря вам, складывалась и у моих прозаических вещей.

Я напомнил вам, как вы «зарезали» мою первую рукопись, но таким же образом вы еще множество раз расправлялись с моими рукописями. Первая книга у меня, татарина, пишущего по-русски, вышла на украинском языке в Киеве, когда мне исполнилось уже тридцать пять лет.

Поразительно, каким бы ни был внешний строй жизни – просоциалистическим или откровенно антикоммунистическим – отношения художника и общества остаются неизменными. Не когда-то в стародавние времена, а буквально в последние годы вы, опираясь на силу должностного кресла, надменно бросали мне в лицо: «Вы – не татарский драматург, а только драматург, проживающий на территории Татарии». И вы изрекали эти пассажи, не стесняясь, открыто, публично. Мне, казанцу из коренников, вы, часто пришлые Бог весть откуда люди, отводили статус «временно проживающего»?

А каков характер приемов, к которым вы прибегали, чтобы воспрепятствовать моей общественно-политической деятельности? Во время выборной кампании 1989 года, помните, вы прислали в газету «Вечерняя Казань» негодующее письмо, подкрепленное полновесной печатью директора одной из школ, где всерьез утверждали, что во время занятий в целом ряде школ города я, кандидат в народные депутаты СССР, врывался в первые классы и кричал ошалевшим от испуга первоклассникам: «Я Валеев. Голосуйте за меня!» В связи с этим вы проводили в школах родительские собрания, где соответствующим обра­зом «обрабатывали» родителей школьников.

Самое поразительное: ваше письмо в «ВК» было опубликовано в газете за день или два до выборов.

А помните удивительно грязный пасквиль в виде открытого письма, который вы опубликовали за три дня до выборов в другой газете? Этот пасквиль написал один из вас, мой коллега по Союзу писателей, некий драматург, любитель балета и кактусов, из голубых, с которым я не виделся до этого, наверное, лет пятнадцать, а разговаривал, кажется, всего раз в жизни. И вот этот «художник», «творец» счел своим нравственным долгом, но, вероятно, по заданию спецслужб, не когда-нибудь, а именно за три дня до выборов предъявить мне публично какой-то счет. Мало того: не ограничась тогда публикацией пасквиля, вы сделали еще десятки тысяч его ксерокопий и по «партийной линии» спешно и лихорадочно распростра­няли их в виде листовок на заводах и институтах города.

Конечно, все это мелочи, но из этих мелочей и складывается жизнь и судьба художника. В их горниле закаливается и меч веры.

Четыре раза вы угрожали мне убийством. Каждая угроза это не состоявшееся убийство, четыре раза вы меня убивали. Естественно, я не удивлюсь, если увижу направленное на меня дуло пистолета. Занятие литературой – ремесло опасное, опасное вдвойне, если ты служишь красоте и истине.

Человек всегда находится под присмотром. На него постоянно взи­рают Божий глаз и одновременно глаз Дьявола. Вы не только мои про­тивники и потенциальные убийцы, но и вечные соглядатаи, были всегда еще и чрезвычайно любопытны. Глаз Дьявола, устремленный на тебя – тоже хорошая школа для вестни­ка. В 1978 году я совершенно достоверно узнал, что вы постоянно прослушиваете мои разговоры по телефону. В 1983 году столь же точно мне стало известно, что вами прослушивается и моя квартира, в частности, пространство кабинета-спальни. Сколько, должно быть, страшно интересного и занимательного вы узнали, тщательно записывая на магнитофонные диски мои ночные перешептыванья с женой? Надеюсь, эти записи еще хранятся в ваших архивах?

Но ваша удивительная безумная охота за подробностями чужой жизни не удовлетворялась постоянным «техническим обслуживанием» моей квартиры. В минувшие десятилетия трое из вас вдруг зачем-то, ведомые, вероятно, некоей болезнью недержания истины, возможно, нестерпимым желанием «помыться», признались мне, что регулярно составляли для спецструктур и письменные отчеты о каждой встрече со мной. А сколько среди вас оказалось в эти годы еще и застенчивых людей, не посмевших признаться, несмотря на желание, в грехе доносительства?

Впрочем, от вас можно ожидать вещей, самых непредсказуемых по характеру.

