Диас Валеев меч вестника – слово
| Вид материала | Документы |
- Записки бодрствующего. Очерки и исследования / Диас Валеев. Казань: Татар, 5923.8kb.
- Инструкция по подготовке и оформлению статей для "Вестника Сибгути", 98.94kb.
- I. Древнерусская литература, 155.49kb.
- Большая гостиная в квартире. Если там основательно прибрать, то квартира приобрела, 590.14kb.
- Вестник, 1723.59kb.
- Ч ё ртовакоробочк а, 450.58kb.
- Formika, 33.72kb.
- Берналь диас дель кастильо, 7502.98kb.
- Нан україни Павло Михед Слово художнє, слово сакральне, 2215.81kb.
- Что такое Логос? Обычно с греческого языка содержание этого понятия переводят как "Слово"., 108.12kb.
Черный пессимист, создатель светлой религии
Рукопись, октябрь, 2000, А.Харламов
Писатель Диас Валеев – человек неординарный, не вписывающийся в общие рамки, – больше не хочет метать молнии и ниспровергать Богов. Впрочем, многие считают, что Валеев-философ их всех, по крайней мере, для себя – уже ниспровергнул.
Мэтр устал.
Он старался сглаживать острые темы, иногда уходил от прямых вопросов и, похоже, вовсе не стремился к сенсационности… А хотелось услышать – раззудись плечо, размахнись рука!
Нет, нет…
Мэтр устал от жизни. Возможно, отчасти это было позой. Но только лишь отчасти. Усталость, накопившаяся в этом необычном человеке, была слишком неподдельной.
Мы разговаривали и пили кофе.
Тихий голос, безразличный потухший взгляд.
Суета. Суета сует. Все суета.
А.Х. Диас Назихович, вы – литературный изгой. И это уже устойчивый фразеологический оборот.
Д.В. Да, в принципе я всегда один… У меня есть пьеса «1887» – об известных событиях в Казанском университете. Так вот, один из персонажей пьесы, человек, которые его товарищи по ошибке приговаривают к смерти, говорит: «Есть люди, которые растворяются в любой среде, в любой жидкости. Есть люди, которые растворяются в определенной жидкости. Есть люди, которые нигде не растворяются». В общем, когда я писал эти строки, я писал о себе. Я нигде не растворяюсь. Не знаю, хорошо это или плохо. Но это – моя драма, даже моя трагедия. Я всегда в оппозиции. И в советское время, и теперь. И в жизни, и в творчестве. Я не стремлюсь к этому специально, это идет изнутри – Бог знает отчего… Признаться, я даже устал от этого. Всюду царствуют какие-то кланы, группы, словом, мафии. В том числе, и в литературе. Истинная жизнь – жизнь вот этих тайных группировок. Я не вхожу ни в одну из них: ни в татарскую, ни в русскую, ни в еврейскую… В этом – моя драма. Я устал противостоять всем.
– Вы известны, ну, мягко говоря, своими экстравагантными поступками. Однажды, вы шли по улице Баумана, центральной улице города, и несли свой портрет, вы объявляли голодовки… Много чего. Это все делалось – чтобы только привлечь к себе внимание, создать имидж?
– Вы знаете, половина того, что вы мне рассказываете, – обыкновенная досужая сплетня. Я не против легенд и даже сплетен. Мифы сопровождают человека. Но степень искажений поступков, речей, слов бывает порой очень велика… Что касается портрета… Все происходило после митинга на площади Свободы, где собрались мои сторонники. Это был 1989 год. Была демонстрация в мою поддержку, в которой участвовали сотни людей. Я шел где-то впереди. Кто-то, возможно, нес мой портрет. Не знаю, я не видел. Скорее, это кем-то придумано… Это была, может быть, своего рода игра. Вы ведь помните тот период? Общество молчало. Очень долго молчало. И вдруг – забурлило. Началась пора эйфории. Мы во что-то поверили. Вот людям и захотелось устроить свою демонстрацию.
– Ударились в политику?
– Да, лбом. Тогда, весной 1989 года, мы шли на выборы народных депутатов и считали, что у нас есть, что сказать народу. А оказалось, что сказать-то народу – нечего. Что касается моей голодовки… После выборов в Верховный Совет СССР, которые я проиграл, моих доверенных лиц стали задерживать, арестовывать. Некоторые из них прятались, не ночевали дома. И в качестве протеста я в зале суда после оглашения приговора одному из доверенных лиц объявил политическую голодовку.
А что еще оставалось делать? Надо ведь было как-то защитить этих людей. Других средств защиты у меня не было. Информация о голодовке прошла в газеты – местные, центральные. Судебного продолжения не последовало. Кстати, эта голодовка (я похудел на восемь килограмм, что мне было явно на пользу) явилась первой политической голодовкой в Казани. Позже другими это политически острое оружие было превращено вскоре в демонстрацию глупости. А так – извините, мне все равно. Я не из тех, чтобы еще думать об «имидже». Я об этом никогда не заботился.
– А сейчас вы от политики отошли полностью и безоговорочно? По крайней мере, в последнее время в печати выступаете редко.
– Я не отошел от нее. Меня, скорее, отлучили от политики. Сейчас я сослан в частную жизнь.
Например, что-то меня порой возмущает. Хочу высказаться. Пишу статью в газету, скажем, проправительственную. Говорят: «Слишком резко. Не можем». Несу статью в другую газету, якобы оппозиционную. Говорят: «Валеева слишком много, везде Валеев, не надо столько Валеева». Или приходит какой-нибудь мальчик. А еще лучше – девочка. Вот как вы, мальчик, – за интервью. Интервью – это всегда импровизация. Бывает так, что ты в ударе, а случается и так, что ты в этот момент – в состоянии депрессии. И нет никакой гарантии, что тебя не исказят, не переврут, не обрежут со всех сторон. Нет и гарантии, что это интервью появится в газете или журнале. Встречаемся, однако, говорю что-то. Что приходит в ту минуту в голову. Проходит месяц, другой, в печати – ни звука. Нет интервью и, по-видимому, не будет. Я уж иногда думаю: может быть, эти мальчики или симпатичные девочки – из спецслужб? Удобный способ узнать что-то о человеке из его же уст. Взять, как говорится, прямо с его языка «эксклюзив». Или уж редактора слишком бдительными стали? Правда, говорят, у нас теперь – свобода слова?
– Да, говорят…
– Трудно жить по совести. Я пытался жить по совести – и неизбежно оказался в одиночестве. Поэтому совет: лучше жить по лжи. Гарантий для успеха значительно больше.
– И вы теперь так и живете?
– Почему? (Улыбается). Мне уже ничего другого не остается делать… Поздно меняться. Живу, как и прежде жил. Но жить по совести – это всегда трудный путь в любой сфере деятельности.
– Хорошо, Диас Назихович, Бог с ней, с политикой. Расскажите о вашей теории микро-макро-мега… Столько пересудов о ней.
– Давайте попробуем, если получится.
Писатель постоянно всматривается в человека. Такая уж профессия. Человек – всегда объект его внимания. И вот я увидел, что человек разбивается на три категории. В каждом из нас живут как бы три близнеца, постоянно борющиеся друг с другом: микрочеловек, макрочеловек и мегачеловек.
Первый ведом инстинктом выживания – это его основной жизненный мотив. За собственное благополучие он готов предать и продать все и вся. Микрочеловек целиком определяется минутой, микроситуацией, мгновеньем. И это мы наблюдаем в социальном поведении подавляющего большинства людей. Второй – это человек, уже переросший грань личного эгоизма и исповедующий эгоизм классовый, расовый, национальный. Такие люди мощнее и ярче людей обычного ряда. Их уже не так много, но они есть. Из них вырастают лидеры партий, национальные герои, руководители предприятий, политические вожди, крупные воровские паханы. В них макроначало побеждает микро-я. И, наконец, третья ипостась – мегачеловек. Таких людей очень мало. Это – категория людей, чей эгоизм сливается со всем живым на Земле. Эти люди уже не принадлежат какой-либо одной национальности или группе народов. Они наднациональны. Они перешагнули все рамки и барьеры. Они стали светоносными единицами Вселенной. Это – пророки, творцы, гении.
– Вы встречали таких людей?
– Да. Я находил таких людей, в том числе, и в Казани. Как правило, они ведут полунищенский образ жизни. Влачат убогое в материальном отношении существование. Из породы городских сумасшедших. Но, благодаря им и только им, можно надеяться, что мир выберется из пропасти. В условиях полного распада, где-то в тишине, они совершают титаническую созидательную работу.
– Диас Назихович, а кем вы себя считаете?
– Обыкновенным человеком. И, как в каждом из нас, во мне борется микро, макро и меганачала. Bо мне есть все.
– Но в своей философской книге «Третий человек, или Небожитель» вы говорите о своей особой миссии на Земле.
– Каждый творец желает переделать мир. Дабы этот мир стал лучше, совершенней… Но мир, к сожалению, становится все хуже и хуже. Каждый мыслитель здесь терпит рано или поздно поражение. И я терплю поражение. Моя миссия – сохранить и утвердить меганачало в тех возможностях, которыми я располагаю. И вот я пишу книги. Не кто их теперь читает?
– Диас Назихович, правда, что у вас на теле есть родимое пятно в форме Татарстана?
– Эта мысль еще как к вам залетела? (Смеется). Когда я писал две свои философско-религиозные книги, – ту, которую вы упомянули, и «Истину одного человека, или Путь к Сверхбогу», я невольно выступал как бы в роли пророка новой религии. Меня, естественно, интересовала тогда жизнь пророков прошлого. Я читал с большим личным интересом все, что мне попадалось – о Магомете, Иисусе, Будде, Заратустре, Бахаулле… Я находил с ними, с их мыслями и чувствами много точек соприкосновения, я видел их словно изнутри, как самого себя, и относился к ним как к своим братьям по духу… И вот я прочитал как–то, что на спине пророка Магомета было родимое пятно в форме куриного яйца. Когда я дошел до этого места, то даже вздрогнул. Дело в том, что на спине у меня тоже появилось пятно… Его прежде не было! Не знаю, в какой форме… (Улыбается). Я сам не видел, хотя, честно признаюсь, пытался что-то разглядеть однажды в зеркале. Жена тоже никогда не говорила мне, что на спине у меня нарисована карта Татарстана. Вряд ли мое тело столь «патриотично»! Сам я, однако, чувствовал руками другую субстанцию кожи в этом месте. Потом прочитал, что за всем этим кроется, как ни странно, какая-то естественно-научная подоплека. Что кожа человека является своего рода рецептором, посредством которого осуществляется контакт с Космосом. Кто знает, что стоит за этим? Однако, когда я написал и издал книги, пятно стало меркнуть, пропадать. В общем, оно пульсирует – то вспыхивает ярче, то как бы гаснет. Связаны ли с этими пульсациями способности к пророчествам – любопытно. Но заняться этими наблюдениями подробно – недосуг.
– Насколько я понял, ваша религия – религия о Сверхбоге. Это, своего рода, Мегабог. Бог, переросший те свои ипостаси, которые исповедуют существующие мировые религии, и одновременно их всех в себе как бы объединивший?
– Это единый Бог для всех народов Земли. Для белых и черных, для красных и желтых. Основная идея, основное требование новой религии, вестником которой я являюсь: стань мега- или богочеловеком! Войди в свое третье «я»!
– Кроме появления родимого пятна происходило с вами еще что-то необычное?
– Я не считаю возникновение родимого пятна чем-то экстраординарным. Врачи-дерматологи сошлются на десятки подобных примеров у своих больных. К старости пигментация начинает играть. А относительно необычных моментов… Возможно, только – особые состояния, в которые я иногда попадал и попадаю. Теперь, к сожалению, реже. Во время работы за столом. Это похоже на опьянение. Необыкновенный восторг, который переполняет тебя, осознание чрезвычайной мощи, выходящей за обычные человеческие пределы, когда ты ощущаешь себя царем и Богом! В эти минуты появляется опущение проникновения в другие миры, в том числе, трансфизические, параллельные, возникает реальная возможность реальных пророчеств. Начинаешь «видеть» будущее.
– Диас Назихович, я очень прошу не обижаться на мой следующий вопрос, но у многих читателей он может возникнуть вполне естественно: у вас справка от психотерапевта есть?
– А вы всегда носите такую справку с собой? На приемах у психиатра мне бывать не доводилось. За ненадобностью. Я вас опечалил?
– Я не просто так спросил вас об этом. В конце 60-х был на встрече с уфологами из Риги. Перед тем как начать выступление, – встреча происходила в концертном зале консерватории, – они предупредили: «Хотим вас сразу заверить, мы люди нормальные, психически здоровые. У каждого из нас есть справка от психотерапевта, желающие могут подойти и посмотреть»… Неужели вас никогда не объявляли сумасшедшим?
– А вам бы этого хотелось? Были, были некоторые острые моменты. После 1991 года в стране началась новая полоса. Писатели по существу были брошены в объятия голода. Мы ведь кустари-одиночки, живем на гонорары. Книги издавать стало невозможно, а если и издавали, гонорар был настолько ничтожен, что его не хватало на оплату машинисткам за перепечатывание рукописей. За последние десять лет я сумел каким-то чудом издать десять книг. Гонорар должен получить только за две книги. Должен, потому что за последнюю книгу уже два года получить деньги тоже не могу. В бухгалтерии издательства говорят: «Денег нет, звоните».