Помните, в казанском Доме актера в связи с моим 50-летием проводился творческий вечер? Заранее сговорившись, вы, несколько человек, явились туда с намерением сорвать его. Один из вас, некий драматург, ныне «специалист по Корану», чьи первые рассказы я публиковал в 60-е годы, работая в «Комсомольце Татарии», вылез на трибуну с целью облить меня грязью. Ничего у вас не получилось. Зал был мой, аудитория в четыреста человек в своем настроении полностью принадлежала мне, и попытка сорвать вечер завершилась для вас полным конфузом. Остальные «подельники» не посмели открыть даже рта.

На вечере, посвященном 80-летнему юбилею одного из старейших писателей Татарии, который проводился в клубе Союза писателей, один из вас, некий стихотворец, выйдя изрядно пьяным на сцену, сначала что-то кричал, нес околесицу, пытаясь, видимо, высказать нечто «приятное» в адрес юбиляра, потом, отвлекшись от темы, вдруг стал произносить гадости уже по моему адресу. До этой минуты при встре­чах мы только молча кивали друг другу. Повода для разговора не возникало ни разу. Уверен, вы даже не понимали (вам, вероятно, не дано это понять), до какой степени ваша выходка была безнравственна и отвра­тительна. Оборачивать праздник в одежды нелепого скандала, воспользоваться чествованием одного художника, чтобы попытаться подвергнуть бесчестью другого человека – до этого надо было додуматься.

В мае 1989 года на XI съезде писателей Татарстана вы провели через процедуру голосования резолюцию, выводящую татарских писателей «русского письма» за пределы национальной литературы. Эта акция была направлена конкретно против меня.

Нe только де-факто, но и де-юре я «чужой» для вас.

И вот после всего этого – я упомянул далеко не обо всех подробностях наших взаимоотношений – вы предлагаете мне подачку, суете милостыню: «Так и быть, и ты наш, даже и ты!»

У вас счет ко мне? Но и у меня открытый счет к вам!

Являясь татарским писателем, я сознаю, что я одновременно и рус­ский литератор, поскольку пишу на русском языке.

Однако здесь наблюдается та же картина. Вы одинаковы, если даже у вас разное национальное обличье. Любой писатель еврейского происхождения включается вами в состав русской литературы, если инструментом его творчества является русский язык. Но на писателей татарского происхождения это правило не распространяется, равно как и на писателей происхождения мордовского, якутского, аварского. Ваша низкая по­рода здесь всегда начеку.

В Малый театр Союза ССР одну из моих пьес предлагал для поста­новки главный режиссер этого театра – номер не прошел, меня подвела моя татарская фамилия. В Александрийском театре в Петербурге хотел поставить другую мою пьесу работавший там режиссер, но и тут татар­ская фамилия автора возмутила тамошних «патриотов-мафиозников».

А сколько раз вы надменно отворачивались от моих рассказов и повестей в так называемых «русских журналах», редакции которых вы возглавляли.

Не буду подробно описывать ваш подход к любым проблемам, как всегда узкий, мелкокорыстный, агрессивно злобный, подпитываемый снова и снова комплексом неполноценности. Вашу привычку выдавать себя, алчных патриотов ларька, дешевой наживы, за единственных радетелей народных интересов. Кто уполномочил вас на это? Народы, татарский и русский, не давали вам никакого права. Посмот­рите на себя чуть со стороны: больших врагов, чем вы, у народов нет!

Я вижу вас насквозь в любом расовом и национальном обличье, различаю вас в любом раскосе глаз, в любой расцветке волос, хоть рыжей, хоть белой. Вот вы – в газете «писателей-патриотов России». Не буду эту газету даже называть. Не назову и имя автора. Последнее совер­шенно не важно. Автор – один из вас:

Они уже давно отпеты

Разврата черного гонцы,

Как смрад, гонимые по свету,

Русскоязычные поэты,

Международные скопцы.

Их славят – и они поют,

Как птенчики в земном раю.

Забыв природный свой язык,

Своей культуры не имея,

От Пурима до Уразы

Они славянские азы

Грызут, от злобы зеленея.

Когда бы не заповедь,

Когда б не наша вера…

Эти ваши строки направлены против российских писателей разных кровей, пишущих в силу сложившихся в их жизни обстоятельств – на русском языке.