– Вот как… Значит, вранье, что писатели получают по девяносто тысяч долларов?
– Да, конечно, когда речь идет о гонорарах «писателей» вроде Чубайса или Ельцина за какие-то жалкие страницы, – это, вероятно, правильно. Так вот. Для меня в ту пору настало время, когда я в течении года не мог, допустим, купить в киоске газету, валидол в аптеке, не было денег на проезд в трамвае. Когда мне нужно было по делам куда-то съездить, я мучительно размышлял, как быть: идти пешком или ехать «зайцем». Признаюсь чистосердечно: выбирал последний вариант. Я нисколько не стыжусь всех этих вещей. Пусть другие стыдятся. Пусть общество стыдится, государство. Я пытался устроиться на работу, но всюду сталкивался с отказами. Видимо, с точки зрения работодателей я был слишком известен, неуправляем, возможно, стар. А, может быть, была какая-то иная причина. И вот один из стыдливых людей, очень ответственный чиновник, занимавший весьма высокое официальное положение, он и поныне там, говорит как-то: «Диас Назихович, нам стыдно смотреть тебе в глаза. Ты вот недавно вышел из больницы. У тебя целый букет болезней – ишемия, гипертония, сахарный диабет (все знают, история болезни изучена). Давай оформим тебе инвалидность. Будешь хоть по инвалидности пенсию получать». Ну, ради Бога, говорю. Я и в самом деле часто чувствовал себя не важно. Давление зашкаливает постоянно за норму, сахар в крови высокий, сердце все чаще сжимает в тиски грудная жаба. Но оказалось, что пенсию мне мои благодетели хотят назначить – не по диабету, не по гипертонии еще с чем-то иным в придачу, а по… психиатрической линии. Подозреваю даже, что титулованный чиновник был ни причем. Все совершалось на более низком уровне. Так или иначе, но, проявляя заботу, мне стали названивать каждый день, прося придти на консультацию к психиатру. С удивительной и все более настораживающей настойчивостью. Почувствовав опасность, я занял деньги и уехал из Казани, скрываясь за пределами Татарстана два с лишним месяца. Это происходило в 1993 году примерно за месяц до расстрела парламента в Москве и накануне выхода в свет моих философско-религиозных книг. Когда я вернулся в Казань, все улеглось. Мои доброхоты, вероятно, осознали, что я понял их намерения. Вот так это было. Тогда передо мной стояла дилемма: либо мне дадут кусок хлеба, маленький кусочек, без масла, но назовут сумасшедшим. Либо, если я не захочу считаться таковым, мне этого кусочка хлеба не дадут. Расчет был на то, что есть мне, хотя я и писатель, философ, все-таки захочется. Речь шла не о справочке, о которой вы изволили говорить, а о пожизненном и посмертном клейме. Я отказался от предлагаемого высокого славного звания сумасшедшего.
– И как же… с едой?
– Выжил. С Божьей помощью.
– Да, потрясающая история… Кстати, Диас Назихович, раз уж мы с вами заговорили о сумасшествии… Как вы считаете, почему понятия гениальность и шизофрения находятся так близко друг от друга? Можно привести достаточно примеров, когда талантливые люди страдали какими-либо психическими отклонениями. Например, Гельдерлин, Шуман, Брамс, Ницше, Врубель закончили жизнь в сумасшедшем доме, знаменитый русский философ Владимир Соловьев страдал галлюцинациями и лечился от них самодельными таблетками со скипидаром, от которых в конце концов и умер.
– Да, таких примеров множество. Вероятно, шизофрения явление чрезвычайно неопределенное и многозначное. Полагаю, что и сами психиатры мало что в этом явлении понимают. Ясных критериев нет. Недаром в былые годы, да и теперь, любого человека можно отправить на вечное психическое излечение. Гениальность – это выход за нормы, пределы, за рамки стандартов, образов, метафор, привычных материй. И она, вероятно, где-то сродни некоторым формам шизофрении. С этой точки зрения такие формы шизофрении следует рассматривать не как болезнь, а как дополнительные способности, вдруг открывшиеся в человеке. Вообще творчество – чрезвычайно опасное ремесло. Ты словно вступаешь на минное поле. Взрыв, в том числе твоего сознания, может произойти в любую минуту.
– Хорошо. Диас Назихович, я вот сейчас разговариваю с вами, и в целом вы производите впечатление человека очень серьезного, очень спокойного. А вы умеете шутить, смеяться, дурачиться?
– А сейчас мы что с вами делаем? Разве не дурачимся?
– Тогда, я думаю, вас не слишком приведет в шок традиционный вопрос, который мы, журналисты, порой задаем нашим собеседникам. Итак –самое эротическое приключение в вашей жизни?
– Меня не смущает никакой эротический сюжет, но я считаю, что лучше участвовать в эротических приключениях, нежели публично исповедываться в них. Эротика это всегда тайна двоих. Она не подлежит расшифровке для общества.
– Спасибо. А как вы вообще откоситесь к плотской любви?
– Сравнительно недавно я написал два больших рассказа: «Полуостров Диксон» и «Ангел и раненый бес». Там очень много эротики. Это литература без ограничений. Любовь же – одно из самых сильных впечатлений в человеческой жизни.
– Это сказал Валеев-человек, может быть, Валеев-философ… А что скажет Валеев-писатель? Помните, что говорил Бальзак Дюма-сыну: «Юноша, за ночь, проведенную с женщиной, мы утрачиваем полтома. И нет на свете женщины, которой стоило бы отдавать ежегодно хотя бы два тома».
– Не цитируйте больше. Не хочу разочаровываться в Бальзаке. Ночь, проведенная с женщиной, на мой взгляд, стоит дня и более, проведенного за письменным столом. Эта ночь может вдохновить художника. Скажу по секрету: когда приходилось выбирать между важной деловой встречей и свиданием с женщиной, я выбирал последнее. Скажем, из латвийской Юрмалы я не смог поехать на свою последнюю московскую премьеру, поскольку платонический роман, развивавшийся на балтийских берегах, занимал меня в ту пору сильнее, чем предстоящая премьера в Москве.
– А вообще вы легко пишите?
– Нет, наверное. Трудно.
– У вас нет никаких особых привычек, причуд, без которых вы не можете писать? Если верить в «Алхимию слова» Яна Парандовского, писатели – народ своеобразный. Один может писать только стоя, другой – опустив ноги в таз с холодной водой, третий – нюхает духи…
– Нет. Причуд нет. Стакан чая на столе – не причуда. Все ординарно. Разве только, поскольку мне всегда жарко, предпочитаю сидеть за письменным столом и зимой, и летом в трусах. Или даже… Одежду я надеваю только в тех случаях, когда ко мне должны придти гости.
– Чем вы занимаетесь в свободное от работы время? У вас есть хобби?
– У меня всю жизнь было единственное увлечение – книги. Я читал все. Читал по всем областям знания: космологии, физике, философии, биологии… Однажды ветеринар-профессор, делавший операцию моей собаке, подарил мне свою монографию о коровах. Я проштудировал ее весьма основательно… Я был буквально пожирателем книг. Но теперь наступило пресыщение. Мне теперь надо очень мало книг. Мне мало что нравится. Свою библиотеку, около четырех-пяти тысяч томов, я роздал дочерям. Одного-двух писателей могу читать бесконечно. Например, Бунина.
– Вы боитесь чего-нибудь?
– Что есть прекраснее и страшнее жизни? За себя лично? Нет.
– И смерти не боитесь?
– О смерти никто из нас не знает ничего. Откровенно говоря, думаю о смерти часто. В романе «Астральная любовь» я даже описал свою смерть. И даже, извините, похороны. Меня волнует проблема ухода. Не хочу оставаться после ни там, где кресты, ни там, где полумесяцы, ни там, где пятиконечные звезды. Это семитские знаки и символы. Я же придерживаюсь религии Сверхбога. Не хочу лежать в земле. Боязнь замкнутого пространства, клаустрофобия. Я бы предпочел уйти из этого мира через костер – в воду, в небо, в почву. Через живой костер на берегу реки. Я присмотрел уже место. На пойме Казанки, под парком, справа от дороги, между второй и третьей опорами линии высокого напряжения.
– Да. Никогда не слышал ничего подобного. Диас Назихович, у нас люди любят ужастики. Расскажите самый страшный случай в вашей жизни.
– Два аналогичных случая. В 1969 и в 1986 годах. В первом случае сожгли два мешка моих рукописей, во втором – декорации моего спектакля. Была еще одна история в 1994 году. Одна ленинградская фирма, как мне сказали, сделала оптовую покупку в издательстве оставшихся на складе четырехсот экземпляров моего романа-эссе «Третий человек, или Небожитель». Эти четыреста экземпляров исчезли. Никакого следа после не обнаружилось. Я подозреваю, что они были закуплены с целью уничтожения. В книге есть опасные тексты. Могли найтись фанатики. Так что, возвращаясь к вашему вопросу: боюсь ли я чего-либо? Да, боюсь. Огня. Мне четыре раза угрожали убийством. Это было не столь страшно…
– Кто же это так злобствовал!
– Нашлись люди. Дважды МВД республики официально занималось расследованием историй с угрозами. Оба раза я прощал этих людей. Они исчезали из моих глаз. Больше их я никогда в жизни не встречал.
– А каким был самый необычный случай?
– Я уже раза два упоминая об этих случаях в своих интервью. Здесь нужно вернуться к роману «Астральная любовь». Он вышел года полтора назад в Таткнигоиздате под одной обложкой с романом «Я».
– Астральная любовь… «Непонятно-с, но весьма утонченно-с»…
– Это случаи из области тонких материй, тонких миров, так скажем. В основу романа легли абсолютно реальные события. В 1969, кажется, в 1973 и 1977 годах в одном из западно-украинских городков появлялся мой двойник. Меня видела женщина, которую я очень любил в молодости. В романе все это описано подробно и почти документально. Когда после долгой разлуки в тридцать шесть лет мы встретились в 1993 году, мне пришлось долго убеждать ее, что я у нее в городе прежде никогда не был. В общем-то я до конца и не убедил ее.
– Диас Назихович, действительно никогда не были?
– На самом деле. Свидания у нее происходили с моим астральным двойником. Впрочем, и здесь нет ничего сверхординарного. Феномен астрального двойничества описан в мировой литературе. Я пишу об этом в романе.
– Удивительные дела! У меня следующий вопрос. У многих поэтов, писателей в зрелые годы появляются какие-то мысли о монументах, памятниках… Державин, Пушкин, Гюго… Можно привести пример поближе. Валентин Катаев в романе «Алмазный мой венец» построил себе памятник аж из звездного материала с созвездия Кассиопеи. Вас такие мысли не посещают?
– Никогда об этом не думал. О памятниках себе… Но эта ситуация в будущем вполне реальна. Необходимо только, чтобы за спиной писателя стоял народ. Это невидимая и видимая сила, на которую он опирается. Это очень важно. Что стоит за мной, я не знаю. Не буду ничего расшифровывать. Недавно я пришел к выводу, что у меня нет ни прошлого, ни будущего, ни родины, ни народа. Строго говоря, я не знаю даже, кто я. Я ощущаю себя на Земле одиноким посланцем. Поэтому не знаю, останется ли хозяин у моих книг, когда я уйду из этого мира? Найдутся ли люди, которые захотят поставить мне памятники? Все может быть.
– Вы говорите загадками?
– Да, загадки есть. И мне их уже не разгадать. Единственный памятник, который мне хотелось бы оставить после себя – это свод сочинений в восьми томах. Вот сейчас завершил работу над пятым томом. Осталось обработать еще три тома. На подоконнике лежит и новая рукопись. Вы знаете, какой в России, а может быть, и в мире самый страшный вопрос для писателя?
– Какой?
– Что делать? Ты закончил вещь, и что теперь с ней делать? Как издать ее? Я, наверное, согласился бы заключить сделку с каким-нибудь подручным Дьявола и продать собственную жизнь (при условии командования собственным расстрелом) в обмен на издание восьмитомника.
– Вы серьезно?
– Вы же сам сказали, что я произвожу впечатление совершенно серьезного человека. Скажите, что важнее? Сохранение духовного «я» или забота о физическом «я», чья гибель все равно неизбежна? У меня в голове давно уже крутится несколько сюжетов романов. Возможно, я напишу эту серию коротких романов…
– Только ничего не рассказывайте. Нельзя ни с кем делиться неосуществленными замыслами! В этом случае они никогда не сбудутся.
– Да, скорее всего, так. Однако, меня давно томит замысел одного романа. О воине-одиночке. Что делать человеку в развалившемся государстве, где царят разбой, воровство идеалов, обман и предательство, когда он вдруг понимает, что тысячелетняя традиция государственности осталась, пожалуй, лишь в его сознании? Он с изумлением оглядывается вокруг себя: никого не волнует, что происходит со страной. И он – чуть ли не единственный носитель традиции… В его голове зреет концепция идейного убийства, права на него – права убивать врагов Бога. Их так много, и их не надо почти искать. Мир надвигающегося террора берет его в плен, и он начинает индивидуальную гражданскую войну. Он не убийца, он – солдат, защищающий свою страну…
– Не надо говорить. Напишите!