И смотрите: та же ненависть, тот же иссиня-черный цвет души, то же нестерпимое желание убивать… Только вы ошиблись. Уразы я не держу. Я не мусульманин. Не верю ни в Иегову или Бога-отца, ни в его сына Иисуса, ни в его внуков, если таковые вдруг обнаружатся. И Пурим – не мой праздник. Когда б не наша вера, говорите вы. А ваша ли это вера? Семитские постулаты, созданные иудеями для внутреннего пользования, для самих себя (не для гоев), теперь осевой принцип вашей жизни? Вы давно за­были свою веру. Предали своих языческих богов.

В газете «Государства российского» (не буду тоже упоминать ее названия) один из вас, числящий себя «патриотом», пишет: «Россия исторически многонациональна, полиэтнична, однако вовсе не многонародна. Народ на ее территории существует только один, это русский народ…».

Узнаете себя?

Для этого «патриота» из Чухломы миллионы других коренных обитателей России – не народ. Башкиры, аварцы, якуты, чеченцы, чуваши, мордва – на взгляд черного человека всего лишь этническая масса, но не народы. И это русский патриот? Нет, разумеется. Это не русский человек вообще. И, естественно, не патриот. Всего лишь мелкий провокатор, политическая вошь.

Однако, такова в целом клиническая картина вашего шизофренического сознания, кем бы вы по крови не являлись – татарином, русским, евреем… Мания величия и комплекс неполноценности одновременно. Черная подсветка любой проблемы.

Таков диагноз постоянного состояния вашей души.

За какой бы предмет мысли и дела вы не брались, вы всегда выступаете в роли агентов Дьявола. Наш конфликт гораздо серьезнее, чем это можно подумать по первоначалу.

Я из светлых, вы – из темных.

А что вы, черная нелюдь разных национальностей, сотворили в августе 1991 и в октябре 1993 года с нашей страной? Безропотно отдали ее масонам на расчетвертование, разграбление и уничтожение. Одно это преступление ставит вас вне человеческого закона.

Я представляю белое человечество. Белых татар, белых русских, белых украинцев, белых французов, белых евреев, белых негров, белых китайцев… Да, я – из белых, вы же все – черного цвета. Вы принадлежите к тем, кто вырос под чужой плеткой. Я же принадлежу к формации людей, которые знали не только великие поражения, но и великие победы, и которые и сегодня гото­вы к броску в новое состояние с духовным мечом в вознесенной руке, на кончике которого новая истина для всего человечества, И с моим существованием, вам всем, черным людям разных рас, партий и ве­роисповеданий, придется смириться. Но с вашим существованием я не смирюсь. Не око за око, два ока – за одно око!

У нас, как видите, не только разная психология, но и разный цвет души, абсолютно иная вера. У нас разное прошлое и совершенно разное будущее. Будущее народов: и татарского, и русско­го, и других – связано не с такими, как вы – с принципиально иным составом человеческой природы. С высшим, духовно-творческим началом.

В своих проповедях, опубликованных в журналах, газетах и книгах, я выдвигаю новое учение о человеке, мироздании, концепцию нового Бо­га для человеческой расы – Божественного Абсолюта или единого Бога для всех: желтых и белых, красных и черных, татар и русских, индусов и поляков, евреев и японцев, верующих и атеистов.

Полоса Великого нуля или духоотрицающего нигилизма, павшая на народы Земли в XIX и XX столетиях, плотно и глубоко пропахавшая все сознание человечества, была необходимой и закономерной. Это была ве­ликая очистительная пауза перед принятием человеческой расой нового Сверхбога,о рождении которого в человеческом сознании я и пророчествую.

У многонационального народа Татарстана, поскольку слово о Мегабоге, или Божественном Абсолюте высказано на этой земле, возникает ныне великий исторический шанс – наряду с древними ин­дусами, персами, евреями, арабами – войти в семью народов-творцов новой великой мировой религии. На этот раз самой величайшей из религий – универсилистской панрелигии, седьмой по счету и последней в зем­ной истории человечества. Увидят ли народы этот исторический шанс, поверят ли таким вестникам Божественного Абсолюта, как я, или пройдут мимо высшего исторического назначения – сюжет мировой истории ближайших десятилетий.

Из новой веры постепенно сформируется новая звездная мирообъемлющая великая панрелигия. Высокая сила Сверхбога, или Божественного Абсолюта поможет народам республики, а вслед за ней и всей России стать творцом насущно необходимой челове­честву религиозно-философской всеобъемлющей доктрины, и тогда будет наполнена абсолютным смыслом бытие и других народов Земли, войдет в свое «золотое сечение» судьба человеческой расы.