– Я рассказываю вам потому, что, возможно, не напишу этих романов. Не смогу. Или не успею. В таком случае пусть останутся их сюжеты. Драма незаконченности всегда трогает людей.
– Действительно, в ваших книгах и даже замыслах много смертей.
– На каждую человеческую жизнь приходится ровно одна смерть. Смерть входит в понятие жизни. Она – ее элемент. Включите любую новостную программу: жизнь в стране переплетена со смертью.
– А все же вы проговорились. Вы назвали своего персонажа гением, а вы – его прообраз. Вы считаете себя все-таки гением?
– Да какая разница, кем я себя считаю. Можете успокоиться: мои образы, сюжеты, мысли, идеи наверняка останутся. Они не субъективны, не плод досужей фантазии. То, что я проповедую, – объективная реальность и объективная красота, которой сейчас, может, и нет, но зарождение которой я предвижу, идея Сверхбога, человекобога, скажем, станет очевидной – завтра. Когда меня уже не будет. Через двадцать, пятьдесят, сто лет… И вот тогда вытащат из тени мои книги, появятся легенды, мифы обо мне, много вранья. Вранья будет даже больше, чем правды. Естественно, появятся и памятники, о которых вы печетесь. А куда людям деваться? Другого такого – нет.
– Вы оптимист.
– Я – исторический оптимист. Помните, мы говорили вначале о микро-макро-меганачалах в человеке? Тот же закон действует и в человеческом обществе. Я пришел к этому выводу, перелопатив массу книг по истории и проследив путь человечества от мустьерской эпохи нижнего палеолита до наших дней. Четко прослеживается движение от микро- к мега-я. Так что повод для исторического оптимизма есть. Но в повседневной жизни я – черный пессимист.
– А как вы считаете, чем закончится время, в котором мы теперь живем и которое, как я уже понял, вам совершенно не нравится?
– Я сторонник коммунистической или универсалистской цивилизации. Только когда мы говорим о коммунистическом образе жизни, не надо отождествлять его с режимами Ленина, Сталина, Хрущева, Брежнева или там какого-нибудь Андропова либо Горбачева… Европа и прежде всего Америка – дошли до предела своего духовного развития. Возможность иного, универсалистского пути была связана с Россией, но возможность эта – во всяком случае на ближайшие десятилетия – захлопнулась. Еще с древних времен существует сеть тайных орденов, спецструктур вроде масонства, которую ведут в мире разрушительную работу. Я пишу о таком черном ордене в романе «Я». Именно в результате этой работы потерпела поражение, хотя, уверен, и временное, социалистическая идея. Я смотрю на людей, подобных Андропову, Горбачеву, Ельцину, как на агентуру тайных сил. Их удалось завербовать, когда они еще были молодыми, и провести на высшие уровни власти именно с целью разрушения СССР, или России. И вот уже пятнадцать лет идет повсеместное разрушение. Но маятник должен качнуться.
– Ужасно мрачно. А может, не причем тут тайные организации, Диас Назихович? Может быть, разгильдяйство наше или тарелки проклятые воду мутят? Помните фильм «Оно»? Распад, конец человеческой цивилизации. Идут какие-то странные безжизненные ландшафты вместо земных пейзажей, и на этом фоне пролетает по небу эллипс. И вот думаешь, с какой стати режиссер этот эллипс в конце фильма прилепил? Вы вообще верите в НЛО?
– В Казани эту тему я пытался поднять еще в 1967 году, когда служил в газете. Поднимите подшивку «Комсомольца Татарии» и обнаружите мою статью. Она называется, кажется, «НЛО над Казанью». Но в 1969 году прошел приказ по Главлиту, тогдашнему цензурному комитету, и эта тема была наглухо закрыта лет на двадцать. Я считаю, через нас проходит огромное количество миров. Мир вокруг нас – это, возможно только срез одного из них. С другой стороны, – НЛО могут быть инопланетными зондами, разведчиками. С другой стороны, – тайным оружием, американским либо российским. Но, скорее всего, это – вероятно, явление, залетающее к нам из параллельных трансфизических миров. И тогда их нужно называть не инопланетянами, а сопланетянами. Помимо физического мира существует еще внефизический мир. И он – такая же реальность как то, что мы видим вокруг.
– А давайте представим такую фантастическую ситуацию. Идете вы по улице – и вдруг перед вами приземляется корабль. Выходят оттуда существа, похожие на людей, и говорят вам: «Друг, ты закончил свою миссию на Земле. Пора возвращаться домой, во Вселенную». Полетите?
– Навсегда?
– Да.
– Внефизический мир, о котором я упомянул, и есть та Вселенная, куда каждому из нас рано или поздно предстоит отправиться. Из нее мы появляемся и в нее уходим. Может быть, эта внефизическая Вселенная и есть наша истинная родина.
– Диас Назихович, последнее. Если бы вам представилась такая возможность, вы бы повторили жизнь, которую прожили?
– Здесь в России, в Татарстане, в Казани? Избави Бог. И даже на Земле вообще. Возможно, на другой планете, в другом варианте… (Смеется). Впрочем, везде одно и то же. И повторить снова все, через что прошел?.. Этот мир слишком несовершенен, чтобы мечтать о вторичном посещении его. Вон Иисуса в новом пришествии ждут уже две тысячи лет. Не идет, однако. Не хочет. Не может. Или боится.
– Не может? Боится?
– Снова придется играть роль пророка. Люди его снова распнут. Даже если согласно законам реинкарнации он придет в новом облике, с новым именем, без памяти о былом, мир спасет не надежда на Иисуса или Аллаха. Мир спасет мегачеловек, посланец Мегабога!
– И когда это случится?
– Когда Он выйдет из человеческой груди…
Наша странная беседа закончилась. Писатель, как был, в домашнем, вышел проводить меня. Холод был порядочный.
– Не простудитесь, Диас Назихович?
Он не ответил. Прощаясь, я еще раз поблагодарил его за интервью. Валеев мельком посмотрел на меня. Кивнул. Он показался мне еще более уставшим.
Я пошел прочь по тихому, скованному холодом, проулку. Оглянулся. Человек в домашнем смотрел на небо, на темные облака.
Суета. Суета сует. Все суета. Так, наверное, думал он, взирая на небо, на остро выступившие в облачных прогалах звезды.