Но может случиться и так, что, благодаря вашей деятельности, народы не заметят выпавшей им звездной карты или замедлят свое движение к ней.

Задача вестников – указать азимут, первыми вступить на путь, на котором народ становится народом-звездой.

Вы, черные люди микрокруга, служители не Сверхбога, а Сверхдьявола, естественно, не помощники на этой трудной дороге. Вы будете, как всегда, мешать таким, как я. Но знайте: ничто не остановит нас. Вели­ко и могуче ваше войско. Но велико и мощно и наше войско. Сила нового духовного меча, вознесенного над миром ради его защиты, необорима. Движения Сверхбога в сознание человечества не остановить.

Да, я – рядовой человек, мне выпало назначение жить среди вас, но я и пророк, вестник, и, как видите, я не ваш природно. Не ваш по всему – по цвету души и крови, по мышлению, по целям, по назначению, по стреле веры.

Я принадлежу не вам. Я принадлежу лишь самому себе, всей человеческой расе и Божественному Абсолюту. И тому белозвездному народу, который, верю, станет творцом новых мировых ценностей, необходимых че­ловечеству для выживания и стратегического броска в небо.

Человек становится человеком–звездой вместе с исканием и освое­нием идеального мира. Да, мы снова ищем этот идеальный мир вопреки вам, вопреки темному злу, которое вы воплощаете, как искали некогда ал­мазной красоты зарю нового дня наши далекие предки во времена Будды, Заратустры, Мухаммеда…

Я бросаю семя мегаидеи в вечно кипящий человеческий мир, в том числе, и в микромир. Вас – тьма и тьма. Семя войдет и в вашу плоть. Кричите в негодовании и злословьте! Ставьте преграды! Топчите проклю­нувшиеся ростки! Беснуйтесь у лобных мест и Голгоф! Я же спокойно пойду сквозь вас к белому народу в каждой расе пророчествовать о Сверхбоге. Меч вестника – слово, блистающее острие которого устремлено в вечность. И за мной пойдут другие. Пойдете завтра и вы!.. Ведь ради духовной победы над вами, черными людьми, я и кладу на плаху свою жизнь!..

Находясь непосредственно у порога входа в инобытие, я еще острее, чем когда-либо, чувствую свое назначение.

Да, до тридцати восьми лет я ощущал себя вашим, или своим среди своих. Однако, ваш мир грубо выталкивал меня из себя, жестоко оттор­гал, и постепенно иллюзии кровной близости с вами рассеивались. Следующие двадцать восемь лет жизни, с тридцати восьми лет до шестидесяти шести, проходили уже у меня под знаком, что я – чужой среди своих. Вы все еще были для меня своими, но я для вас – я уже понимал это достаточно четко – был чужим. Началась пора открытого конфликта с вами. Я терпел иногда внешние поражения, но внутренняя победа всегда оставалась за мной. И вы все чаще чувствовали, что не можете победить меня. Отторжение, однако, неотвратимо продолжалось, нити рвались одна за другой, и на шестьдесят шестом году жизни я вдруг ясно ощутил, что теперь уже я – чужой среди чужих.

Я всегда остро ощущал свое одиночество. Однако в его безнадеж­ности таилось некое страшное величие. Очевидно, здесь можно приме­нить слова апостола Павла: «Человек, настоящего града не имеющий, другого града взыскующий». Вероятно, объективно мое положение в ми­ре именно таково, и оно, видимо, уже изначально, с рождения, было предре­шено Богом. Но таким теперь является и мое собственное субъективное восприятие моего пребывания в земной жизни.

Скорее всего, иной судьбы у вестника не может и быть. Он должен вероятно, находиться не в мире, а – над миром. Его голос – голос, ве­щающий из другого пространства. Чужой среди чужих – предначер­танная ему доля.

И здесь ко мне приходит последняя, наивысшая степень свободы.

Вместиться в вас теперь мне уже некуда. Я сам – отдельное це­лое, сам – все завтрашнее человечество!

Я пребываю в вашей жизни, видимо, ради отстаивания ценностей беломирья, ценностей Мегабога. И, исполнив свою миссию, скоро уйду отсюда. И, конечно, я для вас был еретик. Из расы чужих. Меня удивляет, как вы еще оставили меня в живых. Не иначе, как по недосмотру. Но и вы для меня теперь абсолютно чужие. Однако, в своих книгах я оставляю вам то, без чего завтра вам не прожить. Как вы распорядитесь эти богатст­вом и поймете ли ценность того, что будет находиться в ваших руках, уже не мое дело.

Мы бесконечно одиноки,

Богов закинутых жрецы,

Грядите, новые пророки!

Грядите вещие певцы,

Еще неведомые миру!..

Это строки Мережковского из его стихотворения «Morituri» («Идущие на смерть»).

А вот стихотворение, созданное ста годами позже другим поэтом:

Уходит город мой, уходит,

уходит прочь и навсегда…

Лишь тень его ночами бродит

по обезлюдевшим садам.

Брожу за тенью, как по следу,

хоть нет от тени и следа,

веду с ней тихую беседу

о том, как к нам пришла беда.


Хочу понять, что происходит,

но от ответов ухожу:

то ль старость так ко мне нисходит,

то ль сам от жизни отхожу…


Судьба распутинской Матеры

накрыла город как беда…

(Но там – вода селенье стерла,

а здесь – матерая орда…)

Это строки из стихотворения, написанного в канун тысячелетия Казани, принадлежат перу старинного моего приятеля, одного из персо­нажей цикла «Имена».

Да, выкорчевана с корнем, уничтожена, сгинула в небытие, историческая часть не только моего города, но и всего моего прошлого. Куда ни глянешь – сплошной новодел и новоязык. Родины, что воспитала мою душу, практически нет.

Я тихо молча наблюдаю,

как тает город мой родной…

И со щеки слеза сбегает,

как будто хочет стать рекой…


… Я здесь умру – в родной чужбине:

мне чужды лица и дома…

Под злыми взглядами чужими

не дай, Господь, сойти с ума…

Нет, я не ваш. Сегодня, на этом полубезумном торге жизни, я дей­ствительно – чужой среди чужих. Но завтра ваши потомки, почувствовшие, что ресурс жизни близок к исчерпанию, придут под мои знамена. Пока же, вслед за Пушкиным, сказавшим: «Ты царь – живи один!», мне остается только тихо сказать себе: «Ты царь – умри один!»

1993

2005

Последнее слово


По метрическому свидетельству я татарин, родной язык у меня рус­ский, первая моя книга вышла на украинском языке, а сам я, возможно, ис­панец.

Впрочем, я ни в чем не уверен до конца. Может быть, все на самом деле обстоит и не так. Однако я никогда уже не узнаю это с предель­ной ясностью.

Насчитывая семь десятков лет, я по существу до сих пор не знаю, кто я.

Четыре народа тем не менее – татарский, русский, украинский, ис­панский – вправе считать меня своим писателем. Если захотят или ес­ли в том возникнет необходимость, продиктованная внутренним развити­ем этих наций и нуждой в дополнительной духовной опоре.

Сам я себя считаю татарским художником.

Я вырос и воспитан в татарской семье. Я прожил всю свою жизнь, за небольшим вычетом, на земле Татарии. Здесь когда-то появился мой первый рассказ, произошло рождение во мне художника и здесь, на этой же земле, я завершаю теперь свою литературную и философскую карье­ру, набрасывая сейчас на бумаге последнее свое слово. Все, что я оставляю в моих книгах людям – мысли, чувства, идеи, озарения, сюжеты повестей, рассказов, романов, пьес, трактатов, настроения, доктрины, концепции, судьбы сотен персонажей, воспоминания, видения, – все явилось мне в душу, проникло в плоть моего воображения из опыта жизни, прожитой мной тут, на татарской земле.

Я не знаю, сколько мне предназначено жить в мире людей, но более в области художества я ничего писать или создавать не намерен. По крайней мере под именем и фамилией, которые ношу теперь. Незаметно пришла старость, я все более остро и ощутимо чувствую, что хватка у меня уже далеко не та, что была прежде, и я как художник, как соработник и соратник Бога в его постоянном творении жизни, просто уже не имею права опускаться ниже определенного уровня, на котором работал в былые дни.

Если позволит здоровье и останется еще время для жизни, а мне
нестерпимо захочется писать, я, вероятно, возьму себе другое имя, спрячусь в нем. Это будет уже игра в творца другого человека и совсем другого художника. За него я не буду отвечать.