«На родной земле я кажусь себе изгоем»
«Восточный экспресс», 12.2001, Р.Даутова
Кто такой Диас Валеев? Для поколения казанцев, рожденных в 60-70-х годах, это не вопрос. Диас Валеев – целое явление, которое нельзя не знать. Это все равно что спросить: где находится казанский Булак или что такое зоопарк… А вот те, кто помоложе, знают этого самобытного писателя куда хуже. Дело в том, что Диас Валеев, поражавший в застойные времена смелостью тем и дерзостью своих суждений и входивший в число самых перспективных драматургов и прозаиков России, чьи книги порой зачитывались до дыр, ныне находится несколько в тени. И не только потому, что судьба татарского прозаика в Татарстане, пишущего на русском языке, по большому счету многотрудна. Осень жизни больше располагает к осмыслению и анализу, чем к митинговой шумихе. Видимо, поэтому Валеев последнее десятилетие пишет философские вещи. И наши вопросы об итогах прошедшего века (в рамках акции «Татарский век») не стали для него неожиданностью.
Р.Д. Диас Назихович, какой период ХХ столетия, на ваш взгляд, можно назвать самым плодотворным для татарского народа?
Д.В. Пожалуй, первую треть века. Для татар это был своего рода интеллектуальный взрыв. Понимаете, мы все где-то родом из села – в первом, во втором или в третьем поколениях. Татары начала века тоже пришли оттуда, но они пришли в город с огромным желанием насытиться светской, общеевропейской культурой. Именно в это время возник татарский театр, появились профессиональные художники, артисты. Достаточно просто перечислить знаковые фигуры того времени – Тукай, Такташ, Гафyp Кулахметов, Гаяз Исхаки… Банка была раскупорена, и народный дух стремительно вылетел из нее. А самое главное, на мой взгляд, то, что у этих людей совершенно отсутствовала агрессия по отношению к другим народам, к другим культурам. Жадно вбиралось все новое, полезное. К сожалению, татары конца ХХ столетия приходят в город из деревень с совсем иными порывами – они влекомы огромным желанием что-то урвать. Городских, как правило, ненавидят. Осуществляется захват ведомств, министерств, институтов, телевидения, газет отдельными районами, землячествами. Налицо – мощная аульная агрессия. Город во власти деревни. И кривая духовности – не на высоте времени.
– А как в таком случае вы оцениваете советское время? Кстати, для молодого писателя Диаса Валеева оно было, кажется, чуть ли не звездным – вас заметили в Москве, в столичных театрах шли с аншлагом ваши пьесы…
– Да, советский период сыграл огромную роль в развитии татарской культуры. Его еще предстоит оценить. Худо-бедно, но после веков небытия снова возродилась какая-то государственность, мы стали народом, в определенной степени равным другим. Значительно вырвались вперед, сумев в какой-то мере реализовать свой культурный и научный потенциал. Могли бы добиться еще большего, но мешала ранжированность: вот Москва, а вот мы – всего лишь автономия. В столице страны живут художники первого, извините, сорта, в союзных республиках – второго, а в автономных – третьего. Татария с ее богатейшей древней культурой воспринималась как третьесортная провинция и пробиться наверх стоило огромных усилий. И дело тут не столько в позиции официальных властей, не только в матрешечном государственном устройстве, а еще в самом мышлении людей. Действительно, в начале 70-х годов в Москве косяком «пошли» мои пьесы. Две пьесы из четырех поставил Владимир Андреев. Это был, в общем-то, прорыв не только татарской, а всей «провинциально-автономной» драматургии. Но сколько звонков пришлось «отбивать» тому же Андрееву. Причем против выступали даже татары, которые говорили ему по телефону (парадокс!): зачем ставишь татарина? он пишет по-русски, следовательно, он не татарин!
Уже тогда я понял одну трагикомическую истину: радости и восторгов у татарина по отношению к успеху другого татарина не будет никогда. В свете этой истины следует смотреть и на историю татарского народа. Во многом ее прихотливое течение обусловлено определенным менталитетом народа.
– Вы говорили о ранжированности… Но теперь это самой ранжированности нет и в помине. Перестройка открыла столько возможностей для творческого человека. А вы, простите, Диас Назихович, – почему-то не у дел?
– Я – ярый противник всей российской «перестроечной» политики. Считаю ее делом рук масонов.
Творится что-то невообразимое: заводы останавливаются, людей выбрасывают за проходную и фактически душат – растущими тарифами на телефоны, электричество, воду, ценами на продукты и лекарства, увеличением квартплаты, постоянным удорожанием билетов на проезд по железной дороге и в городском транспорте, даже ценой за почтовый конверт. Кто теперь пишет письма? Люди отучились писать и читать. Чему радоваться!? Какая, спрашивается, свобода!? Запретные темы как были, так и есть. Буквально недавно пытался опубликовать статью в связи с семилетием октябрьского политического расстрела парламента. Не смог. Газеты публиковать побоялись – и в Москве, и в Казани. А сколько у меня взято интервью, которые так и не вышли на страницы газет и журналов, которым предназначались?
Единственное достижение – именно в последнее десятилетие татарская нация стала как бы самодостаточной. Москва потеряла свое значение центра. Такая же провинция. Париж, Лондон – то же провинция Условно говоря, сегодня мы можем сами моделировать все человечество. У нас сейчас огромное количество высококлассных ученых во всех отраслях знаний, своя богатая литература, свои философы, прекрасные художники, ничем не уступающие живописцам с Монмартра. Одним словом мы показали себя нацией, вполне способной на равных конкурировать с другими ведущими нациями мира. Но, к сожалению, мы… все-таки не конкурентноспособны. Внутренняя ржа, порча подтачивают нас. Непонятно? Попытаюсь объяснить, Недавно состоялся вечер памяти одного безвременно ушедшего по собственной воле музыканта. Звучали музыкальные произведения, люди делились воспоминаниями. Так вот, выступили представители всех национальностей, кроме… татар. Выходит, все жалели об уходе этой молодой талантливой татарки из жизни, кроме ее соплеменников. И это было весьма симптоматично.
– Честно говоря, не очень понимаю, что вы имеете в виду? Это может быть единичный случай, который, думаю, не стоит возводить в ранг типичного для татар.
– Таких примеров можно привести изрядное количество.
Когда 15 октября каждого года мы отмечаем дату покорения Казани, рыдаем и клянем русских, думаю, в первую очередь надо бы принести и покаяние. За что? Да за то, что татарский народ вырастил таких предателей, как хан Шигали, бравший Казань вместе с Иваном Грозным. Так вот этот вирус – вирус равнодушия, злобы, нестерпимой зависти к своему ближнему, единокровному брату, вирус самопредательства – существует в нас до сих пор. Собственно, эта внутренняя ржа и была главной причиной поражения татар в 1552 году. А возьмите трагическую судьбу Тукая. Везде пишут, что он умер от туберкулеза, но от туберкулеза ли? Своей ли смертью он умер? Откуда тогда эти пронзительные строки: «Неужели я ими на вечную тьму обречен?» или «Умереть не дадут, а умру – в тот же день прибегут гроб ногами пинать…» Это какую внутреннюю боль надо испытывать, чтобы в 25-27 лет писать так о людях, которые его окружают. Или возьмем того же Хади Такташа, который ушел из жизни неожиданно, на взлете, когда ему было чуть больше тридцати. Убежден: люди умирают не от болезни. Болезнь – лишь толчок, приговор. А приговаривает художника к смерти общество.