Считая себя татарским литератором, я понимаю, что я одновременно и русский художник (язык творчества). Но одновременно и украинский (первая книга). Одновременно и испанский (легенды, слухи о младенце-беженце).

Теперь о главном. Приговоренным я считаю себя уже давно, и я отчетливо сознаю, что рубежное событие в моей жизни может наступить в любую минуту – и через несколько лет, и завтра, и даже сегод­ня. Уже года три я оттягиваю написание этого документа, но медлить нельзя.

У меня жена Дина, с которой на сегодняшний день мы прожили сов­местно пятьдесят лет. Я считаю этот срок с того мгновенья, когда мы впервые увидели друг друга. В ту минуту мы поняли, что она будет носить мою фамилию. У меня две дочери – Майя Валеева и Дина Хисамова, их деятельность известна. Наконец, в моей семье три внука и внуч­ки – Ренат Кирпичев, Тимур Терских, Надир Хисамов и Дина Терских. Всех их, как и своих родителей, я любил и очень люблю. В нелегкие минуты жизни, а таковые в биографии художника непременная данность, я всегда находил и до сих пор нахожу душевную опору в своих близких, в домашнем очаге.

За прожитые на земле годы я не нажил никакого богатства. Витал в высоких эмпиреях. Кому что – у меня судьба сложилась так. Я искал всегда нечто идеальное. Жалкие материальные крохи, которые мне принадлежат, я, естественно, оставляю моим близким. Как и полагающиеся возможные гонорары. Но я прошу народ, который станет опекуном моего литературного наследст­ва, не забывать о моем роде и после моего исчезновения с лица земли. Я хочу, чтобы у них у всех всегда были крыша над головой, теплый кров, постоянная работа, чтобы и моя внучка, и мой самый младший внук тоже в свой срок получили достойное образование. Если я буду чем-то дорог вам, позаботьтесь об этом. Таково мое первое поручение.

Меня очень волнует, особенно в последние годы, тайна моего происхождения. Если мое литературное наследие станет нужно моему буду­щему возможному опекуну, то прошу его – попробовать как-то разрешить этот вопрос. Ведомство, известное под аббревиатурой ОГПУ, НКВД, МГБ, КГБ, долгие годы занималось сбором сведений о моем отце, о моей матери, о моем старшем брате, обо мне, как, вероятно, и о каждом более или менее заметном человеке, обитающем в России. Скорее всего весь этот ворох накопленных данных сохраняется в архивах этого ве­домства и по сегодняшний день. Естественно, там много нечистых выдумок, мусора, сплетен, пустой болтовни, лживых донесений, но, возможно, есть и что-то такое, что может пролить истинный свет на мою биогра­фию. Я дважды в конце 80-х и в 90-х годах прошлого века специально обращался к руководству КГБ с просьбой показать мне мое досье и досье матери и отца, мотивируя это желание, однако, не расшифровывая его до конца, своими литературными нуждами, но оба раза получил отказ. Мне сказали, что никаких досье не существует. Исходя из опыта жизни, я сомневаюсь в этом.

Вероятно, в этой системе существуют определенные закрытые инс­трукции, которые под страхом внутренних репрессий нельзя нарушать. Но, может быть, после смерти и в том случае, если имя мое будет неуклонно и мощно расти в сознании читающего народа, этот запрет в кон­це концов будет снят. Кроме того, какие-то сведения, скажем, об относительно близком к дате моего официального рождения возможном прибытии в Казань испанских детей, если таковое было, наверное, можно будет отыскать в архивах министерства образования, министерства здравоохранения конца 30-х годов XX столетия или в архиве Совета министров республики тех лет. Я пробовал искать эти данные, но у меня не хватило ни здоровья, ни сил. А, возможно, и опыта. В молодости, когда меня интересовали какие-то неизвестные подробности былой жизни, я любил копаться в пыли архивных страниц, но теперь у меня нет на это физи­ческих сил. Моя посмертная жизнь, думается мне, будет продолжаться еще долго и если не нынешнее поколение исследователей, то, возможно, позднейшее сможет дать окончательный ответ на все неясные вопросы в моей биографии.

Третье поручение касается судьбы литературного и религиозно-философского наследия.

Мной написаны и составлены восемь томов. Пять томов из восьми –«Портрет Дон-Жуана», «Пророк и черт», двухтомник «Уверенность в Неви­димом», «Чужой» – на сегодняшний день изданы, три оставшихся тома – «Записки бодрствующего», «Дневник писателя времен смуты», «Меч вестника – слово», тексты которых зано­во мной отредактированы и кропотливо выверены до послед­ней запятой и точки, терпеливо ждут своей очереди. Если все будет в порядке и в ход дела не вмешаются темные силы, они долж­ны быть изданы до конца 2009 года. Решение об этом принималось на уровне Кабинета министров республики. Дай Бог, чтобы исполнилось за­думанное и намеченное. В этом случае я буду считать свое назначение и свою миссию на Земле выполненными. Но все может быть. Если собранные тома останутся беспризорными, издайте их.

В том случае, если в обществе интерес ко мне сохранится, я прошу народ или народы, которые станут опекуном моего наследия, учесть сле­дующее. При переизданиях полностью и всецело руководствоваться моей волей, твердо выраженной в последней авторской редакции этих восьми томов. То, что не вошло в состав томов, не подлежит переизданиям – ни одного случайного произведениями, ни одного слова. Как автор, я запрещаю это. Внутри варианты будущих книг могут быть какими угодно. Это могут быть однотомники, трехтомники, пятитомники разной наполненности. Со­держание будущих книг могут составлять и отдельные произведения. Но всё и все – из состава предлагаемого мной восьмитомника и в редак­ции, принадлежащей моей руке.

Вся литература ныне малотиражна. Тако­вы объективные реалии дня. Если сохранится читающая публика, если с ней произойдут в будущем какие-то положительные перемены и обозна­чится возвращение народа к таинству слова, я прошу моего опекуна сде­лать все возможное для более широкого распространения моих книг и перевода их на другие мировые языки. Это случится, впрочем, только в том случае, если народ, взявший на себя ответственность за мое посмертное будущее, почувствует в этих шагах внутреннюю необходимость для самого себя.

Я оставляю людям богатое наследие. Кто-то это понимает уже сегодня, основная масса читателей придет к такому пониманию, очевидно, завтра. Литературным и религиозно-философским наследием нужно рас­порядиться грамотно и правильно. Я надеюсь на это.

И последний вопрос, который болезненно волнует меня в последние месяцы, даже годы, о котором я размышляю часто, особенно на рассвете, на грани сна и яви. Это – предстоящая форма ухода в инобытие.

Попытаюсь все объяснить, дабы было понятно.

Я не хочу и не могу годы и десятилетия находиться после смерти ни там, где полумесяцы, ни там, где кресты, православные либо католические, ни там, где пятиконечные звезды. В любом варианте это все – семитские знаки и символы. Я не семит. Я – приверженец религии Сверхбога, являясь Его вестником, проводником. Через меня в человеческий мир пришли новые представления о Боге. Эти представления диктуют совершенно иную форму ухода. Кроме того, я вообще не могу лежать в земле. Замкнутое пространство теснит мой дух.

Религия Сверхбога опирается на древние традиции, домусульманские и дохристианские. Возможно, все-таки я тюрк, и мне близка стародавняя тэнгрианская формула ухода – через костер, через живое пламя. Я пришел в земной мир из инобытия и должен вернуться в него, не оставляя после себя следа, кроме близких моего рода и собственных книг. Ведь вполне возможно, что земная жизнь это лишь временное пристанище, а инобытие – наша истинная вечная родина. Речь о возвращении на ро­дину, и здесь чуждые моему духу обряды мне противопоказаны.

Я всегда был нарушителем обычаев. Преступал через черту закона. В некотором роде я преступник. И я не мог не быть им. Иначе бы не осуществил своей миссии на Земле. Позвольте и здесь, в последний раз, нарушить ваши земные законы, привычные ритуалы, обычаи, ус­тановленные вами.

Мной обговорен этот вопрос в семье. Но я лицо не только част­ное. В равной степени я вместе с тем – лицо и общественное. Моя большая семья это и общество, и человечество в целом. И вот мое последнее поручение – в час, который приходит ко всем и придет ко мне – исполните мою волю, не препятствуйте, не идите против нее.

Во-первых, я запрещаю трупорезам-патологоанатомам прикасаться скальпелем к моему телу. Даже в том случае, если буду убит. Не тро­гайте меня. Я уже не подсуден вам.