Но вернемся к началу нашего разговора.
Да, потенциально татарский народ способен конкурировать с ведущими нациями мира, но не может этого делать, потому что его творцы –всегда одиночки. Их стараются сбить на взлете. За нами никого нет. За спиной не стоит народ, не стоит власть. Скажем, сейчас вкладываются огромные деньги в спортсменов. В прошлом году, помню, выскочили на свет ошеломляющие цифры: годовое содержание вратаря команды «Ак барс» равно 300 тысячам долларов. А какое годовое содержание у писателей? 6-10 тысяч рублей. Стоит ли удивляться после этого, что культура татарского народа недостаточно «громко» звучит.
В 1979 году в Москве вышла книга главного редактора журнала «Театральная жизнь» Юрия Зубкова, в которой среди девяти драматургов России подробно анализировалось и мое творчество. Зубков писал обо мне как о самом перспективном драматурге России. А я горько смеялся, читая эти строки: какая перспектива, если в Казани один за другим уничтожаются мои спектакли?
Когда в 1986 году страна отмечала 80-летие Мусы Джалиля, Казань отметила эту дату сожжением во дворе качаловского театра декораций моего спектакля о Джалиле «День Икс». У меня тогда появилось такое физическое отвращение к театру, к самому понятию «театр», что я просто навсегда ушел оттуда. Вы полагаете, кто-то огорчился тем фактом, что «самый перспективный» драматург перестал почему-то писать пьесы? Нет. Мои коллеги, я думаю, только обрадовались.
– Вот вы вспомнили сейчас День памяти 15 октября. Если десять лет назад эта скорбная дата для большинства казанцев проходила почти незаметно, то последние два года к башне Сююмбикэ стекается все больше и больше народа. А в этом году люди, причем даже молодые, плакали. Быть может, чем дальше время уносит нас от 1552 года, тем обостреннее мы чувствуем эту трагедию?
– Да нет, это вам только кажется. Я не видел особого ажиотажа ни прежде, ни нынче. Да, возможно, были такие, кто плакал – выдавить слезу на публике, под зрачком телевизионной камеры, нетрудно. Но это было связано, по-моему, с политической минутой – как раз накануне начались очень активные и вполне конкретные федеральные попытки «подобраться» к Татарстану. Поэтому не исключено, что была дана команда сверху – и День памяти разыграли по заказанному и утвержденному ранее сценарию. У нас, впрочем, как во всей России, огромное количество провокаторов всех мастей – масонов, агентов спецслужб, разведок разных стран. Может быть разыгран любой сценарий. Дай только сигнал – и завтра же появятся какие-нибудь новые газетки, а на митинги к микрофонам вылезут «народные» ораторы. Что же касается слезы в связи с 1552 годом… Войны в истории человечества были всегда. Брали и Париж, и Берлин, и Варшаву, и Вену. Но народы возрождались к новой жизни. Поскольку жили не только памятью о прошлом, но всегда и мечтой о будущем. Не плакать надо, а работать. К «патриотам» с театральной слезой на щеке я отношусь с подозрением.
– Кстати, писателя Диаса Валеева не раз клеймили на всевозможных национальных митингах, извините, как манкурта. Вас это задевало?
– Было, было такое в начале 90-х… Это – моя драма.
На днях мне позвонила Любовь Агеева, руководитель пресс-центра Госсовета Татарстана, и сообщила, что вместе с председателем Госсовета Фаридом Мухаметшиным она выпустила книгу документов об истории суверенитета. И что эта книга открывается публикациями моих статей.
Так вот, национальное движение по большому счету и новейшая история Татарстана начались в газете «'Вечерняя Казань» в кабинете Aгеевой, тогда – заведующей отделом культуры, науки и образования именно в ту минуту, когда я принес в этот самый отдел статью «Национальное и интернациональное». Статья пролежала в редакции одиннадцать месяцев, но все же потом ее решили дать, и с ее публикации открылась бурная дискуссия, которая продолжалась в газете в течение года. Почва была основательно разрыхлена. Затем в «Литературной газете» вышла другая моя статья «Приоритет равноправия» – о ранжированном, матрешечном устройстве государства, о необходимости изменения статуса автономий. Эта статья тоже имела резонанс. Я стал в «Литературной газете» по итогам года даже «лауреатом». От этих фактов никуда не уйдешь! Мое первенство в этих вопросах зафиксировано. А все националы, патриоты разных мастей тогда исправно платили членские взносы в своих партийных организациях и сидели, как бедные мыши, тише воды и ниже травы. Спецслужбы их еще не призвали к деятельности. Зато двумя годами позже они же меня, условно говоря, «отца-основателя», «их вдохновителя» стали громогласно называть манкуртом. За что? До сих пор не знаю. Наверное, по чьей-нибудь команде. Я даже догадываюсь, по чьей.
Вообще-то моя судьба – рядовая для татарского писателя, пишущего на русском языке. Трудно создать что-то великое здесь, на казанской земле, утвердить или обозначить новые ценности. Не дадут – загадят, затопчут, заплюют, извратят или просто замолчат.
Восемь раз – из них шесть раз в Казани – уничтожались мои спектакли. Два раза пытались навесить на меня ярлык сумасшедшего. Были сожжены два мешка моих рукописей, почти все, что было написано мной за четырнадцать-пятнадцать лет. Четыре раза представители «народных масс» угрожали мне физической расправой, то есть убийством, и несколько раз требовали от меня, чтобы я «убрался» из Татарстана. Еще деталь – раз двадцать забраковывали в издательствах мои рукописи. Я прошел также через три официальных публичных поношения – один раз при торжественном стечении народа в Союзе писателей Татарстана и два раза при всеобщем сборе всех руководителей органов культуры в обкоме партии. Несколько раз публичные поношения испытывал на митингах у театра Галиаскара Камала и на площади Свободы. Агенты спецслужб, руководившие тогда какими-то фиктивными газетками, о которых сейчас уже все забыли, регулярно в течение многих месяцев оскорбляли меня на своих страницах, и я вынужден был дважды отстаивать свои честь и достоинство в суде. В начале 90-х я не получал пенсию, а гонорары нам платить перестали, и я пытался устроиться на работу. Одиннадцать раз я получал отказы в куске хлеба. Поэтому я смотрю на народ без пиетета. К народу у меня – серьезный счет.