Во-вторых, я давно присмотрел себе место для проведения тризны – на пойме Казанки, под парком и Арским кладбищем, справа от трассы, ве­дущей на новый мост через реку, между второй и третьей опорами линии высокого напряжения. Где-то там, на широкой поляне, среди деревьев. Если туда невозможно будет проехать в связи со строительством моста, – где-нибудь в другом достаточно пустынном месте на берегу Казанки.

В сущности я прошу у народа малого – несколько вязанок дров и две-три канистры бензина.

Пусть это произойдет на четвертый день после кончины. И не нужно никакого скорбного лицемерия, демонстраций унылых, постных поз. Естественный процесс, ничего страшного и трагичного. В конце концов, человек возвращается на родину. Я буду рад услышать смех, увидеть на лицах людей улыбки. Учтите: мой невидимый астральный двойник будет неотлучно присутствовать во время всего этого действа и вниматель­но, а может быть, и с легкой усмешкой наблюдать за вами.

Смех, шутки. Все рады, что сами живы. Так я все это представляю. И это правильно. Рай на самом деле на земле, хотя здесь и очень нелегко. И надо радоваться каждой минуте жизни.

А костер пусть горит.

Я уйду без следа в почву, в воду, в небо. Пусть подошвы башмаков разнесут мои остатки по городу, по стране, а, следовательно, по земному шару, а недогоревшие кости присыпьте слегка землей. Вода, почва, воздух – во всем этом раст­ворится мое бывшее тело. А на следующий год на месте черного кост­рища неудержимо поднимется уже живая молодая трава. Она даже не будет знать, что здесь происходило.

Да, я прошу рассматривать это мое последнее эссе и как завеща­ние, как последнюю выраженную в слове волю.

У конца земного пути кончаются и земные страсти. Что делить? Инобытие это уже другая реальность.

Да, я тоже прихожу к истине, найденной еще древними, о необходи­мости прощения. Жизнь и без того сурова, и я про­щаю всех, в том числе и тех, кто нес мне всегда зло. Вместе с тем, прошу и о снисхождении к моим собственным слабос­тям, возможно, причинившим кому-то нечаянную боль. Пусть произойдет отпущение всех грехов моего деяния и недеяния, если таковые были.

Остающимся жить еще предстоит пройти свой путь до конца. Он нелегок.

Трудно на этом пути молодым. Трудно людям зрелого возраста. Трудно старым. Совсем нелегко жить бедным и нелегко богатым. Такая же доля у здоровых и не меньшая, а, естественно, потяжелее у больных.

Вина непроявленности, непонятная боль от соприкосновения с внеш­ним миром давят на всякое живое существо.

Какую итоговую мысль я выскажу в конце своего последнего эссе? Своего последнего слова? Она проста. В моей душе – лишь пожелание каждому моему читателю, всем, кто знал меня и кто познакомится со мной в будущем, какой бы крови вы ни были и под каким бы звездным небом ни пребывали, жизненной стойкости, мужества и везения. Пока мы на Зем­ле, мы не должны считать себя побежденными. Каждый миг жизни это бой, который мы должны выиграть. Бог призвал нас сюда для большой работы по совершенствованию самих себя и мироздания. Свою долю труда, сораз­мерную с моими силами, в это дело я внес. Остальное за вами. Рай на Земле надо обустраивать и обустраивать. Но и для негромких побед в этой вечной для человечества работе нужна удача – всегда и всем.

Я считаю себя принадлежащим сразу четырем народам – татарскому, русскому, украинскому, испанскому. Но может произойти так, что все эти народы откажутся от меня, не признают меня за своего. Недаром одну из своих книг я назвал «Чужой». При жизни я нередко ощущал себя в мире людей чужим. Возможно, такая судьба уготована мне и за гранью бытия. Все вероятно. Все может быть.

В таком случае считайте меня странным пришельцем, случайно, по ошибке Бога и, быть может, несколько преждевременно посетившем сей мир. Но, возможно, не по ошибке, не преждевременно, а с важной миссией – явить в эпоху безвременья, распада идей, войны вер новое слово о Боге, по­сеять на Земле семя новых представлений о Нем.

Мой сайт в Интернете: ссылка скрыта.

Даже уйдя, я останусь навсегда с тобой, всемирный читатель.

2005

2008