Меня спасал всегда прочный тыл – семья. И второе – когда я встречаю сопротивление, во мне просыпается ярость. В ответ на наезды я занимал не круговую оборону, а применял метод фронтальных круговых контратак. Заставлял прокуратуру, МВД, Верховный суд заниматься пересмотром дел невинно арестованных и осужденных, и с зубовным скрежетом они вынуждены были отпускать их на волю. Одновременно занимался защитой чести и достоинства одного подполковника милиции, и это была тоже непростая борьба. Ограждал от нападок казанского мецената-возчика, ставшего позже знаменитым, и заставил Совет Министров республики принять по нему определенное постановление. В ответ на чинимые в издательствах препятствия сделал все возможное и невозможное, чтобы издать не только свою книгу, но еще и книгу своего приятеля, гениального поэта, которого издавать никто не хотел. На любой удар отвечал тройным, девятерным контрударом. Прячем из самых неожиданных направлений.
Я из тех художников, которые идут напролом. Дешевле было бы со мной не связываться. Видимо, поэтому некоторые считают, что за мной кто-то стоит. Да, Бог. И больше никого. Но в этом и моя сила: ничего не жду, ни на что не надеюсь, ничего не боюсь. Я бы продал – только не падайте от неожиданности со стула – собственную жизнь (Фауст продал душу, я бы – тело) в обмен на возможность издания всего, что я написал. Исполнил бы свою миссию и спокойно ушел. Меня держат на земле только мои близкие да долг миссионера.
– Неужели вы никогда не чувствовали покровительства великих мира сего? Ведь политики так любят играть в эти игры…
– Видимо, меня защищают все-таки высшие силы. Иначе я был бы давно уничтожен. И астрологи это обстоятельство всегда отмечают.
Главная заслуга политиков прежних лет – Табеева, Усманова – не в заботе о культуре, а в том, что юго-восток Татарии да и казанский узел превратились в мощный промышленный организм. И республика подошла к великой черте общероссийского упадка, который мы теперь переживаем, экономически сильной, с крепкими мускулами. Власти тех лет понимали, видимо, мое значение и хотя предоставляли возможность толпе «подъедать» меня, но съесть с потрохами не давали. Иногда от щедрот своих бросали мне бирку или значок – какое-нибудь звание. К концу 80-х годов я, видимо, сильно раздражал властных лиц, но к этому времени они начали меня побаиваться и сами. Нам нынешний президент – политик осторожный, даже хитроватый. Возможно, сегодня это то, что нужно. Да какая разница? К слову, Шаймиев несколько раз основательно помог мне – и в издании книг, и в других делах. Я всегда это помню. Но Перикл на земле Татарстана еще не рождался. Персональной опеки надо мной никто не осуществлял. В целом я был всегда в стороне от власти. Вспомним судьбу Маяковского, Горького. Они находились близко к власти, и чем это кончилось?
– Диас Назихович, и напоследок – ваш прогноз. Каким вы видите будущее?
– Главное, что сейчас тревожит, – бесцелевая жизнь. По сути нет никакой программы на завтра. Ни в масштабе России, ни в масштабе республики.
Суверенитет Татарстана сводится к 30 августа: народ пьянствует и в великой тесноте трется друг о друга на протоке Булака и возле озера Кабан. Пожалуй, и все. А национальная цель должна определяться зрелой самодостаточностью в сельском хозяйстве, промышленной экономике, прорывными явлениями в культуре и науке, подготовленными заделами в других областях. У нас же царят рутина и скука. Идет сильное классовое расслоение. В виду отсутствия общих целей часть населения ударилась в алчную погоню за наживой. Обедневшая республика помешалась на спорте. Футбольным голам и баскетбольным очкам – все приоритеты.
Я уже пятнадцать лет не пишу пьесы, но министр культуры ни разу не поинтересовался: почему? Вполне допускаю, что он вообще никогда не слышал моей фамилии. Все знают Ильдара Ханова как целителя, но забыли (и он сам в том числе), что он великий художник. Сгорели в пожаре его полотна, но никто слезы не пролил. Да и никто не обратил внимания на это событие. А взять семью скульпторов Нигматуллиных-Рогожиных, по которым уже несколько лет «проезжают катком». Едва ли они выберутся из того состояния, в которое их загнали. Великому Баки Урманче, живописцу, скульптору, графику, отвели под музей такое «малоформатное» здание, что он, бедный, наверное, «кричит» на том свете от удивления. А что такое ныне Казань? Помойка среди «новоделов». Как, впрочем, вся Россия. Порой я жалею, что моя жизнь прошла в Казани, надо было в свое время уехать отсюда. Меня трижды приглашали в Москву. Отказывался, глупец. Из патриотических соображений. Однако на своей родной земле я давно уже чувствую себя изгоем.
Конечно, мы идем к какой-то модели единого человечества. Нас ждет единая религия, единый язык общения. Но это не значит, что нациям приходит конец.
Думаю, нации – долгоживущие элементы мировой цивилизации. А вот религия у народов, уверен, будет иная. У меня есть три книги на эту тему, недавно поставил точку в отработанном едином каноническом тексте – условно говоря, это новая Библия, новый Коран для человечества. Там есть колоссальные, крупные идеи. Однако пока никому они не нужны. Между тем не так уж много времени осталось у меня для бытия на этой земле. Новая религия могла бы стать стратегической установкой нового времени. В первую очередь, для татар. Пришло время рождения новых религиозных ценностей. До сих пор они рождались у древних персов, индусов, евреев, арабов… У татар есть возможность войти в это золотое число. Я даю татарам этот редкий шанс. Можно экспортировать во внешний мир полиэтилен, нефть, самолеты и вертолеты, а можно – и религиозные ценности. Недавно обратился к властям: давайте издадим эту новую Библию к 1000-летию Казани. Пока нет отклика. Я искренне радуюсь реставрации Благовещенского собора и строительству мечети Кул Шариф в казанском Кремле, но мы все равно останемся религиозной провинцией: в Стамбуле будет мечетей больше, а в Москве – церквей. У нас есть шанс создать первый в мире Новый храм. Но мы, похоже, вряд ли воспользуемся этим шансом.
Мы кичимся, обвиняем в наших бедах кого угодно, например, русских, но все наши беды оттого, что мы не любим себя. Не верим в себя и не ценим себя. Первый враг татарина – татарин. Так было всегда. И так, вероятно, будет впредь. Поместив свое имя в составленном по вашей просьбе списке десяти выдающихся писателей-татар XX века, я бросаю тем самим толпе кость. Забавно будет наблюдать реакцию. Вот этот список лучших татарских писателей, набросанный согласно моей версии: Гаяз Исхаки, Габдулла Тукай, Гафур Кулахметов, Галиаскар Камал, Хади Такташ, Мyca Джалиль, Карим Тинчурин, Амирхан Еники, Аяз Гилязов, Диас Валеев